
Полная версия
Рассказы о любви и смерти
Когда тело Бриквуда обмякло, Арчибальд отпустил его и отполз, словно обжегшись. Он сидел, тяжело дыша, и смотрел на безжизненную форму детектива. В квартире воцарилась оглушительная тишина.
И тут в дверь снова постучали. Легко, весело, как обещали.
– Арчибальд? Я немного раньше. Дверь открыта.
Дверь, не запертая должным образом, медленно отворилась. На пороге стояла Элоиза с мольбертом и папкой для эскизов. Ее улыбка, яркая и оживленная, медленно угасла, когда она увидела сцену, достойную самого абсурдного театра абсурда: Арчибальд, стоящий на коленях посреди комнаты, его разорванная рубашка, перевернутая мебель, осколки фарфора и неподвижное тело незнакомого человека, на груди которого мирно покоился бронзовый бегемот.
Арчибальд посмотрел на нее. Неуверенно встал. В его глазах читался животный ужас, вселенский стыд и полная капитуляция. Мозг, отключив логику и осознание реальности, выдал единственное доступное, примитивное решение, достойное ребенка, пойманного на шалости. Он встретился с ее потрясенным взглядом, и, не отводя глаз, начал осторожно, очень-очень осторожно, ногой подталкивать тело Бриквуда под кровать. Это был жуткий, сюрреалистичный танец – гигант-убийца, пытающийся спрятать труп полицейского, как подросток прячет грязный журнал от родителей, совершая это с ужасающей, комичной деликатностью.
Элоиза не закричала. Она медленно вошла, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, словно ища опоры. Лицо ее было мертвенно-бледным.
– Так вот кто ты, – тихо сказала она, и ее голос прозвучал хрипло. – Страж. Вешатель. Мой плюшевый мишка.
Часть Третья: ИСПОВЕДЬ И ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Глава 7Арчибальд все рассказал. Он говорил, рыдая, сидя на полу среди обломков своей жизни, не в силах поднять на нее глаза. Он начал с матери, с Ивилин, с ее уксусной философией и тушеной капустой. Он рассказал о шепоте, который стал его частью. О ритуале, о дожде, о веревке и морских узлах. О чувстве «порядка», которое приходило после того, как он выставлял «грязь» мира на всеобщее обозрение.
И потом он рассказал о ней. О том, как ее появление остановило дождь в его душе. Как ее образ в глазах той женщины в красном пальто спас ее. Как ее рисунок украл у него демона. Он ждал, что она убежит, что ее лицо исказится от ужаса и отвращения, что она вызовет полицию.
Но Элоиза слушала. Ее лицо было бледным, как полотно, но серьезным и сосредоточенным. Художник в ней видел не монстра, а трагически искалеченный, испачканный холст, на котором под слоями грязи и кровавых мазков все же угадывался первоначальный, добрый эскиз.
– Я, наверное, пойду в полицию, – закончил он, вытирая лицо разорванным рукавом. Его голос был пустым и усталым. – Сдамся. Это… правильно.
Элоиза долго смотрела на него. Потом ее взгляд скользнул на картину «Страж». На торчащие из-под кровати туфли детектива.
– Правильно? – переспросила она, и в ее голосе не было ни страха, ни осуждения, лишь глубокая, бездонная усталость от абсурда бытия. – Для кого? Для того мертвого мужчины под кроватью? Для системы, которая просто запихнет тебя в самую дальнюю клетку, поставит галочку и забудет? Или для всех тех женщин? Думаешь, им от этого будет легче?
Она медленно подошла к нему, преодолевая отвращение и страх, не боясь его размера, его силы, его прошлого.
– Ты сделал ужасные вещи, Арчи. Непоправимые. Но та часть тебя, что со мной… что дарила мне прекрасные цветы… она настоящая. И та часть, что не смогла убить, потому что увидела меня в их глазах… она тоже настоящая. Ты не монстр. Ты… катастрофа. Человеческая катастрофа.
Она взяла его огромную, дрожащую, испачканную в грязи руку в свои маленькие, чистые, пахнущие скипидаром и краской ладони.
– И я не могу позволить им просто запереть катастрофу. Не дав ей шанса стать чем-то еще.
Она встала и протянула ему руку.
– Пойдем.
– Куда? – растерянно спросил он, глядя на ее протянутую руку как на мираж.
– Просто пойдем. Пока не кончился дождь. Пока город спит. Пока есть куда идти.
Арчибальд посмотрел на ее руку. На свою. На дверь, за которой был мокрый, темный, бесконечный Лондон и вся его прежняя, отмершая жизнь. Он не знал, куда они идут. В полицию? Чтобы сдаться вместе, взяв на себя и его вину, и вину за убийство детектива? В закат, чтобы попытаться начать все с чистого листа, неся на своих плечах невыносимый груз прошлого? Или просто в ночь, чтобы потеряться навсегда, оставив позади открытую дверь, квартиру-хаос, тело под кроватью и легенду о Вешателе, которая так внезапно и бесследно оборвалась?
Он не знал. Не было ответа. Не было плана. Но впервые за много-много лет, с самого детства, навязчивый, ядовитый шепот в его голове, голос Ивилин Плим, полностью стих. Воцарилась тишина. Была только тишина, мертвая тишина содеянного, и теплая, живая, твердая рука Элоизы в его руке.
Он не взял ничего. Ни денег, ни вещей. Только свой старый плащ, висевший на крюке.
– Пойдем, – просто сказал он.
И они вышли. Две фигуры – огромная, сгорбленная, и хрупкая, прямая – растворились в серой, бесконечной мгле лондонской ночи, в струях возобновившегося дождя. Они шли, держась за руки, не оглядываясь, оставив за собой открытую дверь, свет в окне и вечный, неразрешимый вопрос без ответа, повисший в сыром воздухе Хэмпстеда.