Сад новых надежд

Лея Вестова, Кира Диева

Сад новых надежд

Аннотация

– Я всё слышала.

Он замер. Улыбка сползла с его лица. Он напрягся, как зверь, почуявший опасность.

– Что ты слышала?

– Всё.

– Аня, это не то, что ты думаешь. Это… это сложно. Позволь мне объяснить.

– Объяснить? – я усмехнулась. – О, я прекрасно знаю все объяснения. Я их слышала уже сотни раз. «Это ради твоего же блага». «Я не хотел тебя волновать».

– Пожалуйста, не делай так, – его голос был тихим. – Просто выслушай.

– Я поверила тебе. Я, дура, снова поверила! Я позволила себе думать, что ты другой. Что ты честный. Надёжный. А ты оказался таким же, как все.

– Я не могу тебе рассказать, – наконец выдавил он. – Прости. Я просто не могу. Но клянусь, это не то, о чём ты подумала.

– Мне всё равно, – отрезала я и это была правда. – Дело не в измене. Дело в доверии. А я тебе больше не доверяю. Ни одному твоему слову. Всё кончено, Дима. Между нами всё кончено.

Глава 1

Пыль, поднятая колёсами моего старенького «форда», серебристым облаком повисла в неподвижном июльском воздухе. Я заглушила мотор, но ещё несколько секунд сидела, не в силах разжать пальцы, вцепившиеся в руль. Перед глазами было то, что ещё недавно казалось несбыточной мечтой, строчками в техническом задании, сном наяву. Усадьба «Тихие холмы».

Даже отсюда, от кованых ворот, чьи створки, покрытые ржавыми кружевами, были сиротливо распахнуты, она выглядела величественно и скорбно. Как старый аристократ, доживающий свой век в забвении. Главный дом с облупившейся охряной штукатуркой и пустыми глазницами окон походил на спящего гиганта. А вокруг него, насколько хватало глаз, раскинулся сад. Тот самый сад, ради которого я была здесь. Мой сад.

– Это наш сад, мам? – тихий голос Лёвы вырвал меня из оцепенения.

Я повернулась к сыну. На заднем сиденье он выглядел таким маленьким и серьёзным. Шестилетний, вдумчивый не по годам, он смотрел в окно, и в его больших серых глазах отражался тот же смешанный восторг и трепет, что я чувствовала сама. Он сжимал в руках свой неизменный альбом и коробку карандашей – его способ говорить с миром.

– Наш, солнышко. По крайней мере, на ближайший год точно наш.

Я заставила себя выйти из машины, и меня тут же окутал густой, настоянный на травах и прелой листве воздух. Под ногами хрустнул гравий, сквозь который упрямо пробивались одуванчики. Я сделала глубокий вдох. Так пахнет история. Так пахнет заброшенная красота, которая ждёт, когда её разбудят. Моими руками.

Мои пальцы коснулись холодного, шершавого камня въездного столба. Его венчала расколотая ваза, из трещины в которой пророс тонкий, дерзкий росток берёзы. Варварство, с точки зрения реставратора. Но какая-то своя, дикая и пронзительная поэзия.

Обойдя машину, я открыла дверь для Лёвы.

– Ну что, юный художник, готов запечатлеть руины? – я подмигнула, стараясь казаться бодрой.

Лёва молча кивнул и, выбравшись наружу, тут же направился к остаткам старого фонтана, заросшего мхом. Он никогда не бегал и не шумел. Он впитывал мир глазами, находя красоту там, где другие видели лишь тлен. Это у него было от меня.

Из багажника я достала свой рабочий планшет и тубус с чертежами. Победа в этом тендере была не просто работой. Это был мой спасательный круг. Мой шанс наконец-то выбраться из той финансовой и моральной ямы, в которую меня столкнул Кирилл. Шанс доказать себе, что я могу. Одна. Что мой талант – это нечто реальное, а не просто приложение к его «деловой хватке», как он любил говорить. Воспоминание о нём кольнуло неприятно, как заноза под ногтем. Я тут же мысленно выдернула его. Не здесь. Не сейчас. Сегодняшний день принадлежал только мне, Лёве и этим Тихим холмам.

Главное здание реставрировала другая фирма, компания «Наследие». Её владелец и главный архитектор, некий Дмитрий Воронцов, назначил мне встречу в десять. Чтобы обсудить концепцию. Чтобы разграничить зоны. Часы показывали без четверти. У меня было время, чтобы почувствовать это место.

Я медленно пошла по центральной липовой аллее. Деревья-гиганты, посаженные больше века назад, сплели свои кроны над головой в плотный зелёный шатёр. Воздух здесь был прохладным и гулким, как в старом соборе. Я знала по архивам, что под каждым деревом проложена дренажная система из керамических труб, и моё сердце сжалось от предвкушения – найти их, расчистить, вернуть к жизни. Это была почти археология. Моя страсть.

Свернув на боковую тропинку, я вышла на площадку перед южным фасадом. Здесь был разбит регулярный сад во французском стиле. Точнее, то, что от него осталось. Но я видела всё иначе. Мой профессиональный взгляд смотрел сквозь хаос запустения. Я видела ровные дорожки, слышала шёпот воды в фонтанах, вдыхала аромат тысяч роз. Я видела будущее величие этого места.

Именно в этот момент я его и увидела.

На ступенях террасы, спиной ко мне, стоял высокий мужчина в простых джинсах и тёмной рубашке. Широкий в плечах, он излучал спокойную, основательную силу. Он держал в руках большой лист ватмана и что-то говорил прорабу в каске. Голос у него был низкий, ровный, без тени сомнения.

Я подошла ближе, чувствуя, как сердце начинает стучать чуть быстрее.

– Дмитрий Воронцов?

Мужчина обернулся. Серьёзное, даже суровое лицо с чётко очерченными скулами. Внимательные, тёмные глаза. Он не улыбнулся. Просто кивнул.

– Анна Ветрова. Ландшафтный архитектор.

– Я знаю, – его взгляд скользнул по мне, оценивающе и, как мне показалось, холодно. – Я изучил ваш проект. И смету.

Последнее слово он произнёс с едва заметным нажимом. Я внутренне подобралась. Я знала, что моя смета амбициозна. Я не шла на компромиссы, когда дело касалось души проекта.

– Надеюсь, они вас впечатлили, – сказала я с лёгким вызовом.

Он проигнорировал мой тон.

– Они заставили меня задуматься. В частности, вот этот пункт. – Он ткнул пальцем в чертёж. – Реставрация старой дренажной системы. Это колоссальные земляные работы. Долго и очень дорого. Гораздо проще и эффективнее проложить новую, из современных полимерных труб.

Я почувствовала, как внутри всё холодеет. Он бил в самое сердце моей концепции.

– Проще не значит лучше, – отрезала я. – Старая система – это часть исторического наследия. Она уникальна. Моя задача – восстановить замысел архитектора, а не проложить под ним пластиковую канализацию.

Прораб рядом с ним неловко кашлянул. Дмитрий даже бровью не повёл.

– Наша общая задача, госпожа Ветрова, – сдать объект в срок и в рамках бюджета. Инвесторы не будут платить за ваши археологические изыскания, если можно достичь того же функционального результата в три раза дешевле.

Наш поединок начался. Он говорил на языке цифр и прагматизма. Я на языке истории и искусства.

– Результат не будет тем же! – мой голос звенел от сдерживаемого возмущения. – Старые керамические трубы иначе аэрируют почву, они создают совершенно другой микроклимат для корневой системы этих лип. Заменить их – значит медленно убить аллею. Вы, как архитектор-реставратор, должны это понимать!

– Как архитектор-реставратор я понимаю, что иногда приходится жертвовать менее значимым, чтобы спасти главное, – парировал он. – А как владелец компании я понимаю, что ваш подход приведёт к тому, что у нас кончатся деньги ещё до того, как мы дойдём до фасада.

Он говорил так, будто моя работа – нечто второстепенное. Будто сад – это просто красивая лужайка вокруг его здания. Этого я стерпеть не могла.

– Этот сад не менее значимая часть ансамбля! – я сделала шаг вперёд. – Игнорировать это – значит проявлять вопиющий непрофессионализм!

На его лице не дрогнул ни один мускул. Он просто смотрел на меня сверху вниз, и в его тёмных глазах мне на секунду почудился то ли интерес, то ли насмешка.

– Профессионализм, госпожа Ветрова, – это умение находить баланс между идеальной картинкой и реальным миром. В вашем проекте этого баланса нет. Он красив. Но он нежизнеспособен. Это просто очень дорогая фантазия.

«Дорогая фантазия». Эти два слова ударили меня наотмашь. Именно так Кирилл называл мои самые смелые идеи, прежде чем присвоить их себе. Я почувствовала, как к щекам приливает кровь.

– Моя «фантазия» выиграла государственный тендер, – ледяным тоном произнесла я. – И я буду воплощать её в жизнь. Каждый пункт. Если вам это не нравится, можете обсудить это с комиссией по охране памятников.

Я знала, что это был сильный ход. С комиссией никто не хотел связываться.

Дмитрий молчал, изучая моё лицо.

– Хорошо, – сказал он наконец, и я не поверила своим ушам. – Оставим дренаж. Давайте о розах. Из немецкого питомника «Кордес». Вы уверены, что нам нужны именно они? Есть прекрасные отечественные сорта…

– …не имеющие никакого отношения к тем, что росли в этом саду в девятнадцатом веке, – закончила я за него. – Я не собираюсь сажать здесь современные гибриды. Цель – вернуть саду его исторический облик. Это живой музей.

– Музеи не приносят прибыли, – коротко бросил он.

– А подделки её теряют, как только обман раскроется!

Мы стояли так близко, что я видела крошечный шрам у него на брови. Воздух между нами, казалось, потрескивал. Я понимала, что перехожу черту. Но за моей спиной были годы унижений, украденные мечты и отчаянное желание доказать, что я чего-то стою. Этот сад был моим бастионом.

Дмитрий вдруг перевёл взгляд куда-то мне за плечо. Его лицо не изменилось, но что-то в его взгляде неуловимо смягчилось.

– Это ваш сын?

Я обернулась. Лёва сидел на корточках у фонтана и рисовал.

– Да, – коротко ответила я.

– Он один здесь гуляет?

– Я вижу его.

– Это стройплощадка, – так же спокойно продолжил он. – Здесь опасно. Арматура, ямы. Ему здесь не место.

Последняя капля. Сначала он растоптал мою мечту, а теперь учит меня, как быть матерью.

– Спасибо за вашу заботу, – выцедила я сквозь зубы. – Но я как-нибудь сама разберусь, где место моему сыну. А сейчас, если мы закончили, я бы хотела начать работать.

Я резко развернулась и пошла прочь, к Лёве, чувствуя на спине его тяжёлый взгляд. Я не дам этому человеку разрушить мои планы. Я буду бороться за каждый куст, за каждый камень в этом саду.

Битва за Тихие холмы только начиналась. И это была моя битва.

Глава 2

Я развернулась так резко, что гравий скрипнул под подошвами моих ботинок, а щеки по-прежнему горели от его слов – «дорогая фантазия». Это было до боли знакомо, слишком похоже на Кирилла, который сначала обесценивал мои идеи, называя их наивными и оторванными от жизни, а затем, слегка изменив, продавал как свои собственные гениальные прорывы.

Чувствуя на спине его тяжёлый, изучающий взгляд, я заставляла себя идти ровно, с высоко поднятой головой, словно на мне была невидимая корона, а не груз прошлого и отчаянная нужда в этом проекте. Каждый шаг давался с трудом – хотелось бежать, но я не позволяла себе этой слабости.

Битва. Я была права, это будет именно битва: за каждую смету, за каждый саженец, за каждую горсть исторически достоверного гравия. И я была к ней готова. Годы, прошедшие после предательства Кирилла, научили меня сражаться: сначала с коллекторами и судебными приставами, потом с собственным отчаянием, и наконец за своё имя в профессии, за крошечные заказы, которые позволяли нам с Лёвой держаться на плаву. Я научилась быть твёрдой, как сталь, поскольку мягкость была непозволительной роскошью.

Приблизившись к фонтану, я увидела Лёву, который сидел на корточках у разбитой чаши, так поглощённый своим занятием, что, казалось, не замечал ничего вокруг. Его светлые волосы растрепались, кончик языка сосредоточенно высунулся. Я опустилась рядом с ним, стараясь выровнять дыхание.

– Что рисуешь?

Он ответил не сразу, проводя последнюю, решающую линию грифелем, а затем повернул ко мне альбом. На листе была не просто заросшая мхом руина – в его версии из трещин в камне росли причудливые, сказочные цветы, а в центре чаши, где должна была быть вода, сидела крошечная фея. Он видел не то, что есть, а то, что могло бы быть. Совсем как я.

– Очень красиво, Лёва, – я провела рукой по его волосам. – Ты видишь душу этого места.

Он прижался ко мне, и я обняла его, вдыхая знакомый запах детского шампуня и карандашной стружки. В этот момент я чувствовала себя непобедимой – ради него я была готова свернуть горы, не то что спорить с каким-то заносчивым архитектором.

– Мам, а тот дядя злой? – неожиданно тихо спросил он, не поднимая глаз от рисунка.

Моё сердце сжалось. Он всё слышал и почувствовал, конечно же.

– Нет, солнышко, он не злой, – я старалась, чтобы голос звучал ровно и успокаивающе. – Он просто другой. Он строит дом, а мы сад, и мы пока не договорились, где будет проходить граница. Но мы обязательно договоримся.

Именно в этот момент я услышала крик, донёсшийся со стороны главного входа в усадьбу – резкий, злой, с нотками пьяной обиды. Инстинктивно притянув Лёву ближе к себе, я поднялась на ноги, пытаясь разглядеть источник шума.

– …я на тебя горбатился, а ты меня вышвырнул! Думал, я утрусь?

К террасе, где всё ещё стоял Дмитрий Воронцов со своим прорабом, быстрой, шатающейся походкой приближался неопрятный мужчина в грязной спецовке. Лицо его было красным и одутловатым.

– Воронцов! Выходи, поговорим как мужик с мужиком! Или ты только со своими юристами смелый?

Прораб что-то быстро сказал Дмитрию, но тот лишь едва заметно качнул головой, давая понять, что справится сам. Он спустился со ступеней и пошёл навстречу незваному гостю спокойно, не ускоряя шага, с тем же непроницаемым выражением лица.

– Уходи, Фёдор, – голос Дмитрия был тихим, но прозвучал на удивление отчётливо в застывшем воздухе. – Мы с тобой всё решили. Тебе заплатили расчёт.

– Расчёт? Эту подачку ты называешь расчётом? – мужчина, которого звали Фёдор, ткнул в его сторону грязным пальцем. – Я тут пахал, пока ты в своём кабинетике чертежи разглядывал! А за одну ошибку сразу за ворота! Да я тебе эту стройку по кирпичику разнесу!

Подойдя почти вплотную к Дмитрию, который был на голову выше и вдвое шире в плечах, Фёдор, казалось, нисколько не смущался разницей в габаритах. Он брызгал слюной, его глаза были налиты кровью, и я поняла, что он не просто пьян, он был в ярости, на грани потери контроля.

Мне стало по-настоящему страшно – не за себя, а за Лёву. Попятившись и увлекая сына за собой, я укрылась за остатки мраморной скамьи, которая могла послужить хоть каким-то укрытием. Лёва вцепился в мою руку, его глаза стали огромными.

Дмитрий стоял неподвижно, как скала, не отвечая на оскорбления, а просто смотря на дебошира. В этом молчании было больше силы, чем во всех криках Фёдора.

– Ты украл у меня работу! У моих детей кусок хлеба изо рта вытащил! – не унимался тот, но внезапно заметил нас.

Его мутный взгляд переместился с Дмитрия на меня, потом на Лёву, спрятавшегося за моей спиной. На его лице появилась гадкая, кривая ухмылка.

– О, а это что за свита? Решил баб сюда водить? А с ребёнком! Не боишься, что ему тут кирпич на голову упадёт, а, начальник? Или тут всё так надёжно, как те балки, что ты меня заставил ставить?

Он сделал шаг в нашу сторону, и вот тогда всё изменилось.

До этого момента Дмитрий Воронцов был неподвижен, но когда Фёдор двинулся к нам, он отреагировал с молниеносной быстротой. Не бросаясь и не замахиваясь, он просто сделал один широкий шаг вперёд и вбок, оказываясь ровно на пути пьяного рабочего. Не сказав ни слова, он встал между нами, физически заслонив меня и моего сына своей широкой спиной.

Это было не театральное, не показное действие – это был инстинкт, рефлекс защитника.

– Пойдём, Фёдор, – его голос прозвучал ещё тише, но в нём появились стальные нотки, от которых у меня по спине пробежал холодок. – Твой разговор со мной. Их не трогай.

– А то что? – взвился рабочий, но его пьяная бравада явно пошла на убыль. Одно дело кричать на неподвижную мишень, и совсем другое – столкнуться с тихой, сфокусированной угрозой.

Дмитрий медленно, почти лениво поднял руку и положил её на плечо Фёдору. Не ударил, не толкнул – просто положил. Но я видела, как напряглись мышцы на его предплечье под закатанным рукавом рубашки, и как пошатнулся от этого простого движения дебошир.

– А то ты уйдёшь отсюда прямо сейчас. Либо сам, либо с моей помощью. Выбирай.

Наступила густая, звенящая тишина. Было слышно, как где-то в липах стрекочут кузнечики и как тяжело, с присвистом, дышит Фёдор. Он смотрел на руку Дмитрия на своём плече, потом на его спокойное лицо, и что-то в нём сломалось. Он сдулся, как проколотый шарик.

– Ладно… ладно, уберусь, – пробормотал он, стряхивая руку Воронцова. – Но ты ещё пожалеешь, понял?

Развернувшись, он уже не крича, а что-то бормоча себе под нос, побрёл прочь, к воротам.

Дмитрий смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом аллеи, и только тогда повернулся. Его взгляд нашёл меня за скамьёй, на долю секунды задержался на моём лице, потом скользнул к Лёве, который всё ещё крепко держал меня за руку. На его лице не было ни гордости, ни злости, ни даже облегчения – ничего. Будто он только что не предотвратил потенциально опасную ситуацию, а просто вынес мусор.

Коротко кивнув прорабу, который всё это время стоял на террасе с телефоном в руке, готовый звонить в полицию, он развернулся и, не сказав нам ни слова, пошёл обратно к дому, снова превратившись в холодного и неприступного владельца компании «Наследие».

А я осталась стоять, чувствуя, как бешено колотится сердце, и смотрела на его удаляющуюся спину, понимая, что только что увидела что-то важное – что-то, что никак не вязалось с образом прагматичного дельца, считающего деньги и критикующего мои «фантазии».

Кирилл в подобной ситуации устроил бы спектакль – кричал бы громче всех, размахивал руками, обещал вызвать «своих людей», а потом долго рассказывал, как героически он нас спас. Дмитрий не сказал ничего, он просто сделал – молча встал стеной.

Эта молчаливая, не требующая благодарности защита впечатлила меня гораздо больше, чем любые громкие слова и обещания, которые я слышала в прошлой жизни. Контраст был настолько ошеломляющим, что я на несколько мгновений забыла и про дренаж, и про немецкие розы, впервые подумав, что эта битва может оказаться совсем не такой, как я себе представляла.

Когда адреналин начал отступать, на смену ему пришла неприятная, ватная слабость в коленях. Крепче сжав ладонь Лёвы – холодную и влажную – я опустилась перед ним на корточки, заглядывая в его испуганные глаза.

– Всё в порядке, малыш. Слышишь? Всё закончилось. Плохой дядя ушёл.

Лёва молчал, только нижняя губа его едва заметно дрожала. Он не плакал – перестал плакать по любому поводу года в четыре, после того как Кирилл сказал ему, что «настоящие мужчины не ревут». Ещё одна рана, которую оставил после себя этот человек.

– Он… он хотел тебя обидеть? – прошептал Лёва.

– Нет, что ты. Он просто был очень зол и громко кричал, – я старалась говорить как можно спокойнее, хотя внутри у меня всё ещё бушевала буря. – А другой дядя, видишь? Он его прогнал. Так что мы в полной безопасности.

Прижав его к себе, я почувствовала, как его маленькое тельце было напряжено, словно струна. Сколько же ему пришлось пережить? Уход человека, которого он считал отцом, наше вечное безденежье, мои слёзы по ночам, которые, как я думала, он не слышит, а теперь ещё и это. Острый, почти невыносимый приступ вины накрыл меня за то, что вообще привезла его сюда, на эту стройплощадку, в этот мир взрослых, уродливых конфликтов.

– Поехали домой, Лёва, – сказала я, принимая единственно верное решение. – На сегодня хватит приключений. Порисуем дома, я сделаю твои любимые сырники. Хочешь?

Он медленно кивнул, не отпуская моей руки.

Собрав его карандаши и альбом, я закинула на плечо тубус с чертежами, который вдруг показался неимоверно тяжёлым, и повела сына к машине. Старалась не смотреть в сторону главного дома, где за одним из пустых оконных проёмов мне на мгновение почудился тёмный силуэт. Не хотелось снова встречаться взглядом с Дмитрием Воронцовым – я не знала, что должна чувствовать по отношению к нему, и эта неопределённость пугала меня больше открытой враждебности.

В машине Лёва сразу забрался на заднее сиденье и уткнулся в окно. Я знала, что он не будет задавать вопросов – он переварит увиденное молча, а затем, возможно, это проявится в его рисунках в виде тёмных, тревожных штрихов или фигур с искажёнными лицами.

Дорога обратно в город показалась бесконечной. Ведя машину на автомате, я снова и снова прокручивала в голове сцену у фонтана. Образ Дмитрия, заслонившего нас собой, не выходил из головы – это было так по-мужски, но не в том пошлом, маюскульном смысле, которым так кичился Кирилл, а в каком-то другом, первобытном, надёжном. Он не играл роль, он просто защищал без слов, без позёрства, без ожидания аплодисментов.

И это было опасно – опасно, потому что это было именно то, по чему изголодалась моя душа. По простой, молчаливой надёжности, по ощущению, что рядом есть стена, на которую можно опереться. Но я не могла себе этого позволить, зная, чем заканчивается доверие – руинами, долгами и разбитым сердцем. Стена в любой момент может обрушиться и похоронить тебя под обломками.

Пытаясь вернуть ту холодную, праведную ярость, которую испытывала во время нашего спора, я старалась снова увидеть в нём лишь циничного дельца, экономящего на дренажных трубах. Но не получалось – теперь его образ раздвоился. Был Дмитрий-прагматик, с которым я буду воевать, и был Дмитрий-защитник, которому я была против своей воли благодарна. И как совместить эти две ипостаси в одном человеке, я не представляла.

Вернувшись в нашу крошечную, но уютную квартиру, я почувствовала облегчение – здесь всё было знакомо и безопасно, здесь были наши правила. Лёва сразу прошёл в свою комнату, и я услышала, как он шуршит бумагой. Поставив чайник и прислонившись к кухонному столу, я набрала номер Ольги – мне нужен был её трезвый, юридический взгляд на вещи, нужно было, чтобы она вернула меня на землю из этих сумбурных эмоций.

Глава 3

Ольга ответила после пятого гудка, и я услышала на заднем плане привычный гул офисного кондиционера – она, как всегда, работала допоздна.

– Юридическая фирма «Щит и Меч», Ольга слушает, – на автомате ответила подруга. Её голос, даже по телефону, звучал чётко и авторитетно, словно она обращалась не к подруге, а к клиенту, которого собиралась разнести в суде.

– Оль, это я, – выдохнула я, опускаясь на шаткий кухонный табурет.

– Анька! Привет! – тон мгновенно сменился на тёплый и живой. – Ну, рассказывай! Как первый день на проекте века? Поразила всех своим гением? Заставила инвесторов рыдать от восторга и удвоить бюджет?

Её бодрость была такой заразительной и такой неуместной на фоне моего состояния, что я невольно улыбнулась – только Ольга умела так одной фразой выдернуть меня из пучины самокопания.

– Почти, – хмыкнула я. – Только вместо инвесторов был главный архитектор, и рыдать хотелось скорее мне. От ярости.

– Так, с этого места поподробнее. Что за фрукт? Старый пень в пыльном пиджаке, который до сих пор чертит кульманом?

– Если бы, – я провела рукой по волосам, пытаясь собрать мысли в кучу. – Его зовут Дмитрий Воронцов. И он… он…

Я запнулась, не находя слов. Как описать его? Суровый, прагматичный, уверенный в себе до невозможности – человек, который одним словом обесценил всю душу моего проекта, а потом молчаливым действием заставил меня усомниться во всём, что я о нём подумала.

– Он сложный, Оль. Он хочет заменить мою историческую дренажную систему на дешёвый пластик и сажать подмосковные розы вместо сортовых немецких. Назвал мой проект «дорогой фантазией».

Услышав, как Ольга на том конце провода издала неопределённый звук, я почувствовала, что попала в точку.

– «Дорогая фантазия»? – переспросила она, и в её голосе прорезался лёд. – Серьёзно? Он так и сказал?

– Слово в слово.

– М-да. Некоторые мужчины поразительно неоригинальны в своих попытках самоутвердиться. Где-то я это уже слышала.

Мне не нужно было уточнять, где – эта фраза, как ядовитый плющ, оплела все последние месяцы моей жизни с Кириллом. Это был его любимый приём: «Анечка, это всё, конечно, очень красиво, твои акварельные эскизы, твои мечты о садах… но это дорогая фантазия. А теперь давай я, как практичный человек, превращу это в то, что можно продать». И он превращал, убирая из моих идей всё живое и уникальное, оставляя лишь выхолощенный коммерческий продукт, под которым, впрочем, всё равно стояла моя фамилия.