То в гору, то вниз

Алексей Филиппов

То в гору, то вниз

.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

На первую ступень своей карьерной лестницы я поднимался, осторожно открывая дверь заводского отдела кадров. Это была самая нижняя ступенька, даже и не ступенька, а так, шаткая дощечка перед нею. Сейчас вступлю на неё, а дальше… А дальше непременно должно сбыться пророчество заведующего кафедрой неорганической химии политехнического института – профессора Абрамова. Это именно он, еще на первом курсе, обрисовал верхушку моей будущей производственной карьеры. И обрисовал не просто так, а после того, как во время лабораторной работы усталая преподавательница химической премудрости пожаловалась заведующему кафедрой на мою исключительную тупость.

– Ничего, – сказал профессор, почти дружески хлопая меня по плечу и осторожно трогая своими тонкими пальцами мой, отнюдь не хилый бицепс. – Ничего, что он путается в валентности кислорода и водорода… Ничего, зато из него выйдет крепкий начальник цеха. На производстве такие люди только и нужны. Нужны, как воздух. На производстве о валентности некогда думать. Там всё по-другому, и если не они, то кто же?

Эх, профессор, профессор, знал бы ты, какую искру сеешь в душе моей, сплошь покрытой сухостоем из прошлых желаний поработать. Если бы ты только знал… А усохла та душевная тяга к общественно-полезному труду во время бытия моего в расположении отдельной военно-строительной роты – средь рек растворных, кирпичных берегов и злых парней с гор, презирающих физический труд, как вороной конь стекловату. До армии мне нередко хотелось ударным трудом прославить своё имя, и даже мечталось иногда мне стать токарем – новатором, как почетный гражданин нашего города – герой труда Иванов, но армию не зря называют – школой жизни… Я понял там многое и даже, местами, больше того. Руками водить много легче, нежели ими же кирпичи класть. Истина, не подлежащая никакому сомнению. Особенно, если она орошена обильным выделением пота в различных местах тела с раннего утра и до позднего вечера. Всё это прошел мой крепкий и стойкий к невзгодам организм. Всё он выдержал, и почти всё осознал. И потому после профессорского пророчества я уже и не представлял себя иначе, как в руководящем кресле да за широким столом, стоящим в атмосфере всеобщего уважения, всяческого почета и зарплаты, чтоб дальше некуда. Мне очень хотелось поскорее стать руководителем, но сразу попроситься на высокую должность я постеснялся.

Сунув строгой тетке с острым носом свои документы, я вежливо поинтересовался:

– На работу бы мне как устроиться. По направлению я. Из института.

– Куда ж мне тебя устроить-то? – призадумалась кадровичка, внимательно разглядывая мой диплом. – Значит, инженер – технолог ты по пластмассе. Вот, беда-то. Мы, ведь, запрос на такого инженера три года назад давали, а с той поры море воды утекло вместе с главным инженером, очень ратовавшим за развитие нашего пластмассового производства. Теперь у нас главный инженер новый. Он считает, что корень любого производства – это инструментальный цех. Теперь все инженерные кадры только туда направляют. Сейчас лишь там вакансии. В цехе пластмасс инженерных вакансий нет. Всё в инструментальном. А ты, ведь, поди, в обработке металлов ни бум-бум? Не та специальность… Куда ж тебя теперь?

Я хотел ей как-нибудь таинственно да неопределенно кивнуть, но тут меня от стола оттолкнули. Нагло так оттерли, по-хамски, со знанием дела, неожиданно и обидно. Как говорится, гром грянул не из тучи, а из навозной кучи. И вскипело во мне негодование со страшной силой, но человек, оттолкнувший меня от серьезного разговора, был с красной рожей и при галстуке. С таким свяжешься, так тебе же дороже и выйдет: если он тебе в морду не сможет дать, так по судам затаскает. Таких прохиндеев в галстуках хлебом не корми, а посудиться дай. Так что, фиг с ним, свобода дороже. Пусть борзеет… Перетерплю, но запомню. Узких дорожек на свете этом такое изобилие, что только держись. Куда ни глянь. Память у меня крепкая и третий разряд по боксу имеется. Ну, как говорится, погоди…

– Варя, – стучал по полированному столу указательным пальцем красномордый наглец при галстуке, – когда ты мне десять литейщиков найдешь? Когда? Третий месяц к тебе хожу!

– Да, где я тебе их возьму, Виталий Петрович, – мило улыбаясь подлому говоруну, ворковала моя недавняя собеседница. – Не желает никто идти к тебе работать. Что ж я тебе рожу желающих?

– Да, хоть, роди, Варя, – никак не хотел униматься мой обидчик, – хоть роди, но кадрами мой цех обеспечь! Если помощь нужна, скажи и не стесняйся! Что же вы так цех пластмасс не любите, Варвара Денисовна?! А?

– Как же не любим? – продолжала улыбаться Варвара Денисовна, указывая в мою сторону рукой. – Вот инженера – технолога по пластмассе специально для тебя вытребовали. Тебе только осталось у главного инженера вакансию выбить. Выбьешь – он твой.

Подлый тип исподлобья глянул на меня, пожал плечами и опять перевел взор на кадровичку.

– А на хрена он мне, Варя? У меня этих технологов шесть штук, только толку от них, как от борова кефира. Мне инженеры не нужны, самому ума девать некуда, ты мне литейщиков дай! Литейщиков!

– Как это «на хрена»? – резко подключилась к разговору женщина, сидящая досель молча у окна. – А кого ты вместо Зинки Матвеевой на приготовительный участок поставишь? А тут инженер готовый да еще с пластмассовым образованием. Где ты еще такого ценного специалиста возьмешь на время декретного отпуска?

После таких слов о моей скромной персоне, в глазах на красном лице вспыхнула бледно-розовая искра интереса. Мужик осмотрел меня с ног до головы, словно цыган памятник медному всаднику и задал глупый вопрос.

– Ты, чего, правда, в пластмассах хорошо разбираешься?

– Да, – нагло ответил я, твердо зная, как на какие вопросы отвечать надо. Каков вопрос, таков и ответ, как говорится!

Красная рожа, хотя нет, теперь уже не «рожа», а начальник цеха пластмасс Виталий Петрович Бирюков, еще раз озарил меня оценивающим взором и кратко бросил насторожившимся стратегам кадрового фронта.

– Оформляйте на время декретного отпуска Зинки!

2

Где-то, через полчаса, мы с Виталием Петровичем вступили в шум пластмассовой переработки. Хор литьевых машин, с гидравлическими прессами на подпевках, встретил не особо жизнеутверждающим гимном производству. Всё кругом хрипело, шипело и чавкало. С непривычки хотелось поглубже втянуть голову в плечи да бежать, куда глаза глядят и обязательно без оглядки. Другой на моем месте, может быть, так бы и сделал, но я с производством был уже знаком. Правда, длилось то знакомство всего четыре дня, а на пятый день производственной практики мой друг Мишка положил нашим ежедневным встречам с производством конец. У Мишки была «волосатая рука» на спортивной кафедре, и эта рука стырила со стола заведующего чистый бланк центрального совета общества «Буревестник» с печатью. Мы с другом скоренько написали на этом, почти волшебном бланке себе вызов на международные соревнования по спортивной ходьбе, показали данную писанину руководителю практики и уехали в деревню к Мишкиному деду ловить рыбу. Сперва мы хотели написать, что нас командируют на олимпиаду в Лос-Анжелос, но потом решили не выпендриваться, и ограничились турниром ходоков в рамках дней молдавско-румынской дружбы. Это потом я здорово пожалел об отсутствии у себя производственных навыков, на рыбалке же было здорово и весело…

А Виталий Петрович, между тем, привел меня в не особо просторное помещение без окон и с одной дверью. Все стены того помещения были обшарпаны, закопчены, но на них можно было еще угадать плохо различимые следы былой краски, кажется – её покупали зеленой. В помещении было жарко, как в кочегарке броненосца «Потемкин», и стоял тяжкий смрад, никоем образом не ассоциирующий себя с озоном или какой другой приятностью воздушной среды. Вдохнуть всю эту гадость полной грудью было боязно. Однако, газов бояться, в цех пластмасс не ходить.

По правую руку от входа, между двух шкафов, когда-то давным-давно обмурованных низкокачественной глиной, стоял сваренный на скорую руку стол с крышкой из изрядно вспученной древесно-стружечной плиты. За столом на железных табуретах сидели два понурых мужчины с огромадным унынием во взоре. Один сиделец был в тренировочных штанах и с лицом квартирного вора, никак не желавшего встать на путь исправления, а другой в брезентовых брюках, в серой трикотажной куртке одетой на голое тело да с взглядом быка на скотобойне после первого знакомства с обухом топора не особо умелого забойщика. Возле грустных мужчин стояла невысокая женщина очень красивая женщина, но с большим животом. Женщина была чем-то возбуждена и часто дышала, опасливо поглядывая в нашу сторону. А глаза у неё огромные цвета светло-синего весеннего неба.

– Вот, Зинаида, – ткнул в мою грудь пальцем начальник цеха, – смену тебе привел. Прямо из института. С кровью в отделе кадров выбил. Научи его всему – чего знаешь, чтобы…

– Чтоб он нам тоже ребеночка родил, – с ядовитой усмешкой в мгновенно просветлевшем взоре вмешался в монолог начальства мужик в майке. – Он родит богатыря нам к исходу…

– Сухов! – встрепенулся начальник, словно кто-то ткнул его в верхнюю часть бедра ржавой иголкой. – С утра бухой?!

–Ты, чего, начальник?! – вскочил с табурета обиженный насмешник. – Капли в рот сегодня не брал! Вчера позволил себе по причине исключительной склочности бабы своей, а сегодня – ни-ни! Да, пусть я последней падлой буду! Да, чтоб я…

Виталий Петрович резко отмахнулся рукой от пылких объяснений и на повышенных тонах решил отчитать молчавшую рядом и с ним женщину. Других достойных кандидатов для воспитательной работы под рукой руководителя не оказалось, а назойливый воспитательный зуд в душу внезапно явился. Крепко зудело в начальственной душе. И кто-то должен был непременно с этим зудом познакомиться поближе. Контингент же стоял перед Виталием Петровичем – еще тот. Такой контингент воспитывать – это даже не воду решетом носить, это гораздо бесполезней. Я тоже пока был не в счет. Но ситуация сложилась так, что воспитать надо было кого-то обязательно. Для авторитета надо! И для успокоения души.

– Зинаида, – строго указал начальник пальцем на груду рваных мешков под шкафом, – когда кончится этот бардак?! Сколько мне еще говорить! Разуй глаза! Пыль, грязь, гранулы по полу рассыпаны! Ты знаешь, сколько один килограмм пластмассы стоит?! А вы её каждый день с дерьмом мешаете! А вон там чего у тебя?!

Разошелся Виталий Петрович не на шутку и повел шумно вздыхающую Зинаиду от стола по пыльным производственным углам. Я же остался возле стола, потому как идти без приглашения следом за гневным начальством особого желания не было. Нахожусь еще.

– Чего колом стоишь? – подмигнул мне говорун в линялой майке, и указал рукой на свободный табурет. – Садись.

Потом мне были протянуты одна за другой две жилистые руки, и мы познакомились. Первого моего нового знакомого звали Витьком Суховым, а второго Васяней Нечаевым. Васяня тотчас же после знакомства попросил у меня взаймы два рубля. Так жалостливо попросил, что не смог я ему отказать. Как только желтенькие бумажки оказались в Васянином кулаке, табурет его мигом опустел.

– К нам, значит, – почесал правую щеку левой рукой Витек. – А где до нас работал?

– Я в институте учился по специальности «переработка пластмасс», – мне почему-то непременно захотелось похвастаться.

– Студент, значит…

– Не, не студент, инженер уже я, – попробовал я прояснить истину перед собеседником, но тот меня не слушал, и, судя по мечтательному блеску глаз, находился где-то далеко в плену приятных воспоминаний.

– Вот, по второй ходке чалился со мной вместе один студент. Фраер, конечно, но пил всё, что горит. Один раз…

А вот что случилось в тот раз, мне узнать было не суждено. Сзади меня упал лист пыльного и плотного картона и из-за сушильного шкафа выбрался мужик верхний частью головы здорово напоминающий вождя пролетариата, а нижней частью бабу-ягу в исполнении одного весьма известного артиста. Выползший из-под шкафа тип неторопливо пошамкал губами и спросил Витька чуть негодующим тоном:

– Вы чего тут разбухтелись?

– Шеф ходит, – указал Витек рукой в сторону Виталия Петровича, читающего очередную нотацию Зинаиде. – Сердитый. Слинять бы вам отсюда, а то, ведь, неровен час…

– Эт, ешкин канделябр, – засуетился мужик с лысиной вождя. – Принесла его нелегкая! Капка вылезай! Малину тебе в рот!

Тут же за суетливым лысяком из-под шкафа выползла дородная женщина с растрепанной прической. Мужик, застегивая на ходу брючный ремень, торопливо затрусил к выходу. Женщина пошла туда же, но степенно и с высоко поднятой головой и грудью. Ну, пава павой, ни дать, ни взять…

– Боря Федул с Капой Куколкой, – просветил меня Витек, когда встревоженная нашим разговором пара скрылась из виду. – Он дробильщик, она кладовщица и у них здесь иногда временами любовь случается. Да, и не только с ней случается. Боря, вообще, ходок известный. Ети его мать. Любит баб, стервец. Ты тоже, если кого в цехе присмотришь – не стесняйся и сразу договаривайся. Там за шкафом для свиданий с утехами – милое дело. Лучше не придумаешь. Все по первому классу оборудовано. Лежанка крепкая, телогрейки постелены для мягкости, короче, договаривайся и сюда. Только учти один момент.

Витек подтянул к себе пыльный картонный плакат и продолжил свою поучительную беседу. На плакате красовался молодой улыбающийся рабочий в каске, указывающий рукой дорогу в сторону светлого будущего. Убедительный был плакат, куда укажет, туда и пойдешь, правда, один глаз передовика на плакате был выжжен окурком. То ли не в ту сторону он кому-то указал, то ли пепельницы в нужный момент у кого-то под рукой не оказалось…

– Вот, – подмигнул мне добровольный наставник, указывая на рабочего с широкой улыбкой, но без глаза, – если он головой вверх стоит, значит, помещение занято. Туда не суйся! А при других положениях головы – веди кого хочешь. Короче, учись, студент.

– Я не студент, а инженер, – вновь вступился я за свое высокое звание.

– Да, какой ты инженер, – махнул рукой Витек, а потом ею же указал в сторону угла, где начальник продолжал воспитание беременной Зинаиды. – Вон, Петрович – так тот точно инженер, а ты еще студент, на все сто…

Виталий Петрович в это время для чего-то стал себя бить по бедрам ладонями, словно петух после выяснения отношений с соседом, а затем резко нагнулся, схватил с пола щепоть чего-то и стал сыпать это «чего-то» перед носом, часто моргающей Зинаиды. Рот начальника открывался в половину лица, и казалось, что вот-вот, Зина будет проглочена в пылу воспитательной беседы. Еще чуть-чуть и… Потом между ними случилось что-то вроде короткого замыкания, и они, подобно искрам, разбежались в разные стороны: Зинаида к нам, а начальник к двери.

3

– Где Нечаев? – подбежала к нам запыхавшаяся Зинаида, старательно утирая рукавом голубого халата маков цвет своего лица.

Услышав вопрос, Витя тут же стал весьма артистично изображать поиск своего напарника. Искал он Васяню, присевши на корточки и под столом и под лавкой. Точно так искал, как подслеповатая старушка ищет свалившейся с колен клубок шерсти.

– Ладно, – продолжала волноваться Зина, – тогда один иди под вакуумные сушилки да подмети там, чтоб чисто было.

– А хи-хи не хо-хо, – окрысился Витек. – Я сушильщик, а не подметало! Не буду я ничего подметать! Не моя территория!

– Как не твоя? – теперь уже взъерепенилась Зинаида. – Чего ты передо мной ваньку ломаешь? Чья же она, если не наша? Читай свои обязанности!

Зина схватила лежащие на шкафу мятые листы, скрепленные ржавыми скобами скоросшивателя и швырнула их ими в Витька, тот ловко поймал их и отправил обратно.

– Здесь про рабочее место сказано! – орал он истошно, слегка обрызнув мою щеку слюной. – Мое рабочее место за столом! Не имеешь права! Будешь беспредельничать – уйду! Меня везде с руками и ногами!

– Да, катись отсюда! – еще крепче распалялась Зина. – Ты уж три раза уходил, а потом приползал на брюхе! Забыл что ли? А? Забыл? Кому ты такой нужен? Алкаш поганый!

– Я? Я не нужен?! – Витя резко вскочил из-за стола…, потом взял щетку на длинной ручке и пошел в тот угол, где совсем недавно воспитывали Зинаиду.

– Вот, гад, – тяжело вздохнула Зина и села к столу. – Сейчас посижу немного и покажу тебе ь всю здешнюю технологию.

На участке, где командовала Зинаида, пластмассу готовили к переработке. Здесь её сушили и смешивали с разными разностями. Видов пластмассы здесь было больше двадцати, но только три или четыре из них именовались так, как их назвали при рождении, остальные же назывались: то «стекляшка», то «сечка», то «горох», а один материал вторичной переработки со специфическим цветом звали ласково – «говнецом». Представляете? Я поначалу даже смущался слегка, когда ко мне подбегала молоденькая литейщица и спрашивала где ей насыпать килограмм тридцать сухого «говнеца», но скоро привык. Вот бы сюда нашего преподавателя по высокомолекулярным соединениям, который никак не хотел ставить мне зачета за то, что я не мог без запинки сказать «акриланитрилбутадиенстирольный сополимер». Вот бы его заставить «говнецо» посушить.

Не успели мы с Зинаидой обойти и половины её хозяйства, как, вдруг, в сушилку ворвалась толпа с металлическими ящиками в руках. Около сушильных агрегатов началось столпотворение. Люди, толкаясь и матерясь, подбегали к сушилкам, дергали заслонки загрузочных устройств и торопливо насыпали гранулы пластмассы в ящики.

– Разбор начался, – крикнула мне Зина и оттащила меня за ближайший шкаф. – У них сдельная оплата. Кто не успеет сухого материала набрать – «пролетит». Больше сухого материала наберешь – больше заработаешь. Сейчас им на пути лучше не попадаться.

Этот «разбор» почему-то живо напомнил мне нашествие саранчи на сельскохозяйственные угодья. Я такое недавно по телевизору видел, а явь всегда страшнее телевизора всегда. Жуть, одним словом!

Через десять минут народ из сушилки схлынул. Последние очень крепко ругались, а один широкоплечий мужик сером линялом халате в злобе своей ударил пустым ящиком по пыльной колонне. После этого удара от ящика отвалилась ручка, а от колонны кусок штукатурки.

Когда сушилка опустела, мы с Зиной вышли из-за шкафа. Если по первому моему впечатлению в сушилке был полнейший беспорядок, то теперь я понял, что впечатление меня здорово ввело в заблуждение. Не знало оно, что такое беспорядок. Мне кажется, что Москва после набега подлого хана Тохтомыша выглядела куда приличней, чем сушилка после разбора. А, хотя, черт его знает? Не было меня тогда в Москве…

Я искренне удивлялся тому, что видел, а Зинаида встревожено озиралась по сторонам. Она кого-то искала, но в сушилке кроме нас никого не было.

– Где же они? – прошептала Зина и пристально глянула мне в глаза. – Ты Ваське Нечаеву денег не давал?

Я потупил виноватый взор и сознался, а Зинаида заплакала.

– Я ж в положении, – причитала она жалостливо. – Мне ж тяжелого поднимать нельзя. Кто ж материал в сушилки загрузит? Ой, беда. Вот, твари! Нельзя им во время рабочей смены денег давать! Ни в коем случае нельзя! Что ж теперь делать-то?

– Давай я загружу, – робко вызвался я и погладил вздрагивающую Зину по плечу. – Чего реветь-то?

Где-то с час я в поте лица своего (в сушилке было очень жарко) таскал двадцатикилограммовые мешки, разрезал их и засыпал содержимое мешков в загрузочные бункера. Зинаида показывала что и куда засыпать, а я всё показанное старательно засыпал. Тяжко мне было с непривычки, но я терпел и всю предложенную мне работу выполнял беспрекословно. И мне показалось, что я сейчас, ради Зины, гору Эверест перенесу с полюса на полюс. Гору переносить не пришлось, но материал куда надо засыпал вовремя. К началу следующего разбора мы успели всё засыпать, подмести и даже минут пятнадцать поговорили, сидя у стола. Витька с Васяней я в тот день больше не видел. Последствия следующего разбора уже ликвидировали сушильщики второй смены: серьезный да непьющий Николай Казарин в очках, не раз уже отремонтированных при помощи синей изоленты, и молоденький Саша Бабенко, проваливший экзамены в институт, а теперь решивший перед армией хлебнуть трудностей рабочей жизни. Сразу видно – умный парень. Понимает, что тяжело в учении, легко в бою. Конечно, сушилка не армия, но тоже не сахар. Это я быстро понял…

После работы мы с Зиной пошли вместе. Я взял свою сумку, хранившуюся под прикрытым очками оком бабушек из охраны, и Зинаида проводила меня до общежития, где я буду теперь коротать нерабочее время. По дороге мы разговаривали. И мне так нравился её голос, что я чуть было не запел, но вовремя перестроился на производственную волну.

– И чего теперь будет с Суховым и Нечаевым? – спросил я, когда мы вышли из проходной.

– А ничего не будет, – пожала плечами Зина. – Завтра опять на работу выйдут, поору на них для порядка и всё.

– Гнать таких надо! – заклокотала во мне гневная составляющая души. – Гнать! И три шеи!

– А работать, кто будет? – засмеялась Зинаида. – Не идет никто к нам работать. Зарплата маленькая, мешки тоже целый день таскать – не чай с бубликом пить, к тому ж – летом у нас очень жарко. Уж Витю с Васей раза по три выгоняли, а вот взять на их место никого не смогли. Одни пропойцы в сушилку идут. Я таких ухарей здесь видела, что голова кругом. У меня на участке только двое непьющих: Казарин и Бабенко. Но и с ними не без проблем. У Казарина жена в больнице работает, так он каждый месяц по две недели на больничном сидит, а Бабенко осенью в армию уходит, и выпивать уже потихоньку начинает. В третьей смене работают Жора Укропов с Саней Цаплиным. Еще те кадры. За ними тоже глаз да глаз нужен: чуть что – и запой у них начинается. Хорошо, если не у обоих сразу. Ежели по одному пьют, то терпимо, а вот когда вместе… Подготовку же материала с меня спрашивают. Начальник цеха каждый день, как резаный орет. Ой, беда.

Когда я ложился спать, то вдруг вспомнил старую бабушкину присказку:

– Спать ложусь на ново место, жениху приснись невеста.

Глупость, конечно, но что-то приятное струится от глупости этой по душе. Приснились мне в ту ночь: сушилка, начальник цеха и Зинаида без живота. Красивая…

4

На следующее утро Витя с Васей работали как ни в чем не бывало. В начале смены Зина провела с ними воспитательную беседу на повышенных тонах и швырнула в потупившихся сушильщиков кусок пыльной ветоши, в ответ мужики побожились, что больше «ни-ни» и всё пошло своим чередом.

Пока Витек с Васяней разбирались с последствиями утреннего разбора, мы с Зинаидой пошли на ежедневное совещанье к начальнику цеха, которое в простонародье называлось – «сводкой без водки». На сводке присутствовал весь цеховой бомонд: два заместителя начальника, начальник смены, мастера участков, старший диспетчер и еще кое-кто, чьих должностей я с первого раза не запомнил. Человек двадцать всего. Начальник цеха представил меня, как нового мастера приготовительного участка и все мне стали приветливо улыбаться.

– Какие милые люди, – подумал я и вздрогнул от внезапного грохота.

Этот началось основное действо сводки. Виталий Петрович часто бил кулаком по столу и орал до оконного звона.

– Когда это кончится! – метался по кабинету раздраженный глас руководителя. – Почему суточный план вчера только восемьдесят четыре процента сделали! Почему?! Выгоню! Вышвырну на улицу с волчьим билетом! Всех вышвырну! Вы меня еще плохо знаете! В колхоз пойдете! Коровам хвосты крутить! Я вам устрою! Почему на сборке сегодня сорок первого корпуса не было?! Сидоров!!!

Мастер корпусного участка вскочил со стула, как ошпаренный, быстро утер тыльной стороной ладони лоб и, пристально глядя в плинтус, просипел:

– Машина сломалась.

– Какая машина! – еще раз досталось столу от крепкого кулака руководителя.

– Семнадцатая.

– Механик!!!

Седовласый механик поднялся со своего места степенно, и, продолжая обследовать мизинцем широкую ноздрю, неторопливо вещал прокуренным баритоном.

– Как же ей не сломаться, Виталий Петрович? Уход за оборудованием нужен. Уход. Нет работы, возьми тряпочку да протри машину, вот он и не сломается. Всякая машина ласку со смазкой любит. Не нами придумано, не нам отвергать. Ты к ней по-хорошему и она не подведет. А у нас, ведь, как? Хоть бы один человек в цехе машину протер. Хоть бы один… Никому ничего не надо… Я, ведь, всем говорю, товарищи, берегите оборудование. Вот вчера, например,…

– Что с машиной? – дергая желваками на скулах, перебил механика Виталий Петрович.

– Шток оборвало.

– Так, поставьте другой, мать вашу!

– А где ж я его возьму? – широко развел руками механик. – Вы же мне сами, Виталий Петрович, заявку на запасные части не подписываете. Вам всё: дорого да дорого. А вот приперло, теперь, видишь ли, поставь «другой». Нет другого. Пожалеешь алтыну, готовь полтину. Так всегда бывает при недальновидном руководстве. Вот, ведь, какие дела-то творятся…