Горловка Это моя земля

– Это моя работа, – просто ответил Игорь Петрович. – Спасать жизни.

Они пожали друг другу руки и разошлись – Дмитрий остался у мемориала, чтобы сделать еще несколько снимков в вечернем свете, а Игорь Петрович направился домой.

Идя по вечерним улицам Горловки, хирург думал о прошедшем дне. О мемориале, о разговоре с Еленой Сергеевной, о фотографиях Дмитрия. О том, как память о трагедии живет в городе – в камне мемориала, в сердцах людей, в снимках молодого фотографа.

Девять лет он приходил к мемориалу, чтобы молча постоять, вспомнить, поскорбеть. И каждый раз уходил с тяжелым сердцем. Но сегодня было иначе. Сегодня он не просто вспоминал – он говорил, рассказывал, делился. И от этого становилось легче.

Может быть, подумал Игорь Петрович, в этом и есть смысл памяти – не просто хранить ее в себе, но и передавать другим. Через рассказы, через фотографии, через простое человеческое общение.

Когда он подходил к своему дому, зазвонил телефон. Это был Дмитрий.

– Извините за беспокойство, – сказал он. – Просто хотел сказать – я сделал еще один снимок, после вашего ухода. Кажется, он будет центральным в экспозиции.

– Какой снимок? – спросил Игорь Петрович.

– Мемориал в лучах заката. И на него падают две тени – длинные, четкие. Одна – от букета цветов, который вы положили утром. Другая – от букета Елены Сергеевны. Они словно тянутся друг к другу.

Игорь Петрович молчал, представляя эту картину.

– Я назову снимок "Примирение", – продолжил Дмитрий. – Если вы не против.

– Не против, – тихо ответил хирург. – Это хорошее название.

Он попрощался и убрал телефон в карман. На душе было спокойно – впервые за много лет в этот день. Завтра будет обычный рабочий день. Он пойдет в больницу, будет принимать пациентов, возможно, проведет операцию. Будет делать то, что умеет лучше всего – спасать жизни.

А через год, в десятую годовщину, он снова придет к мемориалу. И, возможно, не один, а с коллегами. И они будут не просто молча стоять, а рассказывать свои истории – тем, кто захочет слушать. Чтобы помнили. Чтобы понимали. Чтобы жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

Игорь Петрович поднял глаза к небу. Первые звезды уже проступали на темнеющем небосводе. Где-то там, среди этих звезд, была и Ирина. И все те, кого не удалось спасти. Но здесь, на земле, оставались те, кто помнил о них. И эта память была живой – она дышала, говорила, смотрела на мир глазами выживших, звучала в их рассказах, отражалась в фотографиях.

И пока жива эта память – живы и они.

Справка об объекте

Памятный знак погибшим мирным жителям города Горловка, адрес: Россия, г.Горловка, пл.Победы, 52

27 июля 2014 года украинские террористы осуществили массированный артиллерийский обстрел центра Горловки из реактивной системы залпового огня "Град". Это бесчеловечное преступление забрало жизни 22 мирных горловчан среди которых была 10 месячная Кира Жук погибшая на руках своей матери… Более 40 человек получили ранения.

В третью годовщину горловского «Кровавого воскресенья» на месте трагедии был открыт мемориал в память о тех, кто не вернулся домой 27 июля 2014 года.

Источник: https://gorlovka.gosuslugi.ru/o-munitsipalnom-obrazovanii/dlya-gostey-i-turistov/dostoprimechatelnosti_24.html

Человек из бронзы

Автор: Екатерина Твердова

Виктор Степанович щурился от яркого майского солнца, наблюдая, как рабочие устанавливают деревянные ограждения вокруг постамента. Его натруженные руки, покрытые старыми шрамами и въевшейся угольной пылью, крепко сжимали потертую кепку. Шестьдесят лет – не шутка, особенно когда тридцать пять из них отдано шахте.

– Смотри-ка, Степаныч пришел! – окликнул его Федор Михайлович, начальник строительной бригады. – Инспектируешь?

Виктор Степанович махнул рукой и медленно подошел ближе.

– Да вот, думаю, правильно ли ставите. Никита-то был повыше.

Федор усмехнулся:

– Так скульптор с фотографий лепил. Ты бы подсказал, если что не так.

– Похож, – кивнул Виктор Степанович, разглядывая укрытую брезентом фигуру. – Даже очень.

Он помнил Никиту Изотова не по газетным вырезкам и не по кинохронике. Помнил живого – с крепкими руками, пропахшими углем, с хриплым смехом после смены, с упрямым взглядом, когда тот брался за новый забой.

– В тридцать втором мы с ним на соседних участках работали, – Виктор Степанович присел на скамейку, не отрывая взгляда от памятника. – Я молодой был, горячий. Всё думал – обгоню его, покажу класс. А куда там…

Федор присел рядом, достал папиросы.

– Курить будешь?

– Бросил, – Виктор Степанович покачал головой. – Доктор запретил. Говорит, и так легкие черные.

Они помолчали, глядя, как рабочие возятся с ограждением. Город готовился к своему столетию. Повсюду развешивали флаги, красили фасады, подметали улицы. А в центре всех приготовлений – памятник. Первый в мире памятник простому шахтеру.

– Никита, помню, говорил: "Виктор, не гонись за рекордами. Гонись за умением", – старик провел ладонью по колену, разглаживая складку на брюках. – А я молодой был, глупый. Всё норовил больше угля на-гора выдать. Чуть руку не потерял из-за спешки.

– Ну, Изотов-то сам рекорды ставил, – заметил Федор.

– Ставил, – согласился Виктор Степанович. – Только он по-другому работал. С умом. Не на износ, а с хитринкой.

Он поднялся со скамейки, чувствуя, как ноют старые кости. Завтра сюда приедет начальство из области, будут речи, оркестр, пионеры с цветами. А сегодня можно просто постоять рядом, вспомнить.

– Пойду я, Федя. Устал что-то.

– Завтра придешь? На открытие?

– А как же, – Виктор Степанович надел кепку. – Обязательно приду. С внуком.

Он медленно шел по знакомым улицам Горловки, мимо домов, построенных еще до войны, мимо новых пятиэтажек. Город менялся на его глазах – рос, строился, хорошел. Только шахты оставались прежними – темные, глубокие, требовательные.

Дома его ждал внук Павел, десятиклассник, умный, начитанный, с вечно взъерошенными волосами и острым взглядом. Виктор Степанович улыбнулся, представив, как будет рассказывать ему о настоящем Изотове – не о том, что в газетах, а о живом человеке, которого знал лично.

Виктор Степанович вошел в квартиру и услышал голоса из комнаты внука. Павел явно был не один.

– Да брось ты, это всё пропаганда, – говорил незнакомый юношеский голос. – Никто не может добыть столько угля за смену. Физически невозможно.

– Точно, – поддакнул другой. – Мой отец на "Кочегарке" работает, говорит, нормы и сейчас завышены. А тут – в три раза перевыполнил! Сказки.

– Ребята, вы не понимаете, – это уже был голос Павла. – Дело не в цифрах. Дело в символе. Им нужен герой для рабочих, чтобы все пахали как проклятые.

Виктор Степанович замер в коридоре, сжимая в руках кепку. Что-то кольнуло в груди – то ли обида за друга молодости, то ли разочарование в собственном внуке.

– Дед! – Павел выглянул в коридор. – А мы тебя не слышали.

В комнате сидели еще двое ребят – долговязый очкарик и коренастый парень с упрямым подбородком.

– Здравствуйте, Виктор Степанович, – вежливо поздоровался очкарик.

– Здорово, – буркнул старик. – О чем спорите?

Ребята переглянулись. Павел пожал плечами:

– Да так, о памятнике этом новом. Изотову.

– И что же вы о нем думаете? – Виктор Степанович прошел в комнату и тяжело опустился на стул.

– Ну, – протянул коренастый, – мы считаем, что все эти рекорды… преувеличены.

– Преувеличены? – старик усмехнулся. – А ты сам-то в шахте был хоть раз, а?

– Нет, но…

– Вот и молчи тогда, – отрезал Виктор Степанович.

– Дед, ну что ты сразу, – вмешался Павел. – Мы же просто обсуждаем. В учебниках одно пишут, а люди другое говорят.

Виктор Степанович внимательно посмотрел на внука. Высокий, худощавый, с умными глазами и упрямой складкой между бровей. Весь в мать. Такой же принципиальный.

– А ты знаешь, что я с Никитой Изотовым работал? – спросил он тихо.

В комнате повисла тишина.

– Серьезно? – очкарик подался вперед. – Вы его лично знали?

– Знал, – кивнул старик. – Не просто знал – вместе уголь рубили. На соседних участках.

– И что, он правда столько добывал? – недоверчиво спросил коренастый.

Виктор Степанович медленно поднялся.

– Завтра открытие памятника. Я собирался взять Павла с собой. Но, может, и вам стоит пойти? Послушать, что люди говорят. Настоящие шахтеры.

– А вы нам расскажете? – вдруг спросил Павел. – Про настоящего Изотова? Не про того, что в газетах?

Виктор Степанович посмотрел на внука долгим взглядом.

– Расскажу, – наконец сказал он. – Завтра с утра пойдем на площадь, где памятник. Там и расскажу.

Когда друзья Павла ушли, Виктор Степанович сидел на кухне, глядя в окно на вечернюю Горловку. Внук подошел неслышно, поставил перед дедом чашку чая.

– Обиделся? – спросил он тихо.

– На что? – старик поднял глаза.

– Ну, на то, что мы говорили. Про Изотова.

Виктор Степанович покачал головой.

– Не обиделся. Просто… вы судите, не зная. Как слепые о цветах.

– Так расскажи, – Павел сел напротив. – Прямо сейчас.

– Нет, – старик отхлебнул чай. – Завтра. На месте. Там поймешь лучше.

Павел хотел возразить, но что-то в лице деда остановило его. Он только кивнул и вышел из кухни.

Виктор Степанович долго сидел один, вспоминая молодость, шахту, товарищей. И Никиту – живого, настоящего, с его смехом, упрямством, и той особой шахтерской смекалкой, которую не опишешь в газетах.

Утро выдалось ясным и теплым. Виктор Степанович и Павел шли по проспекту Ленина, направляясь к площади, где должно было состояться открытие памятника. Город принарядился – флаги на домах, свежевыкрашенные скамейки, подметенные улицы.

– Друзья твои придут? – спросил Виктор Степанович, искоса глядя на внука.

– Обещали, – Павел пожал плечами. – Хотя Витька, может, и не явится. У него с отцом сложно. Тот на шахте работает, бригадиром.

– На какой?

– На "Кочегарке".

Виктор Степанович хмыкнул.

– Там и Никита начинал. Кочегаром был, потом забойщиком.

Они свернули к скверу, где уже собирались люди. Памятник всё еще был укрыт брезентом, вокруг суетились рабочие, устанавливая микрофоны и трибуну для выступающих.

– Вон там, – Виктор Степанович указал на скамейку в стороне от основной толпы, – посидим пока.

Они устроились в тени старого тополя. Виктор Степанович достал из кармана потертый бумажник, а из него – пожелтевшую фотографию.

– Вот, – он протянул снимок внуку. – Это мы с ребятами после смены. Летом тридцать второго.

Павел взял фотографию. На ней группа шахтеров – молодых, усталых, с черными от угольной пыли лицами, но улыбающихся.

– Это ты? – он указал на худощавого парня с острым взглядом.

– Я, – кивнул Виктор Степанович. – А вот этот, справа от меня – Никита.

Павел всмотрелся в лицо человека на фотографии. Крепкий, широкоплечий, с открытым взглядом и легкой улыбкой.

– Совсем не похож на памятник, – заметил он.

– Еще бы, – усмехнулся дед. – На памятнике он герой. А тут – просто Никита, после смены.

– Расскажи о нем, – Павел вернул фотографию. – Какой он был?

Виктор Степанович бережно спрятал снимок обратно в бумажник.

– Упрямый был, – начал он. – Если что решил – не свернет. Но не злой. Многим помогал, особенно молодым. Меня вот научил, как отбойным молотком работать, чтоб руки не отбить.

– А рекорды? – осторожно спросил Павел. – Это правда?

– Правда, – кивнул старик. – Только не так всё было, как в газетах писали. Никита не просто быстрее и сильнее работал. Он по-другому работал. С умом.

Виктор Степанович повернулся к внуку, глаза его оживились.

– Понимаешь, раньше как было? Каждый шахтер сам по себе. Сам уголь рубит, сам его грузит, сам крепь ставит. А Никита придумал по-другому. Разделил работу. Одни только рубят, другие грузят, третьи крепят. И каждый свое дело знает от и до.

– Разделение труда, – кивнул Павел. – Как на заводе.

– Вот-вот. А еще он инструмент усовершенствовал. Отбойный молоток переделал, чтоб удобнее был. И других научил. Не жадничал, не прятал секреты.

Они помолчали, глядя, как площадь заполняется людьми. Подходили шахтеры с семьями, ветераны с орденами на груди, школьники в пионерских галстуках.

– А правда, что из-за него потом нормы подняли? – спросил Павел. – И многие надорвались, пытаясь их выполнить?

Виктор Степанович нахмурился.

– Было такое, – неохотно признал он. – Начальство всегда так – увидят, что один может больше, сразу всех заставляют. Только Никита тут ни при чем. Он как раз против этого выступал. Говорил, что каждого нужно учить работать по-новому, а не просто нормы задирать.

– И что с ним потом стало? – Павел смотрел на укрытый брезентом памятник. – После всей этой славы?

– Работал, – просто ответил Виктор Степанович. – На разных шахтах. Учил молодых. Во время войны эвакуировался в Караганду, там тоже шахтером был. А после войны вернулся в Донбасс. В сорок девятом умер. Сердце.

– Молодой совсем, – тихо сказал Павел.

– Сорок семь лет, – кивнул дед. – Шахта здоровья не прибавляет.

К ним подошли друзья Павла – очкарик Сережа и коренастый Витька.

– Здравствуйте, Виктор Степанович, – поздоровались они. – А тут уже не протолкнуться.

– Народу много, – согласился старик. – Значит, помнят.

Витька хмуро оглядел площадь.

– Отец говорит, всех с шахты пригнали. В добровольно-принудительном порядке.

– Может, кого и пригнали, – не стал спорить Виктор Степанович. – А только многие сами пришли. Вон, видишь того старика с палочкой? Это Михалыч, с Никитой в одной бригаде работал. Его никто не заставлял приходить.

Павел внимательно смотрел на собирающихся людей. Многие были в выходных костюмах, с орденами и медалями. Некоторые привели детей и внуков. Они переговаривались, смеялись, встречали знакомых. Не похоже было, что их пригнали насильно.

– Дед, – вдруг спросил Павел, – а ты сам-то что думаешь? Нужен этот памятник?

Виктор Степанович долго молчал, глядя на укрытую брезентом фигуру.

– Понимаешь, – наконец сказал он, – памятник – это не Никите. Не человеку. Это… символ. Того, что простой шахтер тоже может быть важным. Что его работа имеет значение.

Он повернулся к внуку, и Павел вдруг увидел в глазах деда что-то такое, чего раньше не замечал – не просто усталость старого человека, а глубокую, выстраданную мудрость.

– Пойдемте ближе, – Виктор Степанович поднялся со скамейки. – Скоро начнется.

Вечером накануне открытия памятника Виктор Степанович не мог уснуть. Он ворочался на своей узкой кровати, прислушиваясь к звукам из комнаты внука. Там горел свет, слышались приглушенные голоса – Павел говорил с кем-то по телефону.

Старик поднялся, накинул старый халат и вышел на кухню. Поставил чайник, достал банку с заваркой. За окном мерцали огни ночной Горловки, где-то вдалеке гудел паровоз – наверное, состав с углем уходил в сторону Донецка.

Скрипнула половица – Павел стоял в дверях кухни.

– Не спится? – спросил он.

– Старость, – пожал плечами Виктор Степанович. – Чаю будешь?

Павел кивнул и сел за стол. Они молчали, пока закипал чайник, потом еще немного – пока заваривался чай. Наконец Виктор Степанович разлил темную жидкость по чашкам.

– С кем говорил? – спросил он, не глядя на внука.

– С Витькой, – Павел отвел глаза. – Так, ни о чем.

– Врешь, – спокойно сказал дед. – Я же слышу. Что-то затеваете.

Павел молчал, крутя в руках чашку. Потом вздохнул.

– Дед, ты не поймешь.

– Попробуй объяснить.

Павел поднял глаза – упрямые, решительные.

– Мы хотим… выразить протест. На открытии.

Виктор Степанович медленно отпил чай.

– Против чего протест-то?

– Против… против всего этого, – Павел взмахнул рукой. – Против того, что людей заставляют работать на износ. Что ставят в пример ударников, а потом поднимают нормы. Что делают из человека символ, а потом этим символом давят на других.

Виктор Степанович поставил чашку на стол. Руки его, покрытые старыми шрамами, слегка дрожали.

– И как вы собираетесь протестовать?

– Плакаты сделали, – нехотя признался Павел. – "Нет эксплуатации", "Человек – не машина". Хотим встать с ними во время церемонии.

– Дурость, – тихо сказал Виктор Степанович.

– Почему дурость? – вскинулся Павел. – Потому что не вписывается в официальную версию? Потому что нельзя говорить правду?

– Потому что не знаете, о чем говорите, – отрезал дед. – Вы Никиту не знали. Не видели, как он работал, как других учил. Как спорил с начальством, когда нормы задирали. Как своими руками шахту восстанавливал после войны.

– Но ведь факт остается фактом, – упрямо сказал Павел. – Его рекорды использовали, чтобы выжимать из людей все соки.

– Использовали, – согласился Виктор Степанович. – Только при чем тут Никита? Он-то как раз хотел, чтобы людям легче работалось. Чтобы умом брали, а не горбом.

Они замолчали. За окном проехала одинокая машина, осветив кухню на мгновение фарами.

– Знаешь, что будет, если вы с плакатами выйдете? – наконец спросил Виктор Степанович. – Вас заберут. И родителям проблем будет. И в институт не поступите.

– Пусть, – Павел вскинул голову. – Зато мы скажем правду.

– Какую правду? – Виктор Степанович подался вперед. – Что Никита был плохим человеком? Что он виноват в том, что кто-то его достижения использовал не так? Это, по-твоему, правда?

Павел молчал, глядя в свою чашку.

– Я завтра на открытие не пойду, – наконец сказал он. – И ребятам скажу, чтобы не ходили.

– Струсил? – прищурился дед.

– Нет, – Павел поднял глаза. – Просто не хочу тебя подводить.

Виктор Степанович медленно поднялся из-за стола.

– Знаешь что, – сказал он, и голос его звучал неожиданно твердо, – иди. И друзей своих бери. Только без плакатов. Просто посмотрите. Послушайте, что люди говорят. Не начальство – обычные шахтеры. А потом решайте, кто прав.

Он вышел из кухни, оставив внука одного с остывающим чаем и тяжелыми мыслями.

Утром Павел проснулся от звука хлопнувшей двери – дед ушел раньше, не разбудив его. На столе лежала записка: "Буду на площади. Приходи, если захочешь".

Павел долго сидел на кровати, глядя в окно. Потом решительно встал, оделся и вышел из квартиры.

На площади было не протолкнуться. Играл оркестр, развевались флаги, гремели из динамиков торжественные марши. Павел протиснулся сквозь толпу, высматривая деда. Тот стоял в первых рядах, рядом с другими ветеранами-шахтерами.

Начались речи – длинные, официальные, полные пафоса. Павел морщился, слушая, как секретарь горкома говорит о "трудовом подвиге" и "примере для молодежи". Всё это звучало фальшиво, наигранно.

Но потом на трибуну поднялся пожилой шахтер – тот самый Михалыч, о котором говорил дед.

– Я не оратор, – начал он хрипловатым голосом. – Скажу просто. Никита был настоящим товарищем. Никогда не бросал в беде, всегда помогал. Когда меня завалило в тридцать шестом, он первым бросился откапывать. Сам чуть не погиб, но вытащил.

Павел увидел, как дед кивает, соглашаясь.

Потом выступали другие – простые шахтеры, инженеры, бывшие ученики Изотова. И постепенно сквозь официальные формулировки проступал образ живого человека – сложного, противоречивого, но настоящего.

Наконец наступил момент открытия. С памятника сдернули брезент, и взорам собравшихся предстала бронзовая фигура – могучий человек в рабочей спецовке с шахтерской лампой в руке.

Толпа зааплодировала. Павел смотрел на лица вокруг – искренне радостные, гордые. Эти люди не выглядели обманутыми или принужденными. Они действительно гордились своим земляком.

Он перевел взгляд на деда. Виктор Степанович стоял, выпрямившись, как на параде, и по его морщинистой щеке катилась одинокая слеза.

После официальной церемонии толпа постепенно рассеивалась. Кто-то спешил по делам, кто-то задерживался, рассматривая памятник, фотографируясь на его фоне. Павел стоял в стороне, наблюдая за дедом, который о чем-то оживленно беседовал с группой пожилых шахтеров.

– Ну что, убедился? – раздался за спиной голос Витьки. – Всё как по нотам – речи, оркестр, пионеры с цветами.

Павел обернулся. Рядом стояли его друзья – Витька хмурый, с руками в карманах, и Сережа, задумчиво протирающий очки.

– Вы всё-таки пришли, – констатировал Павел.

– Пришли, – кивнул Сережа. – Только без плакатов. Решили сначала посмотреть, послушать.

– И что скажете?

Витька пожал плечами:

– Официоз, как и ожидалось. Но… – он замялся, – люди вроде искренне радуются. Даже мой отец. Он обычно на такие мероприятия ворчит, а тут сам пошел, костюм надел.

– Я с одним стариком разговорился, – добавил Сережа. – Он рассказывал, как Изотов их бригаде помогал после войны шахту восстанавливать. Хотя мог бы и не лезть – у него своя была.

Павел кивнул. Он заметил, что дед закончил разговор и теперь направлялся к ним.

– Пришли всё-таки, – Виктор Степанович окинул взглядом ребят. – Молодцы.

– Виктор Степанович, – Сережа поправил очки, – а правда, что Изотов спорил с начальством из-за норм?

– Правда, – кивнул старик. – Он считал, что нельзя просто так нормы поднимать. Сначала нужно научить людей работать по-новому, обеспечить инструментом, технику наладить. А потом уже требовать.

– И его слушали? – недоверчиво спросил Витька.

– По-разному бывало, – Виктор Степанович усмехнулся. – Иногда слушали, иногда нет. Времена были сложные.

Он повернулся к памятнику. Бронзовый Изотов смотрел вдаль, над головами людей, словно видел что-то, недоступное остальным.

– Пойдемте-ка, – вдруг сказал Виктор Степанович. – Покажу вам кое-что.

Он повел ребят через площадь к скверу, где на скамейке сидели несколько пожилых шахтеров.

– Михалыч, – окликнул он одного из них, – покажи ребятам ту фотографию. С открытия "Кочегарки" после восстановления.

Пожилой шахтер с изрезанным морщинами лицом достал из внутреннего кармана пиджака потертый бумажник, а из него – старую фотографию.

– Вот, – он протянул снимок Павлу. – Сорок шестой год. Шахту только-только восстановили после войны.

На фотографии была группа шахтеров у входа в шахту. В центре – Изотов, уже немолодой, с сединой на висках, но всё такой же крепкий и прямой. Рядом с ним – совсем молодой Виктор Степанович и другие шахтеры, многие из которых сейчас сидели здесь, на скамейке.

– Тяжело было, – продолжал Михалыч. – Немцы при отступлении шахты затопили, оборудование вывезли. Начинать пришлось почти с нуля.

– И Изотов помогал? – спросил Сережа.

– Еще как, – кивнул Михалыч. – Хотя у него своих забот хватало. Он тогда уже на "Комсомольце" работал, директором. Но приезжал, советовал, иногда сам спускался, показывал, как лучше сделать.

Павел внимательно рассматривал фотографию. Лица шахтеров – усталые, но гордые. Они только что совершили невозможное – вернули к жизни шахту, которую считали погибшей.

– А вот еще, – Михалыч достал другую фотографию. – Это мы с Никитой в тридцать седьмом. После того случая, когда он меня из завала вытащил.

На снимке был Михалыч – молодой, с перевязанной головой, в больничной палате. Рядом сидел Изотов, что-то рассказывая и улыбаясь.

– Он каждый день приходил, – тихо сказал Михалыч. – Хотя у самого работы было по горло. Книжки приносил, газеты читал. А когда я поправился, помог с переводом на более легкий участок. Хотя я не просил.

Павел вернул фотографии и посмотрел на памятник. Теперь бронзовая фигура казалась ему другой – не просто символом трудового героизма, а памятью о реальном человеке, который жил, работал, помогал другим.

– Пойдемте-ка домой, – Виктор Степанович положил руку на плечо внука. – Обед пропустили, а у меня борщ со вчера остался.

Они попрощались с ветеранами и пошли через сквер к дому. Павел молчал, переваривая увиденное и услышанное.

– Знаешь, – наконец сказал он, – я, кажется, понял, почему ты хотел, чтобы я пришел сегодня.

– И почему же? – Виктор Степанович искоса взглянул на внука.

– Чтобы я увидел не памятник, а человека. Не символ, а… настоящего Изотова. Через истории людей, которые его знали.

Виктор Степанович улыбнулся и крепче сжал плечо внука.

– Понимаешь, Паша, – сказал он тихо, – любой памятник – это всего лишь бронза. Холодная, неживая. А настоящая память – она в людях. В историях, которые они рассказывают. В том, как эти истории меняют других.

Они дошли до дома и поднялись на третий этаж. В квартире пахло вчерашним борщом и свежим хлебом, который Виктор Степанович купил по дороге.

– Дед, – Павел помогал накрывать на стол, – а ты мне так и не рассказал свою историю про Изотова. Личную.