Коснуться Времени. Книга 1

К вечеру, около десяти, она снова достала его визитку, села за кухонный стол и взяла в руки домашний телефон. Набрала номер один раз – и тут же повесила, ещё до первого гудка. Потом снова – на этот раз дождалась: один, два, три…

– Алло? – его голос.

Она молчала секунду, сердце прыгнуло в горло.

– Алло? – повторил он.

– Это я, – сказала наконец. – Наташа.

Пауза. Потом мягко, как будто улыбаясь:

– Я ждал, когда ты позвонишь.

Она сильнее сжала провод, будто в нём было спасение.

– Ты спал?

– Лежал, но не спал.

– Я тоже.

Тишина накрыла их – густая, наполненная дыханием, электричеством, предчувствием.

– Где ты? – спросил он.

– Дома.

– Одна?

– Да.

– Ты всегда так прямо отвечаешь?

– Нет.

Он тихо засмеялся.

– Рад, что ты позвонила, – сказал. – Я ждал.

– Я тоже рада.

– Я бы хотел увидеть тебя снова. Ты свободна завтра вечером?

– Да…

– Заеду в семь?

– Ок

– Тогда до завтра, Наташа. Спокойной ночи…

Она медленно положила трубку, и гудки ещё звенели в ухе, хотя телефон уже стоял на месте.

За окном жил город – машины, окна, дыхание улиц. Тишка, свернувшись клубком на подоконнике, мяукнул один раз, будто сказал «я слышал». Наташа легла на диван, положила руку на грудь и улыбнулась – как улыбаются во сне. Она не знала, во что идёт, но знала, что уже готова.

Глава 7

Наташа проснулась рано, сквозь кружевную занавеску пробивался мягкий белый свет, и казалось, что сама квартира задержала дыхание. Она лежала неподвижно, вслушиваясь в тишину и вновь возвращаясь к вчерашнему разговору: к низкому голосу в трубке, к тому, как он произнёс её имя – спокойно, уверенно, будто хранил секрет, – и к тому, как не произнёс простого «прощай», оставив её в подвешенном ожидании.

Машинально сделала кофе, выпила стоя, не чувствуя вкуса. По квартире ходила, как по чужой территории, и, перебрав три наряда, всякий раз отворачивалась от зеркала, словно отражение было слишком прямолинейным. Щёки горели, глаза сияли излишним светом – не тем, что украшает, а тем, что выдаёт внутренний хаос. К полудню она остановилась на голубом шёлковом платье, тонком кашемировом кардигане и чёрных сандалиях. Волосы никак не хотели ложиться как надо – и она сдалась, оставив их как есть.

Около пяти вечера раздался звонок и на вздрогнула, едва не выронив нож, которым резала яблоко.

– Привет, – сказал Пол. Голос был ровный, лёгкий, спокойный – Я понял, что так и не спросил твой адрес.

– Ах… да.

Она продиктовала: улицу, дом, код, этаж. Провод телефона она так туго закручивала на палец, что он оставил белую полосу на коже.

– Буду около семи, – сказал он. – У нас же по-прежнему все в силе?

– Да, – ответ вырвался слишком поспешно.

Пауза длилась несколько секунд, и только потом он добавил:

– Я очень ран, до встречи Наташа.

После звонка квартира стала тесной. Воздух был вязким, стены словно придвинулись. Книга не читалась, рисунок оборвался на пол-лица, и даже окно во двор не отвлекало: дети визжали, бегали по лужам, а Наташа смотрела на них, как на далёкую декорацию. В шесть тридцать она накрасила губы. В шесть сорок пять сменила серьги. Без двух семь побрызгалась духами и сразу же об этом пожалела. В 18:58 телефон зазвонил снова.

– Я внизу, – сказал Пол.

Сердце упало в пятки. Она нажала домофон, открыла дверь и встала, держась за косяк. Когда он появился в проёме, ей показалось, что он выше, чем она помнила, или просто иначе заполнял пространство: тёмный пиджак нараспашку, воротник расстёгнут, волосы чуть растрёпаны – нарочито, не случайно. От него пахло свежим и тёплым, чистым.

– Ты такая красивая, – сказал он.

Наташа вспыхнула и сама на себя рассердилась. Он не протянул руки, не приблизился, только кивнул в сторону лестницы:

– Пойдём?

Майская Москва встретила их мягким, влажным воздухом. Свет ещё держался над крышами, но был уже вечерний, особенный – тот, от которого кожа будто сама начинала светиться изнутри. Наташа шла рядом, не веря до конца, что это происходит. Он молчал, но это молчание было наполнено, в нём жила энергия, которая обволакивала и её.

Ресторан оказался спрятанным в переулке у Патриарших. Тёмная зелёная дверь открылась словно сама, и Наташа шагнула в пространство мягкого света, белых скатертей и высоких свечей. Пол заказал за них обоих, будто всё уже было решено. Еда напоминала картину, которую хотелось только рассматривать, но она подчинилась – ела, ощущая за каждым глотком и вкус, и вес его взгляда, задержанного на ней. Он ел медленно, всё время смотря на неё, как на явление, которое нужно не понять, а запомнить.

– Почему ты так смотришь? – её голос дрогнул, но она пыталась сохранить спокойствие.

– Хочу запомнить твоё лицо.

– Для чего? – спросила она едва слышно.

Он выдержал паузу, словно пробуя её терпение:

– Пока не знаю. Тебя это тревожит?

Она задержала глаза на тарелке, провела пальцем по краю, потом всё-таки встретила его взгляд:

– Нет.

После ужина он лишь сказал:

– Пойдём. Я знаю классный бар тут недалеко.

Они вышли на улицу, их шаги растворялись в ночной Москве – в запахах сирени и бензина, в тепле асфальта, ещё хранящего дневное солнце, в музыке аккордеона, доносившейся издалека, как из другого времени. Бар оказался в полуподвале сталинского дома: ржавая дверь, лампа, мигающая, будто моргала сама тьма. Внутри – красный свет, туман лёгкого дыма, медленные переливы джаза.

Там Пол говорил иначе – тише, мягче, словно ночь вынуждала его быть откровенным. Он рассказывал об Америке, от которой устал, где всё было предсказуемо и выстроено, и о Москве, которую принял как собственный хаос – живой, беспорядочный, но настоящий. Наташа слушала его и ловила каждое слово, будто именно они когда-то могли объяснить и её собственную жизнь.

Когда они снова оказались на улице, было уже около одиннадцати. Сумерки тянулись, не торопясь превращаться в ночь, город дышал светом витрин и гулом машин. Они шли рядом, почти не касаясь, и Наташе казалось, что земля под ногами стала мягкой, ненадёжной, будто могла уступить в любую секунду.

Пол внезапно остановился, повернулся к ней лицом и пошёл спиной вперёд, глядя прямо, с лёгкой улыбкой.

– Ты всегда такой грациозный? – спросила она.

– Только когда нервничаю.

И это слово – нервничаю – словно замедлило воздух между ними.

– Можно я тебя поцелую? – тихо сказал он.

Она кивнула. И он поцеловал её сразу, уверенно, без суеты, так, будто этого момента он ждал всё время, что они были вместе. Его руки легли ей на талию, губы были тёплые и мягкие и в одно мгновение она перестала чувствовать мир вокруг. Сердце билось так, что она едва не потеряла равновесие.

Такси оказалось рядом почти сразу, будто ждало именно их. Внутри они вновь потянулись друг к другу, и свет города, прорывающийся сквозь окна, скользил по их лицам и рукам, разрываясь на осколки, превращая всё происходящее в непрерывное движение – дыхание, смех, поцелуи, шорох одежды.

У Дома на Набережной Пол первым открыл дверь и жестом пригласил её войти. Высокие потолки, тёмное дерево, книги на полках и окна, выходившие на реку, встретили её тишиной. Она хотела что-то сказать, но слова растворились, когда он снова наклонился и коснулся её губ. Его ладони легли на стену по обе стороны её лица, заключая её в круг тепла и близости, от которого у Наташи дрожали колени. Она собрала в себе остаток смелости, положила ладони ему на грудь и чуть оттолкнула:

– Пол… подожди.

Он остановился мгновенно, будто это слово разом сняло всё напряжение. Их дыхание было сбивчивым, горячим; лбы почти соприкоснулись.

– Я никогда раньше… – её голос сорвался на шёпот. – Я еще не… я не делала этого раньше…

Он застыл. Его взгляд изменился: в нём не было ни удивления, ни тени раздражения – только мягкость, уважение, и что-то похожее на трепет. Он коснулся её щёк, провёл ладонями по лицу, склоняя его к себе, и тихо прижался лбом к её лбу. Потом поцеловал её в волосы, почти благоговейно.

– Тебе не нужно ничего объяснять, – сказал он.

Они стояли рядом, держась за руки, и воздух между ними всё ещё был натянутым искрами, но уже иным – тёплым, доверительным. Он настоял проводить её, у такси достал купюры и вложил их прямо в ладонь водителя:

– Отвезите её домой пожалуйста.

Потом повернулся к ней. Его взгляд задержался, словно хотел оставить в ней частицу себя.

– Позвони, когда доедешь. Хорошо?

– Хорошо, – ответила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Она села, дверь мягко захлопнулась, и машина тронулась, увозя её прочь. Пол остался стоять под фонарём, неподвижный, как точка света на фоне ночи; его силуэт становился всё меньше, пока не растворился окончательно. В салоне Наташа дрожала, не в силах унять ни рук, ни дыхания. Пальцы сами тянулись к губам, будто нужно было убедиться, что прикосновения, вкус, его близость – всё это действительно произошло. Когда такси остановилось у её дома, ночь показалась тише, чем когда-либо: ни шагов, ни голосов, только редкие звуки города, которые теперь словно шли издалека.

В квартире было темно. Она закрыла за собой дверь, прислонилась к ней спиной и долго стояла так, ловя воздух, пытаясь совладать с бешеным биением сердца. В тот момент она ясно почувствовала: что-то изменилось окончательно.

В зеркале на неё смотрело другое лицо – светящееся изнутри, будто только что родившееся.

Переодевшись в ночную рубашку, Наташа легла в постель. Простыни были холодными, но память о его руках, о его тепле не отпускала. Она закрыла глаза и поняла: мир перевернулся за одну ночь. И впервые мысль о том, что всё уже никогда не будет прежним, не напугала её – наоборот, согрела.

Глава 8

Когда Наташа проснулась, город за окном уже жил своей тревожной жизнью. По бульвару грохотали трамваи, во дворе перекликались птицы, будто спорили о чём-то неотложном. Но внутри её груди было тихо. Не пусто – скорее неподвижно, как в центре шторма. Она лежала под одеялом, не шевелясь, глядя в потолок, будто на нём могли появиться ответы. Всё тело ныло – не от усталости, а от какой-то странной мягкости, словно невесомость проникла в кости и кожу. Поцелуй ещё жил на губах, его дыхание – на её ключице. Прошлая ночь была не сном. Такси, его руки на её талии, его поцелуи— всё это осталось, впиталось в неё, не отпуская.

Она повернула голову к окну, щурясь от мутного света. Небо висело низко, серое, тяжёлое, как перед дождём. Поздневесенний день тянул за собой неопределённость. Наташа повернулась на бок, подогнула пальцы под подбородок и попыталась дышать ровно. Напрасно – мысли не умолкали.

Я влюблена, – подумала вдруг она. И сердце дрогнуло. Это случилось.

Утро прошло в золотом оцепенении, как будто воздух в квартире стал густым и вязким. Она двигалась медленно, словно боялась потревожить это хрупкое равновесие. Долго стояла под душем, осторожно расчёсывала волосы, надела белое хлопковое платье – простое, но делавшее её мягкой и чистой, почти прозрачной. Заварила чай, нацарапала что-то рассеянное в альбоме, попыталась читать. Каждый звук заставлял её вздрагивать: лай собак внизу, резкий гудок машины, миска Тишки, упавшая на плитку. Всё могло оказаться звонком, но звонка не было.

К полудню она снова взяла книгу, делала вид, что читает, но глаза скользили по строчкам, в то время как мысли упрямо возвращались к его рукам, к тому, как он сказал её имя у двери, как убрал прядь волос с её лица, когда помогал сесть в такси. «Позвони, когда доедешь», – сказал он. Наташа звонила, но он не ответил, и она ставила сообщение, глупое, тихое: «Привет. Я дома». И тишина.

К пяти вечера она распахнула окна. Ветер нёс в комнату густой запах пыльцы, смешанный с гарью машин. Во дворе звучали голоса: радио, смех, девочки с прыгалками. Город двигался дальше, без неё.

Ужин так и не приготовила, выпила чай и съела йогурт. Позвонила Оксане – та не ответила.

Когда в комнату медленно прокрался вечерний свет, стало невыносимо грустно и одиноко. К десяти она всё ещё была в том же платье, так и не решившись выйти из дома. Тени в углах вытянулись, сделались длинными, тонкими, словно наблюдали. Телефон продолжал молчать.

«Наверное, он просто занят», – пыталась она себя убедить. «Или что-то случилось». Но глубже, почти шёпотом, звучал другой голос, колючий и злой: «А может, это уже конец». Мысль была внезапной, как удар, и сердце откликнулось тяжёлой, каменной болью.

Она подошла к зеркалу в прихожей: в отражении была та же девушка, что и вчера – только изменившаяся, настороженная, неуверенная. Тишина вокруг уже не напоминала обещание или романтику. Она обернулась неподвижностью и пустотой, которая заполняла пространство до краёв.

Понедельник прошёл – и Пол так и не позвонил.

Во вторник Наташа вернулась в институт. Писала что-то в тетрадь, сама не зная что, кивала в ответ на слова, которых не слышала, – речь преподавателя расплывалась по листу, не оставляя следа. На ногах были те же туфли, что и в ту ночь: казалось, в их подошвах остались шаги, и теперь они шептали о случившемся вместо неё. Дома она долго стояла у окна, глядя, как люди проходят мимо и растворяются в сумерках, будто их никогда и не было. Внизу мальчик упрямо бил мяч об кирпичную стену – каждый удар отзывался гулом, словно он пытался пробить не камень, а само время, заставить его треснуть и посыпаться крошками.

В среду небо опустилось низко, налилось жёлтым, тревожным светом. Дождь пронёсся острым, стремительным лезвием и исчез, оставив после себя душную, вязкую тишину. Наташа шла по Тверской без всякой цели, пока шаги сами не вернули её во двор. Она опустилась на скамейку, долго смотрела на пятнистую траву под ногами. Соседка поливала петунии, не удостоив её даже взглядом. Дома её встретил мигающий красный огонёк автоответчика; сердце дрогнуло, но голос оказался отцовским. Наташа стёрла сообщение, не дослушав до конца. Вечером она снова достала визитку Пола – просто посмотреть, провести пальцем по тиснённым буквам, почувствовать её вес. Мысли шли дальше: поехать в его офис, оставить записку – поступок отчаяния, на который она не решилась. Было слишком много отчаяния в этом желании.

К четвергу тело устало ждать, но разум оставался настороже. Тело смирилось: он, возможно, уже не позвонит. Это молчание – из тех, что никто не объясняет; оно просто глупо висело в воздухе. Мысли снова и снова тянули её туда – в тот вечер, когда всё казалось ясным: его взгляд у бара, тяжесть его ладони на её запястье, поцелуй у дверей ресторана, поездка в такси, его слова: «Позвони, когда доедешь». В тот момент он был настоящий – она видела, чувствовала это. Но люди умеют вспыхнуть чувством и так же легко его забыть. Умеют отступить, изменить решение. А порой, может быть, и вовсе ничего не чувствуют – лишь делают вид.

В ту ночь сон не приходил, и лишь под утро, когда она только начала засыпать, ее душа будто вырвалось наружу, поднялось, оставив тело лежать тяжёлым и неподвижным на кровати. Она будто выскользнула из собственной кожи и воспарила – легко, бесшумно. Мир сменился: перед ней раскрылась каменная лестница, широкая, древняя, изъеденная дождями и временем. Ночь держала её в холодных объятиях, воздух был острым, пахнул мокрым камнем, сыростью и чем-то чужим, нездешним. Каждая ступень лестницы светилась крошечным огоньком: чайные свечи дрожали, мерцали, словно едва уловимое дыхание невидимых существ. У самого подножия стоял мужчина. Его лицо прятала тьма, оставляя лишь силуэт: неподвижный, руки в карманах, голова чуть склонена, словно он прислушивался. Незнакомый ей, но при этом необъяснимо близкий – словно её память знала его, хотя сознание молчало. Он начал подниматься, медленно, размеренно, будто время принадлежало только ему. Наташа смотрела на лестницу, на дрожащие язычки пламени, и чувствовала, как в груди разрастается боль – не страх, а тоскующая радость узнавания без воспоминаний, вопрос без слов, ответ без языка.

Она моргнула и снова оказалась у себя дома – комната, потолок, подушка влажная от слёз. Наташа повернулась на бок, поджала колени и наконец провалилась в сон – глубокий, настоящий.

Глава 9

Впятницу днём Наташа встретилась с Оксаной в кафе у Чистых прудов. День стоял липкий, тяжёлый, город будто сам задыхался от жары. В полупустом зале висел туман из сигаретного дыма и крепкого кофе. Они начали с пустяков: учёба, новый парень Кати, планы на выходные. Оксана закурила, откинулась на спинку стула и то и дело бросала взгляд в окно, словно ждала каких-то более интересных новостей. Наташа мешала ложечкой кофе до бесконечности – звон фарфора был слабее, чем её собственные мысли.

– Ты сегодня странная, – сказала Оксана, щурясь. – Будто не спала.

– Я уже несколько дней не сплю, – ответила Наташа после паузы.

– Дай угадаю… Это из-за того американца из «Старлайта»?

Наташа медленно кивнула.

– Его зовут Пол.

Оксана подняла брови и выпустила тонкую струйку дыма.

– Так, рассказывай подробно.

– Мы встретились на прошлых выходных.

– Ого. Хочу детали…

Наташа опустила глаза в чашку.

– Ходили в ресторан, потом в баре сидели, потом целовались на улице… и поехали к нему домой.

– Тааак… Ты с ним…?

– Нет, – резко сказала Наташа. – Я остановила его, сказала, что не готова.

Оксана замолчала.

– И че он?

– Понял. Не настаивал. Был… мягкий, даже нежный. Посадил меня в такси, сказал: «Позвони, когда доедешь».

– А ты?

– Позвонила. Он не ответил. Я оставила сообщение, как дура. С тех пор – тишина.

Между ними повисло молчание. Оксана затушила сигарету и положила ладонь на её руку.

– Вот же ж мудак. Странный тип.

Наташа едва заметно кивнула.

– Я не понимаю, – прошептала она. – Всё было так… по-настоящему. Его взгляд, его поцелуи.

Оксана не стала подбирать пустых утешений вроде «подожди» или «он занят». Она сказала тихо:

– Знаешь, малютка, некоторые мужчины влюбляются не в женщину, а в картинку, которую сами себе придумали.

Наташа резко моргнула.

– Но я ведь была собой.

– Я верю, – сказала Оксана.

Они ещё долго сидели молча. Кофе остыл. Облака за окнами разошлись, и на тротуар пролился бледный свет. На прощание они обнялись, и Наташа пошла домой пешком: вниз по Мясницкой, мимо Лубянки, мимо книжного, где когда-то покупала с мамой альбомы для рисования, мимо фабрики сладостей, от которой воздух всегда был приторным. Город жил своей жизнью: гудки, быстрые шаги, детский плач вдалеке. Всё это проходило мимо неё, как шум за стеклом.

Слова Оксаны не отпускали: некоторые мужчины влюбляются не в женщину, а в картинку, которую сами себе придумали. Оксана сказала это спокойно, без злости. Наташа повторяла эту фразу снова и снова. Но ведь это не могло быть просто картинкой. Его поведение в тот вечер говорило о большем… Или нет? Может, ему понравилась девочка в голубом платье, с румянцем и тайной. А не та, что остановила его. Может, она была красивой лишь до тех пор, пока оставалась удобной. Эта мысль ударила ее внезапно, сердце сжалось и стало больно дышать. Улица впереди растянулась пустотой.

Возле дома Наташа остановилась под кустом сирени. Лепестки сыпались редкими хлопьями, ложились на плечи, на волосы – как мягкий пепел. Она прислонилась к холодной кирпичной стене и закрыла глаза. Слёз не было, но внутри лежал тяжёлый груз – непонимание, от которого невозможно было избавиться.

Вечером она уже не ждала звонка. Босая, стоя на холодном кухонном полу, она ела солёные огурцы прямо из банки. Квартира медленно заполнялась тенями, над крышами розовел туман. И вдруг зазвонил телефон – резко, неожиданно. Она застыла, потом подняла трубку.

– Алло?

– Наташа.

Дыхание перехватило. Голос был низкий, чуть хриплый – тот самый.

– Это Пол.

Она молчала.

– Прости, – сказал он. – Нужно было раньше позвонить.

– …

– Я был завален работой. Хотел позвонить, только не знал…

– Не знал что?

– Не знал, захочешь ли ты меня услышать.

Воздух в кухне изменился.

– Я ждала, – сказала она.

– Знаю… прости.

Она села, вцепившись в край стола.

– Я всё время думал о тебе, – продолжил он.

Глаза защипало. Она отвернулась к окну: серый двор, тусклый металл перил, густеющий сумрак.

– Ты что-то задел во мне… – начала она и осеклась.

– Ты тоже, – тихо ответил он.

Повисла тишина, но уже другая – наполненная. Потом он прокашлялся, сменил тон:

– Слушай, завтра у моих друзей вечеринка на даче, полчаса от города. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

– Вечеринка? Но я там наверное никого там не знаю.

– Меня знаешь.

Она колебалась.

– Если не понравится – уедем, – добавил он.

– Ок. Ты заедешь за мной?

– Конечно. В одиннадцать.

– Хорошо.

– Хорошо, – повторил он, почти облегчённо. – Увидимся завтра.

Он повесил трубку. Наташа сидела с телефоном в руках, слушая пустые гудки.

Позже она позвонила Оксане. В квартире было темно, мама спала.

– Малютка? – голос был сонный. – Ты в порядке?

– Да. Просто… нужно поговорить.

– Ну? Объявился?

– Позвонил, пригласил завтра на дачу друзей.

– О-о, классика… Лес, водка, и бежать тебе будет уже некуда.

– Ну хватит, это не так.

– Это всегда так.

Наташа улыбнулась, сидя на полу, обняв колени.

– Я не знаю, что это.

– Ты ему нужна, – мягко сказала Оксана. – Но это ещё не значит, что он знает, что с тобой делать.

– Я дура?

– Нет. Просто влюбляешься в сложного мужчину.

– Уже влюбилась.

Оксана вздохнула.

– Тогда езжай. Отдохни, потуси, только не ожидай от него ничего.

– Почему?

– Так будет легче потом.

Они попрощались. Наташа ещё долго сидела на кухонном полу, слушая ночной город: далёкие голоса, лай собак, звяканье железа. Одиночество было острым, но не горьким – скорее обнажённым. Она думала о его голосе, о его смехе. И не знала, что ждёт её завтра.

Глава 10

Наташа проснулась рано. Сквозь занавески в комнату уже просачивался мягкий, ленивый свет. Из окна тянуло сиренью; воздух был тёплым – тем самым, окончательным, когда уже ясно: город вступил в лето. Короткие рукава, пыль, голоса детей во дворе ещё до полудня. Она пролежала несколько минут на спине, чувствуя, как сердце бьётся слишком быстро. Мысль была одна, но целая – сегодня она увидит Пола. От этого кружилась голова, и вместе с тем становилось спокойнее. Она встала, распахнула окно шире. В комнату ворвался утренний ветер – горячий асфальт, запах улицы, чей-то завтрак с соседнего балкона. Наташа заварила кофе, села на край дивана и долго смотрела на чашку, будто в ней могла появиться подсказка – что надеть. Время было без пяти восемь. До его приезда оставалось три часа – слишком мало и невыносимо долго одновременно. Она приняла душ и открыла шкаф, вещи выглядели чужими: слишком строгие, слишком нарядные, слишком вызывающие. Наташа вытащила десяток вариантов, перебрала – и в конце концов выбрала простое и своё: мягкие светлые джинсы свободного кроя, белую футболку James Perse, чёрный кашемировый кардиган оверсайз и кеды. Из косметики – только тушь, немного румян и лёгкий бальзам для губ.

К половине одиннадцатого она уже мерила шагами комнату. Не хотелось выглядеть слишком готовой. Но всё внутри её выдавало.

Без двух минут одиннадцать загудел домофон.

– Алло?

– Я внизу.

– Выхожу.

Она схватила сумку и ключи, сбежала по лестнице, перепрыгнув последние ступеньки, как в детстве. Солнце стояло высоко, отражалось в капотах машин и стёклах балконов. У тротуара ждала его машина – тёмная, безупречно чистая. Сам он был в джинсах и рубашке. Днём его волосы казались мягче, лицо – спокойнее. Он выпрямился и улыбнулся негромко, почти осторожно.

Они поцеловались – коротко, без слов, и город сразу остался где-то за стеклом. В салоне пахло кожей, кедром, его одеколоном. Нервы у Наташи были на пределе, но лицо оставалось ровным.