Царь Иоанн IV Грозный

И самый сильный контраргумент против всех антицарских инсинуаций – пиететное отношение народной памяти к Царю Иоанну. Народное почитание Иоанна Грозного потрясало уже Н.М. Карамзина. «Добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти; стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими»[26], – констатировал Карамзин. Знатоки фольклора почти в один голос утверждают: в народном эпосе Иоанн Грозный – любимый и высокочтимый герой. Даже «буревестник революции» А.М. Горький признавал, что «в народных песнях и сказках Грозный Царь является Царем мудрым, а главное – справедливым»[27].

Народ оказался прозорливее и добросердечней, чем многие историки, с каким-то патологическим мазохизмом вытаскивавшие на поверхность только мрак и жестокость, акцентирующие внимание почти исключительно на «злодействах», нередко просто придуманных.

Иоанн Грозный являлся человеком XVI века, он был не просто правителем, а правителем в Государстве-Церкви, каковой в ту эпоху являлась Русь-Московия. Неприятие духовной первоосновы русского бытия приводит к тому, что даже сведущие историки позволяют писать невообразимое. Вот только один характерный пассаж. Говоря об отношениях Грозного и священника московского Благовещенского собора Сильвестра, историк резюмирует: «Иван увлекся религией и вскоре преуспел в своем увлечении»[28]. Увлекаться можно чем угодно, в том числе и какой-то «религией»: поклонение дереву, камню или «коммунизму» тоже может стать «религией».

Иоанн же Васильевич был с рождения и до смерти православным; никогда не отклонялся от веры в Иисуса Христа. Как заключал митрополит Петербургский Иоанн: «В 1584 году Царь мирно почил, пророчески предсказав свою смерть. В последние часы земной жизни сбылось его давнее желание – митрополит Дионисий постриг Государя, и уже не грозный Царь Иоанн, а смиренный инок Иона предстал перед Всевышним Судией, служению Которому посвятил он свою бурную и нелегкую жизнь»[29].

Однако подобных случаев исторической духовной реконструкции личности Иоанна IV – единицы. Примеров же аберрации исторического зрения – тьма. Сошлемся на один типичный случай.

Американский историк Джеймс Д. Биллингтон, много лет посвятивший изучению России и ее культуры, написал: «В страсти Ивана к абсолютному господству как в церковной, так и в гражданской жизни воплотился цезарепапизм, превосходящий что-либо бывшее в Византии…»

Что это: элементарное незнание или идеологический ангажемент? Думается, что второе предположение более обоснованно. Историк, занимающийся русской историей многие годы, не может не знать, он обязан это знать, что никогда, ни до, ни при Грозном, ни после него, русские Великие князья, Цари и Императоры при жизни не обожествлялись; на них и им никогда не молились. Потому на Руси никакого «цезарепапизма» не существовало и в помине.

Прекрасно зная, что многие другие правители творили несоизмеримо более масштабные насилия, американский автор прибегает к исторической фальсификации, заключая: «Слишком велико, однако, отличие Ивана от современных ему Тюдоров или Бурбонов, чтобы просто внести его в некий безличный список как одного из многих государственных устроителей. Его жестокость и коварство расценивалось почти всеми современниками – западными наблюдателями – как крайность, превосходящая что-либо ими виденное»[30].

Приведенная цитация – расхожее тенденциозное измышление. Почему же «слишком велико»? Ответа конечно же нет. Однако существует же «сухая статистика» цифр и фактов насилий и казней, но американскому автору она не требуется. Главное – в очередной раз заклеймить Россию старым идеологическим ярлыком «темное царство», а доказательства приводить нет надобности. Это что: «объективный исторический анализ», чем любят козырять представители западных исторических школ? Нет, это – откровенная идеологическая подтасовка.

Конечно, как справедливо написал историк С.Ф. Платонов, от времени Иоанна Грозного сохранилось мало надежных документов. Все это так. Те же, которые дошли до нас из того далекого времени, интерпретируют события по-разному. Но почему же многие историки и двести лет после Н.М. Карамзина трактуют фактические эпизоды однозначно, исключительно негативно относительно Первого Царя? Почему очевидные сплетни и инсинуации князя А.М. Курского, домысли русофобов из числа иностранных авантюристов и «ловцов удачи», и ненавистников Руси-Московии, таких как Дж. Горсей, Джильс Флетчер, Жак Маржерет и иже с ними, стали чуть ли не «бесспорными документами»? Причем по сию пору тиражируют грязь и домыслы не только профессора из Гарварда, Принстона и прочих «очагов знания» – им за такие занятия деньги платят, а наши доморощенные знатоки, представители так называемой «попугайской историографии»! Какой-то патологический антирусский мазохизм!

Естественно, каждый исследователь и автор имеет полное право высказать собственную позицию на историческое событие и героев его. Но историческая добросовестность, уважение к своей стране и своим предкам требует не только «клеймить и разоблачать», но хотя бы как минимум упомянуть о том, что существуют и другие, порой противоположные точки зрения. Это называется историографической культурой. Но ведь подобный подход редко встречается.

Обличительные же вердикты звучат и звучат, хотя ведь всякому, кто хоть только прикоснется к данной проблематике, становится ясным, что однозначных ответов во многих случаях не существует. Это касается всех базовых пунктов Грозненианы: смерти святителя Филиппа, смерти Псково-Печерского игумена Корнилия, Опричнины, «Новгородского погрома» и т. д. и т. п. Даже с числом жен Грозного в источниках полная неразбериха: то ли пять, то ли шесть, то ли семь, то ли восемь. Но пафос обличителей и здесь достигает высокого накала. Даже те авторы, которые и не знают, что такое Церковь Христова, немедленно встают в позу радетелей Православия и начинают поносить Первого Царя за нарушение «церковных уставов».

Тезис о Царе Иоанне Васильевиче как о каком-то исключительном в мировой истории «кровожадном тиране» всегда вызывал возражения в силу своей бездоказательности и явной пристрастности. Ниже к этой теме придется еще не раз возвращаться. В данном же случае сошлемся лишь на мнение человека, слишком хорошо известного не только в качестве политического деятеля, но и в качестве одного из самых непримиримых критиков исторической России. Речь идет о главе Временного правительства в 1917 году А.Ф. Керенском (1881–1970).

Коротая свои эмигрантские будни в США, некогда бывший герой 1917 года занялся написанием курса Русской истории. Он настолько был потрясен невежеством западной публики в вопросах истории России, что постарался дать адекватные ответы на узловые проблемы прошлого[31]. Одна из этих проблем – Иоанн Грозный и время его правления.

Керенский, будучи «убежденным европейцем», слишком хорошо знал историю Западной Европы, чтобы переступить через очевидное. «Иван IV, – писал он, – во второй половине своего царствования был жестоким и своенравным правителем вроде Людовика XI, Филиппа II Испанского или Генриха VIII в Англии[32]. Но его намерения, его государственная программа были вовсе не реакционны… Нынешний тоталитарный террор гораздо правильнее сравнивать не с эмоциональными взрывами Грозного, а с системой интеллектуальной жестокости Западной Европы XV и XVI веков. Мое утверждение звучит парадоксом, а между тем это так»[33].

Думается, что дело здесь не просто в «парадоксе», а в реальном ходе событий, которые многие упорно не хотят замечать, хотя и претендуют на звание «объективных исследователей». Европейская история XVI века подарила миру целую галерею кровожадных правителей, современников Иоанна Грозного. Король (1509–1547) Генрих VIII, Королевы Мария Тюдор (1553–1558) и Елизавета I Тюдор (1558–1603) в Англии, Король (1556–1598) Филипп II в Испании, Король Дании и Норвегии и Король Швеции Христиан II (1481–1559), Эрик XIV в Швеции (1560–1568), Император «Священной Римской империи германской нации» Карл V Габсбург (1520–1558).

«Деспот», «тиран» и «мучитель», как аттестуют многие Царя Иоанна, образно говоря, «жалкий приготовишка» на фоне вышеперечисленных правителей. Об этом надо открыто и прямо заявлять. Скажем, на фоне английских людоедских нравов эпохи Генриха VIII Русь выглядит почти «садом благоденствия». Некоторые читатели могут искренне удивиться, если узнают, что во время «Варфоломеевской ночи» (с 23 на 24 августа) 1572 года во Франции было уничтожено в несколько раз больше людей, чем за сорок лет безраздельного правления Иоанна Васильевича![34]

В указанном контексте существует и еще один, так сказать, современный общественный аспект. В наше время в Великобритании Король Генрих преподносится как «Великолепный», а Королева Елизавета как «Добрая Королева Бесс», «мать Англии», а у нас для Иоанна Васильевича применяются по большей части только уничижительные эпитеты. Тут так и хочется воскликнуть: учитесь у англичан, как надо уважать свое прошлое и творцов его.

Известный в эмиграции XX века русский писатель, историк и публицист И.Л. Солоневич (1891–1953), возмущенный русофобством западноевропейцев, много десятилетий тому назад с возмущением писал: «На основании постановления от 16 февраля 1568 года инквизиция казнила в Нидерландах свыше 215 000 человек, а Карл V – еще около ста тысяч… В Англии при Генрихе VIII было казнено 72 000 и при Елизавете – около 90 000. Давайте сравнивать»[35].

Подобные сравнения оставим для другого времени. Пока лишь приведем краткие данные, не оставляющие камня на камне от всех антиисторических позиционирований Первого Царя в качестве какой-то исключительной чудовищной личности. Численность населения в Англии в ту эпоху не превышала трех миллионов, в Нидерландах – около двух миллионов, а в России – примерно 8–9 миллионов человек.

Оставим любителям математики подсчитывать проценты убиенных, но ясно одно: по своей «кровожадности» Иоанн Грозный далеко уступал жестокостям других европейских правителей. Так, по самым придирчивым подсчетам, мартиролог убитых по его приказу жертв в десять раз был меньше, чем у Генриха VIII.

И в наши дни появляются произведения «для широкой публики», где Иоанн Грозный изображается каким-то садистомпараноиком. Самый катастрофический случай – фильм П.С. Лунгина «Царь», вышедший на экран в 2009 году. Более омерзительного случая извращения Русской истории припомнить невозможно. Все – ложь, грязь и патология без конца. Этот поток «художественного прочтения» «народного артиста России» предметно к истории нашего Отечества не имеет никакого отношения.

В последние годы в общем русле традиционных суждений и оценок Первого Царя появляются работы, стремящиеся освободиться от замшелых клише, рассматривать эту фигуру не в системе отвлеченных гуманистических политико-социальных силлогизмов европейской истории XIX–XX веков, а в подлинных обстоятельствах времени и места. Потому и психологический портрет Иоанна Васильевича предстает совершенно в ином свете; открываются новые грани личности, иные масштаб и глубина ее.

«Царь, – заключает свои размышления об Опричнине современный автор, – добивался полновластия как исполнитель Воли Божьей по наказанию человеческого греха и утверждению истинного “благочестия” не только во спасение собственной жизни, но и тех грешников, которых он обрекал на смерть»[36].

Личность Иоанна Грозного до сих пор вызывает живейший интерес; количество книг, статей, телепрограмм о нем не поддается учету. Интерес этот трудно назвать праздным. Так было всегда. В периоды кризисов и тотальных переоценок ценностей, т. е. в «переходные периоды» истории, когда возникала проблема национально-государственной самоидентификации России, наблюдался и всплеск внимания к фигуре Первого Царя. Так происходит и в наши дни. Какофония суждений и оценок отражает хаос духовно-нравственного состояния нашей страны.

Фигура Иоанна Васильевича давно нуждается в новом историческом «прочтении». Речь конечно же не идет о какой-то нарочитой «реабилитации» или умышленном «обеливании». Да и вообще выносить «вердикты» или, наоборот, возвеличивать исторических героев не может являться задачей историка, если только тот не выступает в качестве безропотного слуги какой-либо идеологической концепции.

Воссоздание исторически достоверного образа Первого Царя это – начертание подлинной великой и красочной картины былого страны и народа, без чего невозможно никакое национально-государственное самопознание и самосознание. Вот почему «борьба за Царя» – есть борьба за Русскую историю, за ее удивительный героический облик, оболганный и замаранный тенденциозными измышлениями западных авторов и инсинуациями наших, доморощенных западолюбителей, которые доминировали в историографии последние два с лишним века.

Трудно надеяться на то, что какие-то «будущие поколения» расставят все точки над «и», создав беспристрастную и «подлинную» картину минувшего времени. Подобные упования из области мифических ожиданий. Вожделенной «объективной истории» по определению никогда не было, да и быть не может. Признавая неизбежность субъективизма, автор намерен следовать одному непременному правилу: уважительно относиться к ушедшему, чтить имена предков, отдавших свои силы и жизни делу служения Руси-России. Первый Царь и был из числа таковых.

Герб Царства Русского. Печать Иоанна IV, 1562 г.

Царь Иоанн IV Грозный[37]

Портрет Царя Иоанна Грозного

Гравюра из кн.: Oderborn P. Iohannis Basilidis… vita. Witebergae, 1585 г.

Глава 1. «По Божьему соизволению с рождения я был предназначен к Царству…»

16 января 1547 года в Успенском соборе Московского Кремля Великий князь Московский Иоанн IV Васильевич по «древнему цареградскому чиноположению» был венчан на Царство[38]. Священный обряд совершал Митрополит (1542–1563) Московский и всея Руси Макарий. На венчаемого были возложены Животворящий Крест, венец и бармы[39]. Затем Митрополит возвел Иоанна на Царское место и говорил ему «поучение», а во время литургии возложил на него золотую цепь Мономаха. После приобщения Святых Тайн Иоанн был помазан миром.

На исходе того дня для Митрополита, епископов и знатных людей у Царя была устроена трапеза, розданы дары разным лицам, а нищим обильно подавалась милостыня. Русь стала «Царством», а Московский Великий князь – миропомазанным правителем. В том же, 1547 году в память о венчании Иоанн повелел построить в районе села Коломенское под Москвой большой храм во имя своего небесного покровителя – храм Усекновения главы Иоанна Предтечи, сохранившийся доныне[40].

Как заявил Царь после коронации, «землею Русскою владеет он один». И до этого момента Великий князь Московский фактически был единоличным правителем; наличие Боярской Думы принципиально самодержавную властную прерогативу не ограничивало. Теперь же в прерогативе Московского властителя появилось новое мистическое качество. Верующему при миропомазании святым миро передаются дары Святого Духа, укрепляющие в жизни духовной, – это особая благодать, которой прочие смертные лишены.

По словам Митрополита Петербургского Иоанна (Снычева), «над каждым верующим это таинство совершается лишь единожды – при крещении. Начиная с Грозного, Русский Царь был единственным человеком на земле, над кем Святая Церковь совершала это таинство дважды – свидетельствуя о благодатном даровании ему способностей, необходимых для нелегкого царского служения»[41].

Еще раньше, известный богослов и деятель Русской Православной Церкви за границей, архиепископ Серафим (Соболев, 1881–1950)[42] написал: «Таинство святого миропомазания делает личность Царя священной, сообщает благодать Святого Духа для несения подвига царствования, возвышает его авторитет в глазах всего народа как нации, возводит Царя на степень верховного покровителя Православной Церкви в защите от еретиков и всех ее врагов, почему святой Иоанн Златоуст и учил, что Царская Власть, разумеется христианская, есть начало, которое удерживает пришествие антихриста»[43].

Последнее обстоятельство необходимо особо подчеркнуть, так как трактовка Отца Церкви Иоанна Златоуста (347–407) полностью соответствовала воззрению на спасительную миссию Царской Власти и Иоанна Грозного, который воспринимал противников Царя не только как своих личных врагов, но в первую очередь как врагов Христа. А с ними не могло быть соглашения, к ним не могло быть снисхождения, ибо они – приспешники дьявола.

Первые русские владетельные князья вступали во власть по праву родового приоритета, а сама интронизация (поставление на Великое княжение) не сопровождалась особой церковной процедурой. Согласно преданию, первым венчанным князем стал Владимир Всеволодович («Мономах», 1053–1125), которому Император Алексей I (1081–1118) прислал из Константинополя с Митрополитом Неофитом венец, золотую цепь и бармы – знаки высшего властного достоинства. Они принадлежали деду Владимира Мономаха по матери Императору (1052–1055) Константину Мономаху.

Пересылка императорских (царских) инсигний на Русь подчеркивала не только родственные связи между Империей ромеев и Русью[44]. Она свидетельствовала и о повышении властного достоинства русских правителей.

Иоанн Васильевич был «поставлен на Великое княжение» в Успенском соборе еще в декабре 1533 года, в возрасте чуть более трех лет. Он был правителем законным, природным и мало кто готов был оспаривать эти родовые преимущества. Коронация же Иоанна Васильевича стала началом нового исторического бытия Русского Государства. По словам исследователя, венчание на Царство знаменовало «заключительный этап складывания самодержавия на Руси и вместе с тем – юридическое оформление самодержавной государственности, знаменующее рождение “Святорусского Царства”, прошедшего этап утробного развития»[45].

В своем коронационном «поучении» в Успенском соборе Митрополит Макарий провозгласил: «Вас бо Господь Бог в Себе место избра на земли и на Свой престол вознес». Царское место – Богоустановленное; выше него на земле ничего быть не может. Еще на заре христианской истории Евсевий Памфил епископ Кесарийский (260–340), духовный наставник Императора Константина Великого (285–337) и участник Первого Вселенского Собора в Никее (325 год), сформулировал взгляд, который потом стал фактически церковным каноном: Царь есть образ Единого Царя всяческих[46].

Преподобный Максим Грек (1480–1556), один из блестящих русских мыслителей XVI века, называл христианского Государя «одушевленным образом Царя Небесного».

Другой выдающийся богослов первой половины XVI века, имя которого неразрывно связано с провиденциальной концепцией о «Москве – Третьем Риме», старец Филофей из Псковского Елеазарова монастыря, в послании Царю Иоанну патетически восклицал: «И едина ныне Святая Соборная Апостольская Церковь Восточная ярче солнца во всей поднебесной светится, и один Православный Великий Русский Царь во всей поднебесной, как Ной в ковчеге спасенный от потопа, правя и окормляя Христову Церковь и утверждая Православную веру»[47].

Венчание на Царство завершало протяженного периода складывания нового мировоззрения на Руси. Идея «Царства» вызревала в русском православном сознании почти целый век. Этот длительный процесс национально-государственного самосознания развивался на фоне новой геополитической ситуации, изменявшей место Московии среди прочих стран и народов.

В середине XV века, после падения в 1453 году Константинополя, Русь осталась единственным в мире православным государством. На ее долю выпало предназначение сохранить свет Православия, что можно было осуществить только при восприятии Ромейской (Римской) духовной всемирной трансляционной функции: стать Империей[48].

Несколько веков разоряемая и уничтожаемая как внешними нашествиями, так и внутренними раздорами, княжеско-клановой враждой страна должна была принять на себя новую историческую миссию, требовавшую огромных духовных усилий и колоссальных этноэнергетических затрат. Как показало дальнейшее развитие, Русь обладала необходимым ресурсом «витальности».

Московская Русь специально не искала и не домогалась для себя неких исключительных прав и лидирующих позиций в мировой истории. Никакой «империалистический соблазн», о чем сказано невероятно много тенденциозными авторами, русское национальное сознание не определял и государственные стремления не формировал. Его в христианско-эсхатологической природе православного мировосприятия вообще не существовало. «Соблазн» проявится значительно позже, уже при Петре I, переориентировавшим духовный строй Империи с Рима Второго, христианского, на Рим Первый, языческий. Русь же не «перехватила» эстафету Православной Империи, а наследовала ее от погибшей Ромейской державы.

Москва стала «Третьим Римом» потому, что не могла им не стать. Как заявлял старец Филофей, «Ромейское царство нерушимо, яко Господь в римскую власть записался»[49]. «Ромейское царство» неразрывно связано с величайшим мировым событием – рождением Христа, а потому это царство исчезнуть не может, ибо оно освещено фактом земного явления Спасителя.

Подобные космологические представления полностью разделял и Иоанн Грозный, когда говорил о своем родстве с Императором Августом[50]. В письме шведскому Королю Юхану (Иоганну) III в 1573 году он заявлял: «Мы ведем род от Августа-кесаря, а ты судишь о нас вопреки воле Бога, – что нам Бог дал, то ты отнимаешь у нас; мало тебе нас укорять, ты и на Бога раскрыл уста»[51]. Думается, что тут не имелась в виду прямая кровнородственная связь. Подобных произвольных исторических аллюзий Иоанн Грозный допустить не мог, так как являлся слишком исторически сведущим человеком. Подразумевалась в первую очередь преемственность властной прерогативы, которую Царь Московский получил по Божией милости из Ромейского царства.

Чуть позже, в 1577 году, в письме к польскому военноначальнику князю Александру Полубенскому, Иоанн Грозный объяснил причину избранности римского Императора Августа. Христос «божественным Своим рождением прославил Августа-кесаря, соизволил родиться в его царствование; и этим прославил его и расширил его царство…»[52].

Говоря о предпосылках возникновения концепции «Третьего Рима», современный ученый-богослов заключает: «Идее о странствующем Риме нет места ни в чистом богословии, в догматике, ни в чистой политике, но она существенно необходима в той области, где эти сферы соприкасаются. Она имеет ключевое значение при изучении христианской, православной государственности. А еще более, когда внимание наше направляется на то, как христианская государственность самоосознает себя»[53].

Воссоздание единого русского государства происходило одновременно с осмыслением новой вселенской промыслительной исторической судьбы. Эти процессы фактически синхронизировались и, став титульно Московским Царством, Русь уже имела свою стройную идеократическую историософскую концепцию. Рим Третий – это христолюбивая земля, это обитель истинного благочестия, в которой только и есть надежда и спасение. А потому, только то Царство благословенно, которое имеет благочестие полной мерой.

Осознание взаимосвязи истории текущей, зримой, и истории мистической, духоносной, стало камертоном русской богословской мысли в первые десятилетия после гибели Царьграда. Русские долго как будто боялись заявить Москву новым Римом. От падения Константинополя (Царьграда) в 1453 году до провозглашения Московского правителя Царем в 1547 году прошел целый век. Это можно воспринимать как свидетельство русского христианского смиренномудрия.

Конечно, явления внутригосударственного порядка играли в этом долгом «ожидании царства» огромную роль. Борьба за укрепление великокняжеской власти Москвы, защита от различного рода попыток ослабить, расшатать ее являлись содержанием русского консолидирующего процесса. Когда сын Великого князя Московского (1425–1462) Василия II Васильевича («Темного») Иоанн III Васильевич наследовал Великокняжескую власть в 1462 году, будущее Русского государства отнюдь еще не было надежно обеспечено. Когда же он умер в 1505 году, то судьба Руси уже представлялась иначе.

Ордынское иго осталось в прошлом, старые главные конкуренты центростремительной политики Москвы – Новгород и Тверь – были повержены. Казанское ханство, став вассальным, было нейтрализовано. После многочисленных военных столкновений Москве удалось добиться мира с Литвой и Швецией и установить относительно добрососедские отношения с могучей Османской империей.

Дед Грозного, Иоанн Васильевич, вступил на Московское княжение, имея от роду двадцать два года. Он стал Великим князем Московским Иоанном III, которого современники называли «Великим» и «Грозным». Существовало и ее одно народное величание – «Правосуд». За Ионном III закрепился титул «Великого князя всея Руси», а гербом стал двуглавый орел – эмблема последней Ромейской династии Палеологов; первое сохранившееся изображение его как государственной эмблемы на Великокняжеской печати относится к 1497 году. Герб Греческой Империи был присоединен к старому московскому гербу – Святому Георгию Победоносцу.