Полная версия
Невидимый фронт. 22 рассказа выпускников Писательской академии Антона Чижа
Неожиданно Мишка повторил слова Крауста про детский дом и больницу. Виллена сжалась в комочек и, сдавив лицо руками, застонала.
– Хмм… – Крауст наклонил голову. – То есть ты хочешь сказать, что это ты передавал сведения партизанам? О, это, конечно, всё меняет! Смерть девчонки будет дольше и ещё мучительнее! Играем!
Мишка достал из сумки шахматы и расставил фигуры.
– Я играю белыми! А ты играешь без… ммм… ладьи! – Крауст осклабился и щелчком отшвырнул фигуру в дальний угол.
Партия началась.
Крауст навис над доской, уперев руки в стол, и тяжело дышал. Даже с численным перевесом фигур ему приходилось напрягаться, чтобы противостоять Мишке, которому, казалось, ничего, кроме шахматной доски, не интересно.
– Уведите её! – процедил Крауст полицаям и кивнул на окна, проведя рукой по шее и вверх.
Мишкины желваки заходили под тощими щеками, когда офицер волок рыдающую сестру из комнаты. Мишка, задавив атаку полковника, сосредоточенно группировал фигуры. Добившись позиционного преимущества, он привстал и подался вперёд как перед атакой.
Полковник колотил пальцами по столу, видя, что его позиция проиграна и партия идёт к концу. Его лицо стало пунцовым, он шумно выдохнул, сделал ход и подошёл к окну. Увидев Виллену на эшафоте, Крауст поднял подбородок и с довольной улыбкой поскрёб шею.
– Шах!
Крауст услышал голос Мишки и поморщился.
– Пойди сюда, – перевёл Игнатий, – посмотри, как я выигрываю!
– Шах, – монотонно повторил Мишка и поднялся.
Крауст подошёл к доске сбоку и передвинул короля на соседнюю клетку.
Мишка взял слона и занёс руку над доской, чтобы сделать последний ход. Крауст вплотную приблизился к Мишке и сжал его раненую руку. Мишка, не шелохнувшись, в упор смотрел на Крауста.
– Посмотри в окно, щенок! Я выиграл! – прорычал он ему в лицо.
– Прощай, Мишка! – услышал Мишка последние слова сестры.
– Я выиграл! Тебе мат слоном! – Мишка всадил самодельного слона в глаз Крауста и намертво вцепился пальцами в его лицо, удерживая фигуру в ране. Он вдавливал слона всё глубже и глубже, будто совсем не чувствовал боли от разрывающих его спину пуль Игнатия. Мишка держал хватку, пока тело его врага не ослабло и уже мёртвое не осело на пол.
Историческая справкаКраснодар был оккупирован фашистскими войсками 9 августа 1942 года. Эти 186 дней «нового порядка» – до 12 февраля 1943 года – стали самыми страшными за всю историю города. В Краснодаре было развёрнуто шесть концентрационных лагерей. Один из них – на территории стадиона «Динамо» – считался одним из крупнейших лагерей для военнопленных в СССР, в нём содержалось около десяти тысяч советских солдат. За время оккупации был убит каждый тринадцатый житель города. Здесь впервые использование газвагенов было поставлено на поток – в них погибло более семи тысяч краснодарцев. Во время оккупации город был в информационной блокаде – захватчики изъяли все радиоприёмники. Жители противостояли оккупантам вместе с подпольщиками и партизанами. Они готовили диверсии, собирали оружие, добывали и распространяли информацию, помогали беззащитным. Для организации связи подпольщиков в центре города было открыто частное акционерное предприятие «Камелия», имевшее для прикрытия собственную производственную лабораторию и магазин парфюмерных и косметических товаров.
Оккупация и последующие месяцы (город оставался прифронтовой зоной – его бомбили до июня 1943 года) нанесли невосполнимый ущерб – Краснодар вошёл в пятнадцать самых разрушенных городов периода Великой Отечественной войны.
Вера Фёдорова.
ДРУГАЯ ПОЛОВИНА
Из дневника, найденного в наши дниблиз имения рода Михайловских.25 июня 1942 года
…Мы на земле большевиков. Нет, теперь это земли Великого рейха!.. Завтра будем на месте. Часто останавливаемся. Нас обгоняют военные эшелоны. Жалко, нельзя покидать почтовый вагон. Рабочие на путях говорили по-русски. Беккер задёргался, что они говорят? Кажется о погоде, точно не расслышал. Беккер чертит мелом руны на полу и возле двери. Он помешан на рунах. Они у него вышиты на подкладке формы, даже на белье. А на шее амулет с руной Турисаз. Говорит, она предупреждает об опасности и защищает. Проверено веками. Я сказал, для защиты у нас есть оружие. И нас в Гитлерюгенде отлично научили с ним обращаться. Он сказал, всё так, Ламберг. Но есть тайные враги. Их не сразу распознаешь. Думал над этим. Всё-таки стыдно подозревать, что наш толстяк Беккер просто боится. Я не боюсь. Отец тоже говорил, всё в руках божьих. Но надо и на себя надеяться. Представляю, как он обрадуется. Не виделись полтора года.
26 июня
Ехали с остановками весь день. Отец нас не встретил. Не смог. Зато приехал лично Stumbanführer Шпенглер. Такая честь! Поблагодарил за посылки, сегодня же их отправят дальше на фронт. Мы достойные сыны рейха! Беккер чуть не лопнул от гордости. Ещё Шпенглер сказал, что знал семью моей матери. Настоящие арийцы. Приятно. А то сколько раз приходилось доказывать, что я немец. Особенно Ральфи, этому тупице. Только кулаки и понимает. Да, отец – русский, но двадцать лет живёт в Германии. Он первоклассный инженер и ненавидит советскую власть. Нам нашли комнату в казармах. Поужинали в столовой. Беккер перед сном жевал свои галеты и запивал из фляжки. Опять всю ночь слушать его храп…
27 июня
Утром заехал отец. На мотоцикле с коляской. Он сам его отремонтировал. Отец изменился. Похудел, круги под глазами. Россия на него так подействовала? Мама говорила – это его вторая любовь после неё. Странно. Кажется, отец совсем не рад моим успехам, моей медали за отличную стрельбу. Только кивал и спрашивал, когда мы обратно. Быстро уехал. Он очень занят на работе, но вечером обещал показать ремонтные мастерские. Вообще-то это не место для посторонних, но так Шпенглер приказал. Это мы-то посторонние!
Предложил Беккеру пока пройтись по городу. Он опасается. Мы пока не знаем обстановку, тут могут быть партизаны. Улизнул потихоньку. На колодце табличка «Вода только для немецких солдат. За нарушение расстрел». Беккер может не опасаться, что его отравят. Никто меня не съел. Только разглядывали, из-за формы. Одна женщина сказала, я немчик, как с картинки… Местные разные. Есть прилично одетые, есть похожие на нищих. Рабочие такие же, как в бедных кварталах Берлина. Есть разрушенные здания, много пыли, трава растёт где попало, шелуха от семечек. Пленные под охраной полиции разбирали завалы. Худые, грязные, в рваной форме. Жалкое зрелище. Ничего, скоро здесь будет порядок. Дошёл до площади. Там стояло несколько виселиц с пустыми петлями. Пошёл обратно. Беккер на меня наорал. Он мой командир, и он не давал разрешения выходить в город. Мы можем понадобиться в любой момент. Забыл, что самое важное в нашей организации? Disziplin und Gehorsam. Дисциплина и повиновение. Отец так и не приехал.
28 июня
Весь день торчал с Беккером в казарме. Солдаты нарочно пугают его партизанами. Играл с ними в карты. Проиграл фонарик. Наконец приехал отец и отвёз нас в мастерские. Беккер с трудом поместился в коляске. Мастерские поразили. Вот это мощь немецкого оружия! И вся эта техника теперь на ходу. Танки, самоходки, гаубицы. Может, перестать мечтать о Люфтваффе? В мотопехоту?.. Горжусь своим отцом! А Беккер всюду совал нос: почему есть русские рабочие, почему у них номера? Оказывается, номера удобнее, не все могут правильно произносить русские имена и фамилии. Отец может. Потом Беккер заметил, что в мастерских скопилось слишком много техники. Это опасно. Отец успокоил, скоро всё уйдёт на фронт. Нет, Беккеру надо немедленно поговорить со Шпенглером, у него дурное предчувствие. Что взять с человека, помешанного на рунах! Отец сказал, хорошо, поговорите завтра. Шпенглер у военного коменданта и вернётся поздно. Отец пригласил нас к себе на квартиру. Вообще-то это небольшой дом за забором. По забору колючая проволока. У ворот вооружённая охрана. Думаю, Беккера это успокоило. Здесь лучше, чем в казарме, хотя стены в комнатах облезли и мебель ветхая. Отец сказал, что часто остаётся ночевать в мастерских, но сегодня ради нас заказал ужин на дом. Его принёс какой-то парень. Отец называл его Матвеем. Отец с Беккером пили вино, мне тоже налили полбокала. Беккер пел со мной гимн Гитлерюгенда. Остались ночевать. Спал как убитый.
29 июня
Утром ни отца, ни Беккера не было. Охранник сказал, что герр Михайловский рано утром уехал в мастерские. Не стал нас будить. А потом на велосипеде уехал второй гость. Тоже не стал меня будить? Не похоже на него. Хотя… Позавтракал свежим творогом со сметаной, запил молоком. Принесла молочница. Пошёл пешком в казармы. Беккера не было. Ждал до полудня. Отказался играть в карты с дежурным. Пошёл бродить по городу. Услышал за спиной «вырядился, фашист недобитый». Резко обернулся, схватился за кобуру. Какие-то мелкие оборванцы разбежались в разные стороны. Женщина в платке встала передо мной, замахала руками. Она маленькие, глупые, вы уж простите. Сам вижу, что глупые, раз не понимают, сколько им может дать рейх. Всё равно неприятно. Вернулся. Беккера не было.
30 июня
Беккер как сквозь землю провалился. Нас с отцом расспрашивал Шпенглер. Рассказали, как было. Охранник-полицейский, по-местному полицай, подтвердил: Беккер уехал на велосипеде. Ещё молочница видела немца на велосипеде в похожей, как у меня, форме. Внешность не разглядела, сказала – толстый. И что? Вон, охранник тоже не худой. Шпенглер ещё расспросил меня отдельно. Он во мне уверен, а эти русские… Но отец бывший русский. Шпенглер сказал, бывших русских не бывает. Что-то неприятно кольнуло. Не стал ему рассказывать про панику Беккера в мастерских. Сказал только, что он боялся партизан. Отец попросил Шпенглера немедленно отправить меня обратно в Германию. Тот только усмехнулся, нет, сын поживёт пока с вами. Нам так спокойнее. Что он имел в виду? И почему такой надменный тон по отношению к отцу. Он ведь столько делает для рейха?.. Дом и сад осмотрели, ничего подозрительного не нашли. Привозили собаку-ищейку. Она покрутилась по дому и вокруг него, полаяла на окно комнаты Беккера, выскочила за ворота. Сначала побежала в одну сторону, потом в другую. Потом погналась за кошкой. Бесполезная собака, сказал охранник. Его зовут Феликс, и он из обрусевших немцев. По-немецки говорит плохо и какие-то древние слова. Его отец был управляющим в имении Михайловских. Их семья тоже пострадала от советской власти.
1 июля
В типографии напечатали листовку с фотографией Беккера. Кто видел этого человека, немедленно сообщить. Помогал расклеивать листовки на столбах и стенах. Расспрашивал прохожих. От меня шарахались. Как будто не по-русски говорю. Никто Беккера не узнавал. Если честно, я бы тоже не узнал. Не похож он на фото. Бедный толстяк. Неужели, правда, попал в лапы к партизанам?.. Пришёл в казарму, думал здесь переночевать. Отец остался в мастерских. Койка Беккера пуста. Как-то грустно стало, хотя мы с ребятами часто над ним подшучивали. Думал, про меня все забыли. Но тут явился Шпенглер и приказал отправляться к отцу. Сказал, что я должен быть бдительным, если замечу что-то подозрительное, сразу ему докладывать. Шпионить за отцом или что? Нет уж. Лучше начать собственное расследование исчезновения Беккера. Искать улики. В походах егерь учил нас, что всегда остаются следы, надо только уметь их читать. Утром этим займусь. Книга «Эмиль и сыщики» была у меня любимая, пока её не запретили. Ральфи сам бросил книгу в костёр. Тупая скотина!
2 июля
С утра пораньше осмотрел комнату Беккера. Ну, конечно. Руны возле двери и на стене у окна. Подоконник чистый, как будто его недавно протёрли. Шпингалет не опущен. Кто-то открывал окно. В целом, ничего подозрительного. Мимо окна прокатилась телега с дровами. Выглянул. Ворота были открыты. Охранник и Матвей сгружали с телеги кругляши брёвен, укладывали у сарая. Увидели меня, переглянулись, поздоровались. Стал осматривать землю возле ворот в поисках следов велосипедных шин. Конечно, всё затоптали. Только свежие и старые полосы от колёс телеги. Лупа не помогла. Подошёл Матвей, спросил, что я потерял. Ничего. Ему-то какое дело! Прошёл по улице метров двести. И тут увидел еле заметный след от велосипедных шин. На твёрдой земле он пропадал, а там, где пыль и песок, появлялся снова. Конечно, это мог быть другой велосипед, и прошло три дня, но всё равно стоило проверить. Тем более дождя за это время не было. Зарисовал след в блокнот, сравнивал. Прохожих было мало. Дома здесь в основном одноэтажные, много деревянных. Вышел на окраину города, к небольшой речке и мосту. Точнее, мостику в три доски. Он пешеходный, поэтому без охраны. За мостом следов больше не было. Несколько тропинок уходили в поля и вдоль берега. Вернулся обратно, сворачивал в переулки. Больше следов не нашёл. Жалко, что у меня нет помощников, как у Эмиля. Заметил, что за мной ходит Матвей, хоть он и старался быть незаметным. Присел за кустом и неожиданно выскочил у него перед носом. Чего тебе? Ничего. Твой отец просил за тобой присматривать. Вечером сказал отцу, что я не маленький и вооружён. И вообще, кто такой этот Матвей? Так, местный, помогает по хозяйству. А куда он ездил утром 29 июня? Наверное, за дровами. Кажется, отец разозлился и сказал, что я должен прекратить играть в сыщика.
3 июля
Продолжал осматривать дом. Нашёл на чердаке несколько книг на русском. Стал листать «Сказку о царе Салтане». Отец мне читал её в детстве. Мама была ещё жива. Она тоже немного знала русский, учила ради отца. Знала, конечно, не так хорошо, как я. Она говорила, у меня способности к языкам и я хорошо пишу. Может, стану писателем. Навернулись слёзы. Ein deutscher Junge weint nicht! Немецкий парень не плачет! Стал думать про Беккера. Осмотрел сарай и всё вокруг дома. Никаких улик. Думал поискать следы дальше, за рекой. Охранник сказал, что я должен оставаться дома. С какой стати!.. Смог удрать незаметно. Хорошо, что Матвея не было. Добрался до реки, перешёл через мост. Тропинки в поле были твёрдые, как камень, и без следов шин. Сдаться? Ну уж нет. Пошёл вдоль заросшего берега. Была жара. Лёг в высокую траву. Слушал кузнечиков, смотрел на облака, снова думал про Беккера. У меня нет ни одной зацепки. Ни одного подозреваемого. Нет, есть один – Матвей. Почему он за мной следил? И куда он всё-таки ездил 29 июля?.. Кажется, задремал. Проснулся от крика. Старуха орала на девчонку, чтобы близко не подходила, не дотрагивалась, а то не оберёшься потом… девчонка что-то возражала. Увидели меня и побежали в кусты. Чуть корзину с бельём не уронили. Спустился к реке, пригляделся. Из воды торчало что-то похожее на руль велосипеда. Пришлось лезть в воду. Точно, велосипед!.. Подумал, может, Беккер упал в реку и утонул?.. Нет, вряд ли. Он хоть и толстый, но плавает как рыба. Сообщил Шпенглеру о находке. Отец, правда, не был уверен, что это тот самый велосипед. Таких много с чёрной рамой. На велосипеде он ездил давно, когда у него ещё не было мотоцикла. Я сравнил зарисованный след. Похож. Отец был очень недоволен, что я хожу по окрестностям в одиночку. Но Шпенглер меня похвалил. До позднего вечера его люди обыскивали речку и берега.
4 июля
Нашли форму Беккера, была зарыта в песке под кустами. В кармане листовка с призывом переходить на сторону партизан. Самого Беккера не нашли. Вообще ничего не понимаю. Беккер – предатель? Шпенглер намекнул, чтобы я не болтал, как мы с Беккером посещали мастерские. Не сразу понял почему. Получалось, Шпенглер сам пустил на секретный объект шпиона и теперь опасается за свою шкуру. Неприятный он всё-таки тип. Охрану мастерских усилили. Город прочёсывают военные и полицейские. Я не верю, что толстяк Беккер предатель. С ним что-то случилось. Не давало покоя окно. Беккер не оставил бы его открытым. Может, кто-то влез сюда ночью?..
5 июля
Шпенглер представил меня военному коменданту. Как активиста Гитлерюгенда. Мы с ребятами собрали целый вагон посылок для фронта. Замечательное поколение растёт. Комендант похлопал меня по плечу. Подумал, расскажу ребятам, пусть Ральфи умрёт от зависти… А потом мы поехали на акцию. Если бы я знал, что будет дальше!.. Я хочу забыть эту толпу на площади. Эти всхлипы и вздохи, этот сдержанный плач. Эти виселицы. Особенно девчонку в петле и рядом старуху. В чём они виноваты?.. Шпенглер сказал, в тебе, Ламберг, проснулась русская сентиментальность. От неё надо избавляться. Это же просто заложники. Акции устрашения необходимы. Мы должны быть беспощадны к врагам рейха и им сочувствующим. Der Russe muβ sterben, damit wir leben. Русский должен умереть, чтобы мы жили. Предательски защипало глаза, но я сдержался. Немецкий парень не плачет! Пытался думать о беспощадности, но получалось не очень. Шпенглер с ухмылкой на меня посматривал. Кажется, я его ненавижу. Весь вечер пролежал, отвернувшись к стене. Ничего не хотелось. Я – слабый человек?.. Отцу ничего не сказал. Он и не спрашивал, был чем-то озабочен. Разговаривал с охранником. Подумал – почему я всегда Ламберг? Моё полное имя Ламберг-Михайловский.
6 июля
Отец смог найти немного времени и показал мне родовое гнездо. Совсем недалеко от города. Михайловские жили здесь веками. Правда, от дома мало что осталось. Пара стен, полколонны, кучи камней и обгоревших досок. Я спросил, это сделали большевики? Оказалось, немцы во время наступления. При большевиках здесь был детский дом, а потом госпиталь. Я сказал, теперь же нам вернут эти земли. Мы всё восстановим. Отец сказал – это невозможно. Не понимаю почему? Он не ответил, только смотрел на развалины и вспоминал. Здесь был флигель, здесь конюшня, здесь оранжерея. Я пытался всё это представить. Подошли к огромному дубу у заросшего пруда. Ствол был побит осколками, сломанные ветки и листья покрывали землю. Выжил, исполин, сказал отец, ну, здравствуй! Рассказал, как он и товарищ в молодости прятали в тайнике записки для кузин. Отец разгрёб листья и ветки, долго водил рукой под огромными корнями, наконец вытащил большую шкатулку. Ух ты! Но внутри кроме засохших цветов ничего не было. Они рассыпались у отца в руке. Он сказал, цветы – это и есть записки. Например, приходи вечером к оранжерее. Понятно, у нас с ребятами тоже есть тайные знаки. Отец убрал шкатулку обратно в тайник. Молчали, смотрели на закат. Не знаю почему, мне было здесь хорошо. На горизонте дымили трубы завода. Отец сказал, раньше здесь были сплошные поля, целиком аграрная область. А при большевиках появилась промышленность. Большевики, что, хорошие? Нет, конечно. Просто раньше он думал, они только разрушают Россию, а оказалось, они её строили. И отец не хочет, чтобы я пришёл сюда с оружием. Странно от него такое слышать. Я уже пришёл с оружием.
7 июля (записано 9 июля)
Вспоминаю, как было. Рано утром перед отъездом отец меня крепко обнял и перекрестил. А ещё взял обещание никуда не уходить из дома. Я тебя очень прошу, Герман. Я и не собирался. Честно говоря, не хотелось снова оказаться на площади. Решил почитать. В Гитлерюгенде будет некогда. И книг на русском у бабушки в доме вообще уже нет. Почему-то не читалось. Настроение было плохое. Мимо окон проехала пустая телега. Матвей явился. Лошадь он распряг, она щипала траву у забора. Сам колол дрова. Ловко. Решил спросить у него прямо, куда он ездил в день исчезновения Беккера. За дровами, вон, сколько привёз. Теперь колоть надо. Хочешь попробовать? Я не собирался, но всё-таки попробовал. Он сказал, мазила. Сам ты мазила! У меня медаль за отличную стрельбу. Он сказал, проверим. Поставил на телегу бутылку. Сможешь сбить? Нет, не из пистолета. И дал мне рогатку. Тут главное подходящий камень. Увидел такой под телегой. Полез доставать, стукнулся головой о днище. Из щели между досками торчал хвостик какой-то верёвочки. Машинально потянул за неё, и мне под ноги выпал маленький металлический кругляш. Сжал его в ладони. Матвей спросил, чего я там застрял? Я сказал, что передумал заниматься ерундой, и ушёл в дом… Да, это была руна Турисаз!.. Матвей что-то сделал с Беккером. Он опасен. Надо было немедленно поговорить с отцом. Я выскочил из дома, но охранник встал у меня на пути. Куда собрался?.. Я достал пистолет. Отойди! Он сказал, не дури, парень! Я не успел выстрелить. Матвей сзади обхватил меня за шею и втащил в дом. Они навалились вдвоём. Отбивался изо всех сил. А потом вдали раздался взрыв, дрогнула земля, зазвенели стёкла. Я почти вырвался, но меня ударили по голове, и я потерял сознание.
8 июля (записано 9 июля)
Ремонтных мастерских больше нет. Нет отремонтированной техники. Нет Шпенглера и комиссии из высокопоставленных офицеров Вермахта. Нет и моего отца. Он был в эпицентре взрыва. Если бы я прибежал к нему, меня бы тоже не было. Вчера я очнулся один на диване, кто-то подложил мне под голову подушку. Голова болела и пухла от мыслей. Беккер не уехал на велосипеде. Его скорее всего убили, задушили. Выстрел я бы услышал. А потом вытащили тело через окно и вывезли на телеге под какими-нибудь досками, мусором, под мешками. Телега всегда останавливается под этим окном, за деревьями со стороны её не видно. Матвей развозит дрова и уголь, никто не обратит внимания. А на велосипеде уехал кто-то другой в форме Беккера. Да хоть бы и охранник! Кто там будет присматриваться с утра пораньше. Главное было запутать следы. Почему они это сделали? Чтобы Беккер не помешал совершить диверсию? Он ведь собирался ехать к Шпенглеру. Но об этом знал только отец?.. Они что, в сговоре?.. Все сочувствуют бедному сироте, то есть мне. Комендант, правда, сказал, я не сирота, я – дитя рейха и он обо мне позаботится. В подрыве винят партизан и подпольщиков. Со временем они разберутся, а пока… Опять идут облавы. Комендант торжественно обещал мне отомстить за отца. Предложил лично участвовать в карательной операции. Я отказался, сказал, что плохо себя чувствую. Комендант спросил, что он может для меня сделать? Я сказал, хочу перед отъездом ещё раз посетить имение Михайловских. Хорошо, меня отвезут.
9 июля
Это последняя запись. Я сижу возле дуба. Приехал сам на велосипеде. Вечером я отбываю в Германию. Вернусь ли сюда когда-нибудь?.. Свой дневник я спрячу в шкатулку в тайнике. В шкатулке была записка от отца. Он прощался и просил прощения и написал, что когда-нибудь я пойму его. Я знаю, мой отец предатель рейха и убийца. И в то же время он герой и пожертвовал жизнью ради своей бывшей Родины… На горизонте за полями виден чёрный дым. Мне жаль толстяка Беккера, но в глубине души я горжусь своим отцом. Я как будто разделился на две половины. Моя другая половина остаётся здесь с отцом в его родных местах. Я больше не хочу воевать против русских. Я не знаю, как мне жить дальше…
⠀Герман МихайловскийМаксим Афанасьев. КАНЦЕЛЯРСКАЯ КНОПКА
Майор Петренко, хоть и сам должности не маленькой, как-никак начальник управления милиции Замоскворецкого района, перед лицом начальствующим попеременно то бледнел, то покрывался красными пятнами, заикался и тараторил, перескакивая с пятого на десятое, в общем, докладывал из рук вон плохо. Николай жадно ловил каждое слово.
– Поступил звонок от соседей, мол, запах зловонный аккурат из-под двери, а там щель будь здоров, прямо сквозит.
– Окно открыто? – пробасил Иван Алексеевич Октябрьский, заместитель начальника Особого отдела НКВД, широкоплечий и высокий обладатель выдающейся и по виду непробиваемой челюсти. Его цепкие, глубоко посаженные глаза имели привычку бесцеремонно буравить насквозь оппонента, от чего, глядя на его булавообразные кулаки и шрамы на бритой голове, становилось не по себе. Такую краткую характеристику дал внешности зама Николай. Так он мысленно поступал со всеми, пытаясь выработать профессиональную привычку.
– В том-то и дело, что нет. Окно закрашено, сто лет не открывалось. Есть крохотная форточка, но она тоже была закрыта на шпингалет. А самое главное – дверь.
– Взломана?
В основном вопросы задавал Октябрьский, который заметно злился на нерасторопность майора.
– Цела, – сказал Петренко и вытер платком порядком вспотевшее и окончательно покрасневшее лицо. Полноватый, небольшого роста, местами лысеющий и безмерно волнующийся, он мог сойти за проворовавшегося директора магазина, за которым пришли люди в форме.
Октябрьский взорвался, ввернул пару матерных оборотов и добавил уже тихо, но веско:
– Майор, или ты докладываешь как положено, или… от тебя толку не будет. Больше не будет. Ты меня понял?
– Понял, как не понять, – речь майора стала ускоряться. – Понимаете, дверь была заперта изнутри. На задвижку. А на трупе нет следов насилия, стало быть, сердце прихватило. Судя по запаху, примерно сутки пролежал. Сам мертвец – известная личность. Листвянский Григорий Маркович. Всесоюзно известный дирижёр. Как это… Светило. Но ведь странно. Квартира не его, какой-то съёмный угол. Хозяина ищем. Но самое странное – вот. Почему за вами, собственно, и послали.
Майор Петренко указал на стену.