Оковы любви 2

Его пальцы, холодные как лёд, схватили её подбородок – не больно, но неотвратимо, как тиски. Лейла почувствовала, как по её коже пробежала дрожь.

– Где. Она, – каждое слово падало тяжело, как камень.

Лейла попыталась улыбнуться, но её губы предательски подрагивали. Влажный воздух комнаты словно сгустился от напряжения.

– Ты действительно хочешь знать? – её голос дрогнул. – Мёртвые тела редко возвращаются, сынок.

И тут он изменился. Вся ярость ушла, сменившись чем-то куда более опасным – абсолютной, безмолвной решимостью. Его зрачки расширились, заполняя почти всю радужку.

– Тогда слушай внимательно, – его шёпот пожирал пространство между ними, заставляя Лейлу содрогнуться. – Если она мертва… твоя жизнь станет длинным, медленным напоминанием о цене её смерти.

Его дыхание, горячее и тяжёлое, коснулось её лица, а пальцы на подбородке сжались чуть сильнее, заставляя Лейлу задохнуться от страха. В воздухе повисла такая тишина, что было слышно, как бьётся её сердце – громко и прерывисто, словно барабанная дробь.

Аль-Камаль медленно повернулся к ней. В его глазах не было бешенства – лишь та ледяная пустота, что страшнее любого крика. Его взгляд пронзил Лейлу насквозь, словно острый клинок. Внезапно она достала фотографии – те самые, что прислал Амир. На них была Василиса в объятиях Аль-Камаля, запечатлённая в самых непристойных позах, среди разврата грязных вечеринок.

– Смотри, – Лейла протянула снимки, – они есть у всех. Твоя репутация разрушена. Из-за нее!

Глава 7

Аль-Камаль не шелохнулся. Только пальцы сжали телефон так, что тот затрещал, словно живой. В саду за окном алые розы качались на ветру – такие же красные, как кровь, которую он сейчас жаждал пролить.

– Ты позволил этому случиться, – Лейла сделала шаг вперёд, её тень легла на него. – И теперь вся наша честь…

Он обернулся. Глаза – два пылающих вулкана в перекошенном лице. Прислуга замерла, один из лакеев прижал серебряный поднос, боясь уронить.

– Моя честь, – произнёс он негромко, но так, что у присутствующих волосы вставали дыбом. – Моя женщина. Моя месть. Где она?

Лейла скрестила руки на груди и с вызовом посмотрела ему в глаза. Тень Аль-Камаля накрыла её целиком, как чёрное знамя. Его дыхание стало ровным – и от этого ещё страшнее. Где-то за спиной будто что-то билось вдребезги, но никто даже не вздрогнул.

– Ты забыл, кто здесь хозяин? – он наклонился так близко, что её дорогие духи смешались с запахом пороха и крови, исходящим от него.

Она не отступила ни на шаг. Её ногти впились в собственные локти, но лицо оставалось ледяной маской.

– Я воспитала тебя. Я могу и…

Аль-Камаль внезапно улыбнулся – ледяной, беззубой улыбкой хищника.

– Не обязана? – наклонился так близко, что их дыхание спуталось. – Ты забыла, в чьём доме стоишь, женщина.

Его рука со свистом рассекла воздух и с грохотом отправила в стену антикварного зеркала в позолоченной раме телефон. Осколки дождём сыплются на пол.

– Это не твой дворец. Это моя земля. Мои стены. Мои правила. – Каждое «моё» звучало, как выстрел. – И ты здесь – гостья. До тех пор, пока я этого позволяю.

Он схватил её за шею – не чтобы задушить, а чтобы почувствовать, как пульс у неё на шее бешено колотится.

– Ты будешь отчитываться. Передо мной. На коленях, – пальцы впились в шелк. – Или я превращу твою жизнь в руины ещё до того, как умрёшь. Начну с Амира. Потом перейду к другим родственникам. Твоим собакам. Твоим проклятым розам в саду.

Аль-Камаль сделал шаг назад, и его тень легла на пол, подчёркивая его внушительные размеры. В глазах вспыхнул неистовый огонь.

– Выбор за тобой. Унижение или уничтожение.

Он все еще видел развратные образы с Василисой. Те плясали перед глазами, дергали за душу. Амир время даром не терял! Пока он разбирался с клиентом, тот наносил ему удары в других местах. И даже в этих грязных образах, девчонка была божественно прекрасной.

– Ты знаешь, как это важно, – его голос угрожающе затих, но каждая фраза звучала как неоспоримый факт. – Мы оба понимаем, что я не остановлюсь, пока не найду её.

Она не отводила взгляда, ответила с той же невозмутимостью:

– Есть вещи, которые требуют моего вмешательства, сын, – слова прозвучали как вызов, и она не шагнула назад.

Аль-Камаль, выдержав паузу, испепеляюще разглядывая мать. Его лицо оставалось бесстрастным. В воздухе витало напряжение, словно перед грозой.

– Я жду. И помни: терпение моё на исходе.

Лейла сглотнула, её губы дрогнули, но она продолжала хранить молчание, зная, что это молчание может стоить ей слишком дорого.

– Говори, – рявкнул он.

Тишина повисла между ними, густая, как дым после закипания в кастрюле. Он провел языком по передним зубам, ощущая вкус крови – в ярости прикусил щеку. Его приемная мать стояла неподвижно, в глазах, таких же черных, как у него, мелькнуло что-то… страх? Нет. Что-то хуже. Расчет.

Он увидел холодный, отточенный расчёт в её взгляде и понял – она не просто скрывает правду. Она ведёт свою игру, даже стоя на краю пропасти.

– Ах вот как… – голос стих, почти стал ласковым, и от этого жутким. – Ты молчишь, потому что боишься. Ты молчишь, потому что ждёшь.

Он приблизился к ней накатом, его тень тяжело накрывала её целиком, словно чёрное бетонное покрывало. При каждом его шаге воздух будто сгущался, становился тяжёлым и душным.

– Кого? Моего брата? Отца? Или, может, тех, кому ты продала эту девчонку? – Он провёл пальцем по её щеке, и она непроизвольно вздрогнула, её смуглая кожа покрылась мурашками.

Сыновья рука внезапно сжала её запястье – не больно, но неотвратимо, как кандалы. Её пульс участился, кровь прилила к лицу, но она не издала ни звука.

– Ошибаешься. Никто не придёт. Потому что я – не угроза где-то там, в будущем. Я – это сейчас. Я – боль, которая уже здесь, – его дыхание стало прерывистым, горячим.

Он наклонился к её уху, и шёпот обжёг, как раскалённое железо:

– И твой расчёт… сейчас превратится в харам.

В комнате стало так тихо, что было слышно, как бьётся её сердце – громко и прерывисто, будто барабанная дробь. Его глаза сверкали в полумраке, зрачки расширились, заполняя почти всю радужку.

Лейла стояла неподвижно, губы плотно сжаты, но в глубине взгляда промелькнуло что-то похожее на страх. Однако она быстро взяла себя в руки, её лицо снова стало маской ледяного спокойствия.

Аль-Камаль чувствовал, как внутри закипает ярость, но он держал себя в руках, зная, что сейчас не время для таких эмоций. Он должен был выжать из неё всю правду, чего бы это ни стоило.

– Говори, – прошипел он наконец, и его свист звучал как приговор. – Или я заставлю тебя…

Глава 8

– Гнилое семя нашему роду ни к чему, – процедила она сквозь зубы.

– Гнилое семя? – Аль-Камаль рассмеялся так нехорошо, что прислуга у дверей невольно вздрогнула, прижав руки к груди. – Ты правда думаешь, что после всего, что сделал Амир, ты можешь диктовать мне, кого трахать и что делать?

Он сделал шаг вперёд, намеренно раздавив хрустальный осколок под подошвой. Звук хрустнул, как переломанный позвоночник, эхом отразившись от мраморных стен.

– Я не спрашивал разрешения, когда он творил беспредел. Не спрашивал, когда он спалил эту виллу. Ты помнишь, как я выносил тебя отсюда, когда другие не рискнули? И уж точно не спрошу, когда она родит моего наследника.

Лейла вдруг улыбнулась. Не холодно. Она не дрогнула под его взглядом, но в глазах читалось предупреждение. Слуги старались держаться подальше, чувствуя, что напряжение в комнате достигло предела, воздух словно наэлектризовался.

– Ты играешь с огнём, – её голос обжигал, как лёд. – Я защищаю тебя же, наш род. И она никого не родит.

Аль-Камаль остановился в опасной близости от матери, чтобы не сорваться, но его присутствие осталось ощутимым и давящим, невидимой волной влияния.

– Если ты продолжишь мешать мне, последствия не заставят себя ждать, – пообещал он, его голос стал совсем недобрым, в нём звучала смерть. – Я не позволю никому, даже тебе, встать у меня на пути. Это девушка сейчас крайне важна для меня. И ты знаешь это…

Он наклонился настолько близко, что их дыхание смешалось – её ледяное и ровное, его горячее, с привкусом ярости. Где-то за спиной у горничной вырвался сдавленный стон – девушка упала в обморок, потому что тело бессильно осело на пол.

– Мой дом, – произнёс он почти ласково, проводя пальцем по материнской жемчужной нитке, ощущая под пальцами прохладу речных камней. – Мои правила. Моя война.

Жемчужины рассыпались по полу, как слёзы, отражая тусклый свет заходящего солнца. Лейла не дрогнула, но её веко дёрнулось – единственная предательская деталь, выдавшая её волнение.

– Ты забываешь, кто вырастил тебя из грязного щенка! – голос у нее впервые дрогнул, в тонах прорезались нотка отчаяния.

Аль-Камаль ухмыльнулся, губы искривились в хищной улыбке. Краем глаза он заметил, как старший лакей незаметно молится, пальцы того дрожали. Смешно. Будто Аллах когда-либо слушал этот дом, пропитанный кровью и предательством? Аль-Файсал всегда свое берут силой…

В воздухе ныло напряжение, тяжёлое, почти удушающее. Каждый вздох казался последним, каждый взгляд – не видящим.

Мать смотрела на него с той же невозмутимостью, с какой подписывала смертные приговоры. Её голос, обычно кроткий и вкрадчивый, сейчас звенел напором:

– Ты понимаешь, что теперь будет? – каждое слово падало тяжко, как гиря.

В этот миг что-то надломилось в их отношениях. То, что раньше скрепляло их союз, теперь превратилось в пропасть. Аль-Камаль не мог не чувствовать, как внутри него поднимается волна первобытной ярости. Она больше не была для него матерью – лишь воплощением всего, что он презирал: древних традиций, женских заговоров, системы, посмевшей посягнуть на его собственность.

Сейчас, когда ставки были так высоки, когда ее помощь нужна была сильнее помощи Аллаха… она предавала его!

Его глаза потемнели от ненависти. Он видел перед собой не женщину, а преграду – высокую, неприступную, отравляющую всё вокруг. Её ухоженные руки, её спокойная улыбка – всё это теперь вызывало в нём только отторжение.

– Ты… – голос звучал безмолвно, но каждое слово, словно пуля, отскакивало от стен, – ты осквернила то, что принадлежит мне. Ты посмела нарушить мои границы, тронуть мою собственность.

В груди клокотала ярость бессилия, страх поражения. Он не мог просто уничтожить – за ней стояли традиции, влияние, связи, которые делали её неприкосновенной. Но это только разжигало его ненависть, делало её ещё более жгучей, ещё более ядовитой.

– Никогда, – произнёс он, растягивая каждое слово, – никогда больше ты не переступишь порог моих покоев. Твои глаза больше не увидят того, что принадлежит мне по праву.

Взгляд стал совсем холодным, расчётливым. В нём больше не было ни капли тепла – только сталь и лёд. Лейла впервые увидела в нём не сына, а врага – опасного, расчётливого, беспощадного.

– Ты думаешь, это конец? – голос у нее дрогнул.

– Нет, – ответил он не спокойно, – это только начало.

– Успокойся, сын. Это всего лишь девчонка.

– Всего лишь? Девчонка?! – он с силой ударил кулаком по столу, заставив хрустальные безделушки задрожать. – Ты не понимаешь! Её жизнь висит на волоске!

Лейла надменно приподняла бровь, демонстрируя своё превосходство:

– И что ты предлагаешь? Броситься спасать её?

– Я должен жениться на ней! Это единственный способ защитить её! И мне это нужно.

Лейла издала холодный, пронзительный смех:

– Жениться? Ты в своём уме? Она – никто! Дочь предателя, игрушка твоего брата! Шармута даже не взятая в гарем. Аль-Камаль!?

– Именно поэтому! – Аль-Камаль наклонился над столом, его дыхание стало прерывистым. – Её статус защитит её! Публичность сделает неприкосновенной!

Лейла поднялась, её глаза сверкнули гневом:

– Ты не можешь этого сделать. Это политическое самоубийство!

– А её смерть – это моё личное поражение! – он шагнул к матери, его тело дрожало от сдерживаемой ярости. – Ты не понимаешь! Она знает слишком много! Если её уберут… мне конец.

Лейла перебила его, её голос стал ледяным:

– Именно поэтому её нужно убрать первой! Избавиться от угрозы, пока она не стала проблемой!

Аль-Камаль схватил мать за плечи, его пальцы впились в её плоть:

– Ты не тронешь её! Я не позволю! Поклянись!

Лейла оттолкнула его с силой, которой от неё никто не ожидал:

– Ты забываешься! Твой отец решает судьбу этого дома! А не ты.

– Больше нет, – его голос стал холодным. – Теперь я решаю. И я женюсь на ней, хочешь ты этого или нет.

Лейла сжала кулаки, её лицо исказилось от гнева:

– Ты пожалеешь об этом решении. Она разрушит тебя.

– Пусть так, – Аль-Камаль развернулся к выходу, но остановился. – Но она будет жива. И это единственное, что имеет значение. И после этого, Амир долго не отмоется. И я не вижу иного способа ответить ему. Если ты видишь, укажи мне его.

– Ты ещё не знаешь, с чем связался, сын. Эта девушка – твоя погибель.

Да жизнь девчонки висела на волоске по нескольким причинам:

Во-первых, отец продал её – значит, никто не станет искать её исчезновения, кроме как для сокрытия собственной сделки. Её судьба никого не волновала, кроме как в контексте того, как лучше скрыть правду.

Во-вторых, мута-брак с Амиром сделал её носителем опасных тайн. Свидетели такого уровня всегда опасны – они знают слишком много, чтобы оставаться в живых.

В-третьих, её побег демонстрировал непокорность и независимость, что делало её ненадёжной в глазах клана. Те, кто не подчиняется, не заслуживают защиты.

И наконец, факт того, что Лейла уже пытала её, говорил о том, что кто-то в окружении уже рассматривал её как расходный материал. И не более того…

Аль-Камаль нервно заходил по комнате, шаги эхом отражались от стен. Виллу отремонтировали недавно и успели ввести только мебель. Ни тканей, ни штор, ни ковров… ничего, прямо как у него сейчас на руках.

– Ты даже не представляешь, что её ждёт, – произнёс он, не глядя на мать. – Без моего вмешательства она обречена.

Лейла холодно усмехнулась:

– И что же её ждёт? Очередная сказка от твоего щедрого сердца?

Он остановился, повернулся к ней:

– Без брака её ждёт одно из трёх: тихое исчезновение, несчастный случай или пожизненное заключение в какой-нибудь дыре.

Лейла приподняла бровь:

– И что же изменит твой брак? Очередная игрушка в коллекции?

– Мой брак даст нам то, чего не даст никто другой, – его голос стал твёрже. – Статус, который сделает её устранение опасным для всего клана. Публичность, превращающая её из тени в официальное лицо. Защита рода, потому что её судьба станет нашей общей судьбой. И это уберет все фигуры с доски Амира.

Лейла насмешливо фыркнула:

– И ты называешь это спасением? Просто очередная пешка в твоей игре.

– Ценная пешка, – признал он. – Единственная, если останется в живых, станет как удавка для него. Не находишь?

Лейла мучительно вздохнула, обдумывая его слова:

– Ты ошибаешься, сын. Твоя так называемая защита – это просто новый способ контроля. Ты не спасаешь её, ты захватываешь. И это принесет новые проблемы.

– Называй это как хочешь. Главное – она будет жива. Оно сейчас важнее любых названий. Главное нанесет нужный удар. Как вечная заноза в…

Лейла склонила голову набок, изучая сына:

– Ты действительно веришь, что это сработает? Что она станет твоим козырем?

– Уже стала, – если бы в его голосе звучала уверенность. – И я не позволю никому это изменить.

В комнате повисла тяжёлая тишина. Лейла смотрела на сына, и в её глазах читалось понимание – она знала, что он не отступит.

– Ты выбрал путь, – произнесла она наконец. – Но помни: каждый выбор имеет свою цену.

Аль-Камаль усмехнулся:

– Как и каждый твой, мама. И помни: теперь она под моей защитой. Тронь её – и ты пожалеешь.

Лейла долго смотрела на него, её пальцы нервно барабанили по столу. Наконец, она глубоко вздохнула и произнесла:

– Хорошо. Ты победил.

Аль-Камаль обернулся, его глаза вспыхнули от внезапной надежды:

– Говори.

Лейла достала из кармана второй телефон, на экране появилась карта с отмеченной точкой.

– Она в загородном комплексе на юге. Там, где ты никогда не был.

Он выхватил его, пальцы дрожали от нетерпения:

– Кто её охраняет?

– Моя личная служба безопасности. Но они не смогут противостоять тебе.

Он уже направлялся к выходу, когда она добавила:

– Помни, Аль-Камаль. Этот брак разрушит тебя. Говорю тебе, как мать.

Не отвечая, он выбежал из комнаты. В его голове билась только одна мысль – успеть, спасти, защитить.

Глава 9

Где я?

Пальцы судорожно сжимают атласную наволочку цвета слоновой кости, вышитую золотыми нитями. Каждая мышца в теле ноет, словно по мне проехался бронированный лимузин, но я всё ещё жива.

Я медленно моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд. Воспоминания накатывают удушающими волнами: великая Лейла аль-Файсал – её змеиные глаза, наполненные чистой ненавистью, резкий удар по лицу, обжигающая боль, падение в бездну…

А потом – вязкая, удушающая темнота.

Осторожно касаюсь своего лица кончиками пальцев. Кто-то – вероятно, личный врач – профессионально обработал ссадины. Кожа пощипывает от какой-то дорогой заживляющей мази с тонким ароматом лаванды. Под чужой пижамой из кашемира (мягкого, как облако, пахнущего свежестью и древесными нотами дорогого парфюма) ощущаются аккуратно наложенные бинты на рёбрах.

«Почему я здесь?» – вопрос эхом отскакивает от стен.

Мой голос звучит хрипло, незнакомо, словно принадлежит кому-то другому.

Слёзы подступают к глазам, горячие и предательские, но я резко провожу ладонью по лицу, стирая их. Нет, я не позволю себе проявить слабость. Не перед ними. Никогда.

Мысли мечутся в голове, как пойманные в золотую клетку птицы: великая Лейла аль-Файсал, её ледяной голос, наполненный ядом, жестокие удары… а потом – беспросветная тьма.

И теперь я здесь. В чужом доме. В чужой постели, окружённая роскошью, которая кажется оковами. В комнате, где каждая деталь кричит о власти и богатстве: от мраморного пола до хрустальных светильников, от шёлковых штор до антикварной мебели.

Мой разум лихорадочно перебирает все детали произошедшего, пытаясь найти выход из этой золотой ловушки, пока тело продолжает болеть, напоминая о пережитом кошмаре.

Где-то вдалеке тикают старинные часы, их мерный ритм словно отсчитывает оставшиеся мне минуты свободы.

А потом я вспоминаю, словно это был сон. Меня забрал из чужого дома Аль-Камаль Аль-Файсал. Точно! Я подумала, что по поручению брата… но мозг услужливо напомнил, что они враждуют. Значит, нет? Тогда как?

Я видела его раньше – всегда издалека. На светских раутах, где он держался в тени, но всё равно притягивал взгляды. В дорогих ресторанах, куда его впускали без очереди. Но тогда между нами всегда была толпа, стекло машины, десятки людей.

Однажды он повернулся ко мне, и я впервые увидела его. Не фотографии в таблоидах, не силуэт в дверном проёме кабинета Амира – его настоящего.

Его фигура – словно высеченная из мрамора статуя, каждая линия тела говорила о силе и грации. Плечи – мощные, но не массивные, а гармонично сложенные, под тонкой тканью рубашки проступали изящные линии мускулов. Его руки – сильные, с длинными пальцами и заметными венами, на одной – шрам, белой линией пересекающий смуглую кожу.

Но больше всего – его глаза. Тёмные. Не просто карие – глубокие, как ночь за городом, где небо сливается с землёй. В них не было ни капли притворства.

Как будто кто-то провёл раскалённым лезвием по обнажённой душе. Мурашки побежали вниз по позвоночнику, и я непроизвольно сжалась. Только потом осмелилась поднять глаза.

Я лишь на секунду заглянула в кабинет – нужно было передать Амиру сообщение от управляющей домом по поводу зверинца. Они сидели у окна, Амир и тот незнакомец с холодными глазами, обсуждая что-то важное. Я уже собиралась безмолвно закрыть дверь, но…

И тогда он поднял глаза.

Не Амир.

Аль-Камаль.

Время встало.

Его глаза – поглощающие, как бездонный колодец – намертво приковали меня к месту. В них не было ни любопытства, ни вежливой отстранённости. Только интерес. Хищный. Собственнический.

Он сидел в кресле, полускрытый тенью, но его взгляд прожигал меня насквозь. Не просто смотрел – пожирал. Голодный. Так смотрят на последний глоток воды в пустыне. На единственную затяжку после долгого отказа.

Его глаза не отпускали. В них не было ни капли стыда, только жажда. Я чувствовала, как горячая волна поднимается от живота к груди. Не страх – возбуждение. Опасное, запретное.

Жар лизнул по шее, остановился в солнечном сплетении, где бился пульс. По спине побежал ледяной холодок. Кто этот человек?

Амир даже не обернулся – он был весь поглощён беседой.

Я замерла на пороге, внезапно осознав, что совершила ошибку. В кабинете было слишком тихо, несмотря на мужские голоса. Как перед битвой.

Моё сердце сделало странный кульбит – не от страха, нет. От чего-то гораздо опаснее.

Его взгляд – не просто интерес. Что-то большее, первобытное, древнее. Оно пробуждало во мне чувства, о существовании которых я даже не подозревала.

Его глаза продолжали удерживать мой взгляд, невидимые нити связывали нас. Я чувствовала, как воздух наэлектризовался, как будто сама вселенная замерла в ожидании чего-то неизбежного.

И тогда, в этот краткий миг, я осознала, что мужчина – не просто незнакомец. Он брат мужа… брат шейха…Всё в одном.

Словно во сне, я отступила назад, но его взгляд преследовал, отпечатываясь в моей памяти, как клеймо. Лип… С того дня я не могла забыть его глаза. Они стыли в снах, в мыслях, в каждом вздохе.

Как не предсказуем мир…

Я тогда не побежала сразу.

Сначала – шаг. Потом ещё один. Тихо. Будто под гипнозом, в котором каждая клеточка тела сопротивляется, но разум парализован.

Но когда дверь закрылась, ноги сами понесли меня прочь, словно пытаясь убежать от самой себя, от правды, которая только что открылась.

Амир … не заметил и слава богу.

Я закрываю глаза – и сразу всплывает его лицо во время того разговора с Аль-Камалем. Не выражение успешного человека, а что-то… другое. Почти ненасытно безумное, граничащее со страхом и яростью.

И тогда приходит осознание: Амир не просто не любил Аль-Камаля, он ненавидел его и боялся. Боялся до дрожи в коленях, до пота на лбу.

Слюна во рту кажется мне горькой, как полынь. Я сглатываю её, замечая, как дрожат пальцы, как предательски трясутся руки.

А их мачиха… Достаточно одного воспоминания о её ледяной, змеиной улыбке – и по спине пробегает волна ледяного ужаса.

Медсестра вошла без стука. Высокая, в белоснежном халате, с подносом, где аккуратно разложены бинты, мази и что-то ещё – блестящее, металлическое, пугающее своей неизвестностью.

– Раздевайтесь, – её голос звучал так равнодушно, будто она просила передать соль за ужином, будто я была не человеком, а куском мяса на разделочном столе.

Мои пальцы задрожали, когда я потянулась к пуговицам пижамы (его, слишком большой, пахнущей им – древесным ароматом, смешанным с чем-то терпким и мужским).

«Не показывай страх. Ни за что», – твердила я себе, но внутри всё сжималось в тугой комок ужаса.

Она ждала, уставившись в стену за моей спиной.

Будто я – предмет.

Грязная кукла, которую нужно починить перед возвращением хозяину.

Я сбросила рубашку, стараясь не застонать, когда ткань задела ушиб на плече, там, где кожа горела огнём.

– На живот, – приказала она, даже не взглянув на меня, словно я была не более чем очередным пациентом в длинном списке.

И тогда я поняла: «Я – вещь. Просто вещь в их руках».

Понимание обрушилось сокрушительной волной, пронзительнее любых прикосновений, скользивших по моим ссадинам. Женщина накладывает повязки с той же отстранённостью, с какой реставратор чинит ветхую мебель – лишь бы выдержала, лишь бы функционировала, лишь бы выполняла своё предназначение.

Стискиваю челюсти, пока едкая жидкость разъедает рану на рёбрах, пока её движения выдают полное пренебрежение, пропитанное высокомерием. В каждом её действии читается: я для неё не человек, а вещь, подлежащая ремонту.– Держитесь, – бросает она, но в голосе нет ни поддержки, ни жалости. Только холодная инструкция, приказ, от которого хочется съёжиться в комок.

Мой взгляд упирается в подушку, где играют блики от хрустальной люстры. Тени на стенах кажутся угрожающими, а любой шорох заставляет вздрагивать в ожидании новой боли.

«Что я здесь делаю?» – этот вопрос пульсирует в голове, словно назойливая муха. И тут же приходит ответ: я здесь потому, что так захотел Аль-Камаль. Его решение – закон.