Паргелион 1

Дара яростно вскрикнула и принялась натягивать куртку поверх полотняной рубашки. Надела сапоги, жилет подвязала поясом из мягкой кожи. На голову нацепила шапку из кроличьего меха. На пояс повесила нож – без него никуда. И решила, что сходит в мастерскую к брату и поговорит с ним, потому что больше было не с кем.

Идти предстояло через всю деревню. Бревенчатые дома, дворы. Вон чьи-то забытые сани. Мглисто, пасмурно. Пахнет сыростью и дымом растопленных печей. Пахнет её страхом.

Мимо проехал Пиги на лошади. Остановился, крикнул, она только махнула рукой. Вечно он пристаёт к ней. Мать это поощряет, ведь в его семье было больше всего лошадей и несколько коров, что считалось в деревне самым ценным имуществом. Но Дара прекрасно помнила, как в детстве он называл её бледной дрянью и найдёнышем, за что она молотила его палкой. Мерзкий поганец, чтоб его. Сейчас он вырос, стал симпатичнее и делает вид, что ничего не было. Дара терпела его только из-за лошадей, на которых он иногда разрешал прокатиться, когда отец не видит. Но она была уверена, что он не изменился и остался таким же мерзким гадом. Это не лечится.

Там, на горе, дом Ситху. Тропинка, обвивающая холм, отчётливо виднелась на белом снегу. Кто-то прошёл здесь совсем недавно. Ветер усилился, закачались чернеющие верхушки сосен.

У старейшины Дара бывала всего-то несколько раз. Это был большой дом, одиноко стоявший на утёсе, окружённый частоколом с добротными деревянными воротами, за которыми вечно копошилось несколько обычно злобных собак, впрочем, к ней дружелюбных. Прежняя жена Ситху умерла от лихорадки, потому он взял молодую, которая уже успела нарожать ему пятерых детей. Последний раз мать отправила её замаливать свои очередные грехи, снабдив тушёным оленьим языком, который старейшина жаловал особенно. Она помнила, как он накинулся на кушанье, как капал сок с его изгвазданной бороды и как он облизывал толстые пальцы, а она изо всех сил старалась сохранить приятное и подобострастное выражение лица. О боги, насколько же она его ненавидела!

Но это сработало. Олений язык привёл старейшину в хорошее расположение духа, потому он отпустил девчонку с миром, наказав никогда больше не выходить за разрешённые границы.

Ветер поднимал и нёс тысячи мелких снежинок, словно играя с ними. Вот бы он поднял и её и унёс куда-нибудь далеко отсюда, туда, в большой мир. Так она и думала до того самого момента, пока не показался сквозь снежную мглу двор мастера Миро.

Этот самый мастер Миро очень ей нравился. Высокий осанистый старик, тёмная борода, посеребренная сединой, обманчиво суровый вид и часто смеющиеся зелёные глаза заставляли её с детства чувствовать что-то родное и тёплое. Он отлично резал из дерева, ковал, а ещё научил Дару приёмам рукопашного боя. Знал множество историй и всегда был на её стороне.

Сам двор, вечно заваленный кусками бруса, распиленными брёвнами и всевозможным барахлом, на которое у мастера были планы, сейчас был почти пуст и занесён снегом. Дом был закрыт и темён, но мастерская в дальнем конце двора горела мягким светом масляных ламп.

Дара приоткрыла дверь и просунула голову внутрь. Запах свежей древесины был навязчивым, но всё же приятным. Девочка любила этот запах, она узнавала его, когда брат, возвращаясь домой, приносил его на себе. Он был тёплым и домашним, он пах лесом, пах всем тем, чем дышало дерево, от него веяло парящими птицами и зеленеющими травами. Брат возился, выполняя очередной заказ, наклонившись над верстаком, и старательно водил ножовкой по чему-то, что в будущем, вероятно, приобретёт форму половника и найдёт своё предназначение на чьей-нибудь кухне.

Дара уселась у огня, стянув с себя мех и подложив его под попу, а брат оставил половник и принялся мести пол, усеянный мелкой стружкой. Потом сел рядом и посмотрел на сестру. Её щеки порозовели, кончик носа покраснел, волосы были всклочены.

– Знаешь, – вдруг начал Кий, – когда я был маленьким, я думал, что мама по ночам превращается в птицу и улетает в лес. А потом ещё дальше, туда, за лес, где мрак и неизвестность, и возвращается только под утро.

Дара глянула на него, перевела взгляд на огонь.

– Да, может, так и есть. Мне всегда казалось, что она знает гораздо больше, чем может высказать словами. Я ходила в мёртвый город. По дороге назад встретила кого-то. Он шёл за мной, потом отстал. Думала, это наш, потому расскажет, где меня видел. Но теперь думаю, это был чужак. Потому я рассказала матери. А она пошла к Ситху. Так что к вечеру ты можешь увидеть меня в яме.

Она выпалила все это разом, не останавливаясь. Брат смотрел на неё с полминуты, осознавая сказанное, а потом спросил:

– Так, может, кто-то из наших тоже ходил на запретную территорию, а не сказал, потому что признаваться в этом не хочет.

Дара, мысли которой не допустили такого очевидного, как она теперь понимала, варианта, уставилась на Кия.

– Да, но… да, может, и так. Только почему мать тогда пошла к старейшине? Почему не рассудила как ты?

– Не знаю. Может, не догадалась. Но вряд ли это чужак.

– То есть, получается, я зря себя подставила?

– Получается, так. Сегодня вечером будет гореть поляна.

– Как? Почему мать ничего не сказала?

– Откуда мне знать. Может, ты ошарашила её своими словами. Чужак – это серьёзно. Ты знаешь, Дара… – Он встал, потоптался туда-сюда и добавил: – Думаю, они хотят сделать жертвоприношение.

Лицо девочки вытянулось.

– Как?

Кий пожал плечами:

– Они ещё помнят лихорадку и голод, помнят пожар. Хотят задобрить Эйо.

Дара хмыкнула. Она была не лучшего мнения об Эйо.

– Эйо дымится, Эйо требует жертвы, – сказал брат отстранённо.

– Тебе что, промыл мозги Ситху? Я и не заметила.

– Знаешь, Дара, я думаю, ты много о себе мнишь.

– Да? И что я такого мню?

– Ты думаешь, что ты умнее всех, вместе взятых. Умнее матери, умнее меня и Миро, умнее старейшин, само собой. И, уж конечно, значительно умнее наших туповатых соседей. Только я хочу сказать тебе вот что.

– И что? – Дара вскочила и воззрилась на брата с нескрываемым возмущением.

– Тебе только кажется, что ты летаешь выше всех. А на самом деле ты просто ребёнок с воспаленным воображением и завышенным мнением о себе.

– Да? Ну и нахрен тебя!

Она опрометью бросилась вон из избы. Дверь громко хлопнула, шаги замерли, и остался только запах деревянной стружки. Кий вдохнул, и лицо его вдруг сделалось печальным. Он поднял метлу и продолжил работу.

***

Дара была зла, как лесная дрековака, о которых маленькие дети, накрывшись одеялом, рассказывали друг другу страшилки, навеянные материными сказками на ночь. Почему-то в них всегда кого-то убивали, съедали, растерзывали или кто-то в кого-то превращался. Многие из таких историй они узнали от матери. Несмотря на свою обычно простоватую или даже косноязычную речь, женщина, стоило ей начать рассказывать, превращалась в другого человека. Потому, влекомые желанием послушать страшные сказки, дети слетались к ним со всей деревни, как будто их тут не словами кормили, а кроличьи ножки раздавали. Хотя и такое бывало.

Особенно мать любила смаковать историю о конце света. Точнее, о Катастрофе, которой она называла события, случившиеся давным-давно, задолго до их рождения. Но она-то помнила, как всё произошло, хоть и была тогда совсем маленькой. Обычно в этот момент дети, с недоверием хмуря брови и морща носы, разглядывали мать, лицо которой покрывала заметная сеточка морщин. Сложно было поверить в то, что эта древняя, по их представлениям, женщина когда-то была ребёнком. Нет, совершенно невозможно.

Мать воздевала руки и округляла глаза, описывая всё, что происходило тогда. Когда-то, по её словам, мир был огромен, неделим, все жили в согласии и летали по воздуху, строили города и могли говорить с друг другом, даже если находились за много-много километров друг от друга. (Тут уж, конечно, она привирала, это к ведунье не ходи, и так понятно). Люди стремились к прогрессу, к тому, чтобы изобретать новое, и всё шло хорошо, пока однажды они не прокляли сами себя. И посыпались на них эти проклятья, полезли из-под земли чудовища, начался хаос, разрушения, кровь и смерть. Города были покинуты и уничтожены, в них был только тлен, тоска и тайны, которые никогда и никому лучше не раскрывать, не откапывать мертвецов, не рыскать там в поисках всего того, чего уже не вернуть! На этих словах голос матери резко обрывался, от чего все её слушатели вздрагивали и холодели в ужасе. А она, выдержав, как положено, драматическую паузу, продолжала изменившимся голосом и вещала о том, что те немногие, кто выжил после Катастрофы, укрылись в селениях, чтобы жить, растить детей и основывать новый мир.

Это и была основная легенда том, как появилась их деревня. Ситху тоже любил её мусолить. Грозно воздевал он руки к небу и пучил глаза, когда громогласно вещал о чудовищах, тлене и смерти. Дара не то чтобы не верила этим россказням – верила и поверила ещё больше, когда увидела мёртвый город своими глазами. Она скорее сомневалась в том, что людей осталось так мало. Ведь если мир так огромен, как говорила мать, если в нем были сотни этих городов, то неужели все они сгинули?

Эти мысли отвлекли Дару от других, ещё менее приятных – что будет на поляне огней. Она обязательно туда придёт, пусть мать того и не хотела. Она решила слоняться по посёлку до вечера, лишь бы не идти домой. Было холодно, и от голода начало свербить в желудке, так что девочка забежала к Эноги, розовощёкой женщине с четырьмя детьми. Выпросила у неё вяленого мяса, пообещав потом вернуть. И, как только стало смеркаться, повернула к месту назначения и встроилась в общий поток.

Эта поляна видела много сборищ. Все важные решения оглашались здесь – так повелось. По периметру были сооружены кострища, отделанные камнем и зажигаемые в знак начала собрания. В центре поляны высились три столба, неподалёку от которых стояли резные кресла – для старейшин.

Когда девочка подошла к поляне, многие уже были здесь. Сумерки и подступающая тьма скрывали их лица, чернеющие на фоне снежной белизны, пока не взошла яркая луна. В её обманчивом свете всё казалось не таким, как днём. Вот невысокая фигура уселась на один из стульев, вот другая. Третья. Вспыхнули огни костров, затрещали поленья, заплясали всполохи на лицах. Непостоянное пламя разгоралось и слабело, освещая все вокруг красно-оранжевым светом. Тени ползли от дерева к дереву, от камня к камню, чтобы потом снова раствориться в лесной тьме. Люди шептались, не рискуя говорить в полный голос. Они ждали. И где-то там, среди их лиц, прятались лица Кия и его матери.

Резкий звук барабанов вдруг разорвал тишину, разнёсся по долине и вернулся ещё более оглушающим. Началось. Ситху, сдвинув кустистые брови и всматриваясь в толпу пронзительным взглядом, выдержал паузу и начал говорить:

– Обращаюсь к вам, последние люди на Земле!

Дара подумала, что дело плохо, раз он завёл речь про последних людей. Не к добру.

– Мы нашли наш дом здесь, в этом суровом месте, и только здесь мы сможем выжить. Здесь, в нашем защищённом мире, маленьком, но закрытом от нападений хаоса. Судьба дала нам шанс, дала человечеству возможность продолжить свой род. Но Эйо, который милостиво присматривал за нами так много лет, разгневался! – Он воздел руки к небу. – И я не знаю причину его гнева. Но он сказал мне, что ему нужно. Он сказал мне, какую жертву он хочет. А иначе он зальёт нас всех огнём! Сожжёт своим пламенем!

Все с благоговейным ужасом принялись поднимать руки, глядя, как Ситху, широко раскрывая глаза и рот, скаля щербатые зубы, делает какие-то ему одному понятные знаки, видимо, призванные утихомирить разгневанное божество.

– Но это ещё не все. – Ситху двинулся вдоль собравшихся, как будто выискивая кого-то. Дара напряглась, но решила не двигаться с места.

– Да! Это ещё не все!

Старейшина, распахнув длинную куртку с накинутым поверх меховым жилетом, двигая бровями, продолжил:

– Недавно близ деревни видели чужака.

По поляне прошёлся удивленный ропот.

– Что это значит? Это значит, что он наверняка был не один. Если он знает, где наше поселение, и приведёт других бандитов к нам, они могут напасть! Это ли не гнев Эйо?

Взволнованный шёпот.

– А знаете, кто привёл к нам чужака?

Он наконец достиг своей цели и выволок из тени Дару, которая и не думала сопротивляться.

– Она! Да, она снова ходила в запретное место, выходила за дозволенную границу! Это она навлекла на нас беду! Это из-за неё нам придётся принести Эйо жертву, чтобы отвести горе!

Зашумели. Кто-то указывал на девочку, кто-то переговаривался с соседом. Дара не смотрела на них.Она смотрела на Ситху и думала – только бы не опустить глаз. Только бы не показать свой страх.

– Так, может, её и отдадим в жертву Эйо? – послышалось чьё-то нагловатое кваканье.

«Надо запомнить этот голос», – пронеслось в голове.

– Её? – Ситху неприятно заржал. – Да, это было бы справедливо! Это я и хотел сделать, когда её нашли в лесу. Тогда от неё был бы хоть какой-то прок. Но нет. Эйо нужно отдать то, что нам дорого, а не то, от чего мы хотим избавиться.

Дара посмотрела на других старейшин, посмотрела на мать и брата, найдя их лица в толпе, ожидая, что, может, хоть кто-то вмешается в происходящее.

– Мы отдадим Эйо самое дорогое, что имеем: младенца.

Снова послышались перешёптывания.

– Может, эта жертва кажется вам страшной. Но стоит ли, подумайте, стоит ли жалеть одного ребёнка ради спасения всего человечества?

Молчание. Плясали на искажённых огнём лицах пламенные блики, отражался в почерневших глазах белый свет луны.

– Трусы! Вы – малодушные трусы. Мне жаль вас! Хорошо. Я сам выберу жертву для Эйо. Так надо.

Ситху встал и медленно стал обходить поляну по кругу. Никто не возразил ему. Никто не поднял взгляда. Вот он, Кий, который молчал, уставившись в пол. И мать, не раскрывая рта, опустила глаза. Все сжались в один большой комок вязкого страха.

– Что же вы молчите? Почему вы все молчите? – вскрикнула вдруг девочка.

– А, ты собралась возразить? Ну, давай, давай. Ты, мерзкое отродье!

Он подлетел к девочке и занёс руку, собираясь нанести удар. Дара инстинктивно дёрнулась, но все же устояла. Она увидела прямо перед собой горящие фанатичным огнём глаза старика. Она ещё не знала, не успела узнать в свои пятнадцать лет, что этот огонь сжигает всё, не оставляя ни куска нетронутой земли. Что он не слышит доводов и не приемлет возражений. Что он пожрёт всякого, кто встанет у него на пути, и есть только один способ противостоять ему – сделать свой огонь сильней этого огня и никогда, ни за что не подчиниться, не дать войти в себя и выжечь всё живое.

Лапища Ситху шмякнула по лицу девочки. Лопнула, как переспевшая ягода, губа, и тёплая кровь брызнула на подбородок. Но Дара не опустила глаз.

– Ты тупая девчонка. А я – старик. Я знаю, как нужно. А ты – ты просто подкидыш. Неизвестно, кто бросил тебя здесь. Я и тогда был против, чтобы она оставила тебя. Я знаю… – Он хитро посмотрел на Дару. – Чувствую, что на тебе печать уродства! О, я видел много такого там, в большом мире. Многие из вас, – окинул он исступлённым взглядом толпу, – даже не могут себе представить, что я видел. И какие уроды, противные всему роду человеческому, бывают там. Там! – Он указал рукой куда-то вдаль. – Она только выглядит, как мы. Как нормальные люди. Но на самом деле она урод! Мерзкие, богопротивные создания, которые хотели всех нас убить! – От взгляда его выпученных глаз становилось жутко. – Вот и она всё хочет вас убить! Это тебя, тебя надо было принести в жертву Эйо! Хоть на что-то сгодилась бы.

На последнем он вдруг задохнулся, закашлялся. Мелкие брызги слюны полетели девочке в лицо. Отхаркнув, он снова поднял руку, как будто намереваясь опять отвесить оплеуху, но в этот момент кто-то выскочил из темноты и резко ударил по занесённой руке.

Дара улыбнулась про себя, ведь это был Миро. Старик оттолкнул Ситху и заслонил от него девочку.

– Довольно! – тихо, но твёрдо сказал он. – Дара не сделала ничего плохого.

Ситху, с перекошенным от злости лицом, всё же отошёл в сторону. Тон его стал более спокойным.

– Ты, кажется, пропустил начало нашего собрания, Миро. Не то ты бы знал, в чём она виновна.

– Это не повод бить ребёнка. Не смей прикасаться к ней, Ситху.

Авторитет мастера Миро в деревне был настолько непререкаем, что Старейшина предпочёл отойти на другую сторону поляны, но всё же продолжил представление.

– О, Эйо! – Вождь вскинул руки в экзальтированном жесте, повернувшись лицом к горе. – Что мне сделать с этой уродкой, противной всему роду человеческому?

И, выдержав паузу, продолжил:

– Эйо дал мне свой ответ. Ведь только я, – взглянул он на свою паству, – только я могу разговаривать с ним.

По толпе разнёсся неясный шёпот.

– Что? Что такое? Кто-то тоже желает высказать своё слово? Давайте!

– Посадим её в яму?

Ситху покосился на Миро, который всё ещё прикрывал собой девочку.

– Нет! Это для неё слишком мягкое наказание. Мы поступим так: если она продолжит нам вредить, мы изгоним её! И она никогда не вернётся! Пусть идёт туда, куда так рвётся! Пусть чудовища сожрут её! Таково моё слово. Завтра в полдень, – продолжил он чуть погодя, – мы принесём нашу жертву. Я сам выберу мать, которая удостоится этой чести.

После этого старейшина развернулся и, не прощаясь, пошёл прочь сквозь деревья.

Вскоре огни погасли, и опустевшая поляна вновь стала темна и безмолвна. Дара так и стояла, всматриваясь в темноту, не замечая проходящих мимо людей и чувствуя, как большая рука старика гладит её по щеке. А потом её обняла рука матери. Девочка подняла глаза и увидела, как стекают по лицу женщины медленные слезы.

***

Утро было мерзее некуда. Впечатление от вчерашнего не успело раствориться в волнах других воспоминаний и потерять свою остроту, как это порой бывает. Неприятная тяжесть и тоска, которые растеклись в районе груди, уничтожали всякое желание жить. Дара решила, что вставать сегодня не будет. Мать её не трогала, а Кий ушёл ещё до рассвета. За весь вчерашний вечер он не сказал ей ни слова. Да и плевать. У него тоже не хватило духу возразить Ситху. Он спокойно стоял и смотрел, как тот ударил её. Потому плевать.

Через некоторое время, когда она наконец забылась коротким сном, дверь скрипнула, и послышались знакомые шаги. Брат подошёл к ней и погладил по плечу. Дара не шелохнулась.

– У меня кое-что для тебя есть, – проговорил он глухо и отошёл, чтобы принести свёрток. – Вот.

Дара решила, что разговаривать с ним у неё нет ни малейшего желания. Поняв это, Кий только добавил:

– Посмотри, когда я уйду. Мы сделали это с мастером Миро.

Шаги затопали к двери, дунуло холодом, хлопнула створка.

Дара, повременив, чтобы убедиться, что он не вернётся, сняла ткань. Внутри свёртка оказалось то, от чего тяжесть мгновенно сошла с её сердца и опустилась глубоко в землю: новенький лук. Прекрасный, совершенный. Она осторожно провела рукой по резьбе, по тетиве. Прочная. Подержала лук в руках – лёгкий. Плечи будто бы слишком длинные, хотя надо попробовать в деле. Стоило поднести лук к свету, чтобы рассмотреть получше. Резная рукоять изображала лесных зверей – олень, медведь, волк, заяц. Все они бежали, переплетаясь между собой. В этот узор были вплетены корни деревьев, ветви и листья. Единство леса, где все связано между собой, – о чем всегда говорил Миро.

Внезапно она решила, что пойдёт к Эйо. Раз все пойдут, раз пойдёт мать, раз пойдёт брат, значит, должна и она. Это её деревня, и она ничем не хуже других. Урод! Вот как назвал её Ситху. Да, может, она не красавица. Но тоже часть целого. А потому должна там быть.

Из глубин Эйо исходил дым – чёрный, плотный, злой. Земля издавала низкий гул, такой утробный, будто огромная тварь, спавшая где-то внизу, собиралась проснуться и выйти наружу.

Вот и Место. Дара поднялась чуть выше, забирая вправо от основной площадки, вокруг которой густился народ. Посреди круга, обозначенного низким частоколом, был сложен жертвенник из камней. Сверху лежала небольшая каменная плита. По внутреннему периметру круга горели огни.

Жрец Ситху в своей расшитой парадной накидке принялся обходить круг, держа в руке зажжённый факел. Он то ли бормотал что-то, то ли напевал. Слов было не разобрать. Вскоре старейшина в исступлении вскинул руки к небу и посмотрел на Эйо, обращаясь к нему. И, как будто получив разрешение, махнул рукой. Из толпы привели женщину. Она держала в руках свёрток, который оказался младенцем. Может быть, мальчик, может быть, девочка. Жрец вырвал ребёнка из рук матери, а саму мать оттащили назад. Но она не кричала, не плакала, а только молча, будто заворожённая, смотрела, как жрец снял белую ткань, которой была обёрнута жертва. Как положил ребёнка на камень. Тот молчал и не заплакал даже от холодного прикосновения. «Должно быть, ему дали сонной травы», – подумала Дара. Жрец снова выкрикнул свою просьбу, в его руки вложили нож, и он разом вонзил его в белую плоть. Ребёнок не шелохнулся даже тогда, когда Ситху протянул нож вверх, вспарывая живот и ломая грудину. Только его маленькие ручки по инерции взметнулись вверх и тут же упали. Как только старейшина выдернул нож, кровь брызнула на серый камень и зазмеилась вниз.

Молчание.

Ситху снова воззрился на Эйо, будто ожидая ответа. И вдруг громко закричал: «Принято! Принято! Принято!» и через секунду кричали все. Все, кроме матери несчастного ребёнка, которая стояла поодаль, взгляд её был безумен, руки прижаты к груди, рот искривлён. Ситху поджёг дрова, которыми был обложен жертвенник. Вскоре огонь добрался и до маленького тела. В воздухе поплыл сладковатый смрад горящей крови.

Всё.

Дара обвела глазами толпу, отвернулась и пошла прочь. Но она не знала, что многих из них она видит в последний раз. Ведь вскоре, так же, как и этот младенец, они все будут мертвы.

Глава третья. Гнев Эйо

Нас призывает случай.

Мы не способны призвать себя сами

к чему бы то ни было.

– А избирает кто?

– Случай многолик.

Джон Фаулз «Маг»

Прошло несколько дней и ночей. Может быть, пять или шесть, они были пусты и полны обиды. Дара не то чтобы ею упивалась, просто не могла снести произошедшего. Оно саднило и мерзко пахло, смешиваясь с запахом общего страха и подавленного состояния, которое нависло над деревней после жертвоприношения. Казалось, безумие носилось в воздухе вместе с ярым ветром, распространяясь подобно заразе, от которой нет снадобья. И Дара чувствовала его, как ни старалась закрыться от общей неприязни и недоверия. Она выходила редко, стараясь ни с кем не пересечься на засыпанной снегом тропе, ведущей к колодцу. А когда встречала кого-то из деревенских, тот опускал глаза и бормотал что-то в сторону. Мать работой не нагружала, кроме дубления оленьей шкуры, так что Дара сидела целыми днями, пока хватало света, в предбаннике. К мастеру Миро, по этой причине или по другой, она тоже не ходила. С братом так и не заговорила и лишь изредка перебрасывалась несколькими словами с матерью. Та окидывала дочь жалостливым взглядом, что прямо выводило из себя.

В конечном счёте Даре это состояние надоело, потому, встав однажды поутру и увидев, как яркое солнце поднимается над горами, она решила, что необходимо развеяться. А для этого нет ничего лучше прогулки по лесу, где можно попробовать скинуть с себя весь груз недавних событий. Наскоро поела оставшегося со вчера мяса, пошевелила угли, чтобы дом не остыл, пока мать не вернётся, и задела при этом стоявший на краю глиняный горшок. Тот соскочил со стола и, громко шмякнувшись об пол, разлетелся вдребезги. Настроение от этого не улучшилось, но – плевать. Дара надела чистую рубашку, которых у неё было две, хорошенько затянула штаны поясом, застегнула куртку, набросила жилет и нахлобучила на голову большую меховую шапку, которая отлично защищала от ветра. Лук, заботливо прислонённый к стене, она любовно погладила и повесила через плечо, прихватила и своё самодельное копьё на случай, если встретит зверя.

Заскрипел под ногами снег. Белый, только что выпавший, он ослеплял и вызывал благоговение. Девочка старалась наступать осторожно, чтобы не слишком его попортить – это ещё успеется, дай только мальчишкам тут всё затоптать. Такой снег давал надежду, невнятную, но все же ощутимую, что всё как-то наладится, что всё ещё может быть хорошо. Настроение девочки сразу улучшилось, и она бодро двинулась к лесу, с удовольствием наблюдая, как катается с горки соседская ребятня. Обойдя деревню по периметру, она постепенно спустилась к самой границе леса. Прошлогодняя трава полностью скрылась, идти было трудно, жаль, не взяла короткие деревянные лыжи. Раскрасневшись, она двигалась вдоль леса, когда вдруг, обернувшись назад, увидела, что со стороны деревни валит дым. Плотный, густой, он клубился над крышами. «Пожар!» – промелькнуло в голове, и Дара бросилась бежать обратно. Кто-то не уследил за печью. «Эх, дурья башка!» – ругала она мысленно неизвестно кого. Сейчас нужно всей деревней воду таскать, тушить, да чей же это дом? Как бы и на другие не перекинулось. Чем выше она поднималась по склону, тем яснее было видно, что горит не одна изба, а несколько. Стала она различать и мечущиеся в пламени фигуры. О, Эйо, что же творится! Воду таскают, вон как бегают. Скоро вся деревня сбежится.