Ты. Мой. Ад

Амина Асхадова

Ты. Мой. Ад

Глава 1

Адель

Я ненавижу аэропорты.

Эти бесконечные очереди и липкое ощущение чужого дома, в который возвращаешься будто бы без спроса. Я всюду чувствовала себя чужой и ненужной, и сегодняшний день – не исключение…

Я уезжала отсюда еще будучи подростком – после развода родителей было решено, что я буду жить с мамой во Франции, но вот мне исполнилось двадцать два, и я…

Вернулась.

Отец встречает меня у выхода аэропорта и распахивает руки. Я тону в его объятиях, и на секунду у меня в груди теплеет.

– Привет, пап.

– Привет, – шепчет он мне в волосы. – Ты так выросла, дочка.

Я улыбаюсь и прижимаюсь к нему сильнее, но стоит мне вынырнуть из его объятий, как взгляд упирается в мою мачеху.

Ее улыбка такая сладкая, что аж зубы сводит.

– Адель, дорогая, – она целует меня в щеку, пока я задыхаюсь от запаха ее дорогих духов. – Как же ты похорошела и повзрослела! Париж явно пошел тебе на пользу!

Я натягиваю улыбку, хотя черта с два мне хочется улыбаться! Особенно – ей.

– Спасибо. Ты тоже ничего, хвала твоему пластическому хирургу…

Она делает вид, что не слышит сарказма, а я уже чувствую, как начинает чесаться язык. Мой острый язык – это именно то, что делало наше существование с мачехой невыносимым! И он же стал причиной, по которой мне пришлось уехать к матери в Париж, хотя меня там особо не ждали. Меня не ждали нигде, и всю жизнь я была чем-то наподобие балласта для своих родителей.

Мы идем к машине, и мои руки наконец оказываются свободными – я достаю телефон и сообщаю подружкам, что прилетела и готова как следует оторваться. Завтра пятница и последний день лета, а это значит, что в Петербурге будут проходить лучшие тусовки – я обещаю подружкам, что ни за что не пропущу веселье.

Я сажусь на заднее сиденье, закидываю ногу на ногу и смотрю в окно.

Чемодан тащит водитель, потому что, конечно же, «леди» не таскают свои вещи. В машине я вручаю подарки мачехе и отцу – мачехе комплект дорогих французских духов известного бренда, только менее приторных, чтобы меня не тошнило рядом с ней, а отцу антикварную посуду восемнадцатого века, которую папа коллекционирует.

Мачеха морщит свое миниатюрное личико, над которым к ее сорока изрядно попотели пластические хирурги, и выдает:

– Ммм, несладкие. Ты специально выбрала именно такие?!

– Да, чтобы меня не стошнило на твое чудное платье и сделанные сиськи.

– Фу! Какая ты приехала… необразованная из своей этой… Франции!

– Ага…

Мы с мачехой награждаем друг друга колючими взглядами, а папа, как всегда, делает вид, что ничего не произошло.

Петербург встречает меня жаркой погодой – такой знакомый и такой чужой. Асфальт с выбоинами, облезлые вывески, серые девятиэтажки. Семь лет назад я убегала от всего этого, но теперь я вернулась, а улицы остались прежними. Все осталось на своих местах, только я вернулась другой.

– Мы так рады твоему возвращению, – произносит мачеха, будто между прочим, но я уже знаю этот ее тон. – У нас как раз завтра благотворительный вечер. Весь цвет города соберется.

Я даже не поворачиваюсь.

– Класс. Веселитесь.

– Вообще-то, – ее голос сладкий, но стальной, – ты тоже должна быть там.

Я резко отрываю взгляд от окна.

– С чего бы? У меня были свои планы. Меня подружки ждут, мы пойдем развлекаться в клуб.

– Какая прелесть, – голос ее звенит как хрусталь перед тем, как треснуть. – Но твои подружки подождут. Это важный благотворительный прием в честь господина Мурада Шаха. Мы придем поздравить его с повышением. Мы должны быть там всей семьей.

Я закатываю глаза.

– Семьей? Что за дерьмо?

Отец кашляет, будто пытается разрядить обстановку.

– Адель, это важно. Ты только вернулась, надо показаться, влиться в жизнь города.

Я закатываю глаза.

Зашибись. Я сжимаю зубы, и внутри все кипит – от бессилия, от злости. Я снова здесь, и снова эта женщина дергает за ниточки.

– Да, Роберт прав, – поддакивает мачеха моему отцу. – Сегодня отдохнешь, а завтра мы с тобой пойдем в модный бутик. Ты вообще понимаешь, что значит приглашение на прием?

Я поджимаю губы.

– Вообще-то нет, просвети. Если ты помнишь, я семь лет прожила во Франции.

– Оно и заметно! – фыркает мачеха, а ее голос звучит с восхищением, почти с благоговением. – Ты не можешь не знать фамилию Шах, они у всех на слуху! Это люди, которые держат в руках все: заводы, экономику, политику и, можно сказать, всю страну. Один из сыновей – прокурор Мурад Шах. Суровый, блистательный, умный. Остальные сыновья тоже при делах. Весь город будет там. И нас пригласили!

Я закатываю глаза.

– Какое счастье…

– Вот именно! Ведь у твоего отца сейчас… ну… дела с бизнесом идут не слишком густо, и, возможно, это последний шанс поправить наше положение дел.

Я поворачиваюсь к отцу.

– Папа, это правда? У тебя проблемы?

Он отмахивается, как будто я задала глупый вопрос.

– Дочка, не забивай голову. Главное – это честь. Быть гостями на вечере у Шахов – большая удача.

Мачеха кивает, глаза у нее горят.

– Нам просто нельзя упустить этот шанс. Адель, надеюсь в твоем Париже тебя научили любезности и быть леди, как полагается всем девушкам в твоем возрасте…

– Звучит отвратительно…

Меня передергивает. Словно они собираются поклоняться богам, а не идти на светский раут.

– Правда, Адель, не капризничай. Это всего лишь вечер.

Не капризничай.

– Это задница, а не вечер…

– Адель, я думала, что ты повзрослела, – морщится мачеха. – Только не вздумай выражаться так при ком-нибудь из господинов Шахов. Это серьезные люди. Будь леди.

– Меня сейчас все-таки стошнит на твои си… великолепные груди.

– Роберт! – возмущенно выкрикивает мачеха.

– Адель!

Я сжимаю кулаки, чтобы не ляпнуть чего-нибудь еще. Дышу носом. Считаю до пяти, но язык все равно чешется сказать что-нибудь колкое!

Пока они рассуждают о платьях и статусе семьи, я снова отворачиваюсь к окну. Мимо пролетают улицы моего прошлого. Вот за этим углом я впервые обнималась с парнем, который потом разбил мне сердце. Я бегала за ним, как дура, а он крутил романы со всеми подряд. Я была слишком маленькая и слишком глупая. И слишком быстро поняла, что любовь – это полная ерунда, которая ломает буквально на кусочки.

Родителей любовь тоже поломала. Как следствие: скандалы, крики и последующий развод, который принес облегчение обеим сторонам, но не мне. Мой отец женился на своей любовнице, а моя мама уехала на родину и вышла замуж за француза, но и в Париже я продолжила слушать крики и скандалы. Слава богу, я оттуда уехала, осталось только здесь не переубивать друг друга с мачехой, она еще та стерва…

Так что, я больше не хочу любовь и, тем более, не хочу семью. Это отстой.

Машина сворачивает к знакомому особняку. Теплый свет фонарей, ухоженный газон, новые ворота. Не дом, а показательная витрина, из которой хочется сбежать, но пока некуда. Я выхожу из машины и тут же натыкаюсь на своего брата – Паше десять, и он внебрачный сын мачехи и отца. Да-да, мой отец поступал как полный ублюдок – много лет он умудрялся жить на две семьи, и в тайной семье с Викой у него родился сын.

Когда мама узнала о нем, ему уже было три года…

Он бежит к папе, цепляется за его руку, радостно что-то тараторит.

– Адель! – брат поднимает на меня огромные глаза и застенчиво улыбается. Мы видимся чертовски редко.

Сердце предательски сжимается.

– Ну привет, братик, – целую его в теплую макушку. – Я тебе подарок привезла.

Он захлебывается радостью, когда я достаю из сумки огромный набор Лего, купленного перед отъездом из Франции.

– Спасибо, сестра, – благодарит Паша, и на миг я забываю, что в нем есть частичка мачехи. Все-таки он ни в чем не виноват. Он просто ребенок.

Вика поднимается по ступенькам, оборачивается ко мне:

– Отдохни, детка. Завтра у нас на тебя планы.

Улыбка у нее липкая, как приторный торт. Я задираю подбородок и молча прохожу мимо, не давая согласие, но и не отказываясь. У меня нет выбора, и это чертовски злит.

Я молча поднимаюсь наверх, в свою комнату. Открываю дверь – и замираю. Ничего не осталось таким, каким я запомнила. Ни фотографий на стенах, ни моих старых рисунков, ни даже обоев с цветочками. Все перекрашено в беж, половина моих вещей выброшена, комната будто стерта из памяти этого дома.

Словно меня здесь никогда и не было.

– Мы думали, твою комнату нужно обновить, – говорит мачеха с порога. – После вашего отъезда Паша жил здесь несколько лет и испортил обои красками, пришлось перекрасить в беж.

– Супер…

– Кстати, один из твоих чемоданов с одеждой потерялся где-то между Парижем и Петербургом. Завтра съездим за новыми вещами, а сегодня можешь надеть мои.

– О, боже! Всю жизнь мечтала носить одежду мачехи, – тяну я саркастически. – Спасибо, я лучше посплю голая

Вика закатывает глаза, но молчит. Я хлопаю дверью перед ее носом, и это единственное, что приносит мне удовлетворение.

Я прислоняюсь к двери спиной и выдыхаю.

Добро пожаловать в ад, Адель.