Свет, отраженный от пыли

Елена Фили

Свет, отраженный от пыли

Глава 1. Что дальше?

В череде быстро мелькающих дней, похожих друг на друга, отличающихся лишь погодой и темой школьных уроков, иногда возникает вопрос: «А что дальше?».

Вот в такой вечер, осторожно ступая босиком по скрипучим половицам, двадцатипятилетняя учительница русской литературы Марина Аркадьевна Волкова кралась по старому дому в сумеречном свете, льющемся из раскрытых окон. Оставалось выйти на крыльцо, спуститься по прохладным ступеням и незаметно проскочить к калитке по садовой дорожке, заросшей травой. Не успела.

– Шалашовка!

Сухой трескучий окрик заставил Марину съежиться и почувствовать обычную беспомощность. Андрея, оперуполномоченного местного РОВД, срочно вызвали на работу, а больше в доме, разделенном на две половины, никого не было, кроме Марины и бабки Андрея, старухи Катерины, которую Марина с Андреем боялись и которой старались не попадаться на глаза. Катерине вторила собака. Будто обрадовавшись развлечению, она весело взвизгнула и разразилась обличающим лаем.

– Мужа бы побоялась, учительша!

Марина, горячо пылая красными щеками, выскочила за калитку и воровато оглянулась: не слышал ли кто?

Чтобы понять ее страх, нужно представить себе окраину крупного сибирского города – поселок кордной фабрики, где все друг друга знают, и где в единственной школе со стадионом и школьным садом Марина уже год после окончания института преподавала русскую литературу детям ткачих. Ткачих и их мужей: пьющих, грубых и плохо воспитанных. По вечерам дети высыпали на улицу, шумно играли, их папы забивали «козла», громко комментируя чьи-нибудь промахи, а мамы варили на неделю ужины, стирали белье и развешивали его на веревках, натянутых во дворах.

«И почему именно шалашовка? Что за термин? Надо покопаться в словарях». Марина, перебегая тротуар и продолжая оглядываться, едва не рассмеялась. То есть если бы ее обозвали проституткой, она бы не удивилась и согласилась?

Выйдя на дорогу, ведущую к дому, Марина перевела дух, поправила разлохматившиеся волосы и пошла спокойно, думая про себя о разнице между шалашовкой и проституткой. Это какие-то лагерные понятия бабки, не иначе. Андрей говорил, что Катерина попала под сталинские репрессии и всю войну валила лес где-то под Новосибирском. Оттуда и непонятные словечки, и ненависть к милиции. Внука Катерина постоянно ругала за то, что выбрал «не ту» профессию, однако охотно принимала его помощь: бабка почти не ходила, передвигалась по дому на костылях только по нужде.

Дом принадлежал родителям Андрея. Его отец, пришедший с войны майором и при орденах, разыскал мать, забрал с поселения и привез к месту своей новой службы. Катерина не возражала, но милицейскую должность сына приняла в штыки. А когда родителей Андрея не стало, перенесла враждебность на внука, который после окончания школы милиции подал рапорт и получил назначение в местное РОВД. Андрей рассказывал, что к Катерине иногда заходили такие же, как она, старухи. Может, подруги по лагерю и лесоповалу. Они пили спирт, вспоминали матом Ваньку-Сухостоя и никогда не плакали. Посидев несколько часов, мыли за собой посуду и тихо уходили, по одной, словно подпольщицы. А Катерина потом всю ночь ворочалась, вздыхала и шумно пила воду. Внук всегда оставлял открытой дверь на бабкину половину. Мало ли. Семьдесят шесть лет, лагеря, да и ноги больные.

Все хозяйство вел Андрей, кормил Катерину, обстирывал, убирался на ее половине. Летом выносил старухино кресло к разросшейся сирени, единственному месту, где светилась небольшая полянка. Остальной сад, неухоженный, неуютный, с плотно заросшими травой грядками и опутавшем кусты плющом, не годился для прогулок.

Марина бабку тихо ненавидела. Нет бы помолчать, пока внук и его любимая женщина наслаждаются тайными встречами, такими редкими из-за работы Андрея. Конечно, нет. Надо показать, что Катерина все видит, не одобряет, да еще не остановится перед тем, чтобы бросить вслед это дурацкое «шалашовка». Марина вдруг представила крысу, которая живет в шалаше, роет там ходы, ест объедки и выходит на тайную охоту. Потому и шалашовка.

– Здравствуйте, Марина Аркадьевна!

Мимо пробежали две подружки, кажется, из пятого «Б». Марина машинально кивнула, потом встрепенулась и неторопливо поздоровалась в ответ. Но девчонки уже не слышали – перебирая длинными голенастыми ногами, взявшись за руки, они целеустремленно куда-то бежали, громко переговариваясь, перебивая друг друга и возбужденно размахивая руками. И неслись они по направлению к дому Марины – трехэтажке с коммунальными квартирами. Марина пожала плечами. Опять, наверное, будет потасовка между подростками ее дома и соседнего. А эти две юные сплетницы торопятся увидеть все своими глазами и назавтра разнести по школе жгучие подробности.

Она насторожилась только тогда, когда в том же направлении проехала ватага мальчишек на велосипедах, в сопровождении двух весело гавкающих беспородных собак.

Марина ускорила шаг. Что там могло случиться? Пятнадцатый и четырнадцатый дома стояли рядом со школой и были совершенно одинаковыми. Только у пятнадцатого дома в трех полисадниках росли яблони-ранетки – предмет вечной зависти подростков всего поселка. Пятнадцатый дом от мала до велика свои яблоньки охранял и никому не разрешал ломать ветки и рвать плоды, особенно осенью, когда они становились мягкими, кисло-сладкими, самыми запретно-вкусными. Или весной, как сейчас, когда запах от цветущих яблонь поднимался до третьего этажа, где жили Марина с мужем. Четырнадцатый дом или «четырка» время от времени нарушал «табу». Девчонки и мальчишки, от первого до девятого класса, разрабатывали операцию, пробирались в полисадники, набивали карманы ранетками или ломали цветущие ветки в букеты и возвращались обратно, если их не перехватывала команда «пятнашки». Такое случалось, и тогда могла начаться нешуточная драка. Результат был непредсказуем. Все зависело от количества старших подростков с той и другой стороны.

Когда вслед за велосипедистами мимо промчались два восьмиклассника, громыхающих самокатами по старому, изъеденному трещинами, асфальту, Марина заволновалась всерьез. Если юные жители «четырки» и «пятнашки» решили драться, то кончиться это может плачевно для обеих сторон, и завтра в школе жди разборок между родителями. Лучше поспешить и вмешаться, чем потом расхлебывать.

Уже совсем стемнело, повсюду зажглись фонари, и идти стало легче. Вернее, бежать, потому что вдалеке Марина разглядела мигающие огни скорой и дежурного милицейского уазика, на котором муж обычно приезжал с работы домой.

Запыхавшись, она подлетела к толпе возле одного из палисадников и принялась энергично расталкивать тревожно гомонящих людей. Слышался женский плач, мужская грубая ругань, вдруг над толпой взвилось строгое приказное:

– Отойдите, вы мешаете работать!

Кто-то схватил Марину за руку и с силой потащил за собой, выдергивая из расступившейся, внезапно замолчавшей толпы. Ничего не понимающая, оглушенная страшным предчувствием, Марина покорно дала себя провести метров пять, но потом опомнилась, остановилась, вырвала руку и, разглядев, кто ее тащит, вздрогнула.

– Андрей! Что случилось?

– Не ходи туда, – глухо выговорил Андрей и отвернулся. – Не надо.

Марина теперь стояла одна на пятачке серо-черного асфальта, освещенная фарами служебных машин, а толпа вокруг продолжала молчать.

– Марина Аркадьевна, пройдемте со мной, – майор Звонцов, начальник мужа, приобнял ее и подтолкнул к уазику, закрывая собой от жадных взглядов.

– Я не понимаю… Объясните, Николай Викторович, что здесь…

Марине казалось, что там, в салоне, майор сообщит страшное, непоправимое, и она сопротивлялась, упиралась, отказывалась подчиняться настойчивым подталкиваниям. Но все-таки забралась по ступеньке в темное уазиковское нутро и плюхнулась на сиденье. Майор сел напротив.

– Дети играли за домом в казаки-разбойники…

Майор побарабанил пальцами по черной служебной папке, лежащей на коленях, и тяжко с присвистом вздохнул.

– В общем, в кустах нашли убитую девушку. А рядом ваш муж, Марина Аркадьевна. Тоже погибший. Наверное, пытался ее защитить. Такое вот событие. Мы приехали, когда на крики детей уже собралась толпа из соседних домов, слухи по поселку разлетаются мгновенно, сами знаете. Территория маленькая, работают все на одной фабрике. Друг друга знают. Трупы… еще не остыли.

Марина дернулась, как от удара.

– А кто… эта девушка?

Почему-то Марине нужно было это знать. Хотя какая разница? Ну, какая разница, если Илью убили, и как раз тогда, когда она развлекалась со своим любовником, а потом возмущалась, что ее обозвали шалашовкой?

– Марина, идите домой. А завтра я вас жду. Нужно будет соблюсти определенные формальности.

– Кто она?

– Соседка ваша по дому. Татьяна Дакринеева, которая бывшая Гуринкова.

– А вы думаете, что они… ну, вместе…

– Вряд ли. Девушку задушили, а вашего мужа ножом пырнули. Непрофессионально, неумело, но смертельно. Так бывает. Простите.

Майор опять тяжко с присвистом вздохнул. Марина вспомнила, что у него когда-то было прострелено легкое. Муж рассказывал. Она снова вздрогнула.

– Сейчас неподходящее время, я понимаю. Но вас все равно будут спрашивать. Когда последний раз вы видели мужа?

– Утром. Когда он собирался на работу.

Утро. Марина, торопясь, гладила мужу рабочую форменную рубашку. Из общей кухни раздавался шум набирающего силу скандала: плакал соседский умственно неполноценный мальчик, его мама была на смене на фабрике, а отец, алкоголик Саша, уже с утра пьяный, требовал от тещи успокоить сына и дать наконец поспать трудовому человеку.

Коммунальная квартира, в которой жили Волковы, состояла из общей кухни и четырех комнат: две с балконом и выходом на палисадник принадлежали Илье и Марине, а в двух других жила семья, где сейчас бурно ругались зять с тещей, не обращая внимания на кричащего ребенка.

– Я завтракать не буду, – буркнул Илья и повернулся спиной, надевая рубашку.

Марина тоскливо посмотрела на мужа. Мог бы и припугнуть соседа, его жене с тещей и так несладко живется, да еще скандалы, которые регулярно закатывает этот алкаш.

– И приду поздно, – угрюмо добавил Илья и торопливо вышел из комнаты.

Хлопнула входная дверь, Марина снова включила утюг и принялась гладить новое платье. Она тоже не собиралась оставаться в квартире и слушать, как потерявший достоинство человек обзывает женщину, которая его старше и которая бросила дом в деревне, чтобы помогать дочери и зятю растить нездорового ребенка.

Не так, совсем не так Марина представляла свою самостоятельную жизнь. Еще год назад она училась в педагогическом. На институтские танцевальные вечера к будущим учительницам приглашали будущих военных из танкового и артиллерийского училищ, расположенных на соседних улицах, а иногда и курсантов Высшей школы милиции. Так Марина и познакомилась с Андреем. Он часто приходил на танцы, они вместе гуляли, но дальше прогулок дело не двигалось, а Марина мечтала о муже, собственной квартире, самостоятельности. Впереди маячило распределение, учителей в области не хватало, и можно было не сомневаться, что ей светила сельская школа со служебным жильем, уборной на улице и кавалерами, от которых пахло мазутом или навозом. Когда Андрей познакомил Марину со своим сослуживцем, высоким, широкоплечим капитаном, она сразу заметила, как у того загорелся жадный огонек в серых глазах, и решила: если позовет замуж, она согласится. Андрей часто рассказывал ей про своего товарища, и у Марины сложился портрет справедливого, но строгого капитана, да еще имеющего две комнаты в коммунальной квартире. И капитан не подвел. Они сыграли скромную свадьбу в общежитии, потом под завистливые взгляды подруг Марина собрала вещи, и на служебном уазике новоиспеченный муж отвез ее в самостоятельную жизнь.

Поначалу она старалась. Гладила мужу рубашки, вставала раньше, чтобы приготовить завтрак, не ложилась допоздна – ждала его с работы. И в школу Марина бежала по утрам с восторгом: ей нравились настороженная тишина в классе, звонок, радостно сообщавший, что урок начался, и дети, такие разные и любопытные.

Промелькнул золотистый сентябрь, зарядили октябрьские дожди. Новая жизнь стала превращаться в рутину. Каждое утро глажка рубашки и прослушивание скандала соседей, потом уроки с новой темой или опрос по прошлой. Вечером готовка, стирка, к ночи проверка тетрадей с одинаковыми ошибками и одинаковыми мыслями равнодушных учеников, совсем редко – ночные короткие супружеские обязанности с уставшим и раздраженным мужем. И все? И так теперь будет всегда?

Зимой стало совсем тоскливо. Марине, привыкшей за годы студенческой жизни к будоражащим танцевальным вечерам, выставкам модных художников, встречам с писателями, лекциям про космос и будущее освоение Вселенной, не хватало чего-то яркого, щекочущего нервы. Детей она пока не хотела. Ей хватало видеть каждое утро соседского малыша, а днем – школьников. Ученики казались ей все на одно лицо: девочки не стремились что-то изменить, не боялись, что их жизнь будет такой же, как у матерей-ткачих, мальчики не рвались стать космонавтами. В приоритете была сила: кто сильней, тот и лучший. Убогость, вот что это было. Наташа Ростова? А зачем она за Пьера вышла замуж? Фу-у-у, он же толстый, очкарик и мямля. Печорин? Много думал и плохо кончил. «Преступление и наказание» вообще, как оказалось, никто не дочитал до конца. И до середины тоже. Марина чувствовала, как ее затягивает в трясину поселка ткацкой фабрики. Ей казалось, что все здесь: дома, улицы, деревья и даже люди, – покрыто толстым слоем какой-то особо мелкой, тусклой, не стирающейся пыли. В обиходе появились словечки из лексикона соседок по дому, и стало лень куда-то идти-ехать на выходных, только в кино, если хорошая комедия.

На празднование Нового 1976-го года у Марины были особые планы. В школе раздавали пригласительные билеты на ночное торжество в ДК кордной фабрики. Марина готовила платье, туфли, воображала, как они с Ильей займут первое место в конкурсе танцевальных пар. Лепила пельмени – и по совету соседки бабы Ани затолкала пуговицу в начинку одного из них, «на счастье». А Илью отправили в срочную командировку в область. И Марине пришлось одной смотреть дома «Иронию судьбы», заедая обиду мягкими мандаринами и глотая злые слезы: где-то бродит счастье и находит даже старых дев-учительниц.

Может, поэтому она и сошлась с Андреем. От одиночества, от того, что он помнил ее в годы студенчества, от чувства опасности, что все откроется, заменившего ей несбывшиеся мечты. Да и близость оказалась не такой, как с мужем – дежурно-быстрой, а волнующей, острой, чувственной. Вот только все портила бабка Андрея, от которой приходилось прятаться. Старая карга хоть и немощная, а ругалась громко и изощренно. И слова у нее были такие… обидные. Даже когда незнакомые.

– И на обед домой капитан Волков не приходил?

Марина очнулась.

– Нет. Он сказал, что будет поздно.

Майор записал что-то в папку, раскрытую на коленке, захлопнул ее и предложил Марине:

– Давайте шофер отвезет вас прямо к подъезду.

Марина кивнула. Майор вышел. Уазик тихо тронулся, раздвигая толпу. И только сейчас Марина поняла, что случилось. Муж убит. Она теперь вдова. И будет жить одна в этой опостылевшей квартире, где каждый день происходят скандалы пьяного папаши и постоянно плачет больной мальчик. Будет ходить в школу и читать бесчувственным детям о любви, войне и дружбе. Каждый день покупать в магазине на завтрак кефир, хлеб и сметану. Иногда смотреть в местном клубе кино.

Марине захотелось завыть, как волчице, попавшей в капкан. Она бы завыла, если бы не водитель уазика.

Именно в этот момент Марина спросила себя: «А что дальше?».

Глава 2. Гуринок

Четырнадцатилетнему Леше Гуринкову казалось, что он ничего не боится в жизни. После смерти отца в ночном рейсе Леша стал главным мужиком в семье. На нем был огород, покупка продуктов, замена газового баллона на общей кухне, когда приходила очередь. У Леши были свои карманные деньги, которые он зарабатывал, помогая санитару в доме престарелых за городом, недалеко от поселка. Санитар, пожилой дядька, Лешу уважал, давал ему мелкие поручения, разрешал «окучивать» пациентов: покупать по их просьбе свежие газеты и курево. Сдачу по обоюдному согласию Леша оставлял себе. Деньги копил на голубятню, мечтал устроить в сарае такую же, как у парня, живущего в соседнем подъезде, – киномеханика фабричного ДК. Мать, погоревав положенное после смерти мужа время, Лешино главенство сразу признала, советовалась с ним, ничего не решала, пока Леша не одобрит. Сестра смеялась, она была старше и замужем, но Лешин авторитет среди соседей и друзей поддерживала.

Сейчас, спрятавшись между яблонь и внимательно наблюдая за действиями дежурной группы местного РОВД, Леша отчаянно трусил. Стараясь не смотреть на два холмика, лежащих в десятке метров от него, прикрытых белеющими в ночи простынями, он жадно слушал, что говорят милицейские, а в голове билась одна мысль: как отреагирует мать? Не муж сестры, служащий где-то на границе с Монголией, волновал его, а именно мать, для которой Танька была светом в окошке. В последнее время сестра с матерью уединялись, шептались о чем-то, счастливо улыбаясь. Думали, что Леша ни о чем не догадывается. От кого прятались?! От него?! В общем, с помощью не особо хитрых уловок выяснилось, что Танька беременная. Вовке, ее мужу-пограничнику, решили пока не писать. Вот и весь секрет. Женщины! Леша вспомнил, как у матери светились глаза, разглаживались морщинки на лбу, и понял, что сам сказать о смерти сестры не сможет. Надо попросить соседку, что ли, ну хоть Петину со второго этажа, они вроде дружат.

– Торопился, гад, не успел дошить, наш капитан ему, видно, помешал, – тихо сообщил кто-то из группы.

Леша переступил ближе, стараясь не шуметь листвой, и вытянулся в сторону говорившего.

– Видел, жена капитана даже не заплакала, когда майор ей про Илью сказал?

– Видел. Я же рядом с тобой стоял возле уазика. Не будем мы трепаться про капитана и его жену, ладно? Я Илью уважал. Правильный был мент. Справедливый. И погиб не зря. Хотя, как посмотреть.

– Уже третья жертва с таким швом. Все-таки, серия. Майору начальство голову открутит. А он нам.

– Когда уже труповозка приедет? Что за люди, шли бы домой, чего стоять? Нашли спектакль.

Леша оцепенел. Что значит «третья жертва с таким швом»? Каким? У Таньки только от аппендицита шрам был – длинный, рваный, она его стеснялась очень, и все. Больше ничего не зашивали. И третья жертва – это как?

– Нитки кордные по виду те же. На фабрике паскуда работает, точно говорю.

– Здесь все на фабрике работают.

Не все. Лешин отец водителем был, развозил грузы со складов ОРСа по поселкам. В ночном рейсе и погиб, сказали, что заснул за рулем.

– Ну, или почти все, – подтвердил тот же голос.

Толпа на дороге вдруг загомонила, расступаясь. Темноту рассек свет двух фар.

– Приехала труповозка. Ты закончил?

– Закончил. Затоптано все, ни следов, ни улик. Свидетели записались, завтра всех опросим, но толку с них? «Кажется, я видел, но было темно». Тьфу! Пойду, «обрадую» майора.

– Ни пуха тебе, старшой.

– Иди к черту!

Леша заволновался. Таню что, сейчас увезут? А дальше как будет? Похороны и все такое? Ему нужно знать. Он вышел из темноты, заставив вздрогнуть разговаривающих.

– Тебе что надо, пацан? Здесь место преступления, ходить нельзя.

– Это сестра моя, Таня. Вы говорили про какой-то шов и третью жертву, о чем это?

Говорившие переглянулись.

– Ты что, подслушивал? Это наши дела, тебя не касаются. Давай, давай, топай отсюда, завтра на опознание с матерью придешь в отделение. А подожди-ка… Ты был здесь, когда трупы обнаружили? Может, видел что-то подозрительное?

– Нет. Меня пацаны позвали. Я курил за сараями.

Леша напрягся, вспоминая.

Вечер. Свет фонаря у дороги возле сараев, неровным строем вытянувшихся за палисадниками, едва освещал тихий закуток со скамеечкой, где обычно дымили мальчишки из «пятнашки». Курили все, кроме совсем мелких. Матери и учителя делали вид, что не знают. Папиросы стреляли у старших. Гуринок считался старшим и куревом делился. Не часто и не со всеми. Третьекласснику Гуне из среднего подъезда, однажды подкатившему с такой просьбой, дал пинка и велел не лезть к взрослым.

Дымил в этот вечер Гуринок один. Его звали играть в «казаки», но он не пошел. Только что приехал на последнем автобусе из дома престарелых, устал.

О том, что нашли убитой сестру, ему сказал девятиклассник Дюма, его друг. Он тоже не играл со всеми, но ждал, когда набегается племянница Томка, чтобы вместе идти домой. Дюма подошел, постоял молча с минуту и сказал, что Леше надо «сходить в палисадник», там «нехорошее с Татьяной, сестрой».

А вот до Дюмы… Леша вдруг вспомнил, что мимо проходил Валя-киномеханик, стрельнул папироску и пошел дальше. Но когда прикуривал, у него дрожали руки. Леша удивился, но спрашивать ни о чем не стал. Говорить или нет ментам об этом? С одной стороны, Валя ему никто, ну иногда курили вместе и обсуждали голубей, их повадки, устройство голубятни. С другой стороны, а чего это у него руки ходили ходуном? Подозрительно? Да.

– Видел одного. Проходил мимо как раз в сумерках. В сторону остановки на автобус.

– Знаешь его? Как фамилия? Кто такой?

Сквозь кустарник, чертыхаясь и ломая ветки, уже тащили носилки люди из труповозки. Леша отступил на шаг назад, будто хотел уйти. Мент с силой схватил его за локоть.

– Куда? Отвечай, кого видел!

Леша тоже с силой вывернул локоть и произнес, глядя менту в глаза:

– Сначала ты. Что за шов? Почему третья жертва?

– Сопляк!

Леша отступил еще на шаг, почти скрываясь в листве яблонь.

– Да скажи ты ему, Макаров! Говорит же, что сестра убита. Все равно на опознании увидит!

Макаров схватил Лешу за рубашку и подтянул его к себе так близко, что тот почувствовал, как от мента воняет табаком, одеколоном и потом.

– Сестра, говоришь? А рядом лежит друг мой Илья, понял? Говори!

Леша, не пытаясь вырваться, равнодушно отвернулся и упрямо выдал:

– Сначала ты.

Макаров шагнул в чащу из молоденьких невысоких яблонь, затащил туда Лешу и шумно выдохнул:

– Никому, понял?

– Понял. Руки убери.

– Сестра была беременна?

– Да, два месяца.

– На поселке кто-то убивает беременных женщин, твоя сестра уже третья. Душит и делает на щеке кордными нитками шов. Вот такой. – Макаров начертил пальцем на Лешиной щеке несколько полос и требовательно посмотрел ему в глаза: – Ну?

– Киномеханик из клуба проходил за сараями. Попросил закурить. Руки тряслись.

– Валентин? Время точное укажешь?

– Нет. Хотя… Последний автобус из пригорода проехал за полчаса до этого. Оттуда, где дом престарелых.

Макаров зашевелил губами, видимо, считал про себя время.

– Ладно, разберемся. Но ты…

– Помню, не маленький. Никому. А… хоронить как нужно? После такого?

– Погоди хоронить. Пока следствие идет, тело не выдадут.

– Понятно. И это… Вы мать на опознание не вызывайте. Я сам.

Макаров протянул руку, и Леша пожал сухую жесткую ладонь.

– Договорились. Я старший оперуполномоченный Андрей Макаров. Если что, найдешь меня. Следователю про опознание скажу. Ты несовершеннолетний, но мы что-нибудь придумаем.

Он оглянулся через плечо, откуда доносились мат, кряхтение, треск сучьев под ногами, и подтолкнул Гуринка в противоположную сторону.

– Не смотри. Нечего тут смотреть. Иди домой.

Домой Леша не пошел. Невыносимо хотелось курить, и он сначала побрел за сараи, но потом передумал. Наверняка там собралась вся ватага из дома. Обсуждают происшествие. И Гуринок повернул в сторону ворот в сады. Фабрика выделяла семейным ткачихам участки, которые громко назывались садами. На самом деле это были огороды с бытовками за общим забором. Имелись и богатые дачи, в самом конце посадок, возле леса. С десяток. Говорили, что это начальство себе такие отгрохало.

Гуринок проскользнул в калитку, шмыгнул мимо старика-сторожа, увлеченно говорившего о чем-то с таким же стариком. Понятно о чем. Об убийстве. Такая новость, словно ураган, разнесется по поселку, и завтра уже точно не будет ни одного неосведомленного человека. Леша прошагал до своего участка, машинально потыкал указательным пальцем грядки с рассадой – не пора ли поливать, и, присев на поленницу возле бытовки, наконец, затянулся. Скоро у матери смена закончится. Она придет домой. Что он ей скажет? Соседку Петину просить уже поздно – спит, наверное. Что же делать?

Нужно встретить мать у проходной, вот что. Она удивится, конечно. Зато, пока дойдут до дома, он попытается ее подготовить. Леша оттянул рукав рубашки и посмотрел время на отцовских часах – предмете зависти всех дворовых пацанов. Стрелки и циферблат светились в темноте зеленым. Нужно торопиться.