Пепел

Николай Марчук

Пепел

Глава 1

Всё тело оцепенело, страх сковал и парализовал, смертельный ужас ухватил костлявыми пальцами за живот и туго-туго стянул его в жесткий комок. Я не мог ни пошевелится, ни вымолвить и словечка, даже заорать во все горло было страшно. Еще чуть-чуть и обмочусь от накатившей волны животного страха.

Гневные крики, брань, проклятия и оскорбления гулко доносились сквозь плотную защиту старой шубы, укрывавшей меня с головой. Хуже всего было, что помимо громких звуков, сквозь меховую защиту липкими щупальцами проникал страх и ужас. Я буквально чувствовал его удушливые объятия. Старая волчья шуба могла защитить от холода и стужи, она могла приглушить рев и гомон разъяренной толпы, которая осадила небольшой бревенчатый домик в лесу, но защитить от страха она не могла. Не могла!

Страх терзал душу и рвал плоть, он вгрызался в тело подобно бешенному псу, заставляя каждую мышцу, каждую клеточку тело сжиматься и трепетать. Я боялся, я страдал, я сходил с ума от страха.

Пусть эти страшные люди уйдут, исчезнут, испарятся. Я не хочу их видеть, я их боюсь!

Мне всего пять лет. Пять лет! Я маленький мальчик, я их боюсь. Они страшные, злые, ужасные! Пусть они уйдут!

Слезы текли ручьем, страх рвал глотку и сбивал дыхание…

– Мальчик мой! – полог шубы раскрылся, и я увидел лицо матери. – Я спрячу тебя в печь, закрою заслонку, прогоню злых людей, а когда матрешка рассыплется пеплом, – матушка сунула мне в руку небольшую деревянную фигурку, – ты выберешься наружу, побежишь к реке и пойдешь вниз по её течению. Вот тебе узелок, – мне в руки попал объемный дерюжный сверток, – там все необходимое. Дойдешь до города, найдешь городового или околоточного и скажешь, что ты сирота. Запомнил?

Матушка говорила быстрой скороговоркой, будто бы боялась не успеть произнести всё задуманное.

– Мама, а ты? – заранее боясь её ответа спросил я.

– Я останусь здесь, лихие люди так просто не угомонятся. Так надо сынок. Скрывай свой дар от всех. Люди не жалуют нас, одаренных, они нас боятся, поэтому хотят убить. Ты – Ведьмин сын и навсегда останешься им, но, чтобы выжить ты должен скрывать свой дар от других, но при этом не забывай «играть» с ним как я тебя учила иначе он убьет тебя. Запомнил?

– Да, – тихо прошептал я.

– Я тебя люблю! – мама чмокнула меня в лоб и тут же запахнула полог шубы.

Я почувствовал, как меня, завёрнутого в шубу подхватили на руки, пронесли по воздуху и затолкали в печь. Стало еще страшнее, хотя, казалось бы, куда уж страшнее. А вот поди ж ты…

Резкий, противный звон бьющегося стекла, грохот тяжелыми кулаками в дверь и долгий пронзительный визг матери, который буквально проник внутрь головы, забился там, затрепетал…да оборвался на высокой ноте.

Я ухватился за ниточку дара, принялся наматывать его на солнышко внутри груди, распаляя его все ярче и ярче. Это меня и спасло. Трепетавший в груди огонь солнышка соприкоснулся с липкими оковами стылого ужаса…и полыхнуло! Пламя внутри меня разгорелось настолько жарко и буйно, что мне пришлось выплеснуть его наружу, иначе я сгорел бы вместе с ним.

Печка затряслась, заходила ходуном, грохот снаружи, за пределами волчьей шубы стоял такой, что казалось будто бы я оказался на небесах в тот самый момент, когда по облакам скачет боженька в золотой колеснице и хлещет своим огненным кнутом лошадок. Что-то тяжелое и массивное придавило меня сверху, лишив возможности дышать и двигаться. Воздух закончился очень резко, будто бы его не было вовсе, а шуба принялась трещать и жечь огнем. Замерев от страха, я только и мог что наматывать ниточку дара на солнышко в груди…мотал, мотал, мотал. Солнышко внутри меня разгорелось ярко-ярко, а когда жар от него стал невыносим, я вновь отпустил его на свободу – полыхнуло ярким светом сбросив тяжелый полог огромной волчьей шубы. Сразу стало легче дышать, воздух вернулся в легкие, в голове прояснилось.

Зажатая в кулачке деревянная фигурка превратилась в невесомое облачко праха…

Поднял голову, открыл глаза и удивленно ахнул – бревенчатой избушки, где я жил с матушкой больше не было. Стены, сложенные из темных бревен, поросших мхом, соломенная крыша, лавки, стол, стулья, доски на полу и даже верхняя часть печки – всё это исчезло, разлетелось по округе серым пеплом. Я встал на колени и удивленно завертел головой по сторонам. Остался только низ печи, на котором я сидел. Стены избы, крыша, поленница, сарайка, небольшая банька и частокол ограды – все исчезло, на их месте остался лишь серый пепел, будто бы кто-то всё испепелил в один миг. Дунул огнем боженька и всё исчезло. Пепел, вокруг один лишь пепел, среди которого угадываются очертания скрюченных испепеленных человеческих фигур.

– Маменька! – испуганно пискнул я…

Проснулся я резко, рывком встал с постели, ощупав горло. Руки дрожали, сердце бешено колотилось. Липкие щупальца ночного кошмара ухватили за горло, сжали спазмом и не отпускали.

Сон?!

Это просто сон!

Кошмар?!

Чёртов кошмар будь он проклят! Давненько мне не снился этот сон, пару лет точно, я даже подзабыл сюжет. Уфф, аж испарина на лбу выступила!

Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. Отдышался, полегчало, ночной кошмар был настолько реалистичный, что жар на теле чувствовался до сих пор. Глянул на подушку – наволочка вся мокрая от горячего пота, а вот простыня, наоборот, будто из морозилки. Так ведьминых детей и вычисляют по малолетству – если во время сна потеет лишь одна голова значит есть способности к дару, который чаще всего и проявляется во сне.

Глянул на часы – начало десятого, поздновато я проснулся, но оно и не удивительно, две недели вкалывал как раб на галерах.

Что ж сегодня такого должно приключится, что давно погибавшая матушка хочет меня предупредить и уберечь?

Просто так этот ночной кошмар не снится, он всегда вещает о приближение какого-то лиха. Сегодня девятины Седого. Тут и без всякого вещего сна понятно, что денек, а особенно ночка будут те еще. Как взойдет Волчье солнышко так артель-ватага Седого пойдет мстить за своего батьку, ну и я с ней, хоть уже пару лет, как не артельский, а на волюшке, но Седой был батькой для меня даже больше чем для других, а значит отомстить лиходеям, убившим его – это мой долг в первую очередь перед самим собой.

Сделал пару глубоких вдохов, медленно выпуская воздух из легких. Потянулся к дару, ухватился за его кончик и принялся наматывать нить на солнышко. Успокоился, расслабился, отдышался.

Выбрался из постели, прошлепал босыми ногами по холодному каменному полу к стене, где был прикручен турник и несколько перекладин. Ухватился руками за поручни, согнул ноги «уголком» и продолжая накручивать нить на солнышко принялся медленно подтягиваться. Закрыл глаза и не переставая подтягиваться на турнике, погрузился с транс. Солнышко разгорелось сильнее обычного, тепло идущее от него разогнало кровь и энергию по жилам, которая приятной, тёплой волной прокатилась по всему телу от макушки до кончиков пальцев на ногах.

Живая сила потянулась от солнышка в груди к рукам, голове, паху и ногам – от центра к концам пятиконечной звезды. Ух, хорошо!

Перехватился двумя руками, разжал мизинцы, средний и указательные пальцы, дюжину раз подтянулся на «кольцах» из большого и указательного пальцев.

Спрыгнул с турника, начал приседания, широко взмахнул руками, ногами, сделал несколько поворотов туловищем туда-сюда, скрутился, низко наклонился коснувшись лбом коленей.

Размялся. Растянулся. Разогрелся. Дурные мысли и нехорошие предчувствия сами собой отступили прочь.

Закружился в «бое с тенью» активно нанося удары руками и ногами невидимому противнику используя различные ударные методики, благо за последние пять лет изучил всевозможного рукомашества и дрыгоножества превеликое множество. Тут тебе и английский бокс, и сават, и джиу-джитсу и даже экзотический африканский дамбе. Всего понемногу, лишь бы напомнить в тысячный раз собственному телу как надо действовать в драке самостоятельно, без помощи мозга. Минут десять просто махал руками и ногами отрабатывая различные связки и переходы, потом подключил дар, поочередно меняя положение рук и ног в плане атаки и защиты. Пережег излишек дара, уменьшив его до критичного минимума. Теперь меня никто из одарённых не заметит, теперь я обычный человек из мяса, кожи и костей.

Сходил в уборную на этаже, привел себя в порядок. Вернулся в комнатенку, кое-как расчесался свои кудри редкозубой расческой, в очередной раз дав себе обещание по дороге заскочить в цирюльню. Оделся, распихал по карманам всякую мелочовку, обмотал вокруг запястья правой руки длинную нитку тяжелых свинцовых четок, где вместо бусин была картечь, добавил в бумажник пару крупных купюр. Всё что заработал за последние две недели сегодня придётся раздать.

Крепкие, теплые ботинки, штаны из плотной ткани свободного покроя, нательная рубаха, свитер, полупальто. Вся одежда неброская и простоватая, но и не обноски голытьбы, что-то среднее, как раз то, что должен носить аспирант Института и выходец из среднего класса с невеликим достатком.

Глянул перед выходом в зеркало: худощавое, волевое лицо с заостренными чертами, пепельно-седая взлохмаченная шевелюра, прямой нос, темно-карие глаза в паутине мелких морщин, недельная щетина, на вид двадцать пять-двадцать семь лет. На самом деле мне двадцать один год, а выгляжу старше, потому что лиха полной жменей всю жизнь хлебал.

Ни ножа, ни револьвера с собой брать не стал. Зачем? Уж чего-чего, а всякого холодного и огнестрельного оружия в кладовках артели Седого столько собрано, что можно армейский полк вооружить. Да и опасно тягать при себе оружие, полицейские сегодня будут особо бдительны, понимают, что девятины прошли и за смерть батьки его артель будет мстить. Мало полицейских, так в городе еще и от военных патрулей в последние дни не протолкнуться.

Жил я в комнате на чердаке трехэтажного доходного дома, сам свое жилье обустроил, законопатил все щели и стыки в стенах и крыше серебристым мхом, который отлично экранирует излишки дара. Поэтому и живу на чердаке, чтобы энергия, высвобождающаяся во время тренировок и занятий не скапливалась и могла свободно уходить. За съём я ничего не плачу, но взамен этого помогаю смотрящему за домом поддерживать в нем порядок, но это не трудно, так как всех буйных давно из доходного дома выжили, а нынешние жильцы все как на подбор спокойные и тихие.

Спустился по скрипучей лестнице на первый этаж, завернул в короткий коридорчик и легонько стукнул несколько раз в дверь дворницкой.

– Чяво? – раздался изнутри недовольный голос Архипа.

Дверь слегка приоткрылась и в проеме появилось лицо дворника.

– Алексей? Здрав будь! Шо случилось?

– И тебе не хворать, – кивнул я, протягивая заранее отложенную трешку, – сегодня девятый день по Седому, купи чего надо и помяни, – распорядился я.

– Сделаю барин, – тут же важно кивнул мелкий старичок, – хороший был все-таки человек Седой, справный артельщик с понятиями жизни, ватагу свою крепко держал в кулаке, – дворник потряс перед собой сжатым кулачком. – Куплю пирогов, да раздам жильцам.

– Я вернулся в девять вечера, зашел к тебе, сидели поминали Седого, ближе к полуночи ты меня вдрызг пьяного увел в мою комнату, – прошептал я, протягивая дворнику еще две трешки.

– Понял, – кивнул Архип, мгновенно прибирая банкноты.

Подмигнув дворнику на прощание, вышел на улицу. Вдохнул свежий, пока еще морозный воздух. Март. Весна уже пришла, но еще не вступила в свои права. Ничего не долго зиме пировать, уберется скоро ледяная старуха восвояси.

Алиби можно сказать обеспечено, теперь можно ночью навести шороху в цыганской слободе. Как оно сегодня повернётся не понятно, но судя по ночному кошмару ничего хорошего точно не будет. Да и как оно может быть по-другому если со слов Чёрного в смерти Седого виноваты цыгане. Клан Мануш активно торговал рыжиком на улицах Тобольска, раньше ромы никак не пересекались с артелью Седого, но крайней осенью произошло несколько стычек между ромалэ и нашей ватагой в руинах Воскресшего города. Обе стороны добывали Рыжую плесень, обильно росшую на древних руинах. Цыгане варили из плесени наркотическое зелье – рыжик, а артельщики перепродавали её в лаборатории Института. И вроде бы стычки в мертвом Воскрешенске – это обыденность, к которой все давно привыкли, а девять дней назад Седого нашли с заточкой в правом боку. Чёрный по своим каналам пробил и выяснил, что батьку убили ромалэ клана Мануш. Доказательства причастности цыган к смерти батьки, как по мне были так себе, но Волк, выступавший в качестве третейского судьи, их принял и разрешил ватаге мстить за своего батьку по прошествии девяти дней.

Клан Мануш мог уйти из Тобольска, но цыгане остались в городе. А это значит, что либо они не признали свою вину, либо уверены в своих силах. В любом случае ночка обещает быть жаркой…и кровавой!

Сегодня девять дней со дня смерти Седого, ночью его артель отомстит за смерть своего батьки, завтра утром в артели будет новый главарь. Кто им станет? Пока не известно, потому что Седой, как всегда, обо всем озаботился заранее и оставил после себя завет, который вскроют завтра утром. Завет находился у Волка – смотрящего за всеми артелями Тобольском, если старый ватажник решит, что за смерть Седого отплатили должным образом, то он вскроет завет и огласит имя нового батьки, а если нет, то артели Седого больше не будет.

А что ждет лично меня? Я два года живу своей жизнью, которая, впрочем, очень тесно была связана с ватагой, в которой я прожил всю жизнь, при этом между мной и Седым сформировались равноправные и взаимовыгодные отношения – «ты мне, я тебе». Аспирант и ассистент профессора Вышинского – это весьма полезный человек для артели черных старателей, которые живут с добычи всякого-разного в Мертвом городе и проводке всех платёжеспособных клиентов к Чёрным пирамидам Воскрешенска.

Выгода для обеих сторон очевидна: Седой получал хорошую, легальную цену за добытое и постоянную клиентуру для экспедиций в пирамиды Воскрешенска, а профессор Вышинский получает нужные ему материалы и артефакты вовремя, нужного качества и по хорошей цене, ну и студенты с факультета профессора после инициации дара возвращались из Мертвого города без потерь. Причем всё это чуть ли не официально, так как артель Седого вот уже как два года числилась грузчиками и проводниками в научных экспедициях Института. Всем было хорошо и выгодно! И тут на тебе – девять дней назад заточка в первом боку батьки разом всё перечеркнула.

Кого Седой назначил в завете вместо себя? Колуна, Чёрного…или меня?

Если меня, то я не смогу удержать артель в прежнем составе так как меня после выхода из состава артели некоторые считают отщепенцем и белой вороной. Хотя может оно и к лучшему, давно пора убрать особо буйных из артели, которые в легальном деле больше мешают чем помогают.

Колун – на протяжение многих лет правая рука Седого, простой как топор детина из крестьян, который поведет ватагу прежним курсом ничего не меняя. И мне от этого сплошная выгода.

Если по завету Чёрный станет новым главой артели, то тогда будет все наоборот – артель выдавит из себя всех «правильных» и с головой уйдет в явный криминал. Оно и понятно – сто грамм чистого «рыжика» стоят сто рублей, а если его разбавлять один к десяти и продавать напрямую на улицах, то это уже тысяча, а то и все две. В хороший месяц один артельщик может насобирать не меньше килограмма Рыжей плесени, а в промысловом сезоне этих месяцев – пять, вот и выходит, что на сборе и торговле «рыжика» можно заработать столько денег, что ими потом можно подтираться и печи топить.

Вот и думай после этого, а так ли случайно в смерти Седого были обвинены ромалэ Мануша? Хотя Чёрный вроде доказательства вины предъявил, да и Волк их принял, разрешив мстить цыганам, но Седой был не тот человек, который подпустил бы к себе противника на дистанцию прямого удара, да и в драке мало кто мог потягаться с батькой. А вот если Седого убил кто-то из тех, от кого он не ожидал подлости, вот тут всё и сходится…

Ладно, поглядим чего там в завете Седого будет написано, но сперва надо отомстить за батьку.

Пока крутил в голове все эти мысли дошел до небольшой церквушки на задворках Промысловой слободы. Церковь Святого Ионна на Степной улице – храм, в который за молитвой ходит лихой люд с половины Тобольска. Двери храма были раскрыты, утренняя служба давно закончилась, народу внутри почти не осталось: пару старух, малохольный мужичок с горбом и перекошённой рожей, да пара вертких удальцов в которых я признал Мыту и Пахаря – артельщиков Седого и ближних кунаков Чёрного. Поручкался с ними, обменялся дежурными приветствиями, оба держались нарочито прохладно, но открытой вражды не выказывали. Мыта и Пахарь были в артели сравнительно недавно, кажись отработали всего два сезона, но силу и уважение имели, составляя свиту Чёрного.

– К девяти часам вечера подходи на Кривой проулок, поминки там будут, – буркнул на прощание Пахарь.

– Я сам знаю куда и во сколько подходить, – раздраженно скривился я.

К девяти вечера назначен общий сбор всех, кто пожелает помянуть Седого, а потом двинуть к цыганской слободе чтобы мстить ромалам за батьку, а вот артельщики из ватаги Седого соберутся на час раньше, чтобы обсудить в узком кругу кое-какие важные вопросы. И Пахарь сейчас явственно намекнул, что я по его мнение в артели уже не «свой». За такие намеки по-хорошему надо сразу спрашивать, но нельзя затевать свару на пороге святого храма. Ничего, выжду, за все вечером спрошу! Опять же Пахарь всего лишь подметка Чёрного и без его разрешения шагу ступить не смеет.

Зашел в церковь, купил у бабки в лавке самую большую свечу, что была в наличии, при цене в рубль, дал за свечку десятку. Сдачу мне старуха не дала, да я бы и не стал бы её брать, а бабка знала это, поэтому и не выдала сдачу. Перекрестился. Двинул сразу к закутку, где ставят за упокой. Воткнул свечу в лоток с песком, прочитал наскоро молитву за упокой раба божьего Седого.

Что я могу хорошего сказать о Седом? С одной стороны много чего могу сказать, а с другой стороны и ничего хорошего не могу о нем сказать.

Седой встретил меня в лесу много лет назад, когда я еще совсем мальцом блуждал по тайге весь ободранный, голодный и обессиленный. Седой спас меня, выходил, пристроил к делу. Вместе с Седым и еще парой отчаянных бродяг мы скитались по стране пока не грянул Разрыв, и мы не перебрались в Тобольск.

Батька научил меня как правильно убивать людей, так чтобы быстро и эффективно, научил как правильно ходить и работать в лесу, как добывать артефакты в Мертвом городе, как легко вскрывать любые замки, как ставить и снимать капканы и ловушки, как вести себя на допросах и во время полицейских облав. Научил меня жизни, той к которой привык сам и другой он не знал. Еще Седой был одним из тех немногих кто знал, что я обладаю даром, что я – Ведьмин сын, он не выдал меня властям, не продал в Интернат, хоть за пойманного выродка дают по тысячи рублей за каждый год, что он успел прожить до поимки. Когда Седой понял что у меня есть дар я жил в его артели уже три года и мне было восемь лет, а это значит, что за мою голову заплатили бы восемь тысяч, но Седой не позарился на эту огромадную по тем и нынешним временам сумму, наоборот батька занялся моим обучением по развитию дара. За те годы, что я провел в артели Седого я столько всего видел страшного и ужасного, что черт его знает как умишкой не тронулся или не спился. Редкий сезон в руинах Мертвого города проходил без кровопролитных стычек и резни с другими артельщиками, дикими старателями, дезертирами, мародерами и прочим лихим людом которых к себе как магнитом тянул воскресший из мертвых город Древних. А в драке Седой всегда был страшен, никогда не оставлял после стычек живых противников, даже если враги сдавались сами в плен. Бывало, выдернет у еще живого человека потроха, обмотает кишки вокруг шеи и вздернет на них же, перекинув осклизлый пищепровод через ветку ближайшего дерева. Всякое бывало за эти годы…

Так, что, я не знаю, чего о Седом могу сказать больше: хорошего или плохого? Для меня он скорее всего был хорошим, а для остальных плохим. Тут уж как поглядеть…

Мира тебе и спокойствия Батька, пусть земля будет тебе пухом, силки полны дичи, порох не сырел, а нож не тупился. Удачи в той, другой жизни…

Сунул в ящик для подаяния новенькую сторублевую банкноту, следом опустил еще одну. Вот считай месячное жалование и спустил. Ну, ничего, зато как пройдут сороковины, и раб божий Седой двинет в свой последний поход будет ему за что купить соль, спички, патроны, да крепкие сапоги…

– Щедро, – раздался сзади тихий голос настоятеля храма.

– Здравствуйте отец Павел, – произнес я поворачиваясь.

– И тебе здравым быть Алексей, – отозвался священник, – Чёрный сам в церковь не пришел, кунаков своих прислал, и они от всей артели пожертвовали в два раза меньше, чем ты один.

– Бог ему судья, – пожал я плечами.

– Пойдем разговор к тебе есть, – поманил за собой батюшка.

О, как Чёрный приношение от себя представил как от всей артели. Получается этот засранец уже видит себя новым Батькой? Интересно девки пляшут…

– А Колун был? – спросил я.

– Нет, – мотнул головой батюшка, – и это странно, я думал, что он придет самым первым из вас.

Отец Павел – высокий, мощный мужчина с шрамом через всю правую щеку, который захватил еще и глаз со лбом. Правого глаза нет, глазница прикрыта черной повязкой. На вид ему лет шестьдесят, а может и поболее, но он крепкий и уверенный в себе дядька. Священник из бывших ходоков в Мёртвый город, говорят в своё время был отчаянным бродягой. Что у него в жизни произошло такого, что он решил сменить топор промысловика на рясу священника я не знаю, но батюшка был в авторитете у старателей и артельщиков Тобольска. Поговаривают, что настоятель церкви на Степной улице был одним из «столпов» на котором держалась «ночная» власть в городе.

– Ты знаешь сколько людей отдало богу душу в последнее время из-за рыжика? – задал неожиданный вопрос священник.

Дурманное зелье, которое варят из Рыжей плесени был очень коварным и злым. Изначально крохи рыжей плесени смешивали с табаком и курили в самокрутках старатели – это придавало силы и прогоняло усталость. «Рыжуха» помогала старателям переносить невзгоды походов в Мертвый город. Потом догадались Рыжую плесень смешивать с тальком и сыпать в открытые раны – кровь тут же останавливалась, а раненый переставал испытывать боль. Года три назад порошок Рыжей плесени стали использовать одаренные в учебе для лучшего контроля Дара, от них, кстати и пошла мода варить рыжик.

Сперва рыжик был чем-то вроде опиума, по крайней мере, эффект от применения был одинаковый, но потом технология «варки» все больше и больше усложнялась и появились «злые» варианты зелья, которые превращали человека в безмозглый студень за считанные месяцы.

Мне несколько раз приходилось работать с энергетикой подсаженных на «злой рыжик» людей. Ощущение мерзкие, такое чувство как будто с головой нырнул в выгребную яму, да еще и дерьма наглотался полное брюхо.

– Нет, – мотнул головой я, – но, что рыжик – зло, знаю не понаслышке, доводилось присутствовать при вскрытии трупов заядлых любителей этой дряни.

– Поэтому убрать рыжик с улиц Тобольска – это богоугодное дело, – нравоучительно произнес отец Павел, – и наша с тобой задача сделать это.

– Наша?

– Да, сын мой, наша. Дело не только в Тобольске, в последнее время рыжик все дальше уходит по стране, даже в столице уже озаботились этой проблемой, а если в Иркутске решат, что надо принимать решительные меры, то первым делом они пришлют сюда войска и тогда вся вольница артельщиков и старателей тут же накроется медным тазом. Так что если мы хотим сохранить нынешнее выгодное всем положение вещей, то надо что-то с этим делать. Хотя, ты ведь не слепой, сам видишь, сколько военных прибыло в город с начала года. Не к добру это, – озадачено покачал головой батюшка.

О, как оно! Священник рассуждает о целесообразности сохранности явления артельщиков и старателей. Это лишь подтверждает тот факт, что отец Павел ой как не прост и его вес в криминальном мире Тобольска весьма немал. А военных и правда в город с начала года прибыло не мало, чуть ли не два полка уже расквартировали в восточных пригородах Тобольска.

– Батюшка, я что-то не очень понял причем здесь я и рыжик? – нахмурился я.

– Если ты станешь новым батькой артели Седого, то только от тебя будет зависеть чем вы будете зарабатывать на жизнь, – отец Павел навис надо мной как неприступный утес. – Уразумел?

Глаза у священника, а точнее один глаз смотрел на меня строго, будто бы он учитель, который глядит на неразумного ученика, не выучившего урок. Странный разговор, не помню, чтобы до сих пор отец Павел разговаривал хоть раз со мной. А тут гляди, общаемся как давнишние знакомцы.