Сказка для взрослых. Книга вторая

Сказка для взрослых. Книга вторая

Кристин Эванс

© Кристин Эванс, 2025

ISBN 978-5-0068-2172-9 (т. 2)

ISBN 978-5-0068-2173-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КРИСТИН ЭВАНС

СКАЗКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

КНИГА ВТОРАЯ

Вступление

Путь «Анжелики» – это путь в никуда, вымощенный деньгами, притворными стонами и холодным расчётом. Юля научилась носить маску так искусно, что порой и сама забывала, где заканчивается бездушная кукла и начинается она сама, с её израненной душой и вечным чувством стыда. Каждый новый вызов был похож на предыдущий: те же шикарные интерьеры, те же жаждущие острых ощущений мужчины, та же невыносимая легкость бытия, что оборачивается тяжким грузом на душе. Но город, как и её судьба, любил жестокие сюрпризы. И той ночью, в сиянии хрустальных люстр и под аккомпанемент приторно-сладкого джаза, её прошлое решило напомнить о себе. Встреча с прошлым должна была стать болезненным уроком, ударом под дых, который заставил бы её посмотреть на себя со стороны и ужаснуться тому, кем она стала.

Глава 1

Элитный клуб «Эйдос» был не просто местом, он был состоянием. Состоянием оторванности от серой, будничной реальности, в которой существовали обычные люди. Он располагался в самом сердце Петербурга, в старинном особняке с отреставрированным фасадом, но за его тяжелыми, бархатными дверьми скрывался мир, где время текло иначе – медленно, сладко, утопая в дымке дорогого сигаретного дыма и аромате выдержанного виски. Сюда не попадали по желанию, сюда приглашали. Или, как в случае Юли, вызывали.

Она стояла перед зеркалом в своей комнате-клетушке, доводя до глянцевого блеска образ «Анжелики». Чёрное платье, обтягивающее, как вторая кожа, с глубоким вырезом на спине, который казался дерзким вызовом. Туфли на головокружительном каблуке, от которых ноги визуально становились бесконечными. Макияж – безупречный маскировочный щит: стрелки, удлиняющие разрез глаз, делающие его томным и немного надменным, и алые губы, обещающие грех, о котором так мечтали скучающие мужчины в дорогих костюмах. Она смотрела на своё отражение и не видела в нём ни капли той провинциальной девочки, когда-то сбежавшей в город своей мечты. Та девочка умерла. Её похоронили по очереди: Виктор, Егор, Арсений и бесконечная вереница безымянных клиентов. Теперь здесь была «Анжелика» – холодная, циничная, профессиональная.

«Анжелика» не чувствовала. Она работала.

Заказ поступил через премиум-службу, с пометкой «срочно, очень важная персона». Адрес, время, дресс-код – «вечерний, безупречный». И сумма, от которой на секунду перехватило дыхание даже у неё, уже привыкшей к большим деньгам. Этой ночью она должна была составить компанию некому важному гостю города, бизнесмену из Москвы, который желал провести время в приятной женской компании в атмосферном месте.

Такси плавно подкатило к подъезду «Эйдоса». Швейцар, величественный, как монумент, открыл дверь, его лицо не выразило ни единой эмоции. Его взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по ней, считывая код доступа – её внешний вид. Он прошёл проверку. Пропуск был получен.

Войдя внутрь, Юля на мгновение ослепла. После темноты питерской ночи клуб обрушился на неё водопадом света: хрустальные люстры, отражающиеся в полированном паркете, мерцание бокалов, золото в интерьерах. Воздух был густым и многокомпонентным: дорогой парфюм, смешанный с ароматом кожи кресел, дорогих сигар и чего-то неуловимого – запахом денег и власти. Приглушённая музыка – не назойливый техно, а живой джаз, исполняемый камерным трио на небольшой эстраде, – обволакивала, создавая иллюзию интимности посреди большого зала.

Её встретил менеджер – молодой человек с безупречными манерами и пустым взглядом.

– Мадемуазель Анжелика? – уточнил он, и она кивнула отработанным жестом. – Пожалуйста, за мной. Господин Борис уже ожидает.

Он повёл её через лабиринт залов, мимо столиков, за которыми сидели красивые, ухоженные люди. Они говорили негромко, смеялись сдержанно, их жесты были отточены и лишены суеты. Здесь все были на виду, но каждый существовал в своём собственном, герметичном мире. Юля чувствовала себя актрисой, вышедшей на самую главную сцену в своей жизни. Она двигалась плавно, её бедра ритмично покачивались в такт музыке, взгляд был томным и рассеянным, будто она искала кого-то в толпе, но на самом деле она никого не искала. Она работала.

Столик её клиента находился в уединённом углу, на небольшом возвышении, откуда открывался вид на весь зал. Борис оказался мужчиной лет пятидесяти, плотного телосложения, в дорогом, но безвкусно сидящем костюме. Его лицо выражало усталое довольство жизнью. Он оценил её взглядом, быстрым, как сканер, и одобрительно кивнул.

– Анжелика? Очень приятно. Садитесь, прошу вас. Закажите что-нибудь, – его голос был глуховатым, с лёгкой хрипотцой.

Она улыбнулась своей знаменитой «анжеликиной» улыбкой – томной, с обещанием и лёгкой недосягаемостью.

– Благодарю, Борис. Мне, пожалуйста, мохито, – сказала она бархатным, поставленным голосом, опускаясь на стул напротив него. Её движения были выверены, осанка – идеальна.

Они заговорили о пустяках. Он – о своих впечатлениях от Петербурга, она – о том, как прекрасен город ночью. Её ответы были лёгкими, чуть ироничными, будто она и вправду была светской львицей, случайно зашедшей сюда и согласившейся составить компанию незнакомому мужчине. Она играла. Играла блестяще. Её мозг работал в двух режимах одновременно: одна его часть генерировала легкомысленные фразы, смеялась в нужных местах, кивала, слушая его рассказы о бизнесе, а другая – холодно и отстранённо анализировала ситуацию. «Сколько он продержится? Скорее всего, после второго бокала виски предложит уехать. Нужно держать паузу, не соглашаться сразу, сделать вид, что мне интересно здесь. Поднять цену».

Именно в этот момент, когда её внутренний аналитик был максимально сосредоточен, её взгляд, скользя по залу, наткнулся на него. И мир рухнул.

У стойки бара, в окружении трёх таких же, как он, уверенных в себе и состоятельных мужчин, стоял Виктор.

Он не изменился. Ни капли. Всё тот же пронзительный, холодный взгляд, тот же идеально сидящий костюм, подчёркивающий его спортивную фигуру, та же аура непререкаемой власти, которая когда-то сразила её наповал. Он держал в руке бокал с коньяком, что-то говорил своим спутникам, и те внимательно слушали, изредка вставляя реплики. Он был центром этой маленькой вселенной, её солнцем.

И это солнце внезапно повернулось в её сторону.

Их взгляды встретились. Словно два клинка, скрестившиеся в тишине. Время замедлилось, потом остановилось вовсе. Звуки джаза, смех, гул голосов – всё это ушло в небытие, превратилось в оглушительную тишину. Юля почувствовала, как вся кровь отливает от её лица, а потом приливает обратно, обжигая щёки нестерпимым жаром. Она застыла, не в силах отвести взгляд, как кролик перед удавом.

Виктор не выразил ни малейшего удивления. Его лицо осталось абсолютно бесстрастным. Он медленно, с наслаждением гурмана, изучающим изысканное блюдо, окинул её взглядом с головы до ног. Этот взгляд был физически осязаем. Он скользнул по её декольте, по обтягивающему платью, по длинным ногам, обутым в эти дурацкие, роскошные каблуки. Он видел всё. Видел маску «Анжелики», дорогое бельё под платьем, профессиональный макияж. И он видел её, Юлю. Испуганную, униженную, растерянную девочку из провинции.

И тогда в его глазах что-то вспыхнуло. Не удивление, не гнев. Ледяное презрение. И… странное, извращённое одобрение.

Он что-то сказал своим спутникам, и те, ухмыльнувшись, отошли в сторону, давая ему пространство. Не спеша, с той же невыносимой уверенностью, с какой когда-то подъехал к ней под дождём, Виктор пересек зал и оказался рядом с их столиком.

Юля не дышала. Она чувствовала, как дрожат её руки, спрятанные под столом, и сжала их в кулаки, чтобы скрыть дрожь. Её клиент, Борис, нахмурился, почуяв неладное.

Виктор остановился в двух шагах от неё. Его взгляд всё так же пожирал её.

– Анжелика? – произнёс он наконец. Его голос, низкий и бархатный, прозвучал, как удар хлыста. Он растянул имя, смакуя каждый слог. – Прелестно. Очень прелестно.

Он сделал паузу, давая этим словам проникнуть в самое нутро, обжечь изнутри.

– Я всегда знал, – продолжил он, и в его голосе зазвучали ядовитые нотки насмешки, – что в тебе тлеет огонь. Настоящий, дикий огонь. Жаль только, что ты нашла ему такое… приземлённое применение. Из бриллианта, нуждающегося в огранке, ты превратилась в дешёвую бижутерию. Удобную и доступную.

Каждое его слово было отточенным лезвием. «Бриллиант». «Бижутерия». «Удобная и доступная». Они вонзались в неё, разрывая на части тот хрупкий образ, который она так старательно выстраивала все эти месяцы. Стыд поднялся по её телу волной, жгучей и невыносимой. Стыд за то, кто она, за то, где она, за то, что он видит её именно такой. Она хотела провалиться сквозь землю. Исчезнуть.

Но вместе со стыдом, странным и необъяснимым образом, поднялась и ярость. Глубокая, животная, слепая ярость. Ярость на него, за то, что он сделал с ней тогда, за то, что он бросил её, сломав всю её жизнь. Ярость на себя, за то, что позволила этому случиться, за то, что не нашла в себе сил быть сильнее. Эта ярость сжалась в её груди горячим комом, требуя выхода.

И последней, самой чудовищной и нелепой эмоцией, была… гордость. Странная, извращённая гордость. Он видел в ней «огонь». Да, тот самый огонь, что когда-то привлёк его в наивной провинциалке. Он не просто презирал её, он признавал её силу. Пусть искажённую, пусть направленную в самое порочное русло, но силу. В его глазах она была не просто жертвой, а кем-то, кто сумел выжить, пусть и таким грязным способом. Эта мысль была отравленной, но она давала ей опору, какой-то дурацкий, кривой стержень, чтобы не рухнуть тут же, у его ног.

– Виктор, – выдохнула она, и её голос, к её собственному удивлению, не дрогнул. Он прозвучал холодно и отстранённо, будто она лишь мимоходом вспомнила его имя.

Он улыбнулся. Улыбка была беззубой, лишь лёгкое движение губ, но в ней читалось торжество.

– Узнала меня. Рад, что не забыла своего первого… учителя, – он намеренно сделал паузу, давая понять, какой именно «урок» он имеет в виду. – Не мешаю вашему… свиданию. Удачной охоты, Анжелика.

Он кивнул Борису, который смотрел на эту сцену с нескрываемым любопытством, развернулся и так же неспешно пошёл назад, к своим друзьям. Он уходил победителем. Он пришёл, увидел и унизил. И она позволила ему это сделать.

Юля сидела, превратившись в статую. Её тело онемело, внутри всё кричало от боли и унижения. Она чувствовала на себе взгляды окружающих, будто Виктор сорвал с неё не только моральную одежду, но и физическую, выставив на всеобщее обозрение её грязную, испачканную душу.

– Друг, знакомый? – спросил Борис, в его голосе звучал неподдельный интерес.

Она заставила себя повернуть к нему голову и улыбнуться. Улыбка получилась деревянной, натянутой.

– Из прошлой жизни, – ответила она, и это была чистая правда.

Но работать дальше она уже не могла. Всё её профессиональное спокойствие было взорвано изнутри. Каждая клеточка её тела требовала бежать. Спрятаться. Остаться одной.

– Борис, прошу прощения, но я плохо себя почувствовала, – сказала она, поднимаясь. Её ноги едва слушались её. – Мне нужно уйти.

На его лице отразилось разочарование, но он, будучи человеком светским, лишь кивнул.

– Жаль. Надеюсь, это не из-за того грубияна?

– Нет, – солгала она. – Просто мигрень.

Она не помнила, как вышла из клуба, как прошла мимо того же бесстрастного швейцара, как оказалась на холодной, продуваемой всеми ветрами улице. Ночной воздух обжёг её горячее лицо. Она шла, не разбирая дороги, зажимая в пальцах пачку денег, которые Борис всё-таки сунул ей в руку на прощание. Эти деньги, обычно бывшие для неё символом выживания, сегодня пахли особенно остро. Они пахли её собственным унижением.

Эмоции, сдержанные ею в клубе, вырвались наружу. Шок пронзал её, как разряды тока. Стыд заставлял опускать голову, будто каждый прохожий знал, кто она и что только что произошло. Ярость кипела внутри, требуя мести, но она не знала, кому направить этот гнев – Виктору или самой себе. И эта странная, порочная гордость… да, она всё ещё была там. Он признал в ней силу. Он назвал её огнём.

Но какой ценой? Ценой её души, её достоинства, её самой себя.

Она остановилась у парапета набережной, глядя на чёрные, маслянистые воды канала. В них отражались огни города – того самого города, который когда-то казался ей воплощением мечты, а теперь стал гигантской ловушкой, полной соблазнов и боли. Встреча с Виктором стала жестоким напоминанием о том, с чего началось её падение. И о том, что, несмотря на все её усилия, она так и не смогла от этого падения убежать. Маска «Анжелики» была сорвана, и под ней оказалось всё то же испуганное, израненное лицо Юли, которая до сих пор не знала, кто она и зачем живёт.

Глава 2

Вернуться в свою комнату после той встречи было всё равно что запереться в склепе. Склепе, где стенами были не штукатурка и обои, а плотно сомкнувшееся вокруг неё чувство стыда, а воздухом – отравленная смесь ярости и отчаяния. Дверь щёлкнула, замок повернулся с сухим, окончательным звуком, и вот она осталась наедине с собой. Вернее, не с собой, а с тем существом, в которое её превратили слова Виктора. Они висели в тишине комнаты, эти слова, будто выжженные в воздухе раскалённым железом. «Бриллиант». «Бижутерия». «Удобная и доступная».

Она не включала свет. Лунный свет, бледный и безразличный, пробивался сквозь грязноватое окно, выхватывая из мрака уродливые очертания комода, вешалку с одеждой, отблеск зеркала в тёмном углу. Она стояла посреди комнаты, всё ещё в том самом чёрном платье, которое всего час назад казалось ей доспехами, а теперь было лишь тряпкой, пропитанной позором. Каблуки впивались в потёртый линолеум, но она не чувствовала боли, не чувствовала усталости. Она была одним сплошным, оголённым нервом.

И тогда, в тишине, его голос зазвучал снова. Не как воспоминание, а как физическое присутствие. Он был здесь, в этой комнате. Он стоял за её спиной и шептал ей на ухо, его губы почти касались её кожи, а холодное дыхание обжигало шею.

«Ты была бриллиантом…»

Она зажмурилась, пытаясь выгнать этот голос, но он был сильнее. Он звучал внутри, в самой глубине черепа.

Бриллиант. Да, именно так он смотрел на неё тогда, под дождём, в своём тёплом, пахнущем дорогой кожей и властью внедорожнике. Она была для него диковинкой. Неогранённым, но многообещающим камнем, в котором он с первого взгляда угадал блеск. Он видел в ней потенциал. Видел ту самую «жажду», ту самую «огонь», что тлел в её глазах, заставляя её бежать из серого, безнадёжного мирка. Он не просто соблазнял провинциалку – он вербовал последовательницу, лепил из глины то, что хотел видеть. Он был её первым и самым главным творцом. И самым беспощадным разрушителем.

Она медленно, будто в трансе, подошла к зеркалу. В его тёмной глубине угадывалось её отражение – бледное пятно лица, тёмные провалы глаз. «Анжелика». Маска, которую она создала, чтобы выжить. Маска, которая должна была быть непробиваемой. Но Виктору хватило одного взгляда, чтобы она треснула, и из-под неё показалось всё то же испуганное, наивное лицо Юли из провинции, которая до сих пор, спустя всё это время, искала одобрения у своего первого губителя.

«…который нуждался в огранке».

Огранка. Какое красивое, благородное слово для того, что он с ней сделал. Та ночь в мотеле. Боль, стыд, предательское возбуждение собственного тела, которое откликалось на его грубые ласки. Он не просто лишил её невинности. Он переплавил её. Он взял её романтические фантазии о Петербурге, о страсти, о высокой любви и показал, чем они являются на самом деле – грубым, животным актом доминирования. Он был её проводником в реальный мир, и этот мир оказался жестоким и циничным. Его «огранка» – это психологическое подавление в машине, это боль и унижение в мотеле, это холодное равнодушие в той самой квартире с панорамными окнами, где он использовал её как вещь и бросил пачку денег. Он сломал её, чтобы пересобрать по своему усмотрению. И он был уверен, что собрал нечто ценное.

И что же он увидел сегодня? Во что она превратилась после его «огранки»?

«Теперь ты просто дешёвая бижутерия».

Слово «бижутерия» ударило с новой силой. Оно было таким точным, таким убийственно точным. Бриллиант – уникальный, ценный, вечный. Его берегут, им дорожат, его носят как символ статуса и красоты. Бижутерия – массовая, поддельная, яркая, но пустая внутри. Её производят конвейерным способом. Её носят, чтобы понравиться на один вечер, и выбрасывают, не задумываясь. Она блестит и сверкает, но этот блеск – обманка. Достаточно прикоснуться, чтобы понять – это не золото и не драгоценный камень, а холодная, бездушная пластмасса.

Именно такой он её и увидел. Яркой, блестящей, но пустой. Подделкой. Продуктом, который можно купить за деньги. «Анжелика» была не личностью, а товаром. Товаром из массовой коллекции. Удобным…

«Удобная…»

Да, чёрт возьми, удобная! Она научилась не спорить, не капризничать, не предъявлять претензий. Она приходила по вызову, надевала нужную маску, говорила нужные слова, издавала нужные звуки. Она была идеальной служанкой для мужских фантазий. Она не обременяла их своими проблемами, своими чувствами, своей душой. Она была услугой. Удобной, как доставка еды на дом. Нажал кнопку – и через час горячее, красивое, безотказное тело уже к твоим услугам. Мысли об этом вызывали у неё приступ тошноты. Она схватилась за край комода, чтобы не упасть.

«…и доступная».

Это было последним, финальным аккордом, добивающим ударом. Доступная. Как товар на полке супермаркета. Как общественный туалет. Как стакан воды в жару. Никакой тайны, никакой ценности, никакой избранности. Всё, что было в ней когда-то особенного, уникального, того, что привлекло его, харизматичного и властного Виктора, – всё это она растеряла, распродала, разменяла на эти самые деньги, которые сейчас жгли ей карман.

Она с силой дёрнула пачку купюр и швырнула её через всю комнату. Деньги, бесшумные и презренные, веером рассыпались по полу, улетели под кровать, затерялись в темноте. Но это не помогло. Они никуда не делись. Они были везде. Они были на её руках, на её душе, въелись в поры.

«Дешёвая бижутерия. Удобная и доступная».

Эти слова не просто ранили её. Они стали диагнозом. Приговором. Они описывали не просто её нынешнее занятие, они описывали всю её сущность. Он не просто оскорбил «Анжелику», он уничтожил Юлю. Он сказал ей: та, кем ты была, мертва. А то, во что ты превратилась, – жалко, ничтожно и не стоит ничего, кроме кратковременного удобства.

Ярость, которую она сдерживала в клубе, вырвалась наружу. Это была слепая, разрушительная сила. Она с грохотом сорвала с вешалки несколько платьев – своих «рабочих костюмов» – и принялась рвать их. Ткань не поддавалась, тогда она заковыряла ногтями швы, тянула, рыча от бессилия, пока пальцы не заболели. Потом она схватила с туалетного столика флакон с дорогими духами, которые купила, чтобы соответствовать образу, и с размаху швырнула его в стену. Стекло разбилось с хрустальным звоном, и в комнате повис густой, удушливый аромат – сладкий, цветочный, запах той самой «бижутерии», что она из себя представляла.

Она тяжело дышала, опершись руками о стену, и смотрела на осколки. Ей хотелось крушить, ломать, уничтожать. Уничтожить эту комнату, этот город, себя самое. Ненависть пожирала её изнутри, как кислота. Ненависть к Виктору. За его непоколебимую уверенность. За его право судить. За то, что он был прав. За то, что он появился и одним махом уничтожил все её хлипкие оправдания, всю её выстроенную систему самообмана.

Но сильнее ненависти к нему была ненависть к себе. Саморазрушение запустилось с пугающей скоростью. Мысли, как стая хищных птиц, набрасывались на неё, выклёвывая из памяти всё самое грязное и постыдное.

Вот она, ночь с тем пожилым клиентом, когда она мысленно составляла список продуктов, пока её тело механически двигалось под ним.

Вот она, исполняет чужой фетиш, чувствуя лишь любопытство и лёгкую брезгливость.

Вот она, с иностранцем, который видел в ней «загадочную русскую душу», воплощённую в плоти для его утех.

Вот она, в той самой квартире, где была свидетельницей извращённой игры власти между Ириной Петровной и молодым Максом.

И над всеми этими воспоминаниями парили его слова: «Удобная и доступная». Да. Это был её девиз. Её кредо. Она продавала не просто тело. Она продавала своё удобство. Свою доступность.

Она снова подошла к зеркалу и вгляделась в своё отражение. Глаза были пустыми, в них не было ни капли жизни. Только боль. Только стыд. Щёки покрывали некрасивые красные пятна, тушь растеклась от слёз, которых она даже не заметила, превратившись в грязные чёрные круги под глазами. Искажённое, почти гротескное лицо. Лицо «бижутерии».

Она с силой ударила кулаком по стеклу. Зеркало, старое и непрочное, треснуло с сухим щелчком. Трещина, как молния, рассекла её отражение пополам. Теперь она видела две половинки себя. Две уродливые, искалеченные половинки.

Этот жест ничего не изменил. Не принёс облегчения. Боль в костяшках пальцев была лишь слабым, физическим эхом той адской боли, что бушевала у неё внутри.

Что она могла сделать? Пойти и отомстить Виктору? Как? Убить его? Слишком пафосно и бессмысленно. Облить его грязью? У кого? Его мир был герметичен, его друзья – такие же, как он. Они лишь посмеются над истерикой «доступной» женщины. Рассказать всё Игорю? Какому Игорю? Тому мифическому спасителю, которого она себе выдумала? Его не существовало. Существовала только она, её разбитое зеркало, её воняющие духами осколки на полу и приговор, вынесенный ей тем, чьё мнение для неё до сих пор что-то значило.

Бессилие охватило её с новой силой. Она медленно сползла по стене на пол, обхватив колени руками. Она сидела среди осколков и разорванных тряпок, как потерпевшая кораблекрушение среди обломков своего корабля. Слёз больше не было. Была только пустота. Глухая, звенящая пустота.

Её жизнь разделилась на «до» и «после». До встречи с Виктором в клубе и после. До его слов и после. Эти слова стали якорем, который намертво вцепился в её душу и тянул её на дно. Они были ядом, который не убивал сразу, а медленно разъедал её изнутри, отравляя каждую мысль, каждое воспоминание, каждую надежду.

Она сидела так, казалось, целую вечность. Лунный свет сместился, комната погрузилась в почти полную тьму. Где-то за стеной послышались шаги – это вернулся Артём с гитарой. Послышался приглушённый голос Марины. Жизнь в коммуналке шла своим чередом. А она сидела в своей комнате-гробу, отравленная, разложившаяся заживо.

Саморазрушение требовало выхода. Если нельзя уничтожить его, нельзя изменить прошлое, значит, нужно уничтожить то, что осталось. Ту самую «бижутерию». Нужно добить её, стереть в порошок.

Она подняла голову. В темноте её глаза блеснули лихорадочным блеском. Да. Так и сделает. Она не будет больше притворяться. Не будет носить маску. Если она – дешёвая, удобная и доступная вещь, то и вести себя будет соответственно. Зачем стараться? Зачем держать марку? Зачем притворяться, что у неё есть хоть капля самоуважения?

Его слова дали ей разрешение. Разрешение на окончательное падение. Разрешение на то, чтобы перестать бороться. Разрешение на саморазрушение.

Она медленно поднялась с пола. Ноги затекли и кололи, как иголками. Она подошла к шкафу, нашла на ощупь самую дешёвую, самую вызывающую кофточку, самые короткие шорты. Она не стала приводить в порядок лицо. Наоборот, смахнула остатки туши, сделав глаза ещё более страшными, провалившимися.

Потом она нашла в сумочке телефон. Её пальцы сами нашли нужное приложение. Она не думала. Она действовала на автомате, ведомая одной лишь жаждой уничтожения. Своего уничтожения.

Она выбрала самого первого попавшегося клиента из списка «онлайн». Того, кто предлагал меньше всех денег, и чья анкета выглядела наиболее сомнительно. Она отправила ему сообщение: «Готова. Встречаемся у метро „Технологический институт“. Через 20 минут».

Ей было всё равно, кто он. Пьяница, маргинал, маньяк. Чем хуже, тем лучше. Чем грязнее, тем вернее. Она хотела опуститься на самое дно. Хотела, чтобы с ней обращались как с вещью. Так, как она того, по словам Виктора, заслуживала.

Она вышла из комнаты, не оглядываясь на осколки и разбросанные деньги. Она шла по тёмному коридору, и её лицо было каменной маской. В словах Виктора была страшная правда, но была в них и освобождающая сила. Теперь ей не нужно было притворяться кем-то другим. Она была Юлей, которая стала «Анжеликой». А «Анжелика», как выяснилось, была всего лишь удобной и доступной бижутерией. И сегодня ночью она докажет это себе и всему миру. Она пойдёт на самое грязное, самое унизительное свидание в своей жизни не ради денег, а ради того, чтобы окончательно убить в себе ту девушку, что когда-то могла считаться «бриллиантом». Чтобы больше никогда не чувствовать эту разрывающую сердце боль от чужого, но такого точного приговора.