Соты, или Подстрочник жизни

Ни жаворонка в поднебесье.

Жук под корою мелким бесом,

Царь-птиц не видно на полях,

Уродец в бородавках-пнях

Забыл, что был когда-то лесом.

И вырубок древесный мусор

Борщевику благоволит –

Запущенный клочок земли

Гиганту-сорняку по вкусу.

Где раньше рожь, овес и просо,

Гречих сиреневые сны, –

Знак неуместной белизны –

Березки селятся без спросу.

И мчат истории колеса

В безлюбье, где ни зверя, ни

Лужайки, – лишь гнилые пни.

Но нет – кто виноват? – вопроса.

Глядит печально Спас с убруса.

Без песен в этой стороне

Теперь живем, и в тишине

Слышнее взвои злого гнуса.

Уже не чувствуем укусов,

Грибы пока растут – и пусть…

Скрываем боль, тоску и грусть

И празднуем большого труса.

Лесоповал

Вывозят лес.

Железом искорежены дороги,

Входящие в зеленое пространство,

Как в масло – нож.

И длинные «Далилы» вереницей

Спешат вершить насильственную стрижку.

Лесные жители глядят пугливо

На топоры и дисковые пилы:

Страшней пожара эти колесницы

С прицепами-платформами, куда

Укладывают стройные стволы

Казненных без свидетелей деревьев.

Вывозят Русь.

Август 2010

Дом тонет в молоке.

За чем же дело стало?

Открой окно и пей –

Нет ни замков, ни ставен.

Не бойся утонуть –

Исток за Суздалем,

А это вдалеке.

Потоки белые

По Клязьме, по Оке,

И пьешь, захлебываясь,

Думаешь – твой выбор,

Но в небе медный диск

Сквозь толщу молока

Следит, чтоб ты не выбыл,

Хоть выбился из сил.

И длишь глотки, пока

Хоть крохотный резон.

Ты думаешь, что крах,

А на поверку – дышишь.

Украден горизонт,

И нет границ у зла.

Но меньшее из зол –

В избе, под серой крышей.

А выйдешь – на губах

Соленая зола.

Ковровский р-н, д. Ениха

Облава

Когда заката медленное пламя

Неспешно зажигает край Земли

И ястреб с алыми крылами

Плывет вдали;

Когда летит на запад цапля плавно,

Цепляясь за остатки светлых брызг, –

Выходят люди хмурые из изб,

И злая начинается облава.

Сосредоточенно угрюмы лица,

Глаз оловянных вороватый взгляд.

И видит только Бог да, может, птица,

Что здесь творят.

Покорны жертвы. Корни крепко держат,

И на спасенье нет надежды.

Они не плачут, не кричат, не стонут.

Вывозят тонны тел дорогой торной,

И в отблесках негаснущих лучей

Кровавы рукавицы палачей.

В часы заката, при любой погоде,

Беря с собой визгливую пилу,

Лихие хищники заходят

В немую мглу.

Ковровский р-н, д. Ениха

Майские сны

Коммунальная кухня, чугунная печь о шести конфорках,

И в проеме на теплой стене – рыжина прусаков,

Над щербатой эмалью – латунное чудо комфорта,

Но ребенку до крана пока не достать – высоко.

Над столом тесной стайкой стаканы и рюмки – соседи в сборе,

Тетя Таня зачем-то тайком вытирает глаза,

И ребенок не может понять – это праздник иль горе? –

Голос в черной тарелке всем важное что-то сказал.

За победу, за счастье, за тех, кого нет… Враг – сломлен!

Ты, Татьян, не реви, твой вернется, я знаю, поверь…

Им казалось, судьба обещает: восполню, восполню!

А ребенок спросил, много ль сахара будет теперь.

Дорогие мои, дорогие мои, я вас помню!

Бабушке

(вариант III)

Продолговатый и твердый овал,

 Черного платья раструбы…

 Юная бабушка! Кто целовал

 Ваши надменные губы?

Марина Цветаева. «Бабушке»

(вариант I)

Дагерротипа картонный овал

 Станет от времени белым…

 Юная бабушка, кто вам вручал

 Ваш именной «парабеллум»?

 Марк Шехтман. «Бабушке»

(вариант II)

С нежною грустью гляжу на овал –

Бежевый эллипс на белом…

Бабушка! Наискось век разорвал

Вашу судьбу неумело.

С детства Вы помнили слово прием,

Мамины платья со шлейфом.

Счастливы были «кататься» на нем

Четверо ангелов-эльфов.

Бонна к занятьям (дитя на руках)

Часто готовилась в «классе».

Бойко малышка под дружное «Ах!»

Строки из Гете прочла всем.

После гимназии дома невмочь –

Ведала высшая сила.

Елизавета, Кириллова дочь,

«Буду хирургом!» – решила.

К Мусину-Пушкину в Санкт-Петербург –

Смело, без писем вельможных.

Высшие женские курсы! – А вдруг

Это без связей возможно?

– Ваш безупречен французский, но нет

Даже письма… Не взыщите!

– Ваше сиятельство! – был Ваш ответ. –

Вы мне его напишите!

…………………………..

Разом страна от двух бед – на дыбы:

Войн – мировой и гражданской.

Не было дома, семьи иль избы,

Смертной не меченых лаской.

Стали фантомом «корсет» и «прием»,

Белое платье со шлейфом.

И не катались, конечно, на нем

Четверо худеньких эльфов.

Запахи тихою сапой ползли

Ран, сыпняка и холеры.

Оба хирурги, вы с дедом прошли

Муки – не просто галеры!

Грозный поток эпидемии смыл

Многих, исчезнувших в Лете.

Вы возвратились из гибельной тьмы, –

Видно, чтоб выжили дети.

Черные годы разрухи несли

Голод, недуги, разлуки…

Милая бабушка, скольких спасли

Ваши точеные руки!

День рождения

Маме

Бьется в дьявольском дерганье твиста

Дирижерская палочка Бога.

Он, наверно, вздремнул немного,

И ее захватил нечистый.

А в оркестре мессеры кружатся,

Исполняя симфонию ужаса.

Разом рваная рана пространства

Обнажила у каждого сердце.

Все смешалось: адажио, скерцо.

Все в растерянности, в прострации.

Кто-то вещее соло ударных

Бесконечно глушит литаврами.

Солнце, все повидавшее в мире,

Не желает всходить, но надо.

Третье утро – гром канонады.

Третье утро болит, где Киев.

Пахло болью, бедой, смятением

Утро дня моего рождения.

Первый вдох

первый вдох мой Киев

вокзал бомбили

мама слышала

а второй Урал

комаров хорал

третий Щурово

детство вольное

в части воинской

врезан в сердце штамп

посмотри

ноль, один, две семерки, три

периметр колючкой

а мы внутри

летом лучше – Днепр

широка страна

где она?

каждый выстрел влет

прямо в легкие

в первый вдох – тот

что в Киеве

вокзал бомбили

мама слышала

* * *

Жизнь – кружение по кругу.

Жест – изломан, шлейф – измят.

Праведников ряд – поруган,

Дар – не дорог, свет – не свят.

Все движенья – под копирку:

Странный танец, шалый вальс.

Непорочное – в пробирке!

Чур меня, и их, и вас!

Сказки детства – лихо в лицах:

Дурачок-Иван распят,

В ресторанах жрут жар-птицу,

Шкуру волк дерет с козлят.

Конфетти улыбок, взоров,

Ложных па, ненужных встреч.

Грог из гордости с позором.

С мусором родная речь.

Руки – встречь, а счастье – мимо,

Серый серпантин сует.

Смысла в этой пантомиме

Мало – или вовсе нет.

Пики и провалы судеб –

Дуги чертовых колес.

Что-то будет? Что-то будет? –

В думах ни к кому вопрос.

Абсурдистское

Да-да, все банально, сто раз пережито и стерто,

надежды и горести – что и в соседней судьбе,

а литера И одиноко сидит на трубе,

когда А упало, а Б унесло с натюрморта,

в котором не множится смысл, а все больше абсурда

и явственно виден смешной и нелепый коллаж,

где смешаны масло, гравюра, офорт, декупаж

и нет перевода на смысл – только разве что сурдо…

Ну что ж, на здоровье, но где же тут Замысел Божий? –

разрознено все, и в глазах нестерпимо рябит,

а скоро закончится выданный щедро кредит.

Ответа все нет. То есть – есть… на загадку похожий.

Плач корректора

Тамаре Дейкиной

Гостье нежданной всегдa изумляются буквы,

Букой глядят исподлобья нa бяку-словaрь.

Тщательно перья мaкaя в чернилa из клюквы,

Крaсным словцом щеголяет корректор, кaк встaрь.

Бродят молекулы слов по листам хaотично,

Путaя людям и смыслы, и снaсти, и сны, –

То в колонтитул зaйдут (чaще верхнестрaничный),

То проплутaют в трех соснaх до сaмой весны.

Множится войско ошибок, смешных опечaток,

Делят стрaдaлицу-книгу нa после и до.

Мы всё читаем, своих не жaлея сетчaток,

Пьем вaлерьянку и с хрустом грызем валидол.

* * *

Упаси меня, Боже, от славы,

От чужого внимания, глаз,

От тусовок, что сладкой отравой

Беспрепятственно потчуют нас;

От мельканья на телеэкране

Среди пошлости, стершихся лиц,

Среди скопища алчных пираний,

Предлагающих партию блиц

И неспешной удаче, и счастью;

От соблазнов, от старых обид,

Забываемых только отчасти;

От ошибок и промахов, стыд

Вызывающих – знойный и душный;

От душевной незрячести; от

Благодати диванных подушек,

Полной скуки и мелких хлопот.

Огради и от умысла злого,

И от умников – тех, кто привык

В жизни ближних врываться со взломом.

И избавь, наконец, от молвы.

Зря?

Нещадно век и ветры нас месили,

И близилась прощальная заря,

Но редко мы смотрели в недра сини

И ничего у неба не просили –

Наверно, зря?

Атеист

Мне повезло – родился атеистом

и не читал я Библию, Коран…

Но иногда, на всякий случай исто-

во помолиться забегаю в храм.

По кругу

Опять запустенье и хаос,

Движенье по кругу и вспять.

До пропасти самая малость,

А все охранители спят.

Опять мракобесье и морок

И Хронос хромает хитро

И рыщет по схронам: кто ворог,

Тому выжигает тавро.

Над каждым, кто мечен опалой, –

Дамоклов увесистый меч.

И призрак глядит шестипалый,

Готовый подвеску отсечь.

Немногословие

Немногословие прекрасно.

Досаден праздных фраз поток.

Так сад, устав от влаги впрок

И тяготясь сырым запасом,

Не чает луч увидеть снова.

Так ум и слух, устав от пут

Пустых бесед, с надеждой ждут

Живого, трепетного слова.

Предмет

Где-то в дальнем углу, во тьме

Неприметный лежит предмет.

Он лежит на линии строгой,

Только, чур, ты его не трогай.

Посмотри, он как будто дышит

И становится шире, выше,

Расползается вязким тестом,

И все мало ему, все тесно.

Разбухает стена-граница

И гранитно твердеют лица.

И по ту, и по эту сторону

Крики коршунов, вопли воронов.

Настороженность в стае, злоба –

И вражда – как любовь – до гроба.

В мире нет ничего безобразней

Жажды крови, побоища, казней.

Так что встретишь предмет – не трогай,

Обходи десятой дорогой!

Безобиден он только  с виду –

То ли гриб, то ли знак, то ли  идол.

Не смотри, что он столь невзрачен, –

Мы еще от него поплачем.

О спиралях и вертикалях

Вспомни: сами хлопают ладони 

Человечку с задницей на троне …

Речи пышны, оды голосисты, 

Мудрецы синеют от натуги, 

но ему нужны не монархисты,

а нерассуждающие слуги.

Он зевает от державной скуки.

Речи пышны, голосисты оды,

Но ему милы не патриоты,

А рабы, доносчики и суки.

Кирилл Ковальджи, «Вечная история»

У них ни ночи нету, ни сиест,

Но власть им никогда не надоест.

А чтоб от катастроф застраховаться,

Нужны организаторы оваций.

И вот уже из зала крики: Бис!

Останься, царь! Не уходи! Вернись!

………………………………………

Бессильно математики участье,

Когда спираль – на вертикали власти.

На краю

В воздухе горечь, гнет,

Оторопь, страх, вражда,

Злые силки тенет,

Грозное Аз воздам.

Чтоб миновать пролом,

Не существует мзды.

Небо – тучным узлом,

Всюду запах беды.

Прошлое – склеп потерь,

Грабли, чтоб наступать.

И что ни век – зверь,

И что ни царь – тать.

Не занимать стать

Благ – Джи-пи-эс, Глонасс.

Благо – не благодать.

Бог позабыл про нас.

Песенка дурачка

Родиться дурачком мне довелось.

Я в расписанье числился у Бога

Средь тех, кому ума дано не много.

Ну что ж, раз так, – туда мне и дорога,

Раз дурачком родиться довелось.

Всегда надеюсь только на авось –

В расчетливой семье не без урода.

А катастроф все больше год от года,

И в воду я суюсь не зная брода,

Во всем надеясь только на авось.

Без сильных мира жизнь и вкривь, и вкось.

За них готов идти в огонь и воду!

Взамен они толкуют про свободу –

И в дождь, и в снег, и в жаркую погоду.

Без обещаний жизнь и вкривь, и вкось.

Пока вращается земная ось,

При дележе большого огорода

Нам, дурачкам, – ботва, а корнеплоды –

Все в руки умников – и нет исхода,

Покуда крутится земная ось.

Меня все учат – вместе и поврозь –

Так много умного вокруг народа!

Из этого я выбыл хоровода,

И в тыщи раз меня умней природа.

Пусть учат – им ведь нравится, небось…

Зовы

Я мерзла в той межзвездной высоте,

Казалась Вечность гибельной трясиной,

Земля – манила.

По счастью, кто-то все же захотел,

Чтоб вновь ее живительная сила

Меня вскормила.

Согрев своим дыханьем, как птенца,

Планета пронесла меня сквозь чащу

В своих ладонях.

И я живу. Но ранам нет конца –

Мы все должны испить земные чаши

До самых доньев.

И что ж? Повсюду кровь, разбой, разор,

Вражда, забвение письмен Скрижалей,

Бесчеловечность.

Теперь все чаще в бездну неба взор –

Пленяет тишина межзвездных далей

И манит Вечность.

Встреча с сердцем

О сердце, вот так, tête à tête,

Мы вдруг оказались – впервой!

Я вижу твой эхо-портрет –

Устроено мудро судьбой.

Тебе незнаком лазарет:

Прекрасен, ритмичен твой бой.

Видать, метрономов завет

Весьма почитаем тобой.

Перпетуум-мобиле? – Нет.

Но стаж твой солидный такой –

Давай промолчим, сколько лет… –

Нескоро уйдешь на покой.

Что б ни было: бедствие, бред,

Лечение новой строкой,

Из пестрых хлопот винегрет, –

Ты рядом всегда, под рукой.

В тебе вдохновенье и свет,

И тайны, и трепет, и боль.

Я знаю: в душе ты – поэт

И дом нам – шатер голубой!

Интерпретация

(по стихотворению М. Богдановича «Попутчики»)

Я хотел бы сиреневой ночью

Встретить Вас ненароком, случайно –

Не во сне, не в мечтах – воочию!

Я сказал бы Вам с горечью тайной:

– Посмотрите, там звезды, как яблоки

И просторы Вселенной немерены –

В Геркулесе, созвездии ярком:

Он Короной любуется Северной,

Над его головою Дракон,

А у ног притаилась Змея.

Но не видит опасности он,

Зачарованный звуками Лиры,

Наслаждаясь игрой бытия.

Посмотрите! – Туда, в те края,

Животворным влекома светилом,

Мчится наша родная Земля,

От лучей его неотделима.

Бег ли в этом стремлении, паника ль?

Что желает она обрести?

Может, яблоки-звезды спасти?

Может, Землю – хоть с нами, хоть без, –

Как спасение, ждет Геркулес?

Кто мы? Разум куда наш исчез?

На планете мы – сирые странники,

В синей бездне – нам всем по пути.

Так к чему наши распри и свары,

То разруха, то прочие кары,

Раз мы вместе – хотим, не хотим, –

К звездам неудержимо летим?!

Города и веси

Бессонница

Будильник старый на краю стола,

старательно царапая пространство,

листает ночь. За плоскостью стекла

светает. Но с упрямым постоянством

я дум своих печальных хоровод

прокручиваю вновь и вновь. Потом

вдруг в памяти изменчивой всплывет

простой, из бревен, деревенский дом,

деревья, помнящие сад. Сирени

мазки небрежные слились с окном,

и чья-то кошка дремлет на коленях.

Потрескивают весело поленья…

И станет теплый дым – иль мысль о нем? –

спасительным моим стихотвореньем.

Сова

(Перевод с англ. из В. Микушевича)

Земное – ладом: город рядом

И лес недалеко.

О ком пунктирным водопадом

Машинный гул, о ком?

Быть может, кто-то скажет так:

То душный летний сон.

Но разум чуток неспроста –

Вот-вот раздастся стон.

Что в нем? – слабеющий поток

Нахлынуть тщится вдруг?

Фантом? Живая плоть? Росток?

Псалма иль плача звук?

Дух вечности, сомнений дух

В реликтовом дожде?

Из двух слогов – тик-так – на слух

Веков осколки – где?

Вселенский сумрак их настиг –

Охотится сова,

И зазвенела в тот же миг

Забвения трава.

Но длят с зари и до зари

С Ничто свой диалог:

Сова – вовне, душа – внутри,

За поворотом – лог.

Старая женщина

(Перевод с англ. из Д. Кэмпбелла)

Воск свечи, мерцая,

Дарит храму блик.

Сквозь лицо в морщинах

Проступает лик.

Зимнего светила

На излете луч

Долгой дольней доле

Он подобен. Ключ

К тишине, покою –

В полосе утрат.

В недрах ветхих мельниц

Воды не шумят.

Город

Этот город когда-то раскрыл мне объятья, и я

Окунулась в него, как в прозрачную, чистую воду.

Я любила в нем все: двор-шкатулку, кусочек жилья

С раскладушками на ночь и кошек без племени-роду.

Этот город тогда говорил на родном языке,

Узнавал и впускал нас в подъезды в любую погоду.

Зло, конечно, в нем тоже жило – где-то там вдалеке,

За стеною удобных пословиц: мол, не без урода.

Этот город стал губкой-гигантом. Он впитывал все,

Разбухая, ломая бараки, преграды и кости.

Но звучало еще между нами словцо «новосел»,

А сейчас это слово наводит на мысль о погосте.

Этот город стирает страницы того бытия,

Строя сотни высоток с ажурной оградой. А впрочем,

Островок еще есть: дом-малютка и школа стоят…

Но меня он не может узнать или просто не хочет.

Этот город… То жар, то озноб – он давно нездоров.

Он себя потерял и не ищет. Он, видимо, сдался.

Не вернуть. Не помочь. Не забыть. Не понять его снов.

Этот город, боюсь, разлюбить мне уже не удастся.

Москва

Бомжи

Изломанный год,

Изломанный век.

Изломаны рот,

Хребет, человек.

Изломаны жест,

Желания, жизнь.

Свободой – без места

Под солнцем – бомжи,

Кривясь, дорожат:

Привычная жвачка –

И выплюнуть жаль,

И вкусом невзрачна…

Кружат жернова:

Из муки горька,

Черна – хоть нова –

Крупчатка-мука.

От жара красна,

У русской печи

Судьба припасла

Бродяжьи харчи.

Прищурясь, оценит

Бедовый народ

И важно оделит

От «царских» щедрот.

В поисках тепла

Кто-то полупрозрачный, почти невидимка,

Робко к людям подходит, пытаясь согреться.

Ведь для этого нужно немного – чтоб сердце

Было добрым и теплым – не камнем, не льдинкой.

Москва XXI

Москва моя, что с нами будет?

По сторонам – хоть не смотри.

Не храмы вижу – изнутри

Видны мне больше беды, люди.

Ты даже пахнешь по-иному:

Заметит всякий, кто здесь рос.

Веселья мало, больше слез.

Не море ты теперь, а омут.

Тебя я не люблю – жалею,

Как иногда жалеют мать,

Что не желает признавать

Дитя, бегущее за нею.

Я дочь твоя, но ты отныне

Не бережешь своих детей –

Средь шумных суетных затей

Аукаемся, как  в пустыне.

Все продаешь: людей, дома,

Живешь и дышишь в темпе скерцо.

Ты так же выжила из сердца,

Как выживают из ума.

Стена

Непонимания стена глухая.

Везде, всегда, во всем – одно и то же.

Мне больно. Горько мне. Меня тревожит

Непонимания стена глухая.

И сколько б ни искал, сколько б ни прожил,

В конце концов ты б все же подытожил:

Везде, всегда, во всем одно и то же –

Непонимания стена глухая.

* * *

Устав от беспросветной суеты,

от злого неуюта, неустройства,

от всех надежд и замыслов тщеты,

от зависти чужой, клевет, да просто –

от спешки, от наречия скорей –

устав; от анекдотов с бородой,

от сытых – вширь сажень – богатырей,

сидящих перед женщиной седой;

от благ убогих, от лукавых фраз,

что с патокой и даже с медом схожи,

от пирсинговых стразов напоказ

устав, – остатки панциря не раз,

пусть с болью, я срывала – вместе с кожей;

и пусть теперь сочится алый сок,

и пусть, устав, не обрету я крова,

и память пусть тайком, наискосок

паломником вернется в лог былого, –

я каждый ломтик бытия земного –

благословляю.

* * *

Ни дома, в котором хотелось бы длиться, –

Чужие здесь сны, силуэты и лица, –

Ни линии жизни на чьей-то желанной руке,

Но сладкая тяжесть гнет яблоньке ветки

И целы окошки в наличниках ветхих,

И храм на холме вдалеке.

Без вех, без опоры в пространстве тревожном,

Без знаков Неровности и Осторожно,

А если соломка, то без указанья – куда,

Но с очарованьем природы неброской

И влажностью бусин кукушкиных слезок,

И с именем давним – Дедал.

Под серым брезентом сует полинялых –

Постылых, обыденных – кто б поменял их,

Под блеклой завесой несметных словесных клише.

Однако без страха кессонной болезни

Успеха. Без сонма вещей бесполезных

И сонных стремлений в душе.

Ковровский р-н, д. Ениха

Дом на снос

Играли с ним ветра,

рвались метели в окна, –

все стойко перенес,

и нет на мир обиды:

он каждой кошке рад

и трогательно мокнет…

А то, что скоро снос, –

не подает и вида.

Впечатление

я видела место

где стоял крест

потоки туристов

где путь тернист

в полу – отверстие

над ним навес

рука – вниз

улыбка – “cheese!”

фото готово

пора в «Парадиз»

грустит Иегова

Иерусалим – Москва

Нежность

Прощанье означает нежность.

Что первым должно здесь назвать?

Перечисленье неизбежно:

к песчинке, по тропе небрежно