Корниловъ. Книга первая: 1917

Генерал задумался над вопросом собственной безопасности, очень скоро покушения не заставят себя ждать, в том числе от дорогих союзничков, а Корнилов прекрасно знал об изобретательности английской разведки в подобных вопросах. Посоперничать с ними в этом, пожалуй, могли только наши посконные агенты КГБ, ликвидируя бывших нацистов после войны с помощью уколов зонтиком или выстрелом из газовой трубки. Очень скоро генерал станет неудобен им всем, и нашим, и вашим, а значит, контрразведку надо тщательно фильтровать и подбирать самых надёжных людей.

Хотя сейчас почти каждый заверял Корнилова в горячей поддержке и выражал бурное восхищение принятыми мерами по ликвидации прорыва. Имя генерала было на устах у каждого, вся кадетская пресса соревновалась в славословиях. Но поддержка на словах и на деле это две большие разницы. Многие предпочтут отсидеться в стороне, когда настанет пора действовать. Поэтому нужны верные люди, а послезнание говорило только о генералах и будущих командирах Белой армии, которых пока нельзя было снимать с фронта.

Здесь, в штабе, безусловно верным казался полковник Голицын, но у него имелся один большой минус. Грязные делишки ему не поручить, этот рыцарь в белом пальто скорее попросит отставки, чем возьмётся за что-то, не соответствующее его понятиям о чести. Для таких дел больше подходил Завойко, но этот хитрюга будет рядом ровно до того момента, пока его цели и цели генерала совпадают, а в том, что они рано или поздно разойдутся, можно было не сомневаться. Молодёжь вроде юнкеров или корнета Хаджиева восхищалась генералом, и их них можно было бы лепить что угодно, но им всем недоставало банального опыта.

Так что Корнилов скорее относился ко всем бесчисленным заверениям в поддержке с толикой здорового скептицизма, хоть это и не показывал, благодаря каждого, кто заходил к нему с подобными словами. Прежний Корнилов с его солдатской прямотой, скорее всего, принял бы это всё за чистую монету, и, кажется, это его и сгубило. Нынешний, вспоминая лихие девяностые и свою политическую и партийную карьеру, предпочитал ко всему относиться с подозрением. Прямо как учил Президент.

Прибыли в Бердичев. Никакой бомбы на путях всё же не обнаружилось, и то ли контрразведка проявила излишнее рвение, то ли кто-то просто хотел немного отсрочить прибытие нового командующего фронтом. Корнилов прекрасно знал, как перед прибытием нового начальства срочно заметается под ковёр всё подозрительное и компрометирующее, все свидетельства тёмных делишек. Особенно в тылу, где разжиревшие интенданты вертели суммами, даже и не снившимися многим бизнесменам.

К вокзалу подали автомобиль, один из этих древних тихоходных агрегатов с открытым верхом. Корнилов почувствовал себя неуютно, усаживаясь на заднее сиденье рядом с полковником Голицыным. После бронированных сверкающих «Аурусов» этот невзрачный, воняющий маслом и бензином «Фиат» казался какой-то насмешкой из пыльного гаража. Но деваться всё равно некуда, и генерал расположился на потёртом кожаном сиденье.

– В штаб фронта, – приказал он, и молчаливый шофёр, кивнув, начал движение.

Ещё более непривычно было ехать не в кортеже, а всего одной машиной, Хаджиев с его текинцами пока остался у поезда, и генерал распорядился прислать за ними другую машину как можно скорее. Ехать без охраны было тревожно, повторить судьбу президента Кеннеди крайне не хотелось.

Летний провинциальный Бердичев утопал в зелени. Впечатление он производил чуть более приятное, чем Коломыя или Каменец-Подольский, но всё равно везде можно было заметить следы революционной разрухи, грязь, битые стёкла, заставленные картонками, и все прочие атрибуты.

Штаб расположился в большом здании чьей-то усадьбы, подъезжающую машину встретили со всей помпезностью, выстроившись во дворе. Корнилову это не понравилось. Местные штабные оторвали от работы всех, ещё и наверняка мариновали на жаре с самого утра, ожидая прибытия командующего.

– Здравия желаю, – поприветствовал генерал, выходя из автомобиля и прикладывая руку к фуражке.

– Здра-жла-вш-выс-пр-ство! – гаркнул строй из офицеров и генералов.

– Вольно, разойдись, – приказал Корнилов. – Возвращайтесь к работе, господа. Начштаба и комиссара фронта жду у себя через полчаса.

Исполняющим дела начальника штаба, то есть, и.о. если говорить современным языком, служил генерал-майор Духонин. Корнилов тут же вспомнил революционную присказку «отправить в штаб к Духонину», означающую «убить», и поморщился. Суеверным он никогда не был, но стойкая ассоциация наводила на неприятные мысли. Однако в жизни начштаба оказался весёлым оптимистичным человеком, румяным и пышущим здоровьем.

Комиссаром фронта назначен был Борис Савинков, известный террорист и революционер, участник убийства фон Плеве и великого князя Сергея Александровича. Сейчас, впрочем, Савинков заметно поправел, всецело поддерживая войну до победного конца и жёсткие, даже жестокие, меры наведения порядка. Одет комиссар был в фуражку и военный френч без погон, так что он особо даже не выделялся среди множества офицеров, разве что искрящийся льдом цепкий взгляд бывшего боевика рассматривал Корнилова не как героя и спасителя, а как средство достижения цели.

Кабинет, не так давно принадлежавший другому командующему, ещё хранил в себе следы его пребывания.

– Располагайтесь, – произнёс Корнилов, усаживаясь за стол. – Прошу доложить обстановку.

Духонин, обладающий куда более полной информацией о состоянии фронта, чем Корнилов, кратко рассказал о ситуации, которая почти полностью стабилизировалась, когда 7-я и 8-я армии переправились через Збруч и остановились там, по старой государственной границе. Тарнополь, Станислав и все остальные успехи летнего наступления, за которые заплатили жизнью самые лучшие и самые мотивированные солдаты из оставшихся в строю, пришлось бросить.

– Благодарю, Николай Николаевич, – произнёс генерал. – Приказывайте готовить контрнаступление. Германец должен был уже выдохнуться.

Духонин коротко кивнул, что-то помечая у себя в бумагах. Савинков пристально разглядывал генерала Корнилова, будто размышляя о чём-то своём, совершенно отвлечённом.

– Борис Викторович, а вы что можете рассказать? Слышал, вы часто ездите на передовую, – произнёс Корнилов.

– Рассказать? – хмыкнул Савинков. – Я лучше расскажу новости из Петрограда. В правительстве есть мнение, что вас стоит назначит Верховным Главнокомандующим.

Глава 10. Бердичев.

Корнилов хмыкнул, покручивая кольцо на безымянном пальце. Внешне он оставался бесстрастным, но внутри чувствовал злорадное удовлетворение. Всё идёт как надо.

– Вот как? – спросил он. – То есть, правительство сначало лишило Ставку всех реальных рычагов власти и теперь меняет главковерхов как перчатки, в надежде, что всё само рассосётся?

– Да, – усмехнулся Савинков.

Генерал кивнул собственным мыслям.

– Я человек военный, и если Родина позовёт, то сделаю всё для её защиты, – начал Корнилов. – Только у меня есть несколько условий.

– Каких? – спросил Савинков.

– Ответственность перед собственной совестью и всем народом, полное невмешательство правительства в мои распоряжения, в том числе, в назначения командного состава, – генерал начал загибать пальцы. – Распространение мер, принятых за последнее время на фронте, на все места дислокации запасных батальонов, и принятие моих прежних предложений. Смертная казнь в тылу, возвращение единоначалия, запрет комитетов, запрет митингов и антигосударственной агитации.

Комиссар воспринял эти слова абсолютно спокойно.

– Телеграфируйте Керенскому, – сказал Корнилов.

– Он будет против, – сказал Савинков.

Генерал пожал плечами в ответ.

– Либо мы спасаем положение, либо Керенский спустит все завоевания Революции под откос, – сказал он.

Савинков мрачно взглянул на генерала, дёрнул щекой.

– Вы были на передовой с 7-й армией, так? Видели этот позор при отступлении? – спросил Корнилов.

– Срамота, – глухо произнёс комиссар.

– На Северном фронте немец рвётся к Риге. Тамошние части распропагандированы сильнее всего. Ригу они не удержат. Падёт Рига – оттуда немцу прямая дорога до Петрограда, – сказал Корнилов. – Дальше, думаю, объяснять не надо.

– Не надо, – хмыкнул комиссар. – Я понимаю.

– Значит, отправьте Керенскому мои требования, – сказал Корнилов.

– Я постараюсь его убедить, – сказал Савинков.

– Хорошо. Я на вас рассчитываю, Борис Викторович, – сказал Корнилов.

Советы крепко держали Керенского за яйца, и он вынужден был крутиться, как уж на сковородке, угождать и нашим, и вашим, лавировать между совдеповскими социалистами и правительством-кадетами. И если весной, в революционном угаре, громкие речи Керенского позволили ему подняться на самый верх, то теперь от него ждали не речей, а каких-то конкретных решений для массы накопившихся проблем. А кризис-менеджер из Керенского был как из известного материала пуля.Ему бы команду управленцев, крепко сбитую, преданную лично ему, но увы. Керенский был патологически ревнив к власти, и не терпел возле себя никаких сильных личностей, устраняя их интригами и заговорами.

Вот только политика – это командная игра. Один в поле не воин, и Корнилов это прекрасно осознавал.

Савинков ушёл передавать требования генерала в правительство, Духонин удалился с пачкой приказов. Корнилов решил не оставаться в штабе, а вернуться пока в поезд. Управлять фронтом можно и оттуда. К тому же, если Керенский согласится на его требования, из Бердичева надо будет ехать уже в Могилёв, в Ставку Верховного Главнокомандующего, и нет никакого смысла располагаться на квартире здесь.

– Владимир Васильевич, голубчик, прикажите подать автомобиль. Возвращаемся в поезд, – попросил генерал, выходя из кабинета.

Голицын кивнул, ответил положенное по уставу и стремительным шагом помчался на улицу.

Генерал же, медленно шагая по коридору штаба, раздумывал над тем, кого назначить командовать фронтами после того, как правительство удовлетворит его требования. Нужны были авторитетные и крепкие духом генералы, которые не станут заигрывать с советами депутатов и солдатскими комитетами. Если бы во время Октябрьской революции на Северном фронте командовал кто-нибудь более решительный, возможно, большевистский переворот удалось бы подавить. Но история, как известно, сослагательного наклонения не знает.

Дело осложнялось тем, что испокон веков в русской армии командующие фронтами назначались не по заслугам или боевым качествам, а по выслуге лет и согласно старшинству. Так что в начале войны на этих должностях стояли престарелые генералы, сражавшиеся ещё в русско-турецкой войне. И из-за этой сложившейся системы за места здесь интриговали похлеще, чем при монаршем дворе. В итоге главкомы менялись туда-сюда что при царе, что при республике, ревностно следя за чужими успехами.

Так что Корнилов желал распределить места таким образом. Северным, самым сложным и беспокойным участком, наиболее подверженным разложению, отправился бы командовать генерал Каледин, казачий атаман, отстранённый теперь от командования войсками из-за того, что отказался поддержать демократизацию армии. Западным фронтом командовать стал бы его нынешний начальник штаба генерал Марков, Юго-Западным – генерал Деникин. Эти двое, конечно, лучше всего работают в паре друг с другом, но придётся их разлучить. Румынским фронтом формально командовал король Фердинанд, но фактически его обязанности исполнял генерал Щербачёв, и к его действиям у Корнилова никаких претензий не было. Румынский фронт стоял крепко и сопротивлялся вражеской пропаганде довольно успешно. А на Кавказский фронт вернулся бы генерал Юденич, снятый Керенским с должности за сопротивление указаниям Временного правительства.

Вот только это был идеальный, сферический в вакууме, вариант развития событий. Корнилов ясно понимал, что никто не даст ему проводить в жизнь все эти начинания, а левая пресса заклеймит его реакционером. Хотя визг про военную диктатуру и бонапартизм и так будет стоять до небес, стоит только его требованиям появиться в газетах. Корнилов время от времени мониторил прессу, и там уже опасались возвращения к старым временам, с тревогой глядя на возвращение смертной казни и прочие жёсткие меры.

Но с другой стороны, многие восхваляли его в самых лестных эпитетах, упражняясь в славословии, уже сейчас именуя его спасителем фронта и прочее, и прочее. Правая оппозиция усиленно прогревала общественное мнение.

Пока всё шло по плану. Корнилов успешно остановил бегущую армию, вернул её в окопы, и теперь в народе заслуженно считался самым популярным генералом, так что Керенский будет вынужден принять его требования и назначить его Верховным. Не потому что военный и морской министр Временного правительства сам того хотел, а потому что это было единственным выходом из сложившейся ситуации. Теперь эту ситуацию нужно развить таким образом, чтобы у правительства не осталось выбора, кроме как позвать Корнилова в диктаторы или члены директории.

Нет, он не собирался повторять ошибки истории и отправлять генерала Крымова в поход на Петроград, это путь в никуда. Вооружённое выступление это последний аргумент, прямой и простой, солдафонский, как унтер-офицерский стек, последний козырь, который будет бит левой пропагандой и дружным совместным отпором советов и правительства. Корнилов поступит мудрее.

Подали автомобиль. Слава богу, на этот раз обошлось без торжественного парада, построения и прочих вывертов воспалённого сознания местных начальников, Корнилов приказал всем продолжать работу, и тратить время на бесполезные построения они не осмелились, так что генерал вместе с полковником Голицыным уехал к вокзалу, где на запасных путях товарной станции ждал поезд. Генерал распорядился оборудовать отдельный вагон с беспроволочным телеграфом и радиоузлом. Точно как в бронепоезде Троцкого.

Оставшиеся в поезде текинцы и офицеры удивлённо смотрели на возвращение генерала, хотя ещё несколько часов назад им указано было ждать машину, которая отвезёт их в город, чтобы охранять Корнилова и там.

Генерал холодно ответил на всеобщие приветствия и вошёл в свой вагон, оставляя Голицыну право объяснить причину их возвращения.

Глава 11. Бердичев.

Итак, начались торги. Телеграммы летели туда-сюда, из Петрограда в Бердичев и обратно, по телефону звонили то одни, то другие чиновники, офицеры и генералы. Корнилов твёрдо держался своей позиции, озвученной Савинкову. Время теперь играло на руку генералу, и он не спешил. Библия говорит, что кроткие наследуют землю, но на самом деле её наследуют терпеливые. Это немного другое.

Корнилов пил чай, отдыхал, обедал в компании генералов и офицеров штаба, беседовал с Голицыным, выслушивал донесения Завойко, расспрашивал туркмен о их родине, расспрашивал корнета Хаджиева о Хиве и его службе.

– Держите своих джигитов в руках, корнет. Оградите от соприкосновения с товарищами, под их видом часто прячутся агитаторы – шпионы немцев, – сказал генерал.

– Ваше Высокопревосходительство, разрешите доложить! – попросил корнет.

– Прошу вас, – хмыкнул Корнилов.

– Джигиты считают, что во Временном правительстве люди сидят слепые и неразумные, и через них Аллах решил послать урусам несчастье! Если бы они там, в правительстве, только видели, что творилось в Калуше, то сейчас же согласились бы подписать все ваши требования! – доложил Хаджиев.

– Да уж, – хмыкнул Корнилов, поворачиваясь от окна и глядя на Голицына. – А мы, Владимир Васильевич, этот народ звали «диким степняком»! Если бы все наши солдаты поняли и рассуждали так, как эти степняки, разве тратили бы мы время на разговоры с Керенским?!

Но тёмная солдатская масса не желала глядеть на происходящее под таким углом. Агитаторы подстрекали их к бегству, распространяли слухи, что в тылу вот-вот собираются делить землю, и вчерашние крестьяне, истосковавшиеся по родным хатам, покидали расположения частей или вступали в комитеты и подпольные организации, надеясь хотя бы таким образом добиться скорейшего заключения мира. И только Корнилов знал, что подобные методы ведут не к миру, а к одной из самых кровавых гражданских войн в истории, отголоски которой полыхают даже сто лет спустя.

– Владимир Васильевич, пожалуйста, позвоните и попросите ещё чаю для Хана и для меня, – произнёс Корнилов.

Голицын распорядился, на зов явился один из штабных солдат.

– Ваше Высокопревосходительство, очень вы метко дали молодому корнету титул Хана! – рассмеялся Голицын.

– Как? Хан? И правда! Будете теперь отныне – Хан! Будем с вами работать. Только побольше бы мне таких людей как вы и ваши текинцы, – засмеялся Корнилов тоже.

Смущённый корнет кивал и бормотал благодарности, отказался от принесённого чая и спросил разрешения идти. Держать его при себе постоянно не было смысла, и генерал отпустил его, пожав напоследок руку.

Вошёл один из полковников штаба с копией телеграммы. Керенский снова лавировал и вилял задницей, с одной стороны, соглашаясь назначить Корнилова Верховным Главнокомандующим и уже сняв Брусилова с должности, а с другой стороны, тут же своим приказом назначив генерала Черемисова командующим Юго-Западным фронтом. Без согласия Корнилова, хотя тот ясно дал понять, что назначение командного состава должно оставаться исключительно в руках главковерха.

Черемисов командовал корпусом в составе 8-й армии во время Июньского наступления, и принял командование армией от Корнилова, но проявил себя довольно слабо. Даже армию он тянул с трудом, а о фронте и говорить нечего. Да и в нынешних условиях восстановления дисциплины, генерал, заигрывающий с комитетами, будет откровенно вреден.

– Никакого Черемисова во главе фронта быть не должно. Это что, шутка? – хмыкнул Корнилов, читая телеграмму. – Кажется, я сразу сказал, что командующих фронтами я буду назначать согласно своему разумению.

Пресса тем временем активно раздувала авторитет Корнилова, словно бы это была предвыборная кампания, и общественное мнение медленно склонялось к тому, чтобы поддержать скорее его, чем Керенского, чья политическая звезда уже клонилась к закату. Народный герой, революционный генерал, сын казака и крестьянина. Завойко строчил свои статейки одну за другой, посылая их во все газеты, и Корнилов с удовольствием следил за тем, как и независимые журналисты начинают присоединяться к этой кампании, хотя левые упорно гнули свою линию про бонапартизм.

Статья Л. Железного про большевиков появилась на первой полосе, сначала в одной из петроградских жёлтых газет, а потом и в других, перепечатываясь и распространяясь без всякого вмешательства со стороны. Так сказать, как сюжет в легенде, переходила из уст в уста.

Так что общество сильно качнулось вправо, ещё сильнее, чем после июльского восстания, и игнорировать требования Корнилова правительство не могло. Вскоре от Временного правительства на вокзал Бердичева прибыл переговорщик.

Поручик Филоненко назначен был комиссаром при Ставке Верховного Главнокомандующего, и приехал теперь, чтобы в роли посредника уладить все разногласия между Корниловым и Керенским. Небольшого роста, чернявый, беспокойный, скользкий, он доложил о своём прибытии, и Корнилов вызвал его к себе в вагон. Филоненко был комиссаром 8-й армии, они уже были знакомы, и, наверное, поэтому Керенский направил именно его.

– Буду предельно откровенен, Ваше Высокопревосходительство, – заявил комиссар после того, как они поприветствовали друг друга. – Время не ждёт, и нам обоим сейчас не до военных хитростей и дипломатических уловок.

– Всецело поддерживаю, – согласился Корнилов.

Поручик уселся на диван прямо напротив генеральского места, Корнилов сидел за столом, помечая на пустом бланке пункты собственных же требований.

– Ваше первое требование об ответственности перед народом и совестью вызывает серьёзные опасения, – заявил Филоненко. – Но я же правильно понимаю, что ответственность перед народом это значит ответственность перед единственным полномочным органом власти – Временным правительством?

– Именно это я и имел в виду, – сказал Корнилов.

Комиссар кивнул и разгладил усы небрежным жестом.

– Отсюда, я так понимаю, вытекает и второй пункт, – сказал он. – Вы, как Верховный Главнокомандующий, не желаете, чтобы правительство вмешивалось в ваши распоряжения.

– Разумеется. Вся полнота власти на фронте должна принадлежать армейскому командованию, – ответил Корнилов. – Вы же видели, к какой катастрофе уже привело двоевластие. И это только начало.

– Да, конечно, – помрачнел Филоненко.

– Керенский назначил генерала Черемисова на Юго-Западный фронт без моего ведома и согласия, – хмуро сказал Корнилов. – Я категорически против.

– Мы это уладим, – заверил комиссар. – Правительство не против того, чтобы главковерх назначал командующих фронтами и армиями, но у правительства должно оставаться право контроля таких назначений. Политические моменты, понимаете ли.

– Понимаю, – сказал Корнилов. – Я не собирался назначать на фронты Великих князей, мне на фронтах нужны надёжные боевые генералы.

– Конечно, конечно, – закивал Филоненко. – И последний момент. Смертная казнь в тылу. Этого мы допустить не можем. Народ взбунтуется.

– Мне не нужно возвращение смертной казни как таковое, – солгал Корнилов. – Мне необходимо распространение мер, принятых на фронте, на резервные войска и гарнизоны. Маршевики деструктивно влияют на фронтовиков, принося из тыла заразу пропаганды и безнаказанности.

– Нужно, хм… Рассмотреть подробнее этот вопрос. Проработать законность подобных мер. Правительство эти меры принимает и, разумеется, поддерживает, необходимо оздоровление армии, но закон… Солдаты не поймут, если мы сначала отменяем казнь, а потом возвращаем её, – произнёс Филоненко.

– Поэтому необходимо проводить разъяснительную работу, агитировать и рассказывать солдатам о происходящем на фронте и в тылу, – устало произнёс генерал. – Пока в комитетах господствуют большевики с их пропагандой мира без аннексий и превращения войны в гражданскую, никакие меры не помогут.

– Да-да, конечно… – сказал комиссар. – Мне нужно будет переговорить с Александром Фёдоровичем… Надеюсь, получится его убедить.

– Постарайтесь, будьте добры, – сказал Корнилов.

– Ваше назначение, Ваше Высокопревосходительство, весьма и весьма желательно. На вас глядят, как на народного вождя, вы в центре внимания. Кому, как не вам, принять должность, – произнёс Филоненко.

Генерал пропустил грубую лесть мимо ушей.

– Тогда убедите Керенского пойти на уступки. Перескажите наш разговор, объясните мою позицию, – сказал он.

Комиссар холодно улыбнулся, заморгал, закивал. Он явно ожидал, что переговоры будут проходить совсем в ином ключе, и генерала получится переубедить, но выходило так, что убеждать придётся военного и морского министра. Такая перспектива комиссара Филоненко совсем не радовала, и он, красный и вспотевший, вышел из кабинета.

В окопах

Фёдор Иванович воевал уже третий год, лишь изредка отдыхая от артиллерийских канонад и удушливых газов по тыловым госпиталям, и успел устать от войны, как и многие его товарищи. Двух Георгиев получил, это да, до унтерского звания дослужился, от сражения не бегал, сам германцев гоняя, но всё равно – устал.

– Вот так-то, братцы! Пока мы тут вшей кормим, землицу-то возьмут и поделят без нас! Долой войну! – раздался голос Мишки-обозника.

Громадный красный бант у него на груди выделялся ярким пятном, но в остальном паренёк был бесцветный и тусклый. Расхристанный, небритый, тощий, бледный, разве что только глаза горели, когда опять он на митингах выступал.

– И верно! Миру бы нам! Чего уж там, кончена война! – раздались голоса поддержки то с одной, то с другой стороны.

Табачный дым висел над позициями густым облаком, демаскируя позицию, многие сидели прямо на бруствере, но немец по митингам и солдатским собраниям не стрелял, делом подтверждая лозунги о конце войны. На бруствере, на возвышении, стоял и сам агитатор, так, чтобы все могли его видеть.

– Тикать нам надо, вот что я говорю! – продолжил Мишка. – Брать винтовки и тикать, дома помещика стрелять, пока он себе всю землю-то не захапал!

Фёдор Иванович криво усмехнулся, раскуривая очередную папиросу и выдыхая облако сизого дыма. Попробуй тут тикать, когда все дороги перекрыты, а ударники с пулемётами всех бегунков тут же возвращали на место. Да и вообще, у него в Тобольской губернии и помещиков-то особо не было. Но и ушлых людишек хватало, кто мог бы чужое заграбастать.