Сад новых надежд

– Вот и я о том же, – мой голос сел. – У меня было такое дежавю, Оль, что на секунду показалось, будто я снова там, в нашем старом офисе, и Кирилл объясняет мне, почему мой талант ничего не стоит без его денег и связей.

Замолчав и прислушиваясь к тишине в квартире, я отметила, что из комнаты Лёвы не доносилось ни звука – спит, слава богу. Встав и подойдя к окну, я стала смотреть на огни ночного города. Наша квартира была на десятом этаже старой панели, и вид отсюда открывался не на исторические усадьбы, а на тысячи таких же светящихся окон, за каждым из которых была своя жизнь, свои битвы и свои перемирия.

– Аня, – голос Ольги стал серьёзным, без тени иронии. – Этот Воронцов не Кирилл. Не смей их даже сравнивать. Кирилл – аферист и нарцисс, а этот твой архитектор, скорее всего, просто зануда и жмот, который трясётся над каждой копейкой инвесторов. Это разные вещи.

– Я знаю. Умом я всё понимаю, но было так похоже… это ощущение, когда мужчина смотрит на твою работу, на дело всей твоей жизни, и видит в этом лишь цифры в смете. И говорит с тобой так, будто ты маленькая девочка, которая играет в песочнице, а он – взрослый дядя, который пришёл объяснить, как устроен реальный мир.

– И что ты сделала? Надеюсь, ты объяснила ему, куда он может засунуть свой реальный мир вместе с пластиковыми трубами?

– Объяснила. Вспомнила про комиссию по охране памятников. Кажется, подействовало, но это было только начало.

Сделав глубокий вдох, я рассказала ей про вторую часть нашего «знакомства» – про уволенного рабочего, про его пьяные угрозы, про то, как он пошёл в нашу с Лёвой сторону, и про то, как Дмитрий встал между нами. Я описывала всё в деталях, пытаясь через слова самой понять, что же я увидела.

– …он просто шагнул вперёд, Оль. Ни слова, ни позы. Просто встал и заслонил нас, а потом одной фразой, одним жестом его убрал – без шума и пыли. И ушёл, будто ничего не случилось.

Ольга молчала, что было на неё не похоже – обычно она комментировала всё на лету.

– Оль? Ты тут?

– Тут я, – наконец отозвалась она, и голос у неё был задумчивый. – Перевариваю. Значит, сначала обесценил, а потом спас? Интересный тип. Не похож на Кирилла, это точно. Тот бы либо спрятался за твою спину, либо, наоборот, устроил бы шоу с вызовом охраны и потом месяц рассказывал о своём героизме.

– Вот именно! – я почти выкрикнула это, радуясь, что она поняла самую суть. – В этом-то и проблема! Если бы он был просто заносчивым снобом, всё было бы понятно – я бы его ненавидела, воевала бы с ним за проект, и всё. Но он оказался другим. Надёжным. Ты понимаешь, какой это когнитивный диссонанс? Я не знаю, как к нему относиться.

– А зачем тебе к нему «относиться»? – прагматично заметила Ольга. – Он твой коллега. Подрядчик, если быть точным. Относись к нему как к функции – он строит дом, ты сажаешь сад. Ваши отношения регулируются договором. Точка.

– Если бы всё было так просто, – я усмехнулась. – Мы будем работать на одном объекте год, бок о бок. Мне нужно понимать, кто он.

– Ань, ты сейчас пытаешься заглянуть в душу человеку, которого видела пятнадцать минут. Может, он спас тебя просто потому, что не хотел труп на своей стройплощадке в первый же день? Это портит отчётность.

Я знала, что она утрирует, пытается сбить мой пафос и вернуть меня в плоскость здравого смысла, но сегодня это не работало.

– Нет, дело не в этом. Я видела его глаза, когда он смотрел на того мужика – там не было ни страха, ни злости. Там было решение. Он просто решил проблему, а потом он посмотрел на Лёву, и взгляд изменился. Стал мягче.

Я замолчала, сама удивляясь своим словам – я и не осознавала, что подметила эту деталь, пока не произнесла её вслух.

– Так, Ветрова, стоп, – скомандовала Ольга. – Тормози. Я уже слышу в твоём голосе эти опасные нотки. Ты изголодалась по нормальному мужскому поступку, тебя впечатлило, что кто-то повёл себя не как законченный эгоист. Это нормально, но это не значит, что ты должна тут же приписывать ему все добродетели мира и мыслено примерять его фамилию. Этот человек – твой профессиональный оппонент и, судя по началу, довольно жёсткий. Помни об этом. Помни, чем закончилось в прошлый раз, когда ты смешала работу и личное.

«Прошлый раз». Эти два слова камнем упали в тишину. Мне не нужны были напоминания – я жила в этом «прошлом разе» каждый день. Он был в неоплаченных счетах, которые до сих пор иногда всплывали, в необходимости штопать Лёве джинсы, потому что на новые просто не было денег, в моём паническом страхе перед любыми кредитами и партнёрскими соглашениями.

– Кирилл тоже поначалу казался надёжным, – тихо сказала я, скорее себе, чем ей. – Помнишь, как он красиво ухаживал? Как носил меня на руках, буквально? Как говорил, что мы команда, что мой талант и его хватка покорят мир? Я ведь верила, я летала. Я придумывала проекты, а он их «упаковывал», и я думала, мы строим наше общее будущее, нашу империю.

Подойдя к холодильнику и достав бутылку холодной воды, я заметила, как руки слегка дрожали.

– А потом оказалось, что вся эта «империя» с самого начала записывалась только на него – все контракты, все счета. Я была просто «ведущим дизайнером» в его фирме на птичьих правах. Я была так поглощена творчеством, садами, чертежами, что даже не вникала в эту скучную юридическую муть. Я ему доверяла абсолютно.

– Это была не твоя вина, – твёрдо сказала Ольга. – Ты любила, а он этим пользовался. Классическая схема.

– Когда он ушёл, он забрал не только деньги, Оль. Он забрал всё – проекты, которые мы делали вместе, и продал их другим заказчикам. Он обанкротил фирму, повесив на неё все долги, и часть из них, по поручительствам, которые я подписывала не глядя, легла на меня. Он забрал четыре года моей жизни, забрал у Лёвы отца. И самое страшное – он почти убедил меня, что без него я никто. Просто девочка с альбомом для рисования. «Дорогая фантазия».

Сделав большой глоток воды, я попыталась проглотить ком, подступивший к горлу.

– И вот сегодня я встречаю человека, который говорит мне те же самые слова, а потом ведёт себя так, как Кирилл не смог бы повести себя даже в самом героическом сне. И я не знаю, что мне с этим делать – кому верить: своим ушам, которые слышат знакомую угрозу, или своим глазам, которые видят то, о чём я уже и мечтать забыла?

– Верь договору, – как мантру повторила Ольга. – И своему юристу. То есть мне. А этому Воронцову просто дай время себя проявить – люди со временем всегда показывают свою суть. Просто смотри внимательно и держи его на расстоянии вытянутой руки. На всякий случай.

Совет был хороший, правильный, единственно возможный, но моё смятенное сердце отказывалось его принимать.

– Ладно, – вздохнула я. – Ты права. Как всегда. Просто тяжёлый день.

– Я понимаю, – её голос снова потеплел. – Ты, большая молодец, что справилась и с ним, и с тем уродом. А сейчас иди выпей чаю с ромашкой и ложись спать. Тебе нужны силы. Война, как ты говоришь, только началась, и твой генерал должен быть в форме.

После того как мы попрощались, я ещё долго стояла у окна, глядя в темноту. Ольга была права – нужно быть сильной, собранной, держать дистанцию и не позволять эмоциям взять верх над разумом.

Тихонько приоткрыв дверь в комнату сына, я увидела, что Лёва спит, раскинув руки, и во сне чему-то улыбается. Рядом с кроватью на столе лежал его альбом, открытый на последнем рисунке, и на нём была уже не сказочная фея в развалинах фонтана. На серой бумаге были нарисованы три фигуры: одна большая, женская – это, очевидно, была я, рядом с ней маленькая, мальчишеская, с альбомом в руках. А перед нами стояла третья фигура, ещё больше, очень широкая в плечах, нарисованная твёрдыми, уверенными линиями. Она стояла к нам спиной и загораживала нас от чего-то тёмного и корявого, что было нарисовано в углу листа.

Моё сердце пропустило удар. Он не просто всё видел и слышал – он всё понял по-своему и запечатлел это так, как умел.

Я смотрела на этот простой детский рисунок, и вся моя напускная броня, вся готовность к войне дала трещину. Руины прошлого были не только в заброшенной усадьбе – самые страшные руины были внутри меня. И я отчаянно боялась, что одного неосторожного шага будет достаточно, чтобы они обрушились и погребли под собой и меня, и моё хрупкое, только-только проклюнувшееся будущее.

Глава 4

Ночь была беспокойной. Я то и дело проваливалась в тревожный, поверхностный сон, в котором переплетались образы руин, насмешливые глаза Дмитрия Воронцова и тёмная, корявая фигура из Лёвиного рисунка. Проснувшись задолго до будильника, разбитая и опустошённая, я ощущала себя так, будто всю ночь не спала, а вела с кем-то изнурительный спор.

Солнце только начинало окрашивать небо в нежно-розовые тона, когда я тихонько выбралась из постели и пошла на кухню. Включив кофеварку и прислонившись лбом к холодному стеклу окна, я смотрела на город внизу, где ещё всё спало, а редкие машины проносились по проспекту, как светлячки в предрассветной мгле.

Обычно утро было моим самым любимым временем – временем тишины, планов, надежд, но сегодня на душе лежал камень. Рисунок Лёвы не выходил у меня из головы, и этот простой лист бумаги, исчерченный грифелем, стал зеркалом, в котором отразилось всё, от чего я так старательно отворачивалась: мой страх, уязвимость моего сына и неожиданное появление в нашей жизни силы, которую я не знала, как классифицировать.

Дмитрий Воронцов – одновременно защитник и оппонент, стена, вставшая на пути угрозы и стена, преградившая путь моей мечте. Как это могло уживаться в одном человеке? Совет Ольги – «относись к нему как к функции» – звучал правильно, но казался невыполнимым, поскольку после вчерашнего он перестал быть просто функцией, став фактором: непредсказуемым, непонятным и оттого ещё более тревожным.

Когда кофеварка фыркнула, выпуская последнюю порцию ароматного напитка, я налила себе полную чашку и сделала глоток, горячая горечь немного привела меня в чувство.

Хватит рефлексировать, Ветрова. Ты профессионал, руководитель проекта. У тебя есть цель, и ты будешь к ней идти. Сегодня я вернусь в «Тихие холмы», найду этого Воронцова, и мы поговорим – не как женщина, которую напугали, и мужчина, который её защитил, а как два руководителя, которым нужно найти способ работать вместе, не разрушив при этом вековой памятник архитектуры. Я буду холодной, вежливой и непреклонной, как гранитная набережная, говоря только о деле: дренаж, розы, смета. Никаких эмоций.

С этим решением на душе стало немного легче, и я составила план. Лёву сегодня оставлю дома, позвонив нашей соседке, пенсионерке Анне Петровне, которая иногда выручала меня, я к своей огромной радости получила согласие посидеть с ним до обеда. Я не хотела снова подвергать его стрессу и, если быть до конца честной с собой, не хотела, чтобы его присутствие снова стало для меня смягчающим обстоятельством. Сегодня я шла на битву одна.

Приехав в усадьбу, когда солнце уже стояло высоко, я увидела, что территория ожила: несколько рабочих разбирали завалы у бокового флигеля, гудел генератор, где-то в глубине аллеи слышался звук бензопилы, очевидно убиравшей сухие, опасные ветки. Воздух был наполнен запахами пыли, озона и свежих опилок.

Припарковав машину и взяв только планшет, я решительно направилась к главному дому, ожидая увидеть Дмитрия там, на террасе, раздающим указания, но его нигде не было. Прораб, которого я видела вчера, заметив меня, вежливо кивнул и сообщил, что Дмитрий Андреевич «осматривает дальние постройки».

Отлично – это давало мне время. Решив не ждать его, а заняться своим делом, я направилась обследовать старую оранжерею, точнее, то, что от неё осталось. Согласно моим планам, именно на её фундаменте должен был расположиться питомник для акклиматизации редких растений перед высадкой в сад.

Дорога к оранжерее пролегала через самую запущенную часть парка, где дикая природа окончательно отвоевала своё у цивилизации. Тропинки исчезли под ковром из плюща, старые яблони, одичавшие и покрытые лишайником, переплелись ветвями с клёнами и вязами. Тишина стояла такая, что было слышно, как шуршит в прошлогодней листве ёж. Идя и сверяясь со старой картой на планшете, я чувствовала, как понемногу отступает утреннее напряжение – вот это был мой мир, который я понимала и любила, мир, который нужно было не ломать, а лишь бережно направить, помочь ему снова обрести утраченную гармонию.

Оранжерея представляла печальное зрелище – лишь каменное основание и ржавый, погнутый каркас, из которого выпало почти всё стекло, а внутри буйно разросся малинник. Но само место было чудесным: укромный, залитый солнцем склон, защищённый от северного ветра стеной старого парка. Идеально.

Присев на поваленный ствол дерева неподалёку, я начала делать в планшете пометки, рассчитывая необходимое количество материалов для временного укрытия. Так увлёкшись работой, что не сразу услышала шаги.

– Я так и думал, что найду вас здесь.

Я вздрогнула и резко подняла голову. Дмитрий Воронцов стоял в нескольких шагах от меня, прислонившись плечом к стволу огромного дуба. Одетый так же просто, как и вчера – в джинсы, походные ботинки, льняную рубашку – он казался частью этого древнего, заросшего парка благодаря игре света и тени, которую создавали солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву.

– Я не пряталась, – холодно ответила я, поднимаясь на ноги, и моя гранитная набережная снова выстраивалась внутри меня.

– Я не это имел в виду. Просто это место притягивает тех, кто видит не только руины.

Его голос был спокойным, и в нём не было и тени вчерашней жёсткости. Промолчав и ожидая, что он снова начнёт разговор о сметах, я была удивлена, когда он сказал совсем другое.

– Анна… – он впервые назвал меня по имени, и это прозвучало непривычно. – Я хотел извиниться за вчерашнее.

Я замерла – этого я не ожидала.

– Если вы о нашей профессиональной дискуссии, то извиняться не за что, – ровным тоном произнесла я. – У нас разные подходы. Это нормально.

– Нет, – он качнул головой и, отделившись от дерева, сделал шаг ко мне. – Я не о дискуссии. Я о том, что случилось потом. Фёдор не должен был здесь появиться – это моя вина, мой недосмотр. Я несу ответственность за безопасность на этом объекте и подверг опасности вас и вашего сына. Простите меня за это.

Он говорил просто, глядя мне прямо в глаза, и в его взгляде не было ни снисхождения, ни желания произвести впечатление – только искреннее, мужское сожаление. Это обезоруживало, и вся моя выстроенная за утро броня пошла трещинами.

– Всё в порядке, – заставила себя ответить я. – Ничего ведь не случилось.

– Могло случиться, и этого я бы себе не простил. Я уволил его за пьянство и воровство материалов, должен был предположить, что он может вернуться. Больше такого не повторится, охрана предупреждена.

Мы помолчали, и тишину нарушал лишь щебет птиц и далёкий гул генератора. Я не знала, что сказать, простое «спасибо» казалось неуместным и недостаточным, обвинять его было не в чем. Я просто стояла и смотрела на этого человека, который снова и снова ломал все мои стереотипы.

– Ваш сын… он сильно испугался? – спросил он тихо.

– Лёва стойкий мальчик, – уклончиво ответила я. – Но да, для него это был стресс. Поэтому я сегодня одна.

– Правильное решение, – кивнул он. – Я вчера обратил внимание… он рисовал. Он всегда рисует?

Вопрос был неожиданным, и я насторожилась. Я не любила говорить о Лёве с посторонними, это было слишком личное.

– Почти всегда. Это его способ общаться с миром.

– Могу я посмотреть?

Моей первой реакцией было отказать, сказать, что это личное, что это просто детские каракули, но что-то в его тоне, какая-то неподдельная заинтересованность остановила меня. К тому же альбом Лёвы остался дома.

– Его альбома здесь нет.

– Жаль. Мне показалось, у него очень твёрдая линия и хорошее чувство композиции. Он не просто копирует то, что видит, он выстраивает пространство. Это редкий дар.

Я смотрела на него во все глаза. Он говорил о рисунках моего шестилетнего сына как профессиональный искусствовед – не «мило», не «талантливо для его возраста», а «твёрдая линия», «чувство композиции», «выстраивает пространство». Он видел. Он действительно видел.

– Он… он много занимается, – только и смогла вымолвить я.

– Это видно. Знаете, я в детстве тоже всё время рисовал, в основном дома, старые, которые собирались сносить. Пытался запечатлеть их, пока они не исчезли. Мне казалось, что у каждого дома, даже у самого разрушенного, есть душа, и если её не нарисовать, она просто улетучится навсегда.

Он говорил это, глядя не на меня, а куда-то вдаль, на ржавый каркас оранжереи. В этот момент я увидела в нём не сурового бизнесмена Воронцова, а того самого мальчика, который с альбомом бродил по заброшенным стройкам, пытаясь спасти душу умирающих зданий. Эта картина вдруг всё объяснила – его страсть к реставрации, его прагматизм, который был лишь оборотной стороной глубокого понимания того, как хрупка эта старая красота и как легко её потерять.

Лёд в моём сердце не просто треснул – он начал таять.

– Лёва тоже так говорит, – тихо сказала я. – Что он рисует душу.

Дмитрий перевёл взгляд на меня и впервые с момента нашего знакомства улыбнулся. Это была не широкая, голливудская улыбка, а лишь лёгкое движение уголков губ, но от этого его суровое лицо мгновенно преобразилось, стало моложе и человечнее.

– Значит, мы с ним коллеги, – сказал он.

В этот момент я поняла, что никакой войны не будет – не в том смысле, в каком я её себе представляла. Не будет битвы на уничтожение, а будет что-то другое: спор, соревнование, поиск истины.

– Послушайте, Дмитрий… – начала я, решив ковать железо, пока горячо. – Давайте вернёмся к нашему проекту. Я понимаю ваши опасения по поводу бюджета и готова обсудить некоторые позиции. Возможно, мы сможем найти менее дорогие аналоги саженцев в российских питомниках – я подниму свои контакты. Возможно, часть работ по расчистке можно провести силами волонтёров – я узнаю. Но дренаж… это принципиальный вопрос, кровеносная система сада. Я не могу от неё отказаться.

Он слушал меня внимательно, не перебивая. Улыбка исчезла, но и прежней холодности в его взгляде уже не было.

– Хорошо, – сказал он после паузы. – Я вас услышал. Давайте сделаем так: вы готовите мне подробное технико-экономическое обоснование именно по дренажной системе с цифрами, расчётами, заключением специалистов-арбологов о том, какой ущерб нанесёт деревьям современная система – без эмоций, только факты. А я, со своей стороны, представлю это инвесторам и постараюсь защитить эту статью расходов. Идёт?

Я смотрела на него, поражённая. Он предлагал мне не компромисс, в котором каждый теряет половину, а партнёрство, давая мне шанс доказать свою правоту языком, который он понимает – языком фактов и цифр.

– Идёт, – кивнула я, чувствуя, как по телу разливается тёплая волна облегчения. – Я подготовлю всё к концу недели.

– Договорились, – он протянул мне руку.

Его ладонь была большой, тёплой и очень сильной. Рука человека, который привык работать, а не только руководить. Наше рукопожатие длилось всего пару секунд, но за это время я почувствовала, что между нами заключается нечто большее, чем просто деловое соглашение.

Это было перемирие – хрупкое, неустойчивое, полное недосказанности, но это было начало.

– Тогда до встречи, Анна, – сказал он, отпуская мою руку.

– До встречи, Дмитрий.

Он развернулся и пошёл обратно к главному дому, а я ещё долго стояла у развалин старой оранжереи, глядя ему вслед. Утренний туман рассеялся, солнце светило ярко, и в его лучах ржавый каркас уже не казался мне таким унылым – он был похож на эскиз, набросок чего-то нового, что только предстояло построить.

Глава 5

Следующие несколько дней превратились для меня в один сплошной марафон, поскольку хрупкое перемирие, заключённое у развалин оранжереи, требовало немедленного подкрепления фактами. Дмитрий Воронцов бросил мне вызов, и я приняла его со всей страстью, на которую была способна – он хотел цифр, расчётов, заключений экспертов, и он их получит.

Я почти не бывала на объекте, превратив свою маленькую кухню в штаб-квартиру. Подняв на уши всех своих знакомых и знакомых знакомых – почвоведов, историков парковой культуры, инженеров-гидротехников, – я часами висела на телефоне, убеждая, споря, договариваясь. Вечера напролёт я проводила, склонившись над старыми чертежами усадьбы, которые раздобыла в городском архиве, и современными программами для гидравлических расчётов, сделав кофе основным продуктом питания, а сон – непозволительной роскошью.

Лёва с молчаливым пониманием наблюдал за моей лихорадочной деятельностью, тихо рисуя за своим столиком. Иногда он подходил ко мне, клал голову мне на колени, и мы сидели так несколько минут в тишине – это была его поддержка, его способ сказать: «Я рядом, мама».

К пятнице у меня на руках был не просто документ, а настоящий научный труд – многостраничный талмуд, в котором историческая справка соседствовала с результатами химического анализа почвы, а цитаты из писем бывшего владельца усадьбы – с трёхмерной моделью движения грунтовых вод. Я доказала всё: что керамические трубы создают уникальный капиллярный эффект, недостижимый для пластика; что изменение гидрологического режима приведёт к заболачиванию низин и медленной гибели реликтовых дубов; что стоимость реставрации в долгосрочной перспективе окажется ниже, чем затраты на борьбу с последствиями «дешёвого» решения. Моя «дорогая фантазия» обрела стальной скелет из цифр и фактов.

В пятницу, ровно в четыре часа, я вошла во временный штаб строительства, который разместился в одном из отремонтированных флигелей – большую, светлую комнату с голыми белыми стенами, пахнущую свежей краской и деревом. Посредине стоял огромный стол, заваленный чертежами и образцами стройматериалов, за которым сидел Дмитрий. Он был один.

Подняв голову, когда я вошла, он не отразил на лице никаких эмоций, просто кивнул в сторону стула напротив.

– Анна. Проходите.

Молча положив перед ним толстую папку с моим исследованием и сев, я ощущала, как сердце колотится, словно перед самым важным экзаменом в жизни.

– Здесь всё, о чём мы договаривались, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Обоснование необходимости реставрации исторической дренажной системы.

Он не спеша открыл папку, и я ожидала, что он бегло просмотрит выводы, может быть, задаст пару уточняющих вопросов и вынесет свой вердикт. Но я ошиблась – он читал внимательно, сосредоточенно, переходя от страницы к странице, вчитываясь в таблицы, изучая схемы, всматриваясь в копии архивных документов. Время шло, за окном рабочие заканчивали свой день, раздавались их громкие голоса, потом проехала последняя грузовая машина, на территории усадьбы воцарилась тишина, а он всё читал.

Я сидела напротив и наблюдала за ним – за тем, как едва заметная складка пролегла между его бровей, когда он изучал инженерные расчёты, за тем, как он кончиком пальца провёл по старой карте парка, словно пытаясь почувствовать её рельеф. Я видела перед собой не просто бизнесмена, оценивающего риски, а профессионала, погрузившегося в суть проблемы, и это вызывало уважение.

Наконец, спустя почти час, он поднял на меня глаза, в тёмных зрачках которых отражался свет настольной лампы, включённой им, когда начало смеркаться.

– Впечатляет, – сказал он тихо. Простое слово, но в его устах оно прозвучало как высшая похвала. – Вы проделали колоссальную работу.

– Я просто хотела доказать, что мой проект – не просто фантазия, – ответила я, чувствуя, как спадает напряжение.

– Вы доказали гораздо большее, – он откинулся на спинку стула, не отрывая от меня взгляда. – Вы доказали, что готовы сражаться за свою идею, и делаете это с умом. Я покажу этот отчёт инвесторам – не обещаю, что это будет легко, но теперь у меня на руках все козыри. Я думаю, мы получим финансирование на реставрацию дренажа.

Я выдохнула. Победа – чистая, безоговорочная, одержанная не в крике, а в тишине кабинета. Я почувствовала прилив такой гордости и радости, что была готова рассмеяться.

– Спасибо, – только и смогла сказать я.

– Это вам спасибо, – серьёзно ответил он. – За то, что не отступили.

Казалось, на этом разговор должен был закончиться – дело сделано, можно расходиться, но никто из нас не двигался с места. Возникла пауза, которая не была неловкой, наоборот, она была наполнена новым, взаимным уважением.

– Раз уж мы разобрались с подземной частью, – Дмитрий вдруг усмехнулся, и эта редкая усмешка снова преобразила его лицо, – может, посмотрим, что у нас на поверхности?

Подойдя к стене, где висел огромный, в несколько квадратных метров, план усадьбы – не современная компьютерная распечатка, а старая, пожелтевшая от времени карта, выполненная тушью, – он пояснил, заметив мой восхищённый взгляд: