Каждому своё

– Спасибо, Андрей. Ты хороший.

Он вдруг встал и протянул ей руку.

– Идём. А то застудишь зад. Куда ж без него – вон какой у тебя портфель тяжёлый, с

мыслями.

– Смешной ты, – усмехнулась она и взяла его руку.

У подъезда они остановились.

– Спасибо, что проводил.

– Всегда рад. Мы теперь, считай, семья.

Женя вдруг обняла его, без слов. Он слегка растерялся, но обнял в ответ. Мягко. Надёжно.

– Пока, Женя.

– Пока, Андрей.

Она поднялась по ступенькам, махнула ему рукой и скрылась в подъезде. Он стоял ещё пару секунд. Потом развернулся и ушёл. И только в окне подъезда Женя

увидела, как он засунул руки в карманы, пнул сугроб и пошёл вперёд.

Поднимаясь по лестнице, Женя не торопилась – щеки горели после мороза, сердце

стучало быстро и весело. Андрей рассмешил её так, как давно никто не мог. Она уже

доставала ключи из кармана, когда резко, почти плечом, врезалась в кого-то на

повороте.

– Ай… извините… – пробормотала она автоматически, поднимая глаза.

И застыла. Перед ней стоял он. Брава. Паша. Тот самый взгляд, ледяной и хищный, как будто всегда настороже. Те самые царапины на скуле, резкие черты лица. Он был в чёрной кожанке, с чуть сбившейся на лоб шапкой. Смотрел прямо на неё. Хмуро. Но стоило ему встретиться с её глазами – как будто что-то внутри у него дрогнуло.

– Нагулялись? – спросил он, спокойно, но голос его был с металлической ноткой.

– В смысле? – Женя чуть отпрянула. – Что это сейчас было?

– Я видел. – Он прищурился, уголок губ чуть дрогнул. – Хихикали на лавочке.Весело у вас.

Она оторопела.

– Ты… следил?

– Окна у меня, может, панорамные. Видно хорошо. – Плечами он едва заметно

повёл, но в голосе зазвенела ревность.

Женя сделала шаг вперёд, намереваясь пройти, но он не сдвинулся с места. Слишком

близко. Слишком ощутимо.

– Что ты вообще себе позволяешь? – бросила она. – Сам вчера сбежал, как будто

тебя ошпарили! А теперь претензии? Ты кто вообще?

– Я?.. – Брава усмехнулся, но в глазах была злость. – Я тот, кто тебя вчера целовал.

И ты мне это позволила. Так что не делай вид, будто всё это было случайно.

– А ты – сделал вид, что ничего не произошло. Ни словом, ни глазом. А теперь

вдруг, значит, вмешиваешься?

Она снова шагнула, но он, не моргнув, поймал её за руку. Мягко, но твёрдо. Она хотела

вырваться – не получилось. Рука у него была горячая, крепкая. Пульс у неё

заколотился, как бешеный.

– Паша… – выдохнула она.

– Не зови меня так, – прошептал он. – Пока нет.

И, прежде чем она успела сказать хоть слово, он резко потянул её к себе и поцеловал.

Губы обожгли, дыхание сплелось. Он целовал её иначе – не так, как вчера. Не на

порыве. Осознанно. С жадностью, но без грубости. С чувством, будто хотел передать

ей всё, что копилось внутри.

Женя сначала оцепенела. Потом поддалась. На долю секунды. Она чувствовала запах

его кожи, вкус табака и что-то ещё… почти неуловимое, что-то родное.

Он отстранился. Смотрел на неё тяжело, хрипло дыша.

– Я зайду вечером, – сказал глухо. – Надо поговорить.

И ушёл.

А Женя осталась стоять. Опрокинутая. Сбита с ног без касания. Сердце билось так,

будто она бежала марафон. Ладони дрожали. А в голове всё снова и снова

прокручивался момент – его взгляд, его голос, его губы.

Когда она зашла в квартиру, словно по инерции, всё было как в тумане. Шапка, шарф,

куртка – всё слетело с неё, будто сама не чувствовала движения. Она прошла на

кухню, взяла стакан воды, но даже он не помог.

Её целовал Брава.

И это не был просто поцелуй. Это был вызов. И она чувствовала, что впереди будет не

просто разговор.

Вечер только начинался. В квартире было… уютно. Тихо. Тепло. Не пусто – а именно уютно, по-домашнему.Пахло мятой и свежим хлебом. Шторы были чуть приоткрыты, на подоконнике лежала книга – та, что Женя вчера не дочитала. Вроде бы всё как всегда. Но чего-то не хватало.

Димы не было. Но на кухонном столе – записка. «С первым днём, Красивая. Шоколадка – в твою честь.Ты справилась. Я горжусь тобой.Вернусь поздно. Д.»

Она не сдержала улыбку. Тепло разлилось внутри, как от горячего пледа.Простая

строчка, но в ней – всё. Поддержка. Забота. Признание. Как будто он видел её усилия.

Видел, как она старалась держаться, не сорваться, не сломаться.

Женя аккуратно села, взяла шоколадку в руки и, не развернув, уставилась в одну точку.

Тепло, что накрыло вначале, вдруг сменилось – тем, другим… тягучим, больным.

Папа тоже всегда так говорил. «Я горжусь тобой, Красивая». Мама всегда ставила

чашку мятного чая, когда у меня был тяжёлый день. Они… Они были. А теперь их

нет.

Воспоминания ударили как молотком по вискам.Та самая утренняя тишина, как перед бурей. Глухой стук в дверь. Посторонний мужчина в форме.Слова, как выстрелы:«…авария…», «…не выжили…»,«…оба…».Женя стиснула зубы. Губы задрожали. Глаза заслезились, и всё поплыло перед глазами.

Она всхлипнула. Резко, больно, будто в живот ударили. И уже через секунду рыдала

навзрыд, уткнувшись лбом в колени. Сжалась, как щенок, которому негде спрятаться.

– Мама… Папа… – выдохнула она в пустоту. – Почему вы ушли? Почему так

рано?.. Я так вас люблю… Так скучаю…

Комната наполнилась её рыданиями. Они катились один за другим – бессильные,

обессиленные, уже не детские, а взрослые. Слёзы боли. Слёзы гнева. Слёзы

одиночества.Словно на дне бездонного колодца – темно, глухо, сыро.

Женя сидела в этой тьме, пока не осталось больше сил плакать. Только тихая,

выжженная пустота внутри. Пальцы дрожали. Грудь всё ещё вздымалась рывками, как у тонущего после спасения.

Минут через десять она медленно подняла голову.Подошла к зеркалу. Вода бежала тонкой струйкой, холодной, как зима за окном. Она плеснула себе на лицо. Не один раз. Как будто пыталась стереть не только слёзы, но и боль.

Отражение в зеркале казалось чужим. Распухшие глаза. Красные веки. Обессиленный

взгляд.И всё же – в этой девочке, едва вступившей во взрослую жизнь, проскальзывало что-то другое. Упрямство. Решимость.

Она провела ладонью по щеке. Глубоко вздохнула.

– Всё, хватит, – сказала себе вслух. Голос всё ещё дрожал, но слова звучали твёрдо.– Ты теперь взрослая. Ты сильная. Ты должна быть сильной… ради себя. Ради них.

Она вытерла лицо полотенцем, глубоко вдохнула и, не включая свет в коридоре, вернулась в комнату.Там было тепло, спокойно… почти безопасно. Её одеяло, её плед, аккуратно сложенные тетради на столе, кружка с мятным чаем, уже остывшая. Этот уют будто обнимал. И в то же время – давил тишиной.

Женя села за стол. Поправила лампу, развернула тетрадь. Открыла учебник.

Потянулась за ручкой. Попробовала вчитаться в задание. Но… ничего.Буквы расплывались. Мысли разбегались. И снова —Паша.

Образ всплыл сразу, ярко, будто только и ждал момента.Почему он поцеловал тогда, в

подъезде? Почему просто ушёл? Почему вообще появился? Что за разговор он хочет?

И главное – почему её так к нему тянет?..

Она откинулась на стул. "Я же даже не знаю его. Почти. Но сердце… С ума сходит. Он ведь не из тех, кто влюбляется. Это же все говорят. Он гуляет, он… опасный. А я… просто девочка. Я не хочу стать игрушкой."

Она попыталась снова сосредоточиться – но ничего не вышло. Схватила книгу,

уселась с ногами на диван, открыла первую попавшуюся страницу – и… уснула.

Звонок в дверь разбудил её. Резкий. Нервный. Истеричный. Не как у Димы ,да и у него

ключ.

Женя села, сердце застучало. Сонный мозг не сразу понял – реальность это или

страшный сон.Но звонок повторился.Громче.Навязчивее.Она медленно подошла к двери.Что-то внутри сжалось.Ощущение было точно как тогда… В тот день. Когда стучали в дверь, и всё изменилось.

Открыла.

На пороге стояли Брава и Буйвол.Серьёзные. Молчаливые. Их лица были как маски.

Но в глазах – боль.

– Жек… – тихо начал Буйвол. – Ты… только держись.

– Что… что случилось?.. – голос её предательски дрожал.

– Димку… подрезали.

Мир поплыл. Женя вцепилась в косяк.

– Ч-что?! Он… он… – она не могла закончить.

– Жив, – сказал Брава, жёстко. – В больнице. Вторая городская. Скорая успела. Но

тяжело. Очень. Мы сейчас едем туда.

– Кто? Кто это сделал?.. – прошептала Женя, но ответа не последовало.

Буйвол посмотрел прямо в глаза:

– Сейчас главное – ты должна быть рядом. Он держится. Но ты ему нужна.

У неё дрожали руки. Всё внутри сжималось от страха и злости.

«Я не успела… Не сказала… Не обняла…»

Женя резко кивнула.

– Я поеду с вами. Сейчас же.

Брава шагнул вперёд, бережно взял её куртку со стула и подал.

– Надевай, Красивая. Поехали.

Они ехали в машине. Словно в гробовой тишине. Лишь мерное урчание мотора да

редкое поскрипывание подвески на морозных ямах нарушали вязкое молчание.

Слёзы градом текли по Жениным щекам. Она не выла, не стонала – нет. Она просто

молча плакала.По-взрослому. Тихо. Горько. Глубоко.

Буйвол, сидящий за рулём, не поворачивался. Глаза его были прикованы к дороге, руки

сжаты на руле. Он понимал, что любые слова сейчас – только больнее.На заднем сидении Паша сидел рядом. Рядом… но как будто всё равно слишком далеко.

Женя смотрела в запотевшее окно, будто пытаясь уловить смысл в уличных фонарях,

чёрных силуэтах домов, проезжающих тенях. Но в голове путались мысли, спотыкались, падали."Не сейчас. Только не сейчас. Господи, только бы он был жив… Только бы не один в этом холоде. Только бы держался… Я же только-только начала дышать… нашла хоть кого-то своего… хоть что-то тёплое в этом мире…"

Сердце девушки било тревогу, а разум кричал от страха. У неё забрали всё. Она не

могла снова остаться одна. Просто не могла.Женя вздохнула с хрипотцой, прикрыв лицо ладонями. Плечи её подрагивали. Слёзы продолжали течь – тихо, будто сами по себе.

Паша украдкой смотрел на неё, будто не веря, что это та самая девчонка, которая

язвила, с вызовом смотрела в глаза, бросала колкости. Сейчас перед ним сидело что-то

невероятное. Необъяснимо хрупкое. До дрожи сильное. Такое живое и настоящее, что

у него внутри всё ломалось.

Вот она. Такая живая… Такая красивая даже в слезах. А может, особенно в слезах.

Как она держится… я бы сам разнёс бы всё вокруг, если бы так болело. А она просто

молчит. И держится. Хрупкая. Упрямая. Честная.  "Что ты с моей башкой делаешь,Красивая…"

Он не понимал, что это было. С первой встречи, с первого взгляда когда она открыла

дверь и посмотрела прямо в него – внутри будто что-то щёлкнуло. Как будто кто-то

дернул стоп-кран, и остановил поезд.

С того самого дня она была в его мыслях. Утром, вечером, даже во сне.

Каждое её слово, каждый жест, смех, даже когда она злилась – всё запоминалось до

деталей.

"Я не могу нормально думать. Не могу дышать даже. Что это, а? Что со мной не так?"

Он смотрел на её лицо в профиль – измождённое, бледное, с красными от слёз

глазами. Такое юное, но уже уставшее. Его сжало.

"Как же я хочу просто быть рядом. Не говорить. Не трогать. Просто держать…"

Он не мог больше сдерживаться. Просто медленно, почти незаметно, сдвинул ладонь

ближе…И взял её за руку. Нежно. Осторожно. Почти робко.Её пальцы были ледяные. Но он сжал их, будто передавая ей своё тепло. Не слишком крепко, чтобы не спугнуть. Но и не слишком слабо – чтобы она знала: он рядом. И не уйдёт.

Женя вздрогнула. Она не посмотрела на него – только чуть повернула ладонь,

позволив ему держать крепче. Паша выдохнул. Медленно.

Буйвол не обернулся. Всё понял. Всё прочитал в их глазах. И даже тише нажал на газ, чтобы не тревожить их тишину.

В эту ночь все трое молчали. Но это была тишина, в которой сказано больше, чем в

тысяче слов

Больница встретила их гулкой тишиной, запахом медикаментов и чем-то ледяным,

неуютным, как сама смерть, что часто бродила по этим коридорам. Паша и Буйвол шли

чуть позади – Женя же будто оторвалась. Её тело двигалось автоматически, но ноги

подкашивались. Шаг. Ещё шаг. Шаг в пустоту. Шаг в страх.

Свет от ламп бил в глаза, стены давили своей стерильной белизной, в ушах стоял гул

пульса, и Женя уже не чувствовала, как сильно пальцы сжаты в кулаки.Сердце будто трещало на части – она даже не знала, как ещё оно бьётся.

– Спокойно, Жека, почти пришли, – услышала позади шепот Паши, но не ответила.

Она не могла говорить. Слова все застряли в горле.

У регистратуры сидела женщина в медицинском халате, но, завидев Браву и Буйвола,

только кивнула.

– Свои. Проходите. Реанимация. Третий этаж. Палата 317.

Они шли по длинному коридору –  серый пол под ногами, ритмичные

капельницы, чей-то кашель за стеклянной дверью, медсестра вдалеке. Женя слышала,

как по стенам отдаются её собственные шаги.

И вот он – поворот. У палаты номер 317 стояли Каглай, Шпала, Гвоздь и… Андрей.

Все были мрачные, молчаливые. Кто-то курил прямо в окно. Лица тяжёлые, глаза —

опущены. Каглай первым заметил их.

– Она пришла, – буркнул он и выдохнул дым.

Андрей было шагнул к Жене, хотел что-то сказать.

– Жень…

Но она его не услышала. Или не захотела слышать. Как молния, как ветер, она метнулась вперёд, будто страх, боль, люди, стены – всё исчезло. Она толкнула дверь – и залетела в палату.Палата встретила тишиной и резким запахом хлорки. Медсестра в белом халате поправляла капельницу, взглянула на Женю и кивнула, как будто уже знала, кто она.

– Только аккуратно, он после операции. Спит. Но всё прошло хорошо. Будет жить, —

проговорила спокойно, но с какой-то  теплотой.

И вышла, оставив дверь чуть приоткрытой.

Женя подошла к кровати.На белых простынях лежал он – её Дима. Бледный, как

стены этой больницы. С перевязанной грудью, с пластырем на шее, с обмотанными

пальцами и с трубкой, тянущейся от руки к капельнице.Такой родной. Такой бессильно-тихий.Она опустилась рядом на стул.Протянула руку.Прикоснулась к его ладони —холодной, но живой.

И в ту же секунду сломалась.

Слёзы застилали глаза, плечи вздрагивали. Она закрыла ладонью рот, но голос всё

равно вырвался шёпотом, хрипом, будто из самых глубин:

– Ну что ж ты, мой родной…Ты же один у меня…Ты не имеешь права так…Ты

должен выкарабкаться, слышишь?Я не смогу ещё раз. Я не переживу…– слёзы падали

на простыню, на его руку, на холодный металл капельницы.– Я тебя умоляю…

Вернись… Мне страшно… Я не хочу опять остаться одна…

Сзади, чуть в тени дверного косяка, стоял Паша.Смотрел. Молчал. Чувствовал.

Его пальцы были сжаты в кулак – так сильно, что побелели костяшки.А в груди будто что-то дернулось. Это была жалость? Или… сострадание?

Он не знал. Он давно этого не чувствовал. После смерти отца он выжиг всё – тепло,

мягкость, уязвимость. Осталось только жжение – злое, холодное, тупое. Но

сейчас…Он смотрел на неё – хрупкую, сильную, сломанную. Сжимавшую руку

Димы, как будто от этого зависел её мир.

И что-то в нём сломалось.

Как будто она вложила в него какую-то часть – тёплую, живую, почти забытую.

«Что ж ты со мной делаешь, девочка?» – в голове так и продолжало крутится одно, он сам не заметил, как сделал шаг вперёд, ближе, почти на грани.

Но не подошёл.Не тронул.Просто стоял.Рядом. И, может, впервые за много лет ему

захотелось не защищать кого-то… А быть с кем-то.

Дверь палаты открылась мягко, но с привычным скрипом. На пороге снова стояла

медсестра. Та же добрая, но теперь – с чуть более твёрдым взглядом.

– Девочка, – сказала она тихо. – Ему нужен покой.После операции,надо отдыхать…

И вам всем тоже. До утра его всё равно не разбудят, обезболивающее сильное.

Приходите завтра. Сейчас – лучше уйти.

Женя молчала.

Слёзы ещё не высохли, но взгляд уже был как лезвие – острый, сосредоточенный,

стальной.Медленно, не поднимаясь с места, она прошептала, но так, чтобы услышала вся палата:

– Нет. Я никуда не уйду. Сегодня ночью я останусь здесь. С ним.

– Девочка, это не… – попыталась возразить медсестра.

Но Женя уже поднялась на ноги.Глаза её полыхали.Не слезами.Верностью.

Любовью.

– Он у меня один остался, я не уйду. Ни за что. Не просите.

В этот момент Паша шагнул ближе. Молча подошёл. Положил руку ей на плечо. Тихо,

почти шепотом, так, чтобы слышала только она:

– Красивая… тебе надо поспать. Ты на ногах не держишься. И ему нужен покой. Он

должен прийти в себя…Ты же сильная, ты справишься. Только не ломай себя совсем.

Женя резко обернулась.Их взгляды встретились. Он – впервые такой мягкий, будто

без маски.Она – вся из стекла, дрожащая, но целая. Пока целая.

– Я останусь, Паш, – тихо сказала она.

– Он – моя семья. И пусть даже просто посижу. Помолчу. Послушаю, как он дышит.

Мне этого достаточно.

Он долго смотрел на неё.Потом кивнул. Убрал руку с её плеча и, не говоря больше ни

слова, вышел из палаты.

Медсестра посмотрела на Женю.Глубоко вздохнула.

– Ладно. Только на эту ночь. Только тихо, хорошо?

– Хорошо, – кивнула Женя. – Обещаю.

Когда за ними закрылась дверь, Женя снова опустилась на стул.

Боль затихала. Но не уходила.Она взяла Диму за руку. Ту самую, с капельницей. Осторожно.Сидела так, не отрываясь, часами. И снова приходили мысли. Мама…Папа…"Вы бы его полюбили. Опять полюбили…Он совсем другой. Но он – за меня горой. Онбы вас не подвёл…"

Она опять вспомнила, как милиционер постучал в дверь. Как замерла. Как сердце упало.Как всё рухнуло – и осталась только тишина. "Я потеряла вас…Я не хочу терять его."Женя сжала ладонь Димы крепче. Прислонилась к краю кровати, уложив голову на его руку.Закрыла глаза.И, сама того не заметив, уснула.

В палате стояла тишина. Слышно было только дыхание. Одно – сильное и ровное.

Другое – прерывистое и усталое. Но они были рядом.

Женя проснулась от странного, почти забытого ощущения.

Мягкое… родное…Кто-то нежно гладил её по волосам.Теплая ладонь скользила по

прядям – осторожно, будто боясь спугнуть.На мгновение ей показалось: Папа.

Она даже не хотела открывать глаза – так сладко было в этом обманчивом полусне.

Но когда решилась – сердце сжалось и растаяло разом. Дима.

Он лежал на той же белой больничной койке, бледный, уставший, но…очнулся и

смотрел прямо на нее. Сквозь боль, сквозь усталость, сквозь пережитое

– он улыбался.Маленькой, искренней, почти детской улыбкой.

– Привет, Красивая, – хрипло сказал он.

Женя задохнулась от подступивших слёз и мгновенно поднялась.

– Дима… ты… ты очнулся… Ты жив…Слава Богу, – она сжала его ладонь, будто

боялась, что если отпустит – он исчезнет.– Как ты себя чувствуешь?

Он тихо вздохнул.

– Чувствую, что жив. А остальное – ерунда.

– Дим… – голос задрожал.

– Всё будет в порядке, слышишь? – перебил он, глядя прямо в глаза. – Я справлюсь.

Мы справимся. Ты у меня такая сильная… Я когда открыл глаза и увидел, что ты тут…

понял – мне уже легче.

Женя смахнула слезу.

– Я не могла уйти. Не смогла бы.

– Тебе нельзя было здесь сидеть всю ночь, ты ребёнок ещё, тебе отдых нужен…

– Нет, – она качнула головой, глядя в его ослабевшее лицо.– Я больше не ребёнок, Дим.

– Для меня – всегда будешь девчонкой с бантом на затылке, – слабо усмехнулся он.

– Ты – единственный, кто у меня остался, – прошептала она. —После мамы… после

папы…Если бы с тобой что-то случилось… я бы не пережила, слышишь?Ты не

представляешь, как страшно было снова потерять…

У Димы сжалось горло. Он отвернулся, сглатывая. Но не успел.

Женя увидела, как по его щеке скатилась слеза. И тогда она впервые увидела его по-

настоящему слабым. Не как бандита. Не как того, кто может за себя постоять. А как

человека, который всю жизнь был один.

– Прости, – прошептал он. —Когда Саня уехал…Когда умер батя…А потом мама…

Я остался совсем один. – он сжал её руку.– Я даже не представлял, как сильно можно скучать по семье…

– Ты не один, – сказала она твёрдо. – Ты у меня есть.А я у тебя.

Они замолчали.

Он смотрел на неё так, как когда-то, наверное, смотрел на младшую сестру, которой у

него никогда не было.

Она – как на отца, которого отняли слишком рано, и жизнь вернула другого, но

родного, хоть и в другой форме.

– Ты всё сможешь, Женёк, – сказал он, натягивая улыбку. —Ты сильнее, чем я.

– Нет, – тихо покачала головой. —Я просто научилась держаться. После потерь это

единственное, что остаётся.

Дима закрыл глаза, уставший, но спокойный.

– Спасибо, что осталась.

– Всегда.

Она снова устроилась на стуле, не отпуская его руки.Уже не плакала.Смотрела на него,

и в груди разливалось тепло. Такое, какое может быть у настоящие семьи. Пусть и

собранной из осколков. Но сильной, потому, что, выбрали быть вместе.

Он пришёл рано. Слишком рано.Даже для него самого.

Снег хрустел под подошвами, воздух был хлёстким и тяжёлым – как перед грозой,

только это была грозовая тишина утра. Паша не спал почти всю ночь. Лежал, смотрел в

потолок, слушал, как щёлкают батареи, как за стеной скулит соседская собака.

А в голове была она. Как сидит в палате рядом с Димкой, прижавшись к его руке, тихо плачет. Как дрожатеё плечи, как губы прикушены – будто сдерживает крик. Он знал, что она останется с ним. Это не нужно было объяснять словами. Просто знал. И он пришёл, потому что не мог не прийти.

Дежурная медсестра узнала его, махнула рукой – «проходи». Он шёл по коридору, не

спеша. Сердце било в висках.Палата. Тихо приоткрыл дверь.

Внутри уже не спали. Димка лежал, бледный, с перевязанным боком.

Женя сидела рядом, держала его за руку. На её лице – следы слёз, но в глазах что-то

яркое, почти священное.

Паша почти зашёл… но застыл. Он стал свидетелем. И – невольно, почти не дыша —

стал слушать.Он слышал… каждое слово. О родителях. О страхе потери. О боли. О

нежности.

И что-то внутри него защемило. Не в груди – в душе.

Он не знал, что это за чувство. Оно не укладывалось в привычную для него схему

"пришёл, сделал, ушёл".Это не было похотью, азартом, спортивным интересом.Нет.

Это была боль, чужая боль, в которую он почему-то начал врастать.

Он смотрел, как она держит за руку Димку – того самого Димку, кто когда-то стал

ему семьёй, после смерти отца.Семья… – перекатилось внутри.

Он помнил, как Деготь – не раздумывая, забрал его после похорон. Помнил, как тот

молча поставил тарелку с макаронами на стол, когда весь мир рушился. Как сидел

рядом, не лез с вопросами, просто был.

Дима тогда не говорил ни слова. Просто налил две рюмки – себе и мальчишке, которому только исполнилось пятнадцать.

– За старших. За отцов. За тех, кто не бросает.

И вот теперь… Он смотрел, как Женя говорит почти теми же словами. Как в ней,

несмотря на хрупкость, была та же сталь, что и в нём, и в Диме. Как она выстояла,

держалась, не разучилась любить.

"Ты теперь взрослая. Ты сильная. Ты должна быть сильной."

Эти слова звенели у него в голове.Он не знал, как, но Женя успела стать для него важной.Не просто красивой девчонкой с глазами, как звёзды.Не просто новой. А… той самой.Ему впервые за долгое время захотелось не трогать – а защищать. Не играть – а быть рядом.

Паша вздохнул тихо, сжал пальцы на дверной ручке, но было уже поздно – Женя

заметила его.

Она вскинула голову – и их взгляды пересеклись.

Её глаза были покрасневшими, но всё ещё красивыми, глубокими. Он чуть смутился,