Книга I: «Черпало Великого Огня»

Mythic Coder

Книга I: «Черпало Великого Огня»

Пролог. Пепел и Бульон

Храм Вкуса горел, как забытая на плите похлёбка, в которой выкипело всё, кроме последней надежды.

Купола трескались от жара, с них срывались слои золотистой глазури, осыпаясь в огонь. Пахло палёным миндалём, копчёной солью и чем-то старым, похожим на настойку из луковой шелухи. В воздухе стояла густая дымка – она резала глаза и язык, как перец, растёртый без уважения.

На самом верху, в зале котлов, стоял Архимагистр Умаст. Пламя плясало вокруг него, облизывало плиты, но не трогало центр зала, где кипел Котёл Первозвука.

Он держал черпало обеими руками.

– Первый не должен повториться, – прошептал Умаст.

Руны на древнем черпале вспыхнули багровым и погасли. В котле шумело нечто густое, словно в нём варилась не пища, а сама Память.

– Но если кто-то всё же услышит…

Он опустил черпало в варево. Выдержал три удара сердца. Поднял его – оно было пустым.

Под храмом, в коридорах, пахнущих уксусом и горькой солью, торопились люди в чёрных кулинарных робах.

– Быстрее! – скомандовала настоятельница, заворачивая младенца в тюк с пряностями. – Он не должен пахнуть страхом. Только памятью.

В нос ударил инжир, тмин, кардамон, еле заметная ваниль. Ребёнок не плакал. Он лежал тихо, будто вдыхал всё это – и впитывал в себя.

– Мы не успеем! – выкрикнул юный повар с обожжёнными руками.

Он протянул свёрток. Настоятельница вложила в него кусочек металла – чернёный, с еле заметной рунной трещиной.

– Всё, что осталось. Всё, что было первым.

Потолок с грохотом провалился. Треск шёл сверху вниз, как если бы рушился многослойный пирог. Люди побежали, неся ребёнка сквозь пар, пепел и сдобный жар.

Когда храм обрушился, небо на секунду потемнело, будто на него просыпали сажу.

А далеко на западе, среди холмов, караванщик, вёзший лепёшки, остановился. Он втянул воздух носом.

– Кто-то только что сварил что-то, но очень древнее.

Он не знал, где, не знал что, но вкус остался в его памяти до конца жизни.

Он родился в дыму и тишине. Не закричал. Не захныкал. Только распахнул глаза, когда под ним застонала земля.

Свёрток держали бережно, как слишком тёплое тесто. Его передавали от рук к рукам, запинаясь о развалины, сбиваясь с ритма.

– Не останавливаться! – выкрикнул кто-то впереди. – До соляного туннеля ещё шесть пролётов!

Гул катился за ними, как лавина сгоревших трав. Пепел летел в глаза, щипал горло, прилипал к коже, оставляя на языке странный вкус – одновременно горький и сладкий, как несказанное прощание.

Настоятельница шла последней. Она оглянулась, когда дверь в сводчатом зале взорвалась и выбросила наружу облако специй – фенхель, гвоздика, сандал. Она почувствовала, как зашевелилась ткань у неё на руках.

– Спи, – шепнула она. – Пока весь мир меняет аромат.

Они выбежали в задний двор, где раньше хранили горшки с заквасками. Теперь здесь были только обугленные столбы и один грузовой тележник с двумя кулями муки.

– Там! – показал поварёнок. – Караван!

На горизонте, словно запечённый на солнце пирог, шёл караван – из глиняных телег, поварских шатров, дымящихся походных печей. Один из них поднял глаза в подзорную ложку и пошептал.

– Храм Сольтена… Это что, дым?

Они мчались, запыхавшись, будто сами были наполнены кипящей подливкой. Навстречу им уже шли караванцы – с крюками, тросами, мешками для сбора уцелевшего.

– Что вы несли? – спросил старший.

Настоятельница молча развернула свёрток. Ткань раскрылась, и в воздух выплеснулся аромат – ни мускат, ни кориандр, а что-то тихое, хрупкое, как пар от первого утреннего хлеба. И чуть-чуть дыма.

Младенец смотрел на него. И старик почувствовал это – лёгкое пощипывание на языке, как если бы вкус сам дотронулся до него.

– Он у тебя впервые?

– Он… – Настоятельница качнула головой. – Он родился с этим.

Караванщик провёл пальцем по кромке черпака, торчащего из складки. Металл был тёплый. Не от солнца. От чего-то глубже.

– Он не должен знать, что носит это.

– Но он уже чувствует.

– Тогда… пусть забудет. И вспомнит, когда мир станет голоден.

Мешок с младенцем опустили в телегу, среди мешков с мятой, корнями пажитника и кристаллизованного сахара. Один из поваров подбросил сверху пучок укропа – чтоб не было видно.

Храм Сольтена исчез за горизонтом, оставив в небе только тонкую пепельную спираль. А в караване, в третьей телеге от конца, под тряпьем и специями, спал ребёнок, у которого не было имени.

Он шевельнул пальцами.

И черпало, лежащее рядом, вздохнуло.

Глава 1. Запах руин

Тейр проснулся от того, что воздух пах иначе.

Обычно в архивах стоял устойчивый аромат заплесневелого мускатного ореха и старой бумаги – запах, который просачивался в кожу, будто ты сам становился чуть-чуть сушёным, но сегодня было что-то иное: тёплый привкус кори, кислота уксуса, еле заметная горчинка обугленного.

Он сел, натянул куртку и медленно встал. Под босыми ногами камень был тёплым – не от солнца, а словно изнутри.

По треснувшим плитам он пробрался в дальний зал, где раньше хранили сборники рецептов Пятой Эпохи. Там всё давно обрушилось, и только пара открытых ниш в стенах осталась – в одной Тейр держал котёл, в другой – подушку.

Он подошёл к окну. Сквозь пыльное стекло руин храмового комплекса тянулся пейзаж выжженных равнин. Где-то вдалеке караванщики развешивали сушёную рыбу. Но именно изнутри, из камня под ногами, шёл этот запах – волнующий, тревожный. Он не знал, почему чувствует это.

– Опять играешь в нос, – пробормотал он сам себе и отвернулся.

Тейр был учеником архивариуса, а не каким-нибудь травником или поваром. Ему запрещалось даже прикасаться к древним утварям без разрешения. Но сегодня сегодня что-то в нём гудело, как если бы его язык вспомнил что-то раньше, чем мозг.

Он вернулся к камням и медленно опустился на колени. Провёл рукой по щели между плитами – пальцы наткнулись на металл. Осторожно, будто доставая горячий пирог, он вытянул его наружу. Это был обломок черпака: обугленный край, еле заметные руны вдоль ручки, и вес – тяжёлый, как будто он хранил внутри нечто.

Когда Тейр сжал его, мир замер.

Язык стал шершавым, как если бы кто-то посыпал его солью. Воздух сделался густым, как тесто перед расстойкой. Где-то в ушах прозвенел звук – не звон, не гул, а будто крышка котла слегка приподнялась.

Он вздрогнул и отдёрнул руку.

– Это…это… что?

Он огляделся. Пусто. Только серые плиты, пятна сажи, ветром переброшенная трава. И этот вкус – странный, сложный, как блюдо, которое никогда не пробовал, но будто знал. Тепло. Горечь. Что-то родное, тревожное. Что-то… старше его самого.

Он снова взял обломок. На этот раз крепче.

Черпало чуть дрогнуло, и на поверхности металла проступила тёплая рябь. На долю секунды Тейру показалось, что он слышит голос. Не слова. Не звук. А вкус.

Он резко выдохнул.

– Что бы ты ни был…ээ… ты не должен говорить со мной через слюну.

Он спрятал обломок под куртку и встал. Архивариусу он не скажет. И никому не скажет. Но он узнает, откуда это. Почему. И зачем.

Потому что, если однажды он снова почувствует этот вкус – он должен быть готов его понять.

Он не знал, что именно ищет, но ноги уже вели его по развалинам – туда, где камень был тоньше, а свет лился вниз широкими полосами сквозь трещины в потолке.

Ветер здесь был особенный. Не обычный сухой солёный, каким дул с равнин. Этот был слегка терпкий. Лёгкий и свежий, с кислинкой, как молодая зелень, которую впервые бросили в бульон. Он щекотал нос изнутри, будто не обдувал, а вдыхался прямо вглубь.

Тейр остановился. Закрыл глаза. Сделал короткий вдох – и сразу пожалел.

Вкус ворвался неожиданно: как будто в него воткнули ложку, размешали что-то невидимое и оставили таять. Ветром пахло спелым зерном, старым медом, гречкой, которая не досыпалась в миску. Это был не просто запах. Это было чувство – лёгкая тревога, тоска, тепло.

Он выдохнул.

– Ты серьёзно? – пробормотал он. – Мне что, теперь воздух кажется едой?

Вдалеке щёлкнула старая балка. Где-то сверху сползла плитка, ударилась об пол – глухо, как крышка кастрюли.

Он снова пошёл вперёд – шаги шуршали по песку, по осевшим травам, по зерну, случайно проросшему в щелях. Когда-то здесь была кухня – настоящая, храмовая. Место приготовления обрядовых блюд. Остались куски жаровен, погнутые крючки, даже стойка для специй с выщербленными ячейками.

Он дотронулся до стойки. По пальцам пробежал холод. Дерево зашипело.

Он отдёрнул руку.

Нет. Это не дерево. Это не ветер. Это что-то внутри него.

Он резко вдохнул ещё раз. Сильнее.

Мир сжался. Всё вокруг замерло – не в звуке, а во вкусе. Как будто язык коснулся запретного: недожаренного, недосказанного.

Перед глазами на секунду вспыхнули образы: чаша с дымящейся жидкостью, силуэт руки, черпало, вращающееся над пламенем. И звук – плеск, как если бы что-то кипело не в воде, а в памяти.

Он упал на колени.

Дышать стало трудно – как будто весь воздух вокруг стал супом, и чтобы вдохнуть, нужно было проглотить его вместе с чувством.

Он захрипел.

Но в следующую секунду вкус исчез.

Он резко выпрямился, хватая воздух ртом, как рыба. Всё снова стало обычным. Пыль, камни, ветер. Только губы всё ещё щипало. И язык, как будто тронутый солью.

Тейр медленно сел, прислонился к стене. Обхватил голову руками.

– Я схожу с ума. Я правда схожу с ума.

Он достал из-за пазухи обломок черпака. Он был холодным. Беззвучным. Безвкусным. Но когда Тейр приложил его к губам – почувствовал: в глубине металла всё ещё тлеет остаток того самого.

Он зажмурился.

– Ладно. Значит, мы играем. Только я играю тоже.

Он вернулся в архив к вечеру, когда тени становились похожи на брошенные мантии, а воздух – на вчерашний суп: чуть затхлый, но тёплый.

Обломок он держал в тряпке, как будто это могла быть специя, способная обжечь не кожу, а язык и горло.

Он разложил на полу три старых пергамента, отряхнул от пыли и положил черпало в центр. Вблизи оно выглядело ещё страннее: металл был тёмный, местами с трещинами, но гладкий, будто его когда-то полировали до блеска. На торце, где край был обломан, виднелся срез, как у хлеба – не рваный, а чёткий, почти чистый.

И вдоль ручки руны.

Он провёл по ним пальцем. Они не светились. Не шевелились. Под кожей что-то дрогнуло – как дрожжи, когда впервые попадают в тёплую воду. Каждая руна будто имела вкус: одна – как лаванда, другая – как солёная печаль, третья – как тёплая ячневая каша, которую он ел в шесть лет, в день, когда нашёл свой первый плесневелый манускрипт.

Он наклонился ближе.

Металл пах дымом. Не гарью, не углём – именно дымом, каким пахнут дрова после правильной варки. И ещё чем-то невозможно уловимым, как если бы старая легенда пыталась вспомниться через запах проникающий в нос.

– Ты настоящий, – выдохнул он. – И ты не должен быть здесь.

Он знал все утвари, хранившиеся в архивах. Архивариус лично проверял их и клеймил безопасными. Ни один предмет не должен был остаться неучтённым. Ни один – кроме этого.

Он посмотрел на окно. За ним вечер становился густым, как заварка.

Обломок всё ещё лежал на пергаментах, будто ждал.

– Ладно, – сказал Тейр. – Я не знаю, откуда ты. Но если вкус у тебя настоящий тогда я тебя сохраню.

Он вытащил старую кожаную сумку, вывернул её, стряхнул обломки сухих специй и вложил туда черпало. Плотно закрыл. Положил под голову, как подушку.

И лёг.

Долго не мог заснуть. В ушах ещё плескался звук. Тихий. Как будто в глубине, в чужом котле, кто-то помешивал бульон.

Глава 2. Карта вкуса

Утро пахло кисло словно тесто.

Тейр просн