Соты, или Подстрочник жизни

Елизавета Дейк

Соты, или Подстрочник жизни

Моей дочери –

Тамаре Дейкиной

Подстрочник

Подстрочник

Подстрочник жизни – кто его писал? –

а может быть, вязал, лепил, чертил,

а может быть, в гуаши увязал

или в кипящем озере чернил

тонул; а мой сюжет все плыл,

все ширился, искрился, разливался,

и автор просыпался, вспоминал все,

спохватывался – и сюжет ломался,

трещал по швам, и вот уж зерна встреч

на пол посыпались – не уберечь,

песочные часы не повернуть

и скоро собираться в дальний путь,

к тому, кто там, – в подстрочник заглянуть,

он – автор, ждет, чтоб бегло оценить

мою поэму-жизнь и удивиться,

душа вспорхнет с ладони белой птицей

и в небе растворится.

Сокровища

Я вижу множество живых картин.

Пусть примеряют шапки-невидимки

Детали, чтоб исчезнуть под сурдинку

И спрятаться под дымный палантин, –

Бесценные сокровища – при мне:

Благословенны лилии, но трижды –

Полынной памяти кипрей и пижмы:

Монеток золотых – на век – вполне.

Закатный отблеск облака карминный,

Невидимый объемный нимб жасмина –

Им довелось не раз меня спасти.

Отрадно вспомнить всполохи сирени…

Сокровищ – тьма. По-деревенски, в сени

Их – словно в соты мед – хочу внести.

Прощание

Я чувствовала – рядом кто-то есть:

Там все светилось, радужно сияя.

Казалось, что в том месте вдруг большая

Звезда зажглась, и крошечных не счесть.

И я спросила: кто ты, признавайся,

Зачем скрываешься от глаз людских?

Ответив, он загадочно притих,

Лишь мерное дыханье раздавалось.

Мне было рядом с ним светло как днем,

Так не было ни до, ни после встречи.

Он торопился, кажется, в тот вечер,

И чувствовалось сожаленье в нем.

Прощаясь, он сказал: ну, что ж, я рад –

Хоть ты спросила, кто с тобою рядом.

Обычно это никому не надо –

Живут и веселятся невпопад.

Но лишь уйду – согнутся от напастей

И вспоминают с болью о былом,

Поняв простейшую из аксиом:

О господи, так это было счастье!

* * *

А у меня, конечно, всё в порядке,

и воздух пахнет медом и полынью.

А зеркало – с него и взятки гладки,

и глупо в полыньЮ. Унынию

поддашься – Дантов круг,

и чтоб сойти с него, а не с ума, –

скорей за взятком, как пчела на луг.

Пчела и есть…

Нет роздыха для тяглова чела,

и воздух пахнет потом и трудом –

и не пыльцой, а белой пылью мела.

В запас – ни грошика. Ни крошки – на потом.

Ни дома не создашь на раз-два-три,

ни в завтра не заглянешь – даждь нам днесь…

И нет желания играть с судьбой в «замри» –

да это и не дело.

Осенние стансы

1

Осень снова берет палитру,

робко стучит в дверь сентября,

хочет задобрить бабьим летом,

весьма опасаясь – и не зря –

обывателю нужен уют. При этом

известно: лета молитвой

не удержать, и все равно

придется укоротить день,

и если встать будет не лень,

увидишь: небо еще черно,

а за окном – лужи, стужа,

и ветер сорванный лист кружит,

точно вальс на уроке танцев

пытается с ним разучить. Впрочем,

школьники тоже портфели, ранцы,

папки, сумки (здесь – многоточие) –

несут в школу, иногда – мимо,

но это уже вопрос дисциплины.

2

Мир открывается навстречу холоду,

пространство зябко пружинит от ветра,

летнее время к разряду «ретро»

отнесено – неслыханно смолоду.

Взрослых тешат игры со временем –

с лета на зиму скачок в сентябре меня

изумлять будет до скончания века:

моего, разумеется – не вообще человека.

Мудрецы правы – из зерен печали

колосья радости должны вырасти:

властно снежинок сонм увенчает

царство этой всемирной сырости.

До снега еще далеко, однако

ждешь его как противника мрака.

3.

А моя долгая осень – щедрости

несказанной: дары к ногам сыплет

шальные и зыбкие, следя неусыпно,

чтоб не забывала о вечной тщетности

пылких попыток внять Замыслу –

если он есть, только скрыт Занавесом;

том прошлого перелистать заново;

прикипеть сердцем к чему бы то ни было:

вмиг отнимет – будто и не было.

Но я свою позднюю осень люблю:

так странник усталый, припав к ручью,

никак не может утолить жажды.

Так, затеплив свечу однажды,

невольно следят, сколько осталось.

Так благословляют усталость.

Грамматика

И всюду клевета сопутствовала мне…

Анна Ахматова

Время, время, насмешник лукавый,

То крадется, а то – напролом.

То прикинется детской забавой,

То завяжется сложным узлом.

Мне из прошлого тихо сияет

Детских будней порядок святой.

Я стою у доски и склоняю:

Клевета, клевете, клеветой.

Я с улыбкой гляжу на волненья

Столь далекого школьного дня:

Корень слова, часть речи, склоненье…

Ну, а ныне склоняют меня.

И в преддверии ада иль рая,

На последней, быть может, версте,

Шепчут губы, урок повторяя:

Клевета, клеветой, клевете.

* * *

Живу, расплескивая время

На суету земных сует,

И замыслов неисполненье

Все глубже оставляет след:

Растет земное притяженье.

Но часто вечером, в преддверье

Святых минут, когда – без прочих,

Из дум печальных ожерелье

Опустится на бархат ночи –

И где-то зазвучит вдруг флейта,

И время теплою волною,

Медлительно, за лентой – ленту,

Прибьет строку вслед за строкою.

Я вспомню правила простые:

Стук сердца мне укажет точки,

Душа расставит запятые,

И кровью брызнет многоточье.

Давняя забава

О, эта давняя забава –

Взять, словно камень драгоценный,

Простое слово, без оправы,

И повторять его бесцельно.

Фантазия, причуда, прихоть,

Во рту – то уголек, то льдинка,

И памяти запасы тихо

Перебирает невидимка.

Но взрослый мир давно отраду

Забрал, хлестнув насмешкой грубой,

Установил капкан-преграду.

Но по словам скучают губы.

Слово

Кажется, что такого –

Просто найти слово!

Просто – найти слово

И обрести покой.

В слове озноб и полымя:

Схватишь руками голыми,

Взглянешь – а на ладони

Горстка горького праха.

Гибнет оно в полоне, –

Чтобы воскреснуть в лоне

Хаоса новых гармоний…

Просто найти слово!

Вот оно, под рукой,

Вот оно, на бумаге,

Полное жара, влаги,

Звездное и земное,

Больше судьбы втрое.

Кажется, что такого –

Обыкновенное слово!

Хроменький метроном

Скоро покинет дом.

На острие, на краешке

Ясно вдруг понимаешь:

Нет у тебя ничего,

Кроме него.

Ода рифме

(сон)

Есть речи – значенье

Темно иль ничтожно,

Но им без волненья

Внимать невозможно.

Михаил Лермонтов

Оказывается, рифмы

могут сниться:

как два крыла

летящей птицы;

как рифы

схожего очертанья;

иль купола,

в высь голубую

влюбленные тайно;

в виде двух лебедей,

плывущих друг к другу;

как взгляд оленя,

устремленный к подруге;

даже как два близких

тона

(высокий и низкий)

двух инструментов, –

к примеру, флейта

с валторной;

иль взгляды двух людей,

смотрящих в одну сторону,

но видящих разное…

И – самое своеобразное –

как две музыкальные фразы,

чем-то щемящим

неясно и тайно близкие.

Рифмой может быть

даже ветер, –

да что угодно

на белом свете:

две слезинки,

солнце с луною,

лед и вода, –

однако всегда

в ней мысль и смысл –

тогда лишь мы в ее власти.

Это не два слова,

звучащие в унисон,

связанные одним слогом,

что бывает часто

(здесь уместно вспомнить про сон);

скорее – конец и начало

пьесы трехчастной;

одна из граней

гармонии.

Рифма может быть

весела, иронична,

зла и даже трагична;

в общем, это точка опоры,

с которой

некий рычаг

переворачивает в душе что-то,

что в нее Бог вложил.

Рифма – это подсказка свыше, –

только тогда в ней жизнь

и она дышит.

Упрямая надежда

Рушатся горы

моего мира,

перекрывают

бурную реку.

Разбросают вихри

плотину,

а за ней –

океан счастья.

* * *

Мне кажется, что я с другой планеты:

моя душа могла бы обрести

пристанище совсем не здесь, а где-то,

где существа иные и предметы,

и кто-то без меня сейчас грустит.

Я родилась, когда бомбили Киев,

и первый миг земного бытия

изломан был бедой и злой стихией;

смешалось все, и может быть, другие

должны были прийти сюда – не я.

Мне кажется, я вовсе не отсюда.

Давно начертан круг, но он – не мой.

И может, потому нет у меня приюта,

и может, потому тропа идет так круто.

Мне кажется, что мне пора домой…

Когда же берег мой?

Плыву на звуки. Знаю, что мираж,

Больная память, блажь самообмана.

Созвучий смыслов, знаков, красок – мало:

Подобье жизни, жалкий антураж.

Плыву, а мысли стелятся по дну.

Плыву совсем без сил, такая жалость.

Теперь я знаю слабость, так сложилось, –

И сладко жмурясь, чувствую – тону.

Арифметика

прилежно изучала математику

потом истово студентам объясняла что-то

сейчас снова постигаю азы

складываю Солнце с любовью

вычитаю тревогу из тишины

умножаю…

делю…

* * *

Куда деваться? Выйти на крыльцо?

Войти в толпу? – Нет, лучше затеряться

В лесной глуши. И там свое лицо

Подставить теплому дождю, смеяться

Над миром, над собой – и удивляться,

Что солона вода. И солоно хлебавши

Пройти все паутинные посты,

Искать свою – из желтых бивней – башню,

Хотя слонов на всех не припасти.

Достигнув края сумрачного леса,

Благословить судьбу в конце пути,

А дальше – босиком по теплой пашне,

Где не достать ни лешему, ни бесу.

* * *

Белая птица летит.

Что ею движет?

Что ей подсказку дает,

где ее цель?

Белая птица летит.

Ближе, все ближе

меридиан голубой

и параллель.

Белая птица летит,

даль обнимая,

Делит простор пополам –

после и до.

Линия жизни проста:

остов – прямая,

Все остальное – мираж.

Чара. Фантом.

Линия нижет, спеша,

дней быстротечность.

То ли страданье за ней,

то ль благодать?

Точка, чье имя Ничто?

Спящая вечность?

Птице летящей про то –

надо ли знать?..

Золотая печаль

Такое не многим и снилось,

Не многим в кошмарах являлось,

Что видела я наяву.

Казалось бы, Божья немилость,

И жить-то с ней самую малость,

А я все живу и живу.

Пускай не постичь мне причины

Нелепых, без дарственной скидки,

Свирепых ударов сплеча, —

Из них выплавлять научилась,

Подобно алхимику, слитки

С клеймом Золотая печаль.

Рождение стиха

В ожидании молитвы

Замерло пространство. Стали

Звуки собираться стаей

Предваряя смысл и ритмы.

Нет еще ни слов, ни фразы –

Немы, сколько ни усердствуй.

Но завороженность сердца

Слог подсказывает сразу.

Сквозь предметы, тени, лица,

Чьих-то писем вязкий почерк,

Сквозь густые пряди строчек

Просветленный бред сочится…

Плач хориямба

Грустно, что всеми я забыт.

Редкий размер теперь не нужен.

Мальчик – и тот скакать по лужам

В такт с чистым ямбом норовит.

Помню, Карсавина-красотка

Вызвать могла дождем прыжков

Нежность ивановских стихов –

Почерк тот хориямбом соткан.

В жизни всегда так – повезет

Выразить Дух, хотя бы малость, –

Значит, сбылась и состоялась

Чайка-душа. И был полет.

Только ль на это был рассчитан

Нервный, трепещущий мой ритм?

Совпадение?

Верность – из тех же букв,

что и другое слово.

Пареных реп ли, брюкв

проще – разбить и снова

литеры склеить все.

Вот и получишь ревность.

Случай во всей красе?

– Нет, – отвечает древность.

В поезде

Смотрела женщина в окно,

И плыли дали,

Затянутые пеленой,

И не могли никак в одно

Два эха слиться – слов и стали.

Она смотрела вдаль давно —

Минуты, годы…

Ребенок плакал за стеклом,

И с горизонтом заодно

Менялись ритмы, как погода.

Звучали кашель, хрипы, вой

И были дики,

И плавал пух над головой,

И долго метились в него

Недобрый смех и злые крики.

Все стихло… Смуглый паж Земли

Прохладе дверцу

Открыл. Лимонный свет залил

Поля. И наконец смогли

Два ритма слиться – строк и сердца.

О пользе грусти

Пускай в кармане вечная прореха,

День то бурлит водой в котле, то тих.

Тут главное – не помереть со смеху,

И в этом мне поможет грустный стих.

Сад

Не спрашивай меня, о мой заросший сад,

Как я жила вдали от этих мест,

Пока кружили над тобой метели,

И выли, и плясали до упаду.

Ты выстоял, а я изнемогла

Под бременем немыслимой потери,

Но ты о ней не спрашивай, не надо.

Тебе ль не знать: мы приговорены

Природой – к памяти – на срок

Длиною в жизнь, и от нее не скрыться,

Как пешему от конного конвоя,

И безуспешны все попытки смыть,

Стереть, отринуть, вычеркнуть страницы –

Не победить на этом поле боя,

И остается только покориться.

Но чтобы вдруг не разорвалось сердце,

Я у тебя, мой сад, ищу спасенья:

Ведь мне в твое пространство окунуться –

Как бы уткнуться в мамины колени…

А прошлое грядет без всяких скидок.

И годы выбирая наудачу,

Я разворачиваю вновь и вновь

Своих воспоминаний свиток.

И тихо плачу.

* * *

Я люблю смотреть на звезды

Поздним вечером чернильным.

Я люблю смотреть на звезды,

С ними говорить о многом…

Только это наша тайна.

Каждый раз вопрос тревожный

Звездам задаю я ночью.

Каждый раз вопрос тревожный –

Всем вопрос один и тот же…

Только все молчат печально.

Но однажды в час туманный

Звезды мне шептали что-то.

Но однажды в час туманный

Мне ответ они шептали…

Только я его забыла.

Светоний

Слышу, слышу – стонет Светоний,

Истин ищет в темени ниш.

Что – история? Только дальтоник,

Если тени не оживишь.

Спят, закованы в цепь столетий,

Двенадцать цезарей – гладь да тишь.

Сух, Светоний, синтаксис твой.

Серая краска с голов до пят.

Боли – короб, хоть волком вой.

Никто не в ответе, всяк виноват.

Хлещет время. Войны. Поживы.

Нищих племя. Цезари живы.

С берега века (тоже – потонет)

Жму руку твою, Светоний!

Дарий

Ах Дарий, Дарий, смелый реформатор!

Портрет твой виден всем издалека,

Три надписи на разных языках,

Что умерли для мира на века, –

Неоценимы… разве что в каратах.

Их не прочтет поверженный лже-Смердис,

Историк не проверит – и вердикт

О том, что ты правдив, не подтвердит,

И камень неприступных скал молчит,

А тот, кто знает все, – в объятьях смерти.

Границы ширились твоих владений:

До Индии изогнутый овал

Дошел – из мелких волн девятый вал.

Для подвигов ты часто забывал

Рабыни взоры, стан, любовь и пенье.

Ты примирил народов пестрый ворох:

Молись хоть трижды в день, хоть по утрам

(Тогда еще не знали про Коран),

И можно даже вновь построить храм,

Хотя его потом разрушит ворог.

Пронесся срок, как конь степной у арий,

Забыла чернь полезные дела,

Проснулся Ариман – синоним зла,

И битва братьев скорби принесла.

Спи в Парсе, перс! Всё – прах. Ах Дарий, Дарий!

Прощеный день

На треть поверилось весне,

Что дни морозные ушли

И скоро стает серый снег.

На треть покрытый льдом залив

Писал зиме последний стих,

Строку-лыжню водой залив.

На треть весенний ветер стих.

Прощеный день путевку дал

Добру, и каждый всех простил.

Да будет так везде, всегда!

По кругу

Покров

(Перевод с англ. из В. Микушевича)

Моей жене Татьяне.

 В. Микушевич

Малиновый на синей тверди шрам.

Мы в сумрачном лесу. Идем, и нам

Мерещится: мы движемся во сне

Без остановки. Цель скромна вполне –

Грибы. Не хлеб насущный, мясо. Ждут –

Их нищие и бедные найдут.

А для таких, как мы, – еда в запас.

Но вот уже последний луч погас,

А мы все кружим – следствие проказ

Того, чья тень мелькнула много раз.

Он дразнится, он хочет сбить с пути,

В чащобу нас коварно завести –

От света листопада без огня.

Он хочет запугать тебя, меня,

Заставить сделать множество кругов,

Прочесть все иероглифы шипов;

Он леший, видит путь и леса край –

Рай, ад – не скажет выбирай.

Предел дороги – устье бытия,

Туда идем мы вместе – ты и я.

Лешак сердит – зимой он должен спать!

Вновь по листве пытается скакать,

Кричит: что хуже – кризис иль каприз? –

И снова в чаще виден: смотрит вниз

И будто ищет на земле ответ…

И гнёт, и недород – спасенья нет.

Смотри – там бомж. Он, может, ищет кров –

Голодный, безработный русский Иов.

И леший, если он существовал,

Наверно б, тоже безработным стал.

Гадать о сказках пользы нет. Зато

Уместен твой вопрос здесь: кто есть кто?

Что тянет человека вниз, на дно?

Спросить бы о России заодно.

Она, как птица-тройка, мчит вперед,

Неведомая сила воздух рвет.

То падает, то вновь встает с колен,

И жилы на разрыв, и кровь из вен.

Зима близка – безмолвие и снег,

И там, где летом луг, источник нег, –

В отчаянье мы слышим грозный гром.

Не рев, а колокол гудит. По ком

Звонит он? По тебе, по мне. Лишь лес

Хранит секрет, к кому сей зов с Небес,

Зов в Небеса сквозь затхлый запах мхов.

Ни тих, ни громок гул колоколов.

И вдруг одновременно видим мы:

Покров Пречистой светит нам из тьмы.

Благая, невесомая броня

Спасет святую Русь, тебя, меня.

И поди угадай…

…И поди угадай, что Ты пишешь там, Господи-Боже,

на своих небесах, посреди кучевых облаков,

и зачем временами Твой лик вдруг становится строже

и морщины чело бороздят, словно сонмы быков

по нему, как по полю, прошлись, и за каждым – по плугу.

Отче наш, оторвись от трудов, присмотрись к своим чадам:

Homo sapiens Твой, как сомнамбула, ходит по кругу.

Все ли так здесь идет, как задумано было Тобой?

Ты велел нам самим выбирать между раем и адом,

что ж, любуйся – бескормица, войны, разруха, разбой,

убиванье Земли. И с тех пор, как Ты создал Адама, –

разве мы поумнели? Властителям мало полмира.

А планету мутит от безумства тупого вандала.

Ты-то знаешь, Творец, что была лишь началом Пальмира.

Написал ли Ты – хоть на полях, – что мы выйдем из тьмы?

Напиши, даже если предчувствия жгут почему-то.

И еще: как Ты думаешь, Боже, – блаженны ли мы,

посетившие мир сей в его роковые минуты?

Декабрьские стансы

1.

Все меньше света, гуще мрак,

длиннее ночи,

непрочен быт, тревожен зрак

и дни короче.

2.

Все глубже сон нагих дерев

и мерзнут птицы,

и ветерка в листве напев

все реже снится.

3.

И снега нет, и тишина

чернее сажи,

а свет от лунного пятна

подобен краже.

4.

Но вот очнулся снулый день

и вспомнил лето:

тепло, панамки набекрень,

кукушка где-то…

5.

Вдруг изменилось все кругом

и замерцало,

и белого на голубом

всем стало мало.

6.

Под мерный вечный метроном

природа смело

покрыла землю полотном

белее мела.

7.

К лебяжьей снежной белизне

стремятся утра,

и нежностью, но все поздней

закат припудрен.

8.

Восходов реже череда –

растет прибыток,

и вносит Бог свой щедрый дар

в небесный свиток.

9.

Надежд танцует хоровод

былые пляски,

и вновь приходит Новый год

в чудесной маске.

Dejà vu

Мне кажется, я здесь уже бывала:

Растерянно стояла у завала,

И баба завывала тонко-тонко –

Ждала напрасно своего ребенка –

Страна жрала детей и воевала.

И это было: в церковь знать ходила,

И ряса золотая ей кадила.

Правители стояли со свечами,

И строгую границу отмечая,

Отбрасывали тень паникадила.

Столетья-близнецы друг с другом схожи.

То святы помыслы, а то негожи,

То образы-подобия дерутся,

То уповают – всё, мол, в Божьей руце.

Порадуешь ли чем-то новым, Боже?

Решишься ли открыть миры иные?

Иль жизнь – больные сны, что видишь ныне?

Клубок неотвратимости размотан,

И Припять-нить теперь – Твоим заботам.

Испей настой – той трын-травы-полыни…

Дрема

Зябко. Дрема открывает

двери в зыбкий мир:

все предметы в дымке тают,

исчезая. Сир,

робок звук и одинок там,

эха нету вовсе.

Шорох, шепот: «Ты готовься –

как проснешься – сразу к окнам:

все чужое будет,

вещи, звери, люди.

Не пугайся, не беги:

с жизнью не играют в прятки,

даже если темь, ни зги, –

век тебе водить,

а с нее и взятки гладки.

Доиграются вожди:

мор, безумие и войны –

что пройдет, не будет мило.

Как обычно, добровольно

толпы ринутся в горнило,

черное предстанет белым,

песни – верная примета –

Первым делом, первым делом –

самолеты,  Старый мир разрушим… –

те же. Плачет древняя планета

над шестою частью суши.

Крик Спасите наши души!

слышен всюду – нет ответа.

Верь в добро и жди рассвета

и тогда…» – тут я очнулась,

не дослушав…

Закат

Земля сигналит SOS – c нее,

еще живой, сдирают кожу,

и весь лесной покров, похоже,

исчезнет скоро, а зверье

в старинных будет жить гравюрах;

в Сибири узкий алчный глаз

тайгу вбирает про запас:

де-факто – есть, вот-вот – де-юре…

И кровоточат пни и ветки,

останки вывезенных «тел»,

и только поросль – малолетки –

бездумно рада пустоте,

и грезит чуть живая птица –

зажить бы с чистого листа.

В закатном море неспроста

красна и солона водица.

Запустение

Совсем иным стал воздух весей –

Хранитель-ангел, знать, уснул –

Ни снулой рыбы на блесну,