То в гору, то вниз

– А им-то что?! – вторили чернявому оратору женские голоса. – Им бы только нажраться! Присылают нам всякую шваль! Обещали инженера – прислали алкаша – песенника! Где ему за производством следить, ему надо баб беременных тискать! И никакой он не инженер! Студент, одним словом!

Большинство этих криков напрямую касались моей персоны. Кто-то в такой ситуации всегда должен быть крайним. На этот раз сей тяжкий жребий выпал на мою еще не до конца отстрадавшую голову. И хотелось мне от этого жребия провалиться куда-нибудь подальше сквозь землю. Очень хотелось, по-настоящему… Я, наверное, так бы и сделал, но тут старший мастер Евгений Николаевич вытащил меня за рукав из-за шкафа, сунул мне в руки железную коробку и повел меня к литьевым машинам. Шумная толпа двинулась за нами.

Идею старшего мастера я понял возле первой работающей машины. Зинаида успела запустить в работу три сушилки, и потому, те, кто пришли первыми, засыпали бункера своих машин, как говорится, «под завязку». Кто рано встает, тому и Бог подает. Бог подает, но… Евгений Николаевич решил раскулачить «первых» чтобы дать немного поработать «последним». А «раскулачивать» – это дело, ой какое, непростое. Обладатели сухого материала грудью вставали за свое. Грудью и глоткой луженой. Только старшего мастера криком не особо с толку собьешь, и грудей он на своем веку он повидал да потрогал уйму. Всяческого размера и фасона были груди те. Он, молча, отстранял орущего литейщика в сторону, Ксенофонтов мигом открывал заслонку, а я насыпал в коробку горячий материал. Скоро весь цех работал.

– На два часа работы хватит, – утер рукавом лоб Евгений Николаевич, – а дальше надо молить Бога, чтобы материал быстрей подсох. Я думаю, что прорвемся.

После акта экспроприации зайти в сушилку я не успел. Незаметно подкралось время сводки у начальника. Это было второе действие драмы под названием «Витек загулял». Я здесь столько всего про сушильное отделение услышал, что хватай в зубы ручку и пиши роман в трех частях с прологом и эпилогом. Все беды цеха, оказывается, произрастали из сушилки. От недосушенного материала ломались машины, пресс-формы, а люди из-за него же не имели возможности, как следует заработать. И план каждый день не выполнялся только из-за того, что сухого материала из-за разгильдяйства сушильщиков никогда в достатке не было. И светлое будущее только из-за таких как мы из тьмы показаться не хочет. Я всё это слушал, уставившись неподвижным взглядом на темно-зеленый линолеум, и молчал. А чего мне еще оставалось делать?

А в ответ на мое молчание все требовали:

– Чего ты молчишь? Чего? Скажи, почему такой беспорядок на участке? Долго это продолжаться будет? Скажи!

Они кричали, а я все равно молчал. Пусть кричат! Пусть!

По поводу моей работы высказались все, только начальник все слова свои оставил при себе. За всё время сводки он даже ни разу кулаком по столу не ударил. Почему? Не знаю. Может быть, он просто меня решил пожалеть? Может быть. Не знаю…

Вернувшись с голгофы, я нарушил еще одну заповедь доцента Кузнецова, который категорически не рекомендовал заниматься перед лицом подчиненных физическим трудом. Я же, плюнув на рекомендации ученого, засучил рукава и стал работать наравне с сушильщиками. Мне очень хотелось забыться, но получалось это не очень. Думал я все об одном и том же. Мне хотелось убить Витька. Схватить голыми руками его загорелую жилистую шею и давить её, изо всех сил давить, за всё давить: за Зину, за свой позор, за ту беспомощность, какую я сегодня испытал на производстве. За все! Убью!

7

Конечно же, ничего я Вите Сухову не сделал. Он ждал меня у проходной.

– Ты, это, Андрей, не закладывай меня особо, – отводя меня за газетный киоск, бубнил проштрафившийся сушильщик. – Ну, выговор там… Тля… Короче, как всегда… А уж я… Не закладывай… Из-за бабы всё! Из-за неё. Тля. Довела она меня. Понимаешь? До белого каления довела. Вот я и не сдержался. Не закладывай. Слушай, я отработаю! Ты только не закладывай меня. А? Не закладывай.

Когда во время работы в сушилке, я представлял свой разговор с Витьком, то высказать ему хотел столько, чтоб у него уши в трубочку свернулись. Завяли, чтоб они на глазах! Но как дошло до дела, то все мои слова куда-то пропали. Я махнул рукой, оттолкнул Витьку от себя и пошел к больнице.

Старенькая нянечка, после моих расспросов о Зине, велела мне подойти со стороны скверика к третьему от угла окну. Когда я туда подошел, Зинаида смотрела уже на меня через стекло. Её лицо было бледным, а большие серые глаза – красивыми. Я как-то сразу удивился красе этих глаз. А еще больше удивился тому, что за все время нашего знакомства я ни разу не заметил столь удивительной красоты. Теперь я смотрел на неё как-то совсем по-другому, и сердце мое стучало, словно колеса быстро разогнавшегося на длинном перегоне поезда.

– Ну, как ты? – спросила она меня первой, чуть приоткрыв окно.

– Да, ничего, терпимо, – вздохнул я пробираясь сквозь цепкие кусты поближе к окну. – Ты-то сама как? Ты, Зин, прости меня.

– За что?

– Да, в субботу… Пьяный я был… Больше не буду пить… Прости.

– Чего ты? – улыбнулась Зина. – Всё хорошо в субботу было. Всё хорошо. Мне понравилось. На работе-то как?

– Прорвемся, – засмеялся я.

– Правильно! А я как выйду, так сама Сухову ноги вырву! Под самый корень вырву!

Мы еще поговорили немного, и поговорили бы подольше, но тут в палату Зины пришел врач и стал ругаться. Из-за этой ругани наш разговор и прервался.

После разговора с Зиной какое-то удивительное облегчение посетила мою душу. Будто камень многопудовый с неё свалился и я ясно осознал, что теперь всё будет хорошо, а завтра я опять обязательно пойду к Зинаиде в больницу. Обязательно. После работы заскочу на рынок, куплю ей всяких фруктов и пойду.

Когда я решал, каких лучше фруктов прикупить мне перед посещением больной, то на глаза мне попались большие окна школьного спортзала, где шла тренировка боксеров. Бокс мне нравится давно. С самого детства, а вот заниматься я им начал в армии. Замполит нашей роты был человеком весьма увлекающемся, и вот во время одного из своих увлечений он организовал в роте боксерский кружок. Сперва мы занимались каждый день. Хотя и с объекта приходили чуть живые от усталости, но все равно на тренировку шли безропотно и с удовольствием. Потом замполит увлекся хоровым пением, и тренировки стали сперва два раза в неделю, потом один раз, затем один раз через раз и всё стухло. Однако эти тренировки даром для меня не прошли. На третий день своей учебы (два дня я был занят, устраиваясь в общежитие и пил горькую, знакомясь с Мишкой) в институте я пошел записываться в боксерскую секцию, и на вопрос тренера о спортивном стаже, ответил:

– Два года.

Первая же тренировка в институтском спортзале прозрачно намекнула мне на то, что замполит наш разбирался в боксе, как деревенский гармонист в балете, говоря:

– Симпотные девки в балете, только питаются плохо, и плясать по правильному не умеют, а музыка без гармони, так та, вообще – полный отстой.

Два раунда спарринга с семнадцатилетним первокурсником показали мою полную никчемность в искусстве кулачного боя. Мой соперник за эти раунды отделал меня, как дихлофос муху в замкнутом помещении. Снимая перчатки после столь очевидного фиаско, я был уверен, что меня сейчас же начнут прогонять из секции, и, скорее всего, сделают это коленом под зад. Но меня не прогнали ни тут же, ни через день, ни через два и даже через полгода я все еще продолжал беспрепятственно посещать спортивный зал с рингами, мешками да грушами. Больше того, сам старший тренер, подготовивший нескольких призеров чемпионатов Советского Союза, нередко уделял мне свое личное внимание. А это дорогого стоит. Я долго не мог понять, чем я так приглянулся творцу чемпионов. Скорее всего, я никогда б этого и не понял, если бы не один подслушанный мною разговор. Речь в этом разговоре шла обо мне.

– Гнать его надо, – раздраженно говаривал мэтру кулачных наук начинающий тренер. – Он только место в зале занимает, а толку от него ноль!

– Э, нет, – покачал головой заслуженный спортивный наставник, – хотя боксер он никакой, но пользы от него целый воз да еще маленькая тележка в придачу.

– Какая от него польза? – продолжал ерепенится молодой. – Это же полный отстой!

– Он прививает молодым способным боксерам вкус победы. Им же надо кого-то бить. Вот они его и бьют. А ты заметил, как он держит удар? Залюбуешься. Он самое то, чтоб натаскивать на нем молодняк. Понял? Самое то!

Вряд ли кто другой пошел бы после таких откровений на тренировку, но я помучался немного сомнениями и остался верен искусству кулачного боя. Очень я бокс любил. И изменил ему только на четвертом курсе. Мишка меня тогда с панталыку сбил. Мишка – мастер спорта по спортивной ходьбе, вот он и заставил меня пару раз на соревнованиях пройтись. Прошелся я так удачно, что меня во вторую сборную института по ходьбе скоро включили. Включили, да еще и талоны на бесплатное питание на целых два месяца выдали. Вот из-за этих талонов я бокс и покинул. В боксерской секции мне талоны давали только в дни соревнований, на которых я провел двадцать три боя и даже пять из них выиграл.

При виде в окне сгорбленных силуэтов, отчаянно размахивающих руками, любовь к боксу проснулась во мне с новой силой, и я стремительно ринулся к двери спортзала. Верховодил на тренировке крепкий мужчина в десантной тельняшке по имени Шура. Я рассказал ему о своем третьем спортивном разряде и большом желании потренироваться. Шура немного сморщился, оглядел меня оценивающим взглядом с головы до ног, потом почесал затылок и сказал:

– Тесно у нас здесь, а третий разряд в твоем возрасте это, конечно ни в какие ворота… У нас вон Юрик Шиловский из армии с первым разрядом пришел. Ну, да ладно, приходи в среду к шести часам. Посмотрим. Пока обещать ничего не буду. Там видно будет.

8

На следующее утро я проснулся в четыре утра, поел белого хлеба со сладким чаем и пошел на работу. Решил я проверить, как там Витя Сухов исполняет свои трудовые обязанности. Больше всего мне хотелось застать сейчас Витька спящим на полу, чтоб удобней было его ногой по ребрам шандарахнуть. Так хотелось, что нога чесалась от пятки до верхней трети бедра. Только вот сбыться хотению моему – было не суждено. Когда я вошел в сушилку Витя трудился, если и не в поте лица, то вполне старательно. Все сушилки были заполнены материалом, и даже пол был почти везде подметен. Витек, узрев мою чуть разочарованную физиономию, сделал мне приветственный жест метлой и весело прокричал:

– Привет, Студент! Решил проверить, как я работаю?! Зря! Витек сказал – Витек сделал! Я,тля, лишнего базара не люблю!

Несмотря на кажущийся полный порядок, я все равно обошел участок и внимательно проверил все, что был в состоянии проверить. Мне очень хотелось, хотя за что-то бы отругать Сухова, но, к моему великому сожалению, причины для яростной брани сыскать не удалось. Ругаться без причины я пока не умел. Опыта у меня еще было маловато.

Около семи пришел Сашка, а Николай сообщил через своего соседа – литейщика Васина, что он с сегодняшнего дня на больничном. Я помог немного Сашке после утреннего разбора и побежал на сводку. Успел я туда вовремя. Только сел, как тут же кулак начальника грохнул по столу.

– Почему вчера план только на восемьдесят восемь процентов выполнен?! Когда это кончится?

Начались обычные разборки. О сушилке в этот день никто и полслова не сказал. Видимо, вчера все выговорились до донышка. Сегодня все яростно нападали, на главного механика цеха Борисыча. Отбивался Борисыч от нападок мастерски, свято соблюдая принцип, что лучшая защита – это нападение. Искоса и с превеликим уважением глядя на механика, я ясно понимал, что, сколько моська не тявкай, а хобот у слона все равно толще. Несмотря ни на какие происки производства, механик держался молодцом. Когда количество матерных слов в производственной беседе стал явно переваливать за половину от всего сказанного, начальник нас из кабинета выгнал. Я сразу же хотел идти в сушилку, но тут меня ухватил за рукав старший мастер Евгений Николаевич.

– А ты чего, Андрей Алексеевич, коллектива нашего сторонишься? – подмигнул он мне. – Пойдем, покурим.

– Я не курю.

– За компанию и поп пляшет, – засмеялся Борисыч, и мы пошагали к открытому окну в конец длинного коридора.

Вели себя в курилке мои коллеги весьма удивительно. Во всяком случае – для меня. Пять минут назад разъяренные мужики готовы были перегрызть друг другу глотки, а теперь ласково называют себя «Колями» да «Васями» и добродушно хвастаются, у кого на участке больше картошки уродилось. У меня участка с картошкой не было, хвастать было нечем, а потому я молчал и слушал. Молчал до тех пор, пока ко мне не обратился Евгений Николаевич.

– Чего пригорюнился, Андрей Алексеевич? – еще раз подмигнул он мне. – Досталось тебе вчера на орехи?

– Было немного, – пожал я плечами. – Сам виноват.

– Ты особо-то себя не вини, – выпустил в окно струйку дыма механик. – Это дело житейское. Если взялся руководить, так всегда будь готов, что на тебя орать будут. Здесь без этого никуда. Закон жизни: на кого не орут, тот для производства совершеннейший ноль. Главное, спуску никому не давай, на тебя орут, и ты ори. Вот тогда тебе почет и уважение будет. А если смирным будешь, так тебя мигом с дерьмом смешают и не поперхнутся. Смирные в производстве никогда не приживаются. Смирные по конторам сидят. Так что, если хочешь чего-нибудь добиться – ори погромче.

– Пусть он сначала «проставится», а потом орать начинает, – хлопнул меня по плечу мастер участка ремонта пресс-форм – Вася Гулюкин. – А то без «проставы» охрипнет быстро. Верно, мужики?

Все засмеялись, а я покраснел до корней волос. Это ж надо так опростоволоситься? Чего ж я сам-то о «проставе» не сообразил? С сушильщиками пил до чертей в глазах, а о руководящем составе цеха и не вспомнил. Быстро прикидываю, сколько у меня «подъемных» денег осталось и приглашаю всех в ближайшую субботу на берег по случаю моего, так сказать, слияния с руководящим коллективом. И стоило мне это сказать, все вокруг вроде бы как-то потеплело. Что-то резко изменилось вокруг меня, не знаю что, но я ясно почувствовал – жить мне становится гораздо легче.

Зина вечером приглашение мое одобрила, и немного огорчилась, что я с этим делом здорово затянул.

– Всё я виновата, – махнула она ладошкой, – я, ведь, сама должна была в эту субботу за «декрет» «проставиться» и тебе хотела предложить. А оно вон как получилось. Надо было тебя раньше предупредить. У тебя если денег нет, так ты мне скажи. Я тебе дам.

– Не надо, – засмеялся я. – Денег у меня куры не клюют.

Соврал я, конечно, – последние пятьдесят рублей у меня оставались, но и первая зарплата не за горами. Деньги – это сущая ерунда, главное, что жизнь у меня начало потихоньку налаживаться. Все стало получаться. Витя после себя с ночи сюрпризов никаких не оставил, правда, его запал искупления вины резко пошел на убыль, и всю ночь метла пола в сушилке не касалась. Ничего страшного. Я сам после сводки всё подмел. Не велика забота.

В шесть часов вечера в среду я пошел на бокс. Тренер Шура встретил меня чуть заметным кивком, а улыбающийся белобрысый пацан показал, где можно переодеться. Хороший мальчик. Дальше дело привычное: разминка и работа на снарядах. На большее я на первой тренировке не рассчитывал, но тренер предложил мне провести спарринг бой с Юриком Шиловским. Идею тренера я разгадал сразу. Юрик должен в первый же день отбить мою охоту к боксу. Народу в спортзале действительно было много. Лишние люди здесь были явно не ко двору. А кто здесь лишний, тот сам должен, как можно скорее догадаться. Сам не догадаешься, так быстро помогут. Я, вроде как, пока не догадался.

Юрик решил дела с моим отвращением к кулачному бою в дальний ящик не откладывать, ударил он своим перчатками друг о друга и попер на меня, как бык на овсяное поле в начале июня. Всё было у моего спарринг партнера, чтобы уложить меня с трех – четырех ударов. Вернее, почти всё. Информации было у Юрика мало. Если бы Юрик знал, сколько до него было желающих меня побить, тогда бы он так широко руками не размахивал. Кто меня только не бил, начиная от подающих надежды юнцов, кончая призером юниорского первенства Советского Союза. А за одного битого, как известно двух небитых дают. К тому же, если честно сказать, техника у Юрика была слабовата. На первый разряд она никак «не тянула». Секунд сорок я его не бил, а только уходил от его ударов. Без особого труда уходил. Уходил, уходил, а затем быструю серию ударов по корпусу провел. После моей серии Юрик смутился и на рожон лезть перестал, но это не уберегло его от тройки крепких ударов в голову. В третьем раунде Шура бой прекратил.

– Чего же ты про разряд-то мне соврал? – поинтересовался у меня тренер и попросил помочь одному мальчишке отработать защитные действия от боковых ударов. К концу тренировки я был в секции за своего.

В четверг сводка началась крайне необычно. Угрюмый Виталий Петрович сообщил нам принеприятнейшую новость. Умер бывший начальник этого цеха – Максим Максимович. Я этого человека не знал, но для порядку расстроился вместе со всеми. Всегда плохо, когда человек умирает.

– Похороны в субботу, – сказал начальник, предлагая почтить память покойного минутой молчания. – Всем быть.

После минуты молчания кулак нашего руководителя привычно грохнул по столу. Через несколько минут на меня попытался «наехать» мастер корпусного участка Семенов, но я мигом дал ему словесный отпор. Правда, сперва немного невпопад получилось, но я мигом поправился, и Семенов, приняв мою поправку к сведению, слегка примолк. Это была моя первая производственная победа, и душа моя начала ликовать. В курилке я предложил Евгению Николаевичу перенести мою прописку на следующую субботу, но старший мастер на это предложение руками замахал:

– Ничего отменять не надо. Сразу после поминок на берег пойдем. Оно так даже лучше. Мы все люди семейные и лишний раз на берег отпрашиваться тоже не особо фонтан, а тут всё один к одному сошлось, как нельзя лучше. Ты тоже на похоронах должен быть обязательно.

В пятницу вечером Зина мне погрозила пальцем и велела особо на берегу не увлекаться.

– Да, ладно, – махнул я рукой. – Ученый уже. Два раза на грабли наступать не приучен. В субботу вечером расскажу, как всё было.

9

Я похорон не люблю и стараюсь всегда держаться от них на порядочном расстоянии. Стараюсь всегда, но часто ничего у меня не получается. Чем старательней стремлюсь я от них подальше быть, тем ближе они ко мне подбираются. И отца я уже схоронил, и мать, и друзей детства , аж четырех человек с этого света туда проводил… Вот. Никак у меня не получается от похорон в стороне оказаться. Прямо, беда. Не люблю я их, а вот только в этот город приехал, и почти с порога – добро пожаловать на кладбище.

Народу проститься с Максимом Максимовичем пришло много. Видно, хорошим он был человек. Плохого человека на руках три километра до погоста не понесут. Максима Максимовича несли.

Городское кладбище было старым и заросшим. Может, кому-то такое состояние погоста покажется не особо хорошим, то по мне оно было в самый раз. Чтоб не видеть самых страшных минут последнего прощания с человеком, у меня возникла идея ретироваться в кусты. Я осторожно выбрался и молчащей толпы и зашел за развесистый куст сирени. И уж от того куста я пробрался к следующему, а потом медленно пошел, разглядывая кресты и надгробья, а, вернее, фотографии на них.

Смотрел я на еще живые изображения уже мертвых людей и думал:

– Сколько же здесь народу уже полегло. А сколько еще ляжет? Неужели и вправду мы все здесь будем? Страшно.

И, вдруг, меня, словно кипятком ошпарило. Не от мыслей мрачных! Нет! От глаз я остолбенел. От тех глаз, которые смотрели на меня с бетонного надгробья. Я узнал эти глаза! Я запомнил их тогда на всю жизнь, и вот они снова передо мной. Смотрят на меня внимательно с цветной фотографии. Те самые золотисто-зеленые удивительно живые с искоркой бесовской глаза. Те самые глаза, которые я видел неделю назад на речном берегу. Они. Точно они! Я не мог ошибиться.

– Жалко, девчонку, – прошептал кто-то у меня за спиной.

Резко оборачиваюсь и вижу перед собой старика с загорелым дочерна морщинистым лицом.

– Жалко,– повторил он, снимая с головы темно-зеленую шляпу, местами облепленную грязной паутиной. – Жить бы могла еще да жить.

– А кто это? – спросил я незнакомца внезапно охрипшим голосом.

– Ты не знаешь?

– Нет.

– Это Лиза. Три года назад она приехала сюда погостить и её убили. Изнасиловали, задушили и бросили в омут. Подонки! Её нашли только через пять дней. Ты представляешь, что стало с ней за пять дней? При жизни Лиза была красавицей, а через пять дней… Твари! Она сирота, поэтому её здесь и похоронили.

Я слушал старика и продолжал внимательно разглядывать фотографию. Я не мог ошибиться – это была она. Точно она! Да как же так-то? А, может?

– А у неё есть сестра? – вновь обернулся я к старику. – Я на той неделе…

– Ты видел её?! – старик резко схватил меня за руку. – Видел?!

– Кого? – мгновенно вырвал я локоть из дрожащих стариковских рук.

– Лизу?!

– В прошлую субботу на реке я видел девушку очень похожую на неё, – я на всякий случай решил отступить от старика немного в сторону. – Я не знаю, кто это был, но она была очень похожа на эту фотографию. Один в один.

– Это была она, – прошептал старик, и вновь ухватив меня за рукав, потащил в густые заросли травы.

Метров пятнадцать протащил меня старик по кустарнику и подвел к другой могиле. С надгробья этой могилы на меня смотрел молодой парень.

– Он тоже видел её, – глухо молвил назойливый проводник и подвел к следующей могиле, там тоже был похоронен молодой человек. – И он перед своей смертью разговаривал с ней. Весь город знает, если увидишь её на реке, готовься к худшему. Лиза просто так не приходит. Теперь твоя очередь. Берегись!

Мне стало немного жутко от предупреждения старика. Не то, чтобы я испугался. Нет. Я никогда не верил всяким там мистическим бредням. Не испугался я, но какой-то противный холодок по спине моей пропорхнул. Чтоб прогнать от себя этот зачаток страха, я решил порасспросить старика поподробней обо всех этих смертях. Не от страха решил расспросить, а только лишь из интереса. Пусть боязно, но что я не мужик? Только с чего начать? Я набрал в грудь воздуха, но тут сзади меня часто затрещали кусты, и послышался глухой гул голосов. Старик испуганно юркнул в заросли начинающей желтеть крапивы, а ко мне вышли наши. Церемония прощания с Максимом Максимовичем завершилась, и народ пошел к автобусам, ожидавшим людей возле кладбищенской ограды. И путь их лежал, как раз возле той могилы, где незнакомый старик пытался напугать меня. Впереди всех шел Виталий Петрович, а за ним все руководство нашего цеха. Я тут же влился в, уже почти родной, коллектив.

В автобусе я сел рядом с механиком нашим, с Борисычем. Только сел и сразу же к нему с вопросом:

– А, правда, Геннадий Борисович, что у вас в городе по реке бродит мертвая девушка и молодых ребят в могилу сводит?

– Чего? – переспросил меня механик, и посмотрел почти как на человека лишенного вдруг ума.

– Легенда, такая, – улыбнулся я, стараясь всем своим видом показать, что душевное здоровье мое без особых изъянов. Мне её сейчас один старик на кладбище рассказал.

Борисыч пожал плечами, и толкнул в спину мастера Сидорова.

– Слышь, Жень, – поинтересовался механик у обернувшегося мастера, – а чего это за байка у нас по городу гуляет, про бабу на реке, которая мужиков на тот свет сводит. Тебе литейщики ничего такого не говорили?

– Нет, – пожал плечами Сидоров, – в детстве бабка рассказывала, о барыне, которая по любви к конюху с обрыва речного бросилась в реку, а потом лет сто подряд каждую ночь выла из-под берега от тоски. Такую легенду я слышал, но чтоб мужиков в могилу…

– Какая барыня? – я даже чуточку повысил голос на непонятливого мастера. – Не барыня она была, а молоденькая девчонка. Её убили и в реку.

– В реку? – крепко наморщил лоб Сидоров.

– В реку!

– Не, про это ничего не знаю. Если не барыня, то я пас. Без понятия.

– Было такое дело, – подключился к нашему разговору, сидящий рядом с Сидоровым старший мастер Евгений Николаевич. – Три года назад девчонку на реке убили и в воду сбросили. У нас тогда директором музыкальной школы был Куксин Валерий Васильевич. С его племянницей такое безобразие приключилось. К нему она приезжала погостить. С неделю тогда наш город от этой новости гудел. Ты, Женька, тогда в армии служил, а ты, Борисыч, в рыбацкой артели на кооператив калымил. Вот вы про тот случай ничего и не знаете, а я его хорошо помню. Красивая девчонка была.

– Только с головой у неё «не того» было, – подхватила разговор старший диспетчер цеха Брызгина, занимавшая сразу два места через проход от нас. Куксин-то, как раз напротив меня жил, на одной лестничной площадке. Лизку я хорошо знала. Она весь год в каком-то психическом диспансере лечилась, а каждое лето к Куксиным приезжала.