Илиабар

Отражение потолка в ней казалось зыбчатым и дрожащим, несмотря на абсолютно гладкую поверхность. От нее исходил тихий, практически неслышный звон. Осторожно прикоснувшись к ней кончиками пальцев, я увидел, как отражение моей руки начало покрываться паутиной из стеклянных прожилок, и быстро отдернул ее. Вазар почтительно убрал табличку обратно в сверток.

– Перед Истиной должно испытывать трепет и уважение. И, конечно же, осторожность. Именно осторожности я жду от каждого младшего брата, которому в руки вверяется инструмент, на котором держится порядок этого мира. За сохранность каждой зеркальной таблички ты отвечаешь головой. Именно поэтому я провожу этот разговор лично с каждым новым прислужником. Наказание за непослушание будет осуществлено лично мной.

Вазар достал и раскрыл другой сверток, уже поменьше. Табличку, завернутую в холщовую сумку моей матери. Он поставил ее напротив меня так, чтобы я видел собственное мерцающее отражение – растерянные припухшие глаза, сжатый в узкую линию рот, опущенные брови.

Было слышно, как о покрытую копотью поверхность некогда оштукатуренного в белый потолка бьется большое насекомое.

– Время, отпущенное тебе на размышления и примирение, закончилось. Твоя задача, как и других младших братьев, беспрекословно служить интересам империи, как заведено установленным порядком. Каждое утро ты совершаешь все положенные ритуалы, после чего идешь к распорядителю, который говорит, в чем заключается твоя работа. Твой старший брат – Ардуш, ты уже его знаешь.

– А как…

Не слушая меня, Вазар молча взял со стола печать. Открутил крышку чернильницы, которую он взял в вытянутую руку, и обмакнул печать в густые маслянистые чернила, пахнущие кандаловым деревом.

– Подтверждено при Лике и заверено твоей матерью в контракте, Гаммалу, что ты с сегодняшнего дня младший брат Кандазару, – и, аккуратно вдавливая печать в табличку, – и Истина эта скреплена Печатью.

Он с хлюпом оторвал ее от стеклянной поверхности.

Черты моего лица в отражении поплыли нагретым воском.

От точки соприкосновения печати мгновенно лопнула первая трещина – тонкая, бесконечно черная, искрящаяся по краям нездоровым синеватым отблеском. За ней, со скоростью падающего камня, ринулись другие, ветвясь, сплетаясь в паутину, продавливая зеркальную поверхность вовнутрь и выворачивая наружу осколочные грани.

Затем трещины начали бесшумными молниями змеиться по полу, прорастать сквозь потолок, стены, лезвиями насквозь прошили маску Вазара, заполнили собой даже сам вязкий и тусклый воздух. Свет за окном померк, уши нарастающей волной залил невыносимый дребезжащий звон, тянувшийся на бесконечно возвышающейся ноте и заглушавший мой крик. Кожу на груди начало покалывать тысячей ледяных булавок, а во рту вновь возник металлический вяжущий привкус.

Затем, похоже, изнеможденная собственным пронзительным стоном, табличка на столе взорвалась мириадами слепых черных звезд.

Глава 3. Дыхание обсидиана

Блик на пустом потолке сиял надо мной туманным пятном. Из коридора донеслись чьи-то шаги, следом оборвавшиеся.

– Не ждешь ли ты, что я сам тебя подниму? – послышался голос Вазара.

Спина моя прилипла к полу. Любое движение вызывало сопротивление, словно я плыл сквозь раскаленное стекло.

– Гаммалу, сядь!

Мои ноги и руки подчинились повелению храмового распорядителя. Что-то незримо поменялось в комнате, где мы с ним находились. Синее пятно гаунаки Вазара теперь ничем не отличалось в моих глазах от цвета пропитанных тяжестью стен, окружавших нас.

Мой рот слегка приоткрылся, когда я увидел нетронутую табличку. В ней тоже что-то поменялось. Мои ноги, не отрываясь от пола, двигались в сторону стола. Изображение в табличке оставалось неподвижным.

Из нее на меня пустым рассеянным взглядом смотрел Гаммалу, застывший в покорной позе. Там, где правый край накидки открывал ключицу, виднелся какой-то знак. Я прикоснулся к шее. Узор ключа, словно вдавленный в кожу, отозвался на прикосновение прохладным покалыванием.

Шелковый платок издавал тихий шелест, едва касаясь позолоченных черт Лика. Вазар небрежно бросил кусок ткани, на котором отпечатались черные потеки, и провел ногтем по серебряной пластине, стоявшей на его столе.

Дверь открылась. За ней серой тенью стояла фигура Ардуша. Он вошел в комнату. С каждым шагом его шея сгибалась все ниже, пока он не оказался перед Вазаром. Взгляд его старался избегать поверхности стола.

– Ардуш, забери младшего брата.

***

– Гаммалу, быстрее! Быстрее, тебе сказано!

Шаг мой ускорился.

– Сейчас, еще чуть-чуть! – голос мой дрожал от напряжения.

– Еще чуть-чуть, и кто-то будет наказан!

Руки были скованы ношей. Мысли наполнились воспоминаниями о доме, о потрескивании каменных стен по ночам. Лозы памяти, высаженные вдоль аллеи, складывались в смутный, едва знакомый облик женщины. Шерстяная накидка прилипла к спине, предательская слабость в коленях смешивалась с нестерпимым давлением внизу живота, грозившим обернуться позором.

Коричневые облака над головой подсвечивались снизу розовато-оранжевыми всполохами рассветного солнца. Край стены скрывал горизонт, но над ее кромкой бирюзовая полоска неба плавно переходила в красное свечение. Подняв голову к зениту, я не видел ни стены, ни зданий, окружавших меня – только необъятный купол, где царили тень и свет.

Прошедшие несколько дней слились в один невнятный болезненный сон, преисполненный подобных же ритуалов.

Каждое утро этого сонного бреда начиналось с дороги до правого рукава Хетту – Рукава Свидетельств. Здесь густая тихая вода пахнет старой пылью и сухой глиной, а волны бесшумно омывают стопы, по которым скользят шустрые хеттусы.

Одного из них этим утром мне наконец-то удалось поймать. Блестящие глаза, глубоко утопленные в абсолютно круглую мордочку, внимательно смотрели сквозь меня.

Затем серо-голубой гребенчатый хвост обхватил мою руку, и я резко отшвырнул речного зверька в сторону. Кончики желтовато-оранжевой травы зашевелились, затем в воде послышался приглушенный всплеск.

Всякую табличку, что с утра выдавал распорядитель, полагалось очищать свежей речной водой, набранной в Водоносную Чашу.

Превозмогая назойливое пульсирующее покалывание в пальцах, натирать их куском сухой замшевой тряпки; натирать до безупречного, сияющего блеска в специально отведенном для этой важной работы помещении.

Иногда мое расплывчатое отражение, увиденное краем глаза, казалось, приобретало собственную волю. Его губы начинали быстро проговаривать беззвучные слова, словно издеваясь надо мной.

Впрочем, когда я снова к нему поворачивался, я видел все того же Гаммалу с его опущенной головой.

Тем утром ноги сами волокли меня по аллее, красота которой оставалась незамеченной младшими братьями и сестрами, таскавшими таблички. Сегодня в мешке на плече их лежало семь. Несмотря на их относительно легкий и уже привычный вес, каждый шаг все больше и больше вдавливал меня в сухой гравий дорожки.

– Ардуш, так будет каждый день?

– Еще один глупый вопрос! Если так пойдет дальше, когда-нибудь я не выдержу и отвечу.

Оставалось еще немного, и вот, мы наконец-то вошли в относительную прохладу э-дуба. Я оказался почти последним. За мной молча плелся Бардия.

Его накидка, сидевшая мешком на щуплой фигуре, в области спины пропиталась потом. В глаза бросалась большая родинка на левой щеке, из которой росли два длинных черных волоса.

Я омыл уста, как предписано. Дошел до комнаты распорядителя, у которой стояли в ожидании другие младшие братья. Его вытянутая фигура неподвижно сидела на стуле.

Длинные ладони, обернутые в перчатки, словно жили собственной жизнью и бережно порхали над табличками. Некоторые из них привлекали его интерес. В таком случае он брал со стола два металлических стержня, спаянных у основания, ударял о каменную поверхность стола и ставил рядом. Если табличка начинала петь, то он возвращал ее в сверток.

Если нет, то работа младшего брата признавалась неудовлетворительной.

– Хорошо. В Обсидиановую комнату, – в металлическом голосе почти звучало торжество.

Из двери обозначенной комнаты, находившейся в самых недрах э-дуба, вышел неизвестный мне ученик школы писцов.

Он молча поздоровался с Ардушем, под наблюдением которого я должен был совершать работы с вверенным мне храмовым имуществом. Мой надзиратель последовал за ним в дальний конец коридора.

«Тисия… решением Хасиса… престола. Грядет… с Набуканом… Глупец…», – шелестели обрывки их разговора. Я понял, что они обсуждают последние новости из Трех Башен.

«Глупые сплетники, – подумал я. – Как будто от ваших разговоров что-то поменяется».

– Мы закончим с работой, Ардуш?

Тот молча указал рукой в сторону двери. Я потянул за кольцо и вошел в Обсидиановую комнату.

Затхлый, но в то же время прохладный воздух помещения ударил в ноздри трудноопределимым запахом.

Помещение, похожее на брюхо огромного зверя, открылось передо мной полукругом. К стенам были приставлены лестницы, что тянулись до самого потолка.

Обсидиановая комната была наполнена шорохами шагов, полунамеками непроизнесенных слов, безжизненными голосами табличек, говоривших со мной в тускло освещенном полумраке глянцево-черных стен и полок.

Странно, думал я, доверять такое детям. Но кто же еще станет копаться в этой вечной полутьме, рискуя жизнью за миску похлебки и крышу над головой?

Взрослые жрецы берегли свои глаза и руки для толкования Истины, а черную работу – чистку, переноску, расстановку – сваливали на нас, младших братьев, чьи жизни стоили дешево, как пустынный прах.

Моей задачей было расставить таблички в негласно установленном порядке. Для этого нужно было просто прислушаться к каждой из них, и рука сама знала, к какой полке тянуться.

Знакомое ритмичное покалывание пронзило руку, когда я прикоснулся к табличке, лежавшей сверху стопки. На что же оно было похоже, это покалывание? На дыхание. Да, на дыхание. Каждая табличка дышала в своем собственном ритме.

– Давайте мы вас расставим, – разнесся под черным куполом мой голос.

Полки ответили: «ставим, ставим, ставим».

Я медленно обошел зал, пока не почувствовал, что табличка в моей руке тихо отзывается теплом.

– Тебе нужно сюда? Ты уверена? – хорошо, что этот вопрос не слышал Ардуш, ответа которого я начинал побаиваться.

Покалывание усилилось. Я бережно открыл футляр, в который была завернута табличка. Отражение Гаммалу, увиденное краем глаза, смотрело в противоположную сторону.

Первая за сегодня табличка разместилась на среднем ярусе. Воздух приятно завибрировал, когда она встала на свое место. Сзади послышался глухой звук отрывающейся двери. Бардия зашел в зал со своей ношей. В дверном проеме за его спиной я увидел еще одного старшего брата, о чем-то шепчущегося с Ардушем. Неслышный звон, царивший в комнате, приобрел ритм, похожий на смех. Свет ламп на несколько мгновений замерцал болезненно-синим, а тени под потолком получили почти что осязаемую форму.

– Какая холодная, – сказал Бардия, взяв в руки футляр.

Обход продолжался, когда за спиной послышался глухой, влажный треск, сопровождаемый жалобным звуком осколков, разлетающихся по полу. Сдавленный вскрик Бардии был похож на хрип умирающего пса. Его широко раскинутые руки быстро перебирали перекладины лестницы, как лапы хеттуса, встреченного мной на берегу реки этим утром. Уже стоя рядом с загубленным свертком, он в оцепенении вытянул вперед руки и молча смотрел на мертвые осколки сквозь пальцы ладоней. Я оказался ближе и подбежал к нему первым.

– Что случилось? – я тронул Бардию за окаменевшее плечо. – Что случилось? Бардия?

– Уронил.

Воздух вокруг таблички свернулся в мерцающий сгусток, тянущийся в сторону Бардии.

Переборов оцепенение, я быстро выбежал в коридор, где Ардуш, похоже, уже закончил обсуждать расхожие слухи, дошедшие из Императорского Театра. Никого, кроме него, не было видно.

– Ардуш, а где сопровождающий Бардии?

– Гуртан отлучился по нужде.

– Мне нужна твоя помощь, – переборов себя, произнес я.

– Мальчик Гаммалу не может сам подняться по ступенькам? Тебя подсадить?

Не дождавшись ответа, он взял меня за руку и повел до двери.

– Опять? – сухо бросил он, когда увидел Бардию. На его дрожащих руках начали появляться знакомые черные прожилки, только не в отражении, а уже по-настоящему.

– С ним все хорошо? – спросил я.

Ардуш, казалось, был готов расхохотаться.

– Вряд ли, очень вряд ли. В конце коридора подсобка, хватай метлу и ветошь, сколько сможешь, и беги обратно. Чего смотришь?! Быстро!

Бросив быстрый взгляд на Бардию (глаза закатились, руки дрожат), я побежал к выходу из Обсидиановой комнаты. Где же та дверь, про которую говорил Ардуш? Нет, не та. Совсем не та. Может, эта? Да, вот она, та самая.

Во имя Асмы, как же ужасно, что судьба привела меня именно в это место. Чем я так прогневил богов? Вот и метла. Где же ветошь? Какое неожиданное место. Нашел. Хорошо, теперь обратно.

Ардуш аккуратно держал голову Бардии у себя на коленях. Глаза бедолаги смотрели в пустоту потолка. Таблички на полках затаили дыхание.

– Разорви ветошь на полоски и дай мне. Да, она грязная, плевать на это. Теперь подмети осколки.

– Куда?

– Куда-нибудь, где их не будет видно! Живее, живее, Гаммалу! Ветошь!

Куда же подмести осколки? Голова отказывалась думать, но руки сами нашли выход – нижнюю полку справа от меня. Между ней и черным блестящим полом была небольшая щель, куда я замел осколки.

– Остаток таблички туда, – Ардуш заматывал руки Бардии вонючим тряпьем, принесенным из подсобного помещения.

– Слишком толстая, не поместится.

– И правда.

Быстро, небрежно, тряпицей, чтобы не порезаться, он грубо засунул обломок обратно в порванный сверток. Сверток теперь выглядел неестественно бугристым и деформированным, но целым.

– Открой крышку.

– Какую?

– Чаши с водой, ты где-нибудь еще видишь другую крышку?

Я мгновенно послушался. Взяв Бардию на руки, Ардуш отнес его к Чаше с водой, набранной из Рукава свидетельств, и осторожно опустил руки пострадавшего в воду. Затем омыл этой же водой его плечи и лицо.

– Этого достаточно. Теперь ждем. Ты стой в коридоре, всем говори, что в комнате работает Вазар. Если спросят, ты оказался под рукой, и он тебе приказал.

В голове моей даже не возник вопрос, что будет, если в Обсидиановую комнату решит прийти сам распорядитель. Я был рад отгородиться от всего увиденного за глухой черной дверью. Или, что еще лучше, подняться по каменной винтовой лестнице, длинной, как потроха огромного морского зверя, и запереться у себя в комнате, кинуться в кровать и никогда не отворачиваться от стены.

Ноги несли меня по коридору. Мерцающий свет из окон красно-серыми пятнами падал на лицо. Из помещения справа от меня послышались приглушенные голоса. Послышался женский смех. Я резко остановился, затем нырнул в нишу в стене. Из двери высунулась взъерошенная голова Гуртана, привлеченного звуком моих шагов. Он огляделся по сторонам, затем нырнул обратно. Дверь закрылась, послышался звук щеколды.

«Кто-то должен помочь Бардии», – прошептал я.

***

Из-за черной плиты послышались всхлипы, и она отошла в сторону. На лице Ардуша было написано презрение.

– Не кричи.

Он крепко держал Бардию за плечо. По худому лицу, искаженному немой гримасой, из-под тряпки на руке начала расползаться сеть из черных, тонких, как паутина, трещин.

– Кто-нибудь приходил?

– Нет, Бардия был последним.

– Хорошо, молодец.

Ардуш сунул бугристый, перетянутый тряпьем сверток в руки Бардии, чьи пальцы уже плохо слушались.

– Держи. Крепче. Уронишь по дороге – твой След станет твоим саваном раньше Уррима.

Затем, повернувшись ко мне:

– Ты видел, Гаммалу? Он упаковал ее. Плохо упаковал, и она деформировалась в дороге. Понял? Она уже была дефектной, когда он вошел в зал. Или ты думаешь иначе?

После моего молчаливого кивка во рту внезапно возник вяжущий металлический привкус.

– Помоги мне поднять его наверх, дальше я сам.

Когда мы доволокли Бардию до верхней ступеньки, Ардуш запыхавшимся голосом бросил:

– Помнишь, ты спрашивал, так ли будет каждый день?

И расхохотался.

Уже наверху я смотрел, как Бардия, опираясь на плечо Ардуша, волочит ноги по коридору.

Отметину на груди, что появилась в день моего оформления в храмовое рабство, начало покалывать.

«Бардия глупец. Самый настоящий. Как можно быть таким неосторожным?» – тихо прошептал равнодушный голос в моей голове.

Глава 4. Шепот безличия

– В мешке, предоставленном имперскому аудитору землепашцем Аршандатом из Хаттирата, содержится четыре меры зерна. Сказано при Лике и скреплено Печатью.

Воздух вокруг нас поплыл вязкой рябью, на мгновение сковав пространство зала в дрожащем мираже. Несколько мешков, стоявших рядом со столом среди множества своих собратьев, начали ужиматься в размерах, подобно бурдюку, из которого тонкой струйкой вытекает вода.

– Аррум, это не первый раз, – равнодушное раздражение начало проступать в голосе жрицы, которая вела реестр склада.

– Ничего страшного. Это Аршандату малая расплата.

– Как же будет выглядеть твоя расплата? Очень любопытно! – на шее, там, где маска сливалась с плотью, начали проступать едва видимые язвы.

Происходящее напомнило мне еще об одном случае. Кандазара жила по своим законам, и странности здесь цвели пышным цветом. Всего дюжину дней назад, на излете месяца аришту, я стал свидетелем одного такого события.

Писец Иллум, которому я подносил таблички, явно пересчитал коз, поступивших из деревни. Цифра в отчете всплыла неверная – на три головы меньше истинного стада. Небрежным жестом он прихлопнул глиняную Печать Памяти. Раздался глухой шлепок, и воздух над табличкой на мгновение заплыл, будто масляное пятно на воде.

И тут же из-за плетня загоне послышалось нервное, расслоившееся блеяние – словно два стада кричали в унисон, но чуть вразнобой. Я вскарабкался на шаткую перекладину, чтобы увидеть причину шума. За спиной грязно выругался Иллум.

Картина впилась в память лезвием абсурда. В одном углу загона, под палящим солнцем раннего утра, стояли три козы. Нет, не стояли – они были. Но смотреть на них было мучительно. Глаз цеплялся за очертания – рога, копыта, грубая шерсть, – но стоило попытаться рассмотреть детали, как контуры начинали мерцать, будто сквозь дымку или разогретый воздух над жаровней. Они не двигались, не щипали траву. Просто присутствовали, как выцветшая фреска, наложенная на картину бытия.

В противоположном углу настоящие козы, мясистые и шумные, метались вдоль ограды, отчаянно бодая плетень, пытаясь отдалиться от этих теней. Иллум, выходя из загона, сердито отряхивал полу. Я невольно проследил за его взглядом – и понял, что он смотрит сквозь неподвижную троицу, словно их нет. И тогда я заметил главное: несмотря на солнце, отбрасывающее четкие, черные тени от каждой травинки и от самого писца, под тремя призрачными козами земля оставалась плоской и ярко освещенной. Даже солнечный свет их не видел. Как дыру в полотне мира, затянутую полупрозрачной пленкой.

Работа склада, пол которого был уставлен мешками зерна, продолжалась и представляла собой, казалось бы, вполне обыденное зрелище, похожее на зарисовку из жизни городского рынка. После Обсидиановой комнаты, где таблички шептались как старые друзья, Зал Учета оглушал тишиной, несмотря на деловитый гул человеческой речи. Воздух словно густая медная пыль оседал на языке. Вдоль стен вытянутого помещения было расставлено несколько дюжин столов, за которыми сосредоточенно работали младшие жрецы.

– В архив, – сказала жрица неподвижно стоявшему у стены Безликому. Голова, похожая на расплавленный кусок воска, неспешно повернулась в ее сторону. Следом алебастровые руки плавным движением обхватили стопку табличек.

– Иди с ним, – теперь жрица обратилась ко мне. – После архива проследи, чтобы мешки оказались на складе.

– Мы все сделаем, Служительница Ликов.

– Не сомневаюсь. Идите, – сказано кратко, но таким голосом, что я почувствовал себя прилипшей к ее руке чернильной пиявкой.

Внутри что-то сжалось от очередной словесной пощечины. Так было всякий раз, когда я осмеливался заговорить с младшим чиновником.

Чем дальше я отходил от стола хранительницы склада, тем меньше ощущались давление в висках и тошнотворный привкус лжи. Дышать стало легче, мысли перестали путаться. «Интересно, – думал я, – почему так происходит?»

Безликий, очевидно, знал, что делать, и без надзора с моей стороны. В Зале Учета, где фиксировались прибытие и выдача зерна, было лишь две двери. Одна служила входом, вторая непосредственно вела на складскую пристройку. Та представляла собой длинный спиралевидный коридор без окон, подсвеченный тусклым светом висевших под потолком ламп. Коридор вился внутри приземистой, но широкой кирпичной башни, служившей пристройкой к Залу Учета. Хотя, без сомнения, правильнее было сказать, что Зал Учета служил пристройкой к складской башне.

Я присмотрелся к своему сопровождающему внимательнее.

По прошествии полугода Безликие воспринимались так же, как и все остальные жители храма – покорными непоколебимыми статуями. В начале своей жизни в Кандазаре я притворялся, что их не существует, потому что они напоминали мне об отце и его непостижимом для моего детского разума поступке. Тем не менее, прислужники представляли собой такую же неотъемлемую часть храмовой жизни, как всеслышащие стены, беззаветное служение на благо Илиабара и бездумное предательство.

Босые ступни безвольного спутника бесшумно скользили по плитам. Громче был только ветер, гулявший в башенных коридорах. Темно-бирюзовое полотнище, обернутое вокруг торса и перекинутое через плечо, стягивалось на шее. Оттуда же оно поднималось вверх, туго облегая голову наподобие капюшона и открывая лишь мертвенную серость его… лица. Взгляд мой резко обратился к разглядыванию каменных плит при виде этой насмешки над замыслом богов. Нет, никогда к такому не привыкнуть.

На предпоследнем, шестом ярусе ноги почти перестали меня держать. Безмятежная поступь прислужника оставалась неизменной, несмотря на ощутимый вес обсидиана, который он нес в руках.

– Постой! – крикнул я. Фигура Безликого растворилась за поворотом. Ответа не последовало.

Табличка над дверью в середине коридора седьмого яруса гласила, что в комнате хранится реестр зерна, учтенного Илиабаром в месяц нергалиш. Месяц, когда воздух наполнен запахом зерна и пепла жертвенных костров.

В проеме стоял прислужник. Под хрип моего сбившегося дыхания колени Безликого неслышно опустились на пол. Футляры с табличками оказались на уровне моего лица.

– Сказано было: подождать! – нерешительный пинок в бедро прислужника, после которого последовала уже более уверенная пощечина по лицу. – Кому, как ты думаешь, это было сказано? Ветру?

Растекшиеся по лицу глаза, прикрытые полупрозрачными складками век, оставались такими же безмятежными. От удара кусок ткани сдвинулся, обнажив щеку с темным родимым пятном, из которого торчали два волоска.

Злость сменилась на ужас, затем на жалость, а потом и на стыд.

После долгого молчания я сказал:

– Посторонись, мне надо пройти.

Комната почти по-дружески приветствовала меня шепотом обсидиана.

Тонкая фигура безымянного прислужника осталась стоять за дверью.

Когда я обернулся на дверь, работа была почти окончена. За мгновения до этого из коридора послышался тонкий голос, печально плывший по коридору.

Видела я сон сегодня –Рыбки-буквы в черной влаге.Плыли строчкой вдоль по дну,Шепча: «Девочка, не плачь же!»Но проснулась – шепчут тени,Дрожит резец в руке писца,И кует свой Лик беззвучныйЧеловек с лицом, но без лица…

Послышался тяжелый вздох. Дверь распахнулась, за ней стояла младшая сестра по имени Мелит в сопровождении еще одного Безликого. Порыв ветра взметнул архивную пыль.

– Здравствуй, Гаммалу. Я слышала, ты кричал.

– Споткнулся по пути. Прикрой, пожалуйста, дверь.

– Споткнулся, говоришь? Не сомневаюсь.

Сомневаться явно считалось здесь плохой привычкой.

Неторопливо прикрыв дверь, она подошла к стеллажу, подобрала юбку и, присев, начала расставлять реестровые записи.

– Гаммалу, а где у нас записи по Хуватре?

– Верхняя полка.

– Не дотянусь. Поможешь?

Я с готовностью схватился за скамью, чьи ножки с визгом проехались по пыльным гранитным плитам. Аккуратно, чтобы не потревожить драгоценный обсидиан, я поставил ее рядом со стеллажом.

– Очень благородно с твоей стороны.

– А ты ждала, что я сделаю работу за тебя?

Мелит улыбнулась, положила свою ношу на сиденье, затем проворно взобралась на сооруженную мной ступеньку.