Реки текут на свет

Татьяна Князева

Реки текут на свет

Памяти Ивана Кудишина

1.

В первый раз я увидел Ее на скалах у моего маяка через две недели после того страшного дня, когда я бросил Кибу одного и поехал к Ингрид в больницу.

Я наблюдал за лебедями и вдруг заметил Ее – в тонком белом платье, с длинными растрепанными волосами, на ледяном ветру. Я вздрогнул, когда понял, что смотрю на человека – мы с Кибой редко видим людей. В такие секунды с непривычки чувствуешь, как будто на тебе нет одежды. Интересно, что чувствовала она, когда глядела на убийцу?

Я докурил, затушил сигарету о камень, а Она все стояла там неподвижно в своем тонком платье. Она была далеко, но я знал, что Она смотрит на меня. Так смотрит лань на охотника. Она еще не понимает, кто перед ней, он еще не успел поднять ружье, а уже чувствует себя виноватым.

Она стояла, я ничего не знал о Ней, и мы просто смотрели друг на друга в сгущавшихся ветреных сумерках.

Помню, Киба позвал меня – нужно было готовиться к ненастному вечеру, затаскивать лодку на берег, чтобы ее не разбило о скалы. Проверять приборы. Потом подниматься зажигать лампу маяка. Наша обычная рутина, в которую ворвалась Она – в белом платье, на беспощадном ветру.

Я что-то крикнул Кибе в ответ. Я спугнул Ее. Когда я снова посмотрел на скалы, Ее уже не было.

Я хотел, чтобы Она исчезла.

Я хотел, чтобы Она подошла ближе.

Я знал, что Она вернется.

2.

НЕЛА

Нела жила в небольшом доме на побережье холодного моря вдвоем с Дедом.

Дети дразнили ее сиротой. Дед говорил, что ее родители были путешественниками и пропали без вести. До школы Нела гордилась этим, потому что считала, что они были очень храбрыми. Ей тоже хотелось пропасть без вести в море на каком-нибудь большом фрегате. Она представляла Деда капитаном, а себя – ловким боцманом, мальчишкой, тянущим канаты и громко, заливисто свистящим в два пальца.

Но все было намного скучнее. Дед был художником.

Он часто пропадал в своей мастерской, едко и липко пах растворителями и олифой, а руки его были в черно-белых пятнах краски.

В теплое время, с весны до осени, Дед брал Нелу с собой на скалы писать картины. Ранним утром он собирал в дорогу кисти, заранее приготовленные холсты и тюбики с красками. Одни тюбики были большими и длинными, похожими на моряков на вахте, в белых накрахмаленных бескозырках. Другие, совсем маленькие, скрученные, походили на виноградных улиток. Все их Дед складывал в запачканный этюдник с тонкими черными ножками, закидывал его на плечо, и они вдвоем с Нелой шли к морю. Там Дед находил подходящее место для того, чтобы писать свою очередную черно-белую картину. Черно-белыми его картины были потому, что он писал всегда то, что видел вокруг, – стальное море, огромное северное небо, горы белых облаков и бесцветные скалы.

Дед водил из стороны в сторону широкой кистью, то и дело вытирал руки пропахшей красками тряпкой, пожевывал кончик колоска.

Он был задумчив, молчалив и учил Нелу наблюдать. Рисовать она совсем не хотела, да у нее и не получалось.

То и дело Дед подводил Нелу за плечи к холсту с едва начатой картиной, давал в руку кисть в серой краске и просил что-то нарисовать – горизонт, тень на скале, линию песка. Она боялась. Тогда он сильно сжимал жесткой рукой ее маленький детский кулачок и уверенно вел им, управляя кистью и ворча:

– Расслабь руку. Расслабь, говорю, руку…

Потом он разжимал сухую ладонь, и Нела чувствовала, как будто летит с огромной высоты. Кисть падала в траву. Дед чертыхался, вздыхал, отряхивал ее от налипших семян и песка и молча продолжал работу.

Заглядывая в этюдник, Нела видела те же холмы, скалы, облака и деревья – все, что было вокруг. Но в самом конце происходило маленькое чудо. Когда Дед заканчивал работу, то вдруг придумывал и дорисовывал что-то цветное и необыкновенное. На холсте появлялись синие качели на высокой ветке сосны, или крохотный домик на пустынном берегу с горящим желтым окошком, или красноносый черный лебедь среди бесцветных чаек.

Неле казалось, что Дед не фантазирует, а вспоминает мир, каким он был когда-то давно, до ее рождения. Жаль, что Нела никогда не видела тот старый цветной мир.

Закончив работу, Дед снимал холст с этюдника, бросал на землю и разглядывал сверху, со своей огромной высоты. Его длинная тонкая тень вместе с ним смотрела на готовую картину и, казалось, по-лисьи хитро и игриво подмигивала. Нела ловила себя на мысли, что в том, другом, мире и Дед был другой. Здесь – седой и молчаливый, но где-то на дне своей задумчивой дедовской души он был веселым, лукавым и молодым.

А главное – он не был там таким одиноким. Здесь, в этом мире, у него были только Нела и старая кошка Уна, которая жила с ними столько, сколько Нела себя помнила. А там, в том сказочном разноцветном мире, у него были настоящие друзья.

Неле казалось, что, рисуя картины, Дед словно машет кому-то из глубокого мрачного колодца – и вздыхает.

Мастерская была на светлом и просторном чердаке. Дед редко пускал туда Нелу и чаще всего запирал чердак на ключ, когда уходил.

Зато если Дед разрешал Неле посидеть рядом с собой, пока работал, она была счастлива. В мастерской Неле больше всего нравилось место на дощатом полу, где дед случайно наступил на тюбик с белой краской, и она брызнула на доски, образовав широкую кривую линию – наподобие реки. Река причудливо извивалась и пропадала под истертым пестрым половиком.

Нела молчала, чтобы не отвлекать Деда от работы. Они вообще мало разговаривали, и поэтому говорить Нела научилась поздно и почти всегда молчала.

В мастерской она складывала из бумаги кораблик и водила им по полу, по длинному пятну краски – кораблик плавал по реке. Иногда Нела осмеливалась о чем-то спросить Деда.

Дед не любил глупые детские вопросы. Продолжая работать, он брал со стола специальные щипцы для натягивания холста на подрамник и задумчиво односложно отвечал.

– А куда текут реки? – спросила однажды Нела.

– На север, – ответил Дед себе под нос.

– На свет? – не расслышала Нела.

– На север.

Бело-серая толстая кошка Уна приоткрывала лапой дверь, подходила к Неле и угрюмо бодала ее в бок квадратной головой. На полу покачивалась ее большая, сгорбленная, почти человеческая тень. Уна переминалась с лапы на лапу, тяжело урча, а потом ложилась рядом и прижималась спиной к спине Нелы.

В другой раз Нела спросила:

– А зачем рождаются человеки?

Дед поставил готовый холст к стене, подошел к Неле и посмотрел на нее сверху вниз, поверх очков. Брови его при этом были высоко подняты, словно он был удивлен, хотя на самом деле Дед никогда и ничему не удивлялся.

– Иди сюда.

Дед протянул Неле черно-белые ладони – обнять ее. Неле хотелось убежать, но она послушалась. Он взял ее, маленькую и тонкую, под мышки, поставил рядом с собой на стул и, глядя ей в глаза, сказал:

– Человеки рождаются, чтобы другим человекам не было одиноко.

– Значит, я родилась, чтобы тебе не было одиноко? – спросила Нела.

Дед кивнул, потрепал ее макушку тяжелой ладонью и вернулся к работе. Он выбирал дощечки для нового подрамника. Уна играла упавшим со стола гвоздиком.

– А Уна?

– И Уна.

Нела сидела на стуле, качая потертой босоножкой. Под ней плавал по волнам белой реки треугольный бумажный кораблик, отбрасывая квадратную тень.

– А кто родился, чтобы не одиноко было мне? – спросила Нела.

***

Нела познакомилась с Браном за год до школы, катаясь летом на самокате. Бран ехал навстречу на стареньком велосипеде с привязанной спереди корзиной для крабов.

Нела не успела затормозить и налетела на него на полном ходу. От удара несколько бурых крабов, которых Бран поймал и вез домой, вывалились из корзины на каменистую дорожку.

Нела разбила нос и обе коленки и ободрала ладони. Бран бросился помогать ей подняться, и, оттолкнув его, Нела оставила на его рубашке алые пятна, похожие на следы варенья.

Бран достал из кармана белый носовой платок и протянул Неле.

– У тебя кровь из носа идет… Ты чего на дорогу-то не смотришь?

Нела молчала, потому что никогда еще не разговаривала ни с кем, кроме Деда и Уны. Обычно, когда с ней кто-то начинал говорить, она просто отходила в сторону или делала вид, что не слышит. Теперь притворяться было очень трудно, потому что Бран стоял совсем рядом, держал ее за локоть, а у нее в руке был его платок.

Нела прижала платок к носу, и по белой ткани расползлось липкое алое пятно. В носу щипало и пахло ржавчиной.

Опустившись на брусчатку рядом с Нелой, Бран подбирал крабов. Они недовольно шевелили клешнями, стараясь ущипнуть его за палец, но Бран ловко хватал их поперек панцирей и возвращал в корзину.

Нела не смогла спросить, как он умудрился поймать таких больших. Море еще не успело прогреться, а у Брана с собой не было сачка – значит, он ловил крабов голыми руками, стоя по колено в воде.

Нела хотела, чтобы кто-то научил и ее ловить крабов, потому что она много раз пыталась сама, но не могла поймать ни одного. Похожие на плоские подгоревшие пирожки, крабы грелись на камнях, копошились в водорослях и пускали пузырьки. Их жизни казались Неле интересней, чем ее собственная, поэтому ей нравилось наблюдать.

Нела была уверена, что все, кроме нее, ловкие и умеют ловить крабов, плести сети и нырять. Даже ее мама и папа, которых она никогда не видела, – они тоже наверняка отлично ловят крабов.

Нела отвлеклась на свои мысли и не услышала, о чем спрашивал ее Бран.

– …Где живешь, говорю?

Голос у него был глухой и очень строгий. Бран был на голову выше Нелы и смотрел, как и Дед, свысока. Пышная копна соломенных, совсем светлых волос походила на гнездо, а брови и глаза были, наоборот, темными. На ярком солнце светотень играла на его лице.

Нела молча махнула рукой в сторону своего дома.

Бран перекинул ее самокат через велосипедную раму, вскочил в седло и приказал Неле сесть сзади на багажник. Та не стала упрямиться. Она была маленькой и легкой, как птичка. Без труда держа равновесие, Бран довез ее до калитки.

Вот и все, что Нела помнила о том дне.

***

Потом Бран стал часто появляться возле ее дома.

Сначала он зачем-то приезжал и просто подолгу стоял у калитки. Нела видела его из окна своей комнаты и пряталась за занавеской. Сердце ее бешено билось, а в голове крутились обрывки самых разных человеческих разговоров, которые она слышала: как говорил с соседями и рыбаками Дед, как болтали между собой дети в школе и на улице, как, проходя мимо их дома, разговаривали незнакомцы.

Нела шевелила губами, повторяя случайные фразы, – что бы она сказала Брану? Как бы начала разговор? Как бы ответила, когда он спросил бы, как ее зовут?

Однажды Дед попросил Нелу помочь ему покрасить заборчик вокруг дома.

Начали они вдвоем, вскоре Дед таинственным образом исчез, и Нела осталась одна на пустой улице наедине с ведром белой краски. Такого коварства она не ожидала. Спрятаться теперь было негде – на виду у всех прохожих Нела до полудня старательно водила кистью вверх и вниз, пока не услышала четкое тиканье велосипедной шестерни.

Бран бросил велосипед у дорожки в траву, присел на корточки рядом с Нелой и осторожно взял оставленную Дедом кисть. Дощечку за дощечкой, они вдвоем молча докрасили весь забор со стороны улицы, а потом продолжили изнутри. Когда Нела поняла, что Бран не разглядывает ее и не хочет заставить ее говорить, она успокоилась, а он вдруг сам начал рассказывать о себе.

Так Нела впервые услышала его имя. Она узнала, где он живет, узнала о том, что отец его держит стеклодувную мастерскую, а Бран развозит по городу его заказы, о том, что сам он собирает стеклянные поплавки, которых у него уже целая коллекция.

Нела без конца повторяла про себя две фразы: первой она говорила Брану, как ее зовут, второй – просила научить ее ловить крабов и искать поплавки на берегу. Слова крутились в ее голове, как заевшая пластинка, до тех пор, пока не рассыпались на отдельные бессмысленные звуки.

Когда к обеду работа была закончена, а Бран вытер керосиновой тряпкой руки и был готов уйти, Нела собрала всю волю в кулак и сказала сухим бесцветным голосом:

– Спасибо.

Так началась их дружба. В школе, старше Нелы на два года, Бран стал главным ее защитником от детей, которые без конца дразнили ее за непонятливость и молчаливость. На переменах Нела пряталась в темном углу под лестницей, а на уроках думала о своем и не слышала, как ее окликает учитель. Она смотрела в окно на деревья или незаметно доставала из кармана спичечный коробок с тяжелым жуком, чтобы проверить, все ли с ним хорошо. За завтраком она строила домики из пресных крекеров, скрепляя их комочками масла или меда, проскребала дорожки в картофельном пюре или выкладывала рядами шарики зеленого горошка.

Дети не любили ее.

Они шептались, что родителей у нее нет, а дед-художник пьет шнапс и совсем выжил из ума. За бледное лицо, длинные растрепанные волосы и зеленые глаза Нелу дразнили ведьмой, а за ее старую, небрежно заштопанную одежду – нищенкой.

Нела молчала в ответ.

***

Когда Нела получила то самое первое письмо, то сразу показала его Брану.

Был бесцветный пасмурный день. Они сидели вместе на перилах крыльца, Нела достала конверт из внутреннего кармана серой ветровки и, не глядя на Брана, протянула ему.

– Что это? – спросил он, поворачивая в руках пухлый конверт с нарисованной в углу башней. От верхушки башни во все стороны расходились тонкие линии лучиков.

Нела пожала плечами.

– Откуда это у тебя?

– Кто-то стоял у калитки и дал мне его.

– Кто стоял?

– Не знаю. Человек.

На конверте были только ее имя и рисунок маяка простым карандашом – и никакого обратного адреса.

– Открой, – попросила Нела и по-птичьи вжала голову в плечи.

Бран еще раз внимательно рассмотрел конверт, открыл, достал письмо. Оно было написано на тетрадных листах аккуратным женским почерком и казалось очень большим.

– Может быть, кто-то ошибся? Может быть, это письмо не тебе? – нахмурился Бран.

Нела покачала головой:

– Мне. Не знаю, зачем.

3.

ЛЕС

Лес был живым.

Предрассветный ветер пробегал по верхушкам деревьев медленными широкими волнами. Теплые, как вены, темно-бордовые стволы вемги покачивались, листья шелестели, и весь Лес дышал вечным летом. Цветные ленточки запахов смолы и влажной земли проносились над узкой лесной тропинкой.

Небо начинало понемногу светлеть, но робко и нерешительно. Оно еще не знало, откуда встанет Солнце, и на всякий случай светлело сразу со всех сторон.

Чернобурый Лис, как всегда, проснулся позже всех. Он любил долго лежать по утрам на диване, на котором и спал, долго возился с камином, долго варил кофе и долго его пил. Он тщательно выбирал одежду, вертелся перед зеркалом, оглядывая себя со всех сторон.

Лис был гордым и красивым – единственным Лисом во всем Лесу.

Когда белая чайка Илва поднялась на крыльцо домика Лиса, из-под двери выскользнула ярко-рыжая ленточка кофейного запаха. Илва толкнула клювом дверь и зашла, тяжело переваливаясь на перепончатых лапках.

Лис сидел за столом у камина, в котором светился ворох углей и вспыхивали тонкие языки пламени. Он обернулся на скрип двери.

– О! – Лис потер мохнатые лапы, а потом крикнул, повернувшись к камину:

– Эй, Кили! Почти все в сборе.

Огонь вспыхнул, осветив комнату. Искры брызнули из камина во все стороны, и из огня выскочила горящая тонконогая Кили – хрупкий олененок с огромными, похожими на два фонаря, глазами. От неожиданности Илва отскочила к двери. Лис залился смехом.

Огонь жил у Кили внутри. Он пульсировал в ней, заставляя ее тело светиться. Кили была живым угольком. На конце маленького оленьего хвоста пылал факел, рога горели, как сухие ветви во время лесного пожара. От камина и от Кили шел сильный жар. Лис плеснул остатки кофе в огонь, встал, распахнул дверь домика и потянулся, шумно вдыхая свежий утренний воздух.

Лис был щеголеват – в мягкой кожаной куртке поверх клетчатой рубашки и вельветовых брюках. Он снял с вешалки фетровую шляпу и водрузил между ушей.

– Готов! Да будет свет! – воскликнул Лис и обернулся. – Ну, где вы там? Старуха, наверное, заждалась нас на Лугу.

От радости хвостик Кили вспыхнул. Спустившись с террасы, все трое направились по тропинке к Лугу, где Лису предстояло принять главное решение дня.

Тропинка вела вверх и вниз между замшелыми валунами и стволами вемги – к едва различимому вдали тусклому розоватому свету.

Лес просыпался в предвкушении Рассвета.

Звери шли, и понемногу деревья слева расступались, чтобы пропустить Медленную Реку. С деловым урчанием Река текла, неся с собой сухие листики, веточки с разноцветными ягодами и упавших в воду изумрудных стрекоз.

Звери свернули к берегу и шли вдоль воды, по течению, по белому шелковому песку. Рядом с ними неспешно и величаво скользили в темно-синей глубине Рыбы. Их не было видно – но слышно было, как они задумчиво рассекают воду.

Из сиреневатой полумглы проступали острые тонкие нити травы, на которых уже поблескивали всеми цветами утренние росинки. Первые Длиннохвостые духи выползали на влажный мох и, слегка мерцая, поворачивали головы с огромными треугольниками ушей, прислушивались к шагам. Их большие светящиеся глаза все еще были сонными, духи неуклюже переваливались с камня на камень и зевали на разные голоса, словно подражая ветру и мерному плеску воды. Созвучия рябью разносились в утренней дымке, наполняя воздух предчувствием дня, становились всё громче, увереннее, чище. Наконец, один Дух, самый крошечный, но зато с самым длинным хвостом, совсем уже проснувшись, завел рассветную Песню. Протяжным глубоким басом он потянул за собой нескладный хор своих собратьев и всех звуков вокруг.

Чернобурый Лис шел впереди бодрым шагом, и ярко-рыжая ленточка кофейного запаха, зацепившись за воротник его куртки, развевалась на ветру. Длинная фигура Лиса чернела на фоне тропинки, пышный серебристый хвост качался из стороны в сторону.

Илва и Кили шли чуть поодаль, едва поспевая за ним. В легких предрассветных сумерках каждое дуновение ветра заставляло алое свечение в груди Кили становиться ярче. Она шла осторожно, стараясь не подпалить траву, легко перебирая тонкими ножками. Илва вразвалку семенила следом.

Лис не умолкал ни на секунду. Его задорный голос рассыпался эхом между деревьями:

– …И вот я всегда спрашиваю ее: «Фелина, почему у тебя нет в твоей пещере ни лампы, ни камина? Тебе что, не бывает темно и холодно?». Я понимаю, что она видит в темноте, как днем, но как без камина-то? Ведь я знаю Старуху, она же вечно мерзнет. А она упрямая, обмотается своими одеялами и юбками и говорит, что ей тепло. Но раньше невозможно было зайти к ней – темнота кромешная. А тут недавно прихожу – светло! Ни за что не догадаетесь, почему.

– Почему же? – спросила Илва.

Лис резко остановился, снял шляпу и провел ею по густой лохматой гриве травы. Потом встряхнул и, сверкая хитрыми янтарными глазами, показал. Что-то мерцало на дне шляпы, холодным светом. Илва и Кили осторожно приблизились и посмотрели внутрь. Там светилось несколько голубоватых семян, похожих на маленькие полумесяцы.

– Галая! – восторженно шепнула Кили и вытянула длинную оленью шею так, что раскаленный уголек ее носа едва не касался лисьих пальцев. Кончики ее ветвистых рогов тут же вспыхнули, и тонкая дорожка пламени пробежала от головы до хвоста.

Илва и Лис шарахнулись в разные стороны от неожиданности. Лис обронил шляпу и только успел выдернуть ее из-под самых ног Кили – шляпа уже дымилась.

– Какие же вы все-таки дикие пещерные звери! – Лис вытряхнул семена, вернул шляпу на голову и пошел дальше.

Илва спешила следом, перескакивая с камня на камень. Она не умела летать.

– Но почему Старуха Фелина не попросит Кили разжечь у нее в пещере огонь? – спросила она.

– Старуха просто боится огня, – прошептал Лис. – А с галаей все просто: светит, но не греет. Правда, хватает этих семечек всего на пару часов. Бестолковый сорняк.

– Старуха боится Кили, – прошептала Илва.

– А чего ее бояться? – сказал Лис, украдкой обернувшись назад. Кили уже остывала, пламя на ее спине улеглось, и с кончика хвоста слетали только маленькие искорки и сразу гасли в воздухе. Она стояла не двигаясь и терпеливо дожидалась, пока перестанет гореть.

– Конечно, и спичкой можно весь Лес сжечь, с огнем шутки плохи, – добавил Лис.

– А там, откуда ты пришел, тоже растет лунная трава? – раздался похожий на шелест голос Кили. Как бы тихо она не говорила, ее всегда было слышно, словно она была голосом самого Леса.

– Нет. Там ни травинки, это точно.

– Наверное, тебе там было очень грустно и темно, поэтому ты и пришел сюда, – прошелестела Кили. – Здесь у меня сначала тоже было холодно, грустно и темно. Но ведь ты сам решаешь, каким будет твой мир.

Лис потупился. Всю оставшуюся дорогу они шли молча.

Высокое утреннее небо открылось перед ними внезапно, так, что захватило дух. Большой Луг, со всех сторон окруженный Лесом, лежал впереди, в искрящейся утренней дымке, в которой скользили, переплетаясь, тонкие ленточки запахов. Они то ныряли к земле и цеплялись за колоски, то взмывали в небо, подчиняясь воздушным потокам и пению Длиннохвостых духов.

Где-то далеко впереди, за Лугом, над лесным океаном вздымалась в небо исполинская Башня, которую было видно из любого уголка Леса.

Лис опустился на замшелый валун и блаженно вздохнул, заложив лапы за голову:

– Что ж, как всегда вовремя. Сегодня я не прочь потратить часок на этот ваш Рассвет. А где же Старуха? Был уверен, что она уже здесь.

– Наверное, снова не спала ночью, – сказала Илва. – Почему она никогда не спит по ночам?

– Может быть, начнем без Старухи? – Лис почесал в затылке. – А то будет снова ворчать, что все ей не так.

– Это нечестно, начинать без Старухи, – прошелестела Кили.

– Знаю, знаю я тебя, Лис, – послышалось рядом глухое урчание. – Не умеешь ты поднимать Солнце.

Маленькая сгорбленная фигурка ловко вскочила на валун и села рядом с Лисом, свесив вниз босые костлявые ступни. Старуха была круглолицая, морщинистая, в пестрой юбке и в нескольких платках и шалях, накинутых друг на друга. Длинные белоснежные волосы ее были заплетены в косу длиной до самых пяток. Из-под падавших на лоб седых прядей сверкали желтые глаза.

Лис сцепил когтистые пальцы в замок, разминая их. Потом наклонил голову на один бок, на другой, подергал плечами. Илва и Кили терпеливо ждали. Старуха безучастно отдирала от юбки колючие семена. Наконец, Лис вытянул вперед указательный палец и показал им на деревья чуть левее от Башни. Тонкая белая полоска вспыхнула над верхушками вемг. Она на глазах становилась все ярче, и огненный солнечный шар всплыл над Лесом, повинуясь лисьей команде. Лис поторапливал его жестом. Он явно был доволен своей работой.

– Так я и знала, – ахнула Старуха. – Назло мне это сделал. Сколько раз говорила тебе, Солнце нужно поднимать оттуда, – она указала себе за спину.

– Почему же назло? – весело ответил Лис, потягиваясь. – Просто так у меня в саду будет больше солнца, и нарциссы быстрее расцветут. Приходи посмотреть.

– Нужны мне твои нарциссы, – ворчала Старуха. – Солнце должно вставать на Востоке, а не как попало.

– Откуда тебе знать, где Восток? – возмутился Лис.

– Завтра твоя очередь, Илва, – мечтательно произнесла Кили. – А потом моя. А потом – очередь Старухи. Она сделает все так, как захочет сама.

– Ха! – ехидно воскликнул Лис. – Посмотрим, как у нее это получится. Если Солнце встает справа от Башни, у меня тень от старой вемги в саду, и цветы не растут. Если оттуда, сзади, то в Чаще тьма и холод, и из-за Ворот лезут Чужие тени. А если отсюда – то Старухе слишком светло. Всем не угодишь, а Солнце у нас – одно.

– Погодите, у нас же еще Луна есть, – воскликнула Илва. – Что если Солнце и Луну сразу поднять? Солнце оттуда, Луну отсюда.

– Глупости, – отмахнулась Старуха. – Солнце и Луна на одном небе не поместятся. К тому же, Луна нужна, чтобы росла галая. Галая при Солнце не растет. Зато при Солнце у меня вся поляна перед пещерой кишит этой разноцветной мелюзгой, которая топчет мои травы!

– Без Длиннохвостых духов не бывает Луны, – прошелестела Кили. – Здесь ведь не было Луны, пока не появились вы с Лисом и не привели с собою духов. Теперь, как только Длиннохвостые духи начинают петь, встает Луна.