Илиабар

И тут же из-за плетня загоне послышалось нервное, расслоившееся блеяние – словно два стада кричали в унисон, но чуть вразнобой. Я вскарабкался на шаткую перекладину, чтобы увидеть причину шума. За спиной грязно выругался Иллум.

Картина впилась в память лезвием абсурда. В одном углу загона, под палящим солнцем раннего утра, стояли три козы. Нет, не стояли – они были. Но смотреть на них было мучительно. Глаз цеплялся за очертания – рога, копыта, грубая шерсть, – но стоило попытаться рассмотреть детали, как контуры начинали мерцать, будто сквозь дымку или разогретый воздух над жаровней. Они не двигались, не щипали траву. Просто присутствовали, как выцветшая фреска, наложенная на картину бытия.

В противоположном углу настоящие козы, мясистые и шумные, метались вдоль ограды, отчаянно бодая плетень, пытаясь отдалиться от этих теней. Иллум, выходя из загона, сердито отряхивал полу. Я невольно проследил за его взглядом – и понял, что он смотрит сквозь неподвижную троицу, словно их нет. И тогда я заметил главное: несмотря на солнце, отбрасывающее четкие, черные тени от каждой травинки и от самого писца, под тремя призрачными козами земля оставалась плоской и ярко освещенной. Даже солнечный свет их не видел. Как дыру в полотне мира, затянутую полупрозрачной пленкой.

Работа склада, пол которого был уставлен мешками зерна, продолжалась и представляла собой, казалось бы, вполне обыденное зрелище, похожее на зарисовку из жизни городского рынка. После Обсидиановой комнаты, где таблички шептались как старые друзья, Зал Учета оглушал тишиной, несмотря на деловитый гул человеческой речи. Воздух словно густая медная пыль оседал на языке. Вдоль стен вытянутого помещения было расставлено несколько дюжин столов, за которыми сосредоточенно работали младшие жрецы.

– В архив, – сказала жрица неподвижно стоявшему у стены Безликому. Голова, похожая на расплавленный кусок воска, неспешно повернулась в ее сторону. Следом алебастровые руки плавным движением обхватили стопку табличек.

– Иди с ним, – теперь жрица обратилась ко мне. – После архива проследи, чтобы мешки оказались на складе.

– Мы все сделаем, Служительница Ликов.

– Не сомневаюсь. Идите, – сказано кратко, но таким голосом, что я почувствовал себя прилипшей к ее руке чернильной пиявкой.

Внутри что-то сжалось от очередной словесной пощечины. Так было всякий раз, когда я осмеливался заговорить с младшим чиновником.

Чем дальше я отходил от стола хранительницы склада, тем меньше ощущались давление в висках и тошнотворный привкус лжи. Дышать стало легче, мысли перестали путаться. «Интересно, – думал я, – почему так происходит?»

Безликий, очевидно, знал, что делать, и без надзора с моей стороны. В Зале Учета, где фиксировались прибытие и выдача зерна, было лишь две двери. Одна служила входом, вторая непосредственно вела на складскую пристройку. Та представляла собой длинный спиралевидный коридор без окон, подсвеченный тусклым светом висевших под потолком ламп. Коридор вился внутри приземистой, но широкой кирпичной башни, служившей пристройкой к Залу Учета. Хотя, без сомнения, правильнее было сказать, что Зал Учета служил пристройкой к складской башне.

Я присмотрелся к своему сопровождающему внимательнее.

По прошествии полугода Безликие воспринимались так же, как и все остальные жители храма – покорными непоколебимыми статуями. В начале своей жизни в Кандазаре я притворялся, что их не существует, потому что они напоминали мне об отце и его непостижимом для моего детского разума поступке. Тем не менее, прислужники представляли собой такую же неотъемлемую часть храмовой жизни, как всеслышащие стены, беззаветное служение на благо Илиабара и бездумное предательство.

Босые ступни безвольного спутника бесшумно скользили по плитам. Громче был только ветер, гулявший в башенных коридорах. Темно-бирюзовое полотнище, обернутое вокруг торса и перекинутое через плечо, стягивалось на шее. Оттуда же оно поднималось вверх, туго облегая голову наподобие капюшона и открывая лишь мертвенную серость его… лица. Взгляд мой резко обратился к разглядыванию каменных плит при виде этой насмешки над замыслом богов. Нет, никогда к такому не привыкнуть.

На предпоследнем, шестом ярусе ноги почти перестали меня держать. Безмятежная поступь прислужника оставалась неизменной, несмотря на ощутимый вес обсидиана, который он нес в руках.

– Постой! – крикнул я. Фигура Безликого растворилась за поворотом. Ответа не последовало.

Табличка над дверью в середине коридора седьмого яруса гласила, что в комнате хранится реестр зерна, учтенного Илиабаром в месяц нергалиш. Месяц, когда воздух наполнен запахом зерна и пепла жертвенных костров.

В проеме стоял прислужник. Под хрип моего сбившегося дыхания колени Безликого неслышно опустились на пол. Футляры с табличками оказались на уровне моего лица.

– Сказано было: подождать! – нерешительный пинок в бедро прислужника, после которого последовала уже более уверенная пощечина по лицу. – Кому, как ты думаешь, это было сказано? Ветру?

Растекшиеся по лицу глаза, прикрытые полупрозрачными складками век, оставались такими же безмятежными. От удара кусок ткани сдвинулся, обнажив щеку с темным родимым пятном, из которого торчали два волоска.

Злость сменилась на ужас, затем на жалость, а потом и на стыд.

После долгого молчания я сказал:

– Посторонись, мне надо пройти.

Комната почти по-дружески приветствовала меня шепотом обсидиана.

Тонкая фигура безымянного прислужника осталась стоять за дверью.

Когда я обернулся на дверь, работа была почти окончена. За мгновения до этого из коридора послышался тонкий голос, печально плывший по коридору.

Видела я сон сегодня –Рыбки-буквы в черной влаге.Плыли строчкой вдоль по дну,Шепча: «Девочка, не плачь же!»Но проснулась – шепчут тени,Дрожит резец в руке писца,И кует свой Лик беззвучныйЧеловек с лицом, но без лица…