В тени воробья

Его взгляд скользил по сырой, грязной земле. Он заметил следы скольжения, едва заметные пятна, которые могли быть кровью, раздавленные окурки. И тут он увидел это.

У стены, у основания водосточной трубы, почти скрытый осколками разбитой бутылки виднелся след.

У Ивана перехватило дыхание. Он подошёл ближе, сердце начало отбивать медленный, тяжёлый ритм о рёбра. Носком ботинка он отодвинул коробку.

Вот он. Менее отчетливый, чем тот, что был в пентхаусе, искажённый грязью, но безошибочно узнаваемый. Тот же отпечаток с раздвоенным большим пальцем. Дзика-таби.

«Нет. Это совпадение. Пятно. Игра света».

Он присел на корточки, мысли метались, пытаясь выстроить рациональное объяснение. Новая модель обуви. Уличный артист. Мутанты из канализации с деформированными ступнями. Что угодно. Но объяснение рушилось под тяжестью невозможного.

Он резко встал, качая головой, словно пытаясь отогнать назойливую муху. «Чепуха. Всё это чепуха». Он повернулся спиной к отпечатку и направился к заднему входу бара.

«Ржавый якорь» напоминал темную пещеру, пахнущую дрожжами, дешёвым табаком и меланхолией потерянных вечеров. Внутри было пусто, за исключением бармена, полировавшего стаканы, и одинокого морщинистого мужика, потягивавшего пиво в дальнем конце стойки. Дневная толпа ещё не собралась.

Бармен, лысый мужчина с великолепной рыжей бородой и плечами штангиста, поднял глаза, когда Иван подошёл. Он увидел выражение глаз Ивана, осанку и вздохнул.

– Мент? – спросил он, не дожидаясь, пока Иван заговорит.

Иван кивнул, положив на стойку своё удостоверение.

– Капитан Морозов. Мне нужно поговорить с девочкой, которая работала вчера вечером. Светланой.

В глазах бармена промелькнуло что-то. Возможно беспокойство.

– Она в подсобке. На перерыве. Она… на нервах.

– Мне нужно всего несколько минут.

Бармен поколебался, затем кивнул в сторону двери с надписью: «Служебное помещение».

– Туда. Только не делай ей хуже.

Светлана сидела на шатком деревянном ящике в кладовой, окружённая пивными кеглями и картонными коробками. Она была миниатюрной, с русыми волосами и большими испуганными глазами. Она вцепилась в кружку чая, словно это была спасательная верёвка. Светлана вздрогнула, когда вошёл Иван.

Он показал ей своё удостоверение, держась на расстоянии, его голос был мягким.

– Светлан? Я капитан Морозов. У меня есть несколько вопросов о прошлой ночи.

Она смотрела в пол.

– Я уже всё рассказала другим милицейским.

– Я знаю. Я просто хочу услышать это от вас. – Он прислонился к стопке коробок, стараясь казаться меньше, менее угрожающим. – Павел Громов сказал, что просто разговаривал с вами. Был дружелюбен.

Её охватила дрожь. Она не поднимала глаз.

– Так это было, Свет?

Она долго молчала. Затем единственная слеза скатилась по её щеке и упала в чай. Она покачала головой. Крошечное, почти незаметное движение.

– Он последовал за мной, – прошептала она едва слышно. – Он и его люди. Они… они загнали меня в переулок. Он сказал… сказал, что может сделать мою жизнь очень лёгкой или очень трудной. Он трогал меня.

Иван почувствовал, как в нём снова поднимается холодный ком отвращения.

– И что потом?

– А потом… он просто появился, – её голос немного окреп, в нём проступила нотка благоговейного страха. – Как будто вышел из стены. Весь в чёрном. Как… как силуэт.

– Что он сделал?

– Он не сказал ни слова. Просто двигался. Так быстро. Размытое пятно. Сначала ударил того, большого, в горло. Потом второго по колену. Послышался… хруст. Потом он посмотрел на Павла.

Она вздрогнула, но не только от страха, в этом движении промелькнуло мрачное удовлетворение.

– Он ударил его. Ногой. С разворота. Всего один раз. Но это было… ужасно. Как молотом. Потом он посмотрел на меня.

Наконец она подняла глаза на Ивана, её взгляд был широко распахнут.

– Он посмотрел на меня и… кивнул. Один раз. Как будто говорил: «Всё в порядке. Ты в безопасности». А потом исчез. Просто… растворился в тени.

Во рту у Ивана пересохло.

– Как он выглядел? Его лицо?

– На нём была маска. Чёрная маска, закрывающая всё, кроме глаз.

– А одежда?

– Чёрная. Странная. Как… – она подыскивала слово, шаря в своём ограниченном словарном запасе в поисках сравнения. Потом нашла. – Как в том фильме. Американском. Где солдат становится ниндзя. Ну, знаете? «Американский ниндзя».

Эти слова обрушились на Ивана тяжестью надгробной плиты. «Американский ниндзя». Дешевый голливудский фильм. И всё же за последние двадцать четыре часа это конкретное, нелепое клише уже несколько раз всплыло перед ним. Пентхаус. Переулок. Лебедев. Павел. Всё связано нитью невероятного насилия и единственным, насмешливым следом.

Он поблагодарил Светлану, и собственный голос показался ему отстранённым. Иван вышел из подсобки, прошёл через пустой бар и толкнул дверь на улицу. Дневной свет казался слишком ярким, слишком резким.

Он остановился на тротуаре, шаря по карманам в поисках сигарет. Руки слегка дрожали. Достал одну, поднёс к губам, чиркнул спичкой. Пламя дрожало.

Ниндзя. В Москве. Охотящийся на олигархов и спасающий официанток от сыновей чиновников.

Это было безумие. Это была фантазия. Это была история, за которую мог бы уцепиться сломанный человек, человек, одержимый женой, любившей японскую культуру.

Он глубоко затянулся, дым обжёг лёгкие. Иван заставил себя отогнать эти мысли, запер их в ментальную шкатулку и затолкал в самый тёмный угол сознания. Он не пойдёт по этому пути. Он не станет посмешищем, каким его уже считает Гусев. Он не начнёт видеть призрак Елены в каждой тени.

«Это ерунда», – повторял он себе, словно отчаянную мантру. «Это просто совпадения, городские иллюзии».

Он рассмеялся. Короткий и резкий неприятный звук, который спугнул голубя, клюющего выброшенный пирожок. Это был смех чистого, неподдельного напряжения, звук человека, цепляющегося за край обрыва ногтями.

«Будь осторожен, Ваня. – внутренний голос Елены, будто шёпот с оттенком беспокойства – Я знаю этот взгляд. Ты нашёл шкатулку с головоломкой и не отступишь, пока не откроешь её, даже если она покрыты шипами. Твоё воображение всегда было твоим самым опасным оружием. Не дай ему обернуться против тебя».

Иван бросил сигарету, растер её подошвой с большей силой, чем требовалось. Повернулся и направился к машине решительным шагом. Ему нужно было написать отчёт. Простой отчёт о простом избиении. Он не будет оглядываться. Не будет думать о Японии. Не будет думать о ней.

Но когда он уезжал, отпечаток с раздвоенным пальцем горел у него на сетчатке. Призрачный символ, ждущий во тьме его разума, терпеливый и неоспоримый. Охота, хотел он того или нет, началась.

Глава 3: Мальчик в библиотеке.

Аня использовала университетскую библиотеку как убежище. Это был мир упорядоченного хаоса, где единственными звуками были мягкий шелест страниц, скрип ручек и отдалённый звук отодвигающихся стульев. Здесь, среди высоких полок с книгами, пахнущих пылью и мудростью, шумный, хаотичный мир постсоветской Москвы превращался в приглушённое гудение. Здесь она могла думать.

Аня расположилась за своим обычным столом, крепостью из книг по русской литературе XIX века, когда впервые увидела его.

Он был силуэтом у окна, запотевшего от дождя. Воплощение неподвижности среди мягкого движения библиотеки. Он не читал. Не делал заметок. Он просто… смотрел. Его взгляд был устремлён во двор внизу, но глаза, казалось, были сфокусированы на чём-то гораздо, гораздо более далёком.

В течение всего дня Аня ловила себя на том, что её взгляд то и дело возвращается к нему. Трудно было не обращать на него внимание. Он был красив, но какой-то резкой, незаконченной красотой, словно статуя, которую ещё не закончили высекать. Тёмные волосы, подстриженные, похоже, самостоятельно, и осанка слишком прямая, слишком жёсткая для студента, сгорбившегося над книгой. Но больше всего завораживала его неподвижность. Все остальные в библиотеке ёрзали, проверяли часы, вздыхали, постукивали ногами.

Аня в очередной раз повернулась на своём месте, чтобы посмотреть. На него. На мальчика из библиотеки. Выражение его лица было нейтральным, словно он сообщил что-то столь же простое, как время суток. Он встретился с ней взглядом на долю секунды, и она почувствовала электрический разряд. Его глаза были цвета зимнего леса, зелёные, но под другим углом почти серые. В них читался интеллект, но холодный, глубокий интеллект, словно у механизма, лишённого теплоты чувств.

Подруга Люда подтолкнула её локтем: «Кто это?» – прошептала она, широко раскрыв глаза. «Он выглядит как бандит».

«Не говори глупостей», – прошептала в ответ Аня, хотя та же мысль приходила и ей в голову. Он не выглядел преступником. Он выглядел… военным. Или как будто только что прибыл с другой планеты и очень старался слиться с толпой.

Неделю спустя их пути пересеклись снова. Опять в библиотеке. Она тянулась к высокой полке за тяжёлым томом собрания сочинений Тургенева. Её пальцы едва касались корешка, но не могли ухватиться. Пока она тянулась, чья-то рука протянулась мимо неё и легко достала книгу.

Она обернулась поражённая. Это был он.

Он протянул ей книгу: «Эта?» – спросил он. Его голос был тихим, интонации ровными, лишёнными обычной студенческой манеры – ни флирта, ни неловкости, просто простой вопрос.

«Д-да», – запнулась Аня, принимая тяжёлый том. «Спасибо».

Он просто кивнул, сохраняя ту же тревожащую неподвижность. Он стоял близко, и она могла разглядеть мелкие детали, которые не замечала издалека. Лёгшая обветренность кожи. Тонкий бледный шрам, тянущийся по линии челюсти. И его одежда – чистая, но простая: серый свитер и тёмные брюки. Всё строгого, почти сурового покроя. Ничего общего с яркими куртками и джинсами, которые носили другие парни.

– Вы учитесь на политэкономии у профессора Зайцева, – сказала она, пытаясь найти тему для разговора, чтобы задержать его.

– Да.

– Я Аня.

Последовала пауза. Казалось, ему нужно было свериться с внутренним руководством, чтобы найти правильный ответ.

– Олег, – наконец произнёс он. – Олег Фролов.

– Твой ответ на том занятии был впечатляющим. Должно быть, ты много читал сверх программы.

Ещё одна пауза.

– Мне это кажется… логичным, – сказал он. – Закономерности становятся ясными, если убрать человеческий фактор.

Аня тихонько рассмеялась, чтобы не разорвать тишину библиотеки.

– Но человеческий фактор – это и есть суть экономики! Речь идёт о выборе людей, об их жадности, страхе.

Олег посмотрел на неё, и впервые она заметила проблеск чего-то в этих глубоких лесных глазах. Не теплоты, но искры интеллектуального интереса.

– Разве? А может, речь идёт о предсказуемых реакциях на стимулы? О математической константе собственного интереса?

– Какой ужасный циничный взгляд на мир, – сказала она, прижимая том Тургенева к груди, словно щит.

– Разве это цинизм, – спросил он, чуть наклонив голову, – или просто наблюдение?

Они постояли в молчании, которое не было ни комфортным, ни неловким, но было наполнено странной энергией. Он не был похож ни на кого из тех, кого она встречала. Он не пытался произвести на неё впечатление. Не хвастался. Просто… излагал факты. Это сбивало с толку и интриговало.

– Что ж, – произнесла она, чувствуя, как краснеет шея. – Спасибо за книгу. И за… философскую дискуссию.

Он кивнул тем же сдержанным, формальным кивком.

– Пожалуйста.

Он повернулся и ушёл. Его шаги не издавали ни звука на изношенном линолеуме. Аня смотрела ему вслед, и тяжёлый том Тургенева казался ещё тяжелее в её руках. Он двигался плавно и экономично. Движения совершенно не походили на неуклюжую походку студентов.

Рядом появилась Люда.

– Ну? Что он сказал? Он серийный убийца?

– Нет, – ответила Аня, всё ещё глядя на дверь, за которой он исчез. Она думала о его холодном, логическом взгляде на мир, о его неподвижности, о глазах, видевших то, что она не могла себе представить. – Не думаю, что он убийца.

Но произнося это, она знала, что лжёт себе. Не о его причастности к преступлениям, а о его природе. Он не был мальчиком. Он был кем-то иным. И она, вопреки всем своим суждениям, уже была очарована его острыми, опасными гранями.

Глава 4: Воробей.

Мир сузился до ритма дыхания и метронома одинокой капли воды.

Плюх.

Она падала из ржавой трубы в мелкую маслянистую лужу в углу подвала. Он считал секунды между каждой каплей. Семь. Всегда семь. Это была константа в изменчивом хаосе города, крошечная точка опоры в буре его предназначения.

Плюх.

Он сидел, скрестив ноги, на холодном бетонном полу – остров неподвижности в скудном, утилитарном пространстве. Это было его додзё, его убежище, его арсенал. Арендованный подвал под невзрачным хрущёвским домом, оплаченный наличными из конверта, которые остались после Алексея. Единственный свет исходил от свисавшей на проводе лампочки, отбрасывавшей длинные танцующие тени. В воздухе пахло сырым бетоном, пылью и слабым медно-металлическим запахом оружейного масла.

Перед ним, разложенные на листе чёрного шёлка, лежали его инструменты. Не игрушки. Музыкальные инструменты единственной и ужасной симфонии. Катушка синоби-фукия, духовое ружьё, дротики которого были смазаны снотворным отваром из таёжных растений, которым его учили распознавать в детстве. Набор сюрикенов. Не тех огромных звёздчатых фантазий из американских фильмов, а меньших, более острых шипов размером с ладонь, предназначенных для прокалывания, а не разрезания. Отрезок тонкой, почти невидимой проволоки. Современный пистолет Heckler & Koch USP с глушителем, разобранный и сверкающий в слабом свете. И ботинки. Дзика-таби с раздвоенным носком. Он взял один, его пальцы проследили грубую резиновую подошву, место, где большой палец отделялся от остальных. Это был след призрака.

Плюх.

Он закрыл глаза, и звук падающей капли сменился рёвом вертолёта. Он всегда был там, прямо под поверхностью. Яростная механическая дрожь. Запах топлива и маминых духов. Яркие, мультяшные цвета комикса «Мститель» у него на коленях. Мамин голос, напряжённый от страха, который она пыталась скрыть:

– Саша, в десятый раз прошу, сиди спокойно.

Затем взрыв. Не громкий, но глубокий, внутренний толчок, словно мир получил удар под дых. Крики поглотил ветер, когда машина разорвалась на части, выплеснув их в зелёную, бесконечную пасть тайги.

Он открыл глаза, прогоняя воспоминание. Прошлое было топливом. Задерживаться на нём означало риск быть поглощённым пламенем.

Целью сегодняшнего вечера было не имя из Списка. Не один из главных объектов. Архитекторов убийства его семьи. Те были зарезервированы для точных, тщательно спланированных операций. Сегодняшняя задача заключалась в сборе информации. В оказании давления. В слухах.

Его целью был человек по имени Боря Бык, бандит среднего уровня в организации Кашина. Группа Кашина была щупальцем более крупного зверя, ключевым игроком в сети «СибМеталлИнвест». Боря знал многое. Имена. Маршруты. Слабости. И такие люди, как Боря, понимали только один язык.

Он встал, его движения были плавными и бесшумными. Он начал одеваться. Сначала слой чёрной влагоотводящей термоодежды. Затем усиленные чёрные брюки и туника, скроенные для максимальной свободы движений, с потайными карманами и петлями для снаряжения. Он закрепил оружие, каждое на своём предназначенном месте. Проволоку вокруг талии. Дротики в наручный чехол. Пистолет в кобуру под левой рукой. Наконец, он натянул ботинки дзика-таби, знакомое ощущение разделённого носка давало чувство заземления.

Он не взглянул в маленькое треснувшее зеркало, прислонённое к стене. Он знал, что увидит. Юношу девятнадцати лет, чьё лицо ещё искало свою окончательную форму, но с глазами, принадлежащими гораздо более старой душе. Глаза цвета лесной реки, холодные и глубокие. Тело не массивное, как у тщеславного бодибилдера, но плотное, скрученное, состоящее из тугих жил и закалённых мышц, карта шрамов, написанная бледными линиями на его коже. Дар тайги, Китая, Японии. Дар жизни, посвящённой тому, чтобы стать оружием.

Он натянул чёрную балаклаву на голову, поправляя её, пока не остались видны только глаза. Превращение завершилось. Воробей. Существо из теней, клюющее гнилые основания мира, который забрал его семью.

Плюх.

Воробей повернулся и погасил свет, погружая комнату в темноту, которая для него была такой же привычной, как старое пальто.

***

Ночь была живым существом, холодным и влажным, дышащим запахом мокрого асфальта и дизельного топлива. Он двигался сквозь неё не как ходит человек, а как течёт тень. Он держался у стен зданий, используя прикрытие строительных лесов, припаркованных грузовиков и глубоких чернильных луж темноты между фонарями. Он был частью городской грязи.

Боря Бык держал свой двор в подсобке столовой. Пережиток советской эпохи, где подавали жирную еду и собирались мрачные мужчины в спортивных костюмах. Это было место привычки. Боря будет там до полуночи, пересчитывая деньги от вымогательства, попивая водку и запугивая подчинённых.

Воробей взобрался по ржавой пожарной лестнице здания на против. Дзика-таби находили идеальное сцепление на скользком металле. Он устроился на крыше, лёжа ничком у края, сливаясь с рубероидом и голубиным помётом. Он достал из кармана небольшой монокуляр. Окно подсобки было грязным, но обзор был чётким.

Вот он. Боря. Гора мяса с бритой головой и шеей, которая, казалось, переходила прямо в плечи. Он смеялся. Беззвучное, уродливое движение сквозь стекло, хлопая одного из своих съежившихся подчинённых по затылку. На столе перед ним были сложены деньги.

Воробей наблюдал. Он засекал время патрулирования двух охранников в переулке внизу. Один совершал обход каждые три минуты. Другой, более ленивый, каждые пять. Над задней дверью столовой была единственная мерцающую лампочку. В уме Воробей наметил пути отхода: по крышам, вниз по водосточной трубе, в лабиринт дворов. Простой план. Прямой.

В 23:47 Боря встал, потянулся и побрёл к задней двери. Перерыв на туалет. Идеально.

Воробей был призраком, спускающимся по пожарной лестнице. Он спрыгнул с последних трех метров, приземлившись в бесшумном приседе на груду выброшенных картонных коробок. Более ленивый охранник был в дальнем конце переулка, закуривая сигарету. Воробей растворился в тени возле двери.

Дверь скрипнула, и Боря вышел, тяжело дыша, застёгивая ширинку. Он не увидел фигуру, отделившуюся от стены, пока она не оказалась прямо перед ним.

Первый удар Воробья пришёлся ладонью в грудину. Он не был рассчитан на то, чтобы сломать кость, его цель была оглушить, выбить воздух из лёгких Бори тихим мучительным выдохом. Когда Боря согнулся пополам, задыхаясь, Воробей схватил его за куртку и затылок и впечатал лицом в кирпичную стену рядом с дверью. Послышался влажный хруст. Не слишком сильно. Ему нужен был Боря в сознании.

Он оттащил оглушённого, окровавленного мужчину обратно в глубокую тьму между двумя мусорными контейнерами. Всё заняло меньше трёх секунд. Охранник в двадцати метрах от них выдохнул клуб дыма, ничего не подозревая.

Воробей опустился на колено, прижав ногу к спине Бори, прижимая его к грязной земле. Он наклонился близко, его голос был низким, искажённым шёпотом, лишённым эмоций, лишённым происхождения:

– Погрузка «СибМеталлИнвест». Та, что прибывает из Мурманска в следующий четверг. Маршрут. Детали охраны.

Боря застонал, выплёвывая зуб и поток окровавленных проклятий.

– Кто, чёрт возьми, ты… – начал он.

Рука Воробья метнулась размытым пятном. Послышался резкий щелчок, когда один из сюрикенов вонзился в мусорный контейнер в милиметре от глаза Бори. Бандит замер, его бравада испарилась в холодном потоке ужаса.

– Маршрут, – повторил Воробей, теперь шёпот стал ещё холоднее. – Охрана.

– Я… я не знаю… я…

Пальцы Воробья нашли определённую группу нервов на плече Бори. Он надавил. Это была техника, которой научил его мудрый старик в додзё под Киото. Она не вызывала тупой, общей боли сломанной кости. Это была точная, электрическая агония, словно горячая игла вонзалась прямо в мозг.

Боря содрогнулся, сдавленный крик застрял в горле. Слезы чистой, животной боли смешались с кровью на его лице.

– Маршрут, – снова прошептал Воробей, словно демон, предлагающий единственный шанс на спасение.

Информация хлынула потоком, задыхающимся, рыдающим потоком. Трасса М-18. Диверсия возле Кандалакши. Два автомобиля сопровождения, по четыре человека в каждом, вооружённые АКС-74У. В ведущем грузовике будет настоящая партия; приманка пойдёт более очевидным маршрутом.

Воробей слушал, запоминая всё. Когда Боря закончил, дрожащий и сломленный, он задал свой последний вопрос.

– Человек, который отдаёт приказы Кашину. Тот, из правительства. Его имя.

Глаза Бори расширились.

– Я не могу… он убьёт меня…

Пальцы Олега дёрнулись, снова зависнув над группой нервов.

– Громов! – взвизгнул Боря, имя вырвалось с испуганным выдохом. – Замминистра Громов! Это всё, что я знаю! Клянусь!

Громов. Имя легло в мысленную папку. Ещё один кусочек головоломки. Ещё одно имя Списка.

Воробей встал. Работа была выполнена. Он получил то, что нужно. Он посмотрел на рыдающую, сломленную кучу человека. В нём не было ни гнева, ни удовлетворения. Это была сделка. Боль за информацию. Простая, жестокая арифметика.

Он повернулся, чтобы уйти. В этот момент Боря, в последней тщетной вспышке гордости, плюнул кровавым сгустком в сторону ботинок Воробья.

– Ты покойник… призрак… они найдут тебя…

Воробей остановился. Он оглянулся, и на долю секунды позволил Боре увидеть свои глаза в тусклом свете. В них не было ни злобы, ни ненависти. Вообще ничего. Эта пустота, эта бездна была страшнее любой ярости.

– Я уже мёртв, – прошептал он так тихо, что слова почти растворились в городском гуле. – Я умер в тайге.

Затем он исчез. Взобрался по водосточной трубе, пересек крышу и растворился в лабиринте спящего города, оставив Борю Быка дрожать на холоде, гадая, навестил его человек или ночной кошмар.

***

Час спустя Воробей снова был обычным студентом. Он сидел за маленьким столом в своей студенческой комнате в МГУ. Балаклава и чёрная одежда были спрятаны в запертом сундуке. На нём были серые спортивные штаны и простая белая футболка. Перед ним лежал раскрытый учебник по макроэкономике, слова в котором казались бессмысленным набором.

Его сердце по-прежнему билось размеренно, в медленном ритме. Руки были совершенно спокойны. Встреча с Борей уже стала закрытым делом в его сознании. Всё прошло легко. Чисто. Как хирургическая операция.

Он посмотрел на свои руки. Это были руки убийцы. Они только что причинили человеку невообразимую боль. Они знали сотню способов оборвать жизнь.

И всё же его руки не чувствовали ничего особенного. Он сам не чувствовал ничего особенного. Ни волнения. Ни вины. Только холодную, пустую эффективность. Именно для этого его создали. Именно такую цель вложил в его душу Алексей: «Ты не человек. Ты – путь. Ты – тень».

Он взял карандаш, крепко и контролируемо сжимая его. Пытался сосредоточиться на графике, иллюстрирующем кривые спроса и предложения. Всё это казалось таким абстрактным. Таким мирным. Мир идей, а не крови и шёпотов угроз.

Тихий стук в дверь нарушил его сосредоточенность.

Он мгновенно оказался на ногах, тело напряглось, глаза метнулись к сундуку, где было спрятано оружие. Переход был плавным, словно щёлкнул выключатель. Он заставил себя расслабиться. Это всего лишь общежитие.

Он открыл дверь.

Это была Аня. Девушка из библиотеки. Та, чья улыбка, казалось, была сделана из настоящего света. В руках у неё была книга, на лице немного застенчивое, но полное надежды выражение.

– Олег? Привет. Извини, что беспокою так поздно. Я… я хотела спросить, не мог бы ты помочь мне с этим эссе по Тургеневу? Ты говорил, что хорошо разбираешься в литературе, а я… совершенно запуталась. – Она подняла книгу «Отцы и дети». Её глаза были тёплыми, карими, текучими. Настолько не похожими на его.

На мгновение Олег просто смотрел на неё. Разрыв был настолько огромным, что кружилась голова. Он только что был в грязном переулке, пытал преступника. А теперь стоял здесь, в ярко освещённом коридоре, и красивая девушка спрашивала его о русской прозе XIX века.

Монстр и студент. Какая из этих масок настоящая?

– Конечно. Конечно. Заходи. – Он выдавил небольшую, натянутую улыбку:

Когда она прошла мимо него, принеся с собой слабый аромат шампуня и чистого белья, он мельком увидел себя в маленьком зеркале на стене. На ужасающую секунду он не увидел Олега Фролова, студента. Он увидел Воробья, существо из теней, стоящее в лужице электрического света.