В гости

По ночам крепкие хозяева кочуют в Баргу и Монголию, договариваются они заранее, скот собирают в укромных, скрытых от глаз, падях. Народ по-прежнему переходит границу, хотя охрана становится строже. Многие агинские буряты переселяются за Онон, в новый сомон Шэнэ Толон, где, действительно, пока не собирают налоги. Здесь живут уже несколько лам из Цугольского дацана, двое из них оказались хорошими лекарями. Говорят, что в Аге новая власть крепкая, очень суровая и даже жестокая, потому и кочуют люди за Онон и дальше. Если за Ононом большинство слухов исполняются, то здесь – не всегда.

Такие разговоры вели буряты долгими вечерами в юртах, а в старинной казачьей избе, разделённой на две половины, молодёжь ставила спектакли и пела новые песни, оглашая степную ночь неизвестными доселе звуками.

Жизнь становилась совсем другой, люди менялись, время побежало быстрее, будто бы и ждало перемен. Происходили самые невероятные события, в которые даже поверить невозможно. Но Мажиг не вникала в разговоры, а помогала матери и сёстрам. У всех в эти дни было хорошее настроение. А когда однажды вечером мать стала расспрашивать о знакомых и родственниках в Монголии, Мажиг охотно поведала ей некоторые новости. И каждая казалась матери интересной и хорошей.

Особенно звонко смеялась Чимид, когда дочь рассказала ей историю о том, как в первый зимний месяц года, в бушующий шурган, через границу перегнал большой табун голый человек, правда, в меховом бурятском тулупе и бурятских гутулах. Но голый. Об этом, ещё весной, Антону и другим бурятам рассказывал дарга сомона Хухэ Уула. Оказывается, слух об этом случае почему-то не дошёл до бурят на русской стороне. Мажиг пришлось рассказать историю три или четыре раза в юртах своих родственников и знакомых, вызывая у них слёзы на глазах от смеха. Смеялись даже сестрёнки, вплоть до ничего не понимающей, трёхлетней Бутид.

Всё дело было в стуже и штанах, которые буряты одевают зимой мехом или овчиной вовнутрь. Обычно, такие штаны выносят на мороз, очень часто, буквально, отбивают на снегу вместе с другими одеждами. Конечно, такие штаны находятся постоянно на улице. Зачем плодить вшей? Одевают их по необходимости.

Этот бурят в последнее время был сильно озабочен перегоном своих животных через границу, жил и кружил с табуном по степи много дней. Штаны не снимал, не менял, и в нём, конечно, завелись вши. Человек терпел, но его сила воли и стремление к свободной жизни оказались сильнее неудобств и каких-то вшей.

Особенно стало в невмоготу, когда копошение мерзких и мелких тварей совпало со степным ураганом – шурганом, именно в это время он начал перегонять табун через границу. Смельчак специально ждал такой бури. Снежная и свистящая пурга захлёстывала и завивалась кольцом, образуя вихрящиеся снежные занавесы, за которыми мелькали морды и крупы коней, их ошалевшие от паники глаза. Стужа была страшная, животные и люди заиндевели и леденели. Ветер бил с ураганной силой и, казалось, что может унести к чёртовой матери не только человека, но и весь бившийся в пурге табун. И в этот момент укусы и копошение вшей стали чрезвычайно невыносимыми. Через многое прошёл этот человек, в него не раз стреляли пограничники и бандиты, тело его познало пули и ножи, но вши стали страшнее всех былых опасностей, казалось, что тьма за тьмой они вгрызаются в его пах.

Не выдержав, он решил снять злополучные штаны, вывернуть их и вытряхнуть вшей с тем, чтобы они сдохли на морозе и были унесены дьявольским ветром. Улучив момент, он изловчился спрыгнуть с коня, снять, даже вывернуть и попытаться отряхнуть штаны, но порыв ураганного ветра со страшной силой вырвал их из рук и мгновенно поглотил в снежном вихре. Поняв свою оплошность, но избавившись таким образом от вшей, он снова вскочил на коня, запахнул под голую задницу и колени полы тулупа и погнал дальше свой табун. Бесстрашный человек! Была полночь. Он пригнал коней в Буруун Тарь на рассвете, когда стих буран, и всё пространство засверкало мириадами алмазов на свежем снегу. Уставший смертельно человек, вошёл в юрту, распахнул тулуп перед изумлёнными знакомыми и родственниками, и те не смогли удержать смех и хохот.

Такие были люди. Они хотели жить в своём мире и понимали, что ни один человек не сможет стать другим и жить с другими людьми, в чужом мире, а потому бежали от тех, кто всем и всюду навязывал свои порядки и законы, считая это нормальным, а себя – лучшими из всех живых тварей на Земле. Но кому от этого хорошо? Каждый в этом мире хочет жить и быть счастливым…

Жить в юрте матери было хорошо. Тепло жить. Хорошо работать вместе с Хорло, хорошо играть с маленбькими сестрёнками – Һамудай и Бутид. С матерью хорошо. Ехать обратно маленькой Мажиг уже не хотелось. Но отец будет ждать у подножия Хухэ Уула, у Большого камня. Ведь они договорились. Ни один человек не сможет жить, если нарушит данное слово. Таков закон…

Время в юрте матери стало врагом Мажиг.

За день до отъезда она спросила: не собираются ли они кочевать в Монголию. Что передать родственникам? Мать встревожилась, оглянулась и зашептала, что собираются. Многие хотят перекочевать. Тут становится страшно, исчезают умные и работящие люди. Никто не знает куда их увозят, что с ними делают и где они вообще? Сюда приезжают русские люди и буряты из-за Онона, они устраивают собрания, на них выбирают даргу сомона и его помощников. Первый дарга убежал в Баргу, потом за границу ускакал и второй. Между прочим, они собирали деньги у людей. Третьего привезли из-за Онона. Говорят, что очень скоро люди сомона будут работать все вместе в какой-то артели. Как это возможно? Надо готовиться к отъезду. Когда? Может быть, через год. Люди здесь становятся злыми, следят друг за другом, доносят русским.

Кстати, Мажиг надо уезжать внезапно, ночью, чтобы ни один житель сомона не заметил её отъезда. Перед переходом надо будет дождаться ночи возле Ималки. А родственникам передать, что Чимид с новым мужем и дочерями обязательно перекочуют в Монголию. Они давно готовятся к перкочёвке. Мажиг была уже большой и умной девочкой. Она всё поняла.

В ночь отъезда мать проверила узду и седло вороного, который, предчувствуя дорогу и настроение хозяйки, стоял понуро опустив голову. Мать тщательно ощупывала узду, стремена, подпруги, что-то вязала, подшивала. Ничто не должно зазвенеть и обратить внимание посторонних в ночи до того, как Мажиг достигнет Большого камня у подножия Хухэ Уула, где ждёт её Антон.

Сестрёнки встревожились и смотрели большими глазами на приготовления к отъезду.

Новую одежду и подарки Мажиг туго упаковали и перевязали, собрав в один большой и продолговатый сверток, который крепко закрепили за седлом вороного. Продолжалась бесконечная тёплая летняя ночь, звёзды стали крупнее – явный признак приближения восьмого месяца. Луна только начала обновляться, её тоненький серп почти не озарял степь.

– Ну, поезжай, дочка. Не опоздай к отцу, – шепнула, волнуясь, мать, показывая в сторону Хухэ Уула. – Мы обязательно приедем к тебе. Жди. – И понюхав голову наклонившейся с коня дочери, отстранилась.

Маленькая Мажиг понукнула вороного, и очень скоро тёплая мгла скрыла четырёх родных ей людей, стоявших у низенькой юрты в огромной ночной степи – мать и сестрёнок.

Продолжалось долгое лето 1928 года.

Она встретилась с ними через шестьдесят с лишним лет. Границы открылись в 1989 году. И многие бурят-монголы Китая, России и Монголии, дожившие до старости, смогли увидеть своих братьев и сестёр, снова окликнуть их по именам, как десятки лет тому назад. Может быть, сёстры могли бы встретиться и раньше, ведь МНР не была закрытой для России страной. Но у людей разные возможности и условия жизни.

За это время в степи и названных странах произошло то, что и должно было произойти. Каждый оставшийся в живых человек пережил то, что и должен был пережить. Эти истории затёрты в устах окружающих, известны всем. Зачем их повторять и надоедать людям?

Современные монголы мира за это время стали совершенно другими. Возможно, сегодня им нет дела до того, как жили и какими были их предки? Нет дела до того, кто они и какие сегодня сами? Куда идут и зачем? Какими будут их потомки? Может быть, такова природа любого человека?

Поплачь, поплачь, мой читатель, смягчи своё зачерствевшее от непрерывной лжи сердце и взгляни на эту прекрасную жизнь радостно, по-настоящему, как и должен видеть и чувствовать любой, нормальный, человек, мечтающий жить в своём мире с родными и близкими.

10 ноября 2023 года

P.S. Рассказ основан на реальных фактах. Все персонажи – реальные люди ХХ века. Некоторые имена, названия, цифры, а также события – из архивных материалов и преданий, бытующих в бурят-монгольских сомонах и архивах современной Монголии.

Мажиг – старшая из пятерых дочерей Чимид, жизнь которой прошла в Монголии. Четверо её сестёр жили в России. Их общая судьба – судьба народа, которая пришлась на минувшие этапы истории двух стран, о которых должны знать потомки.

Четыре сестры

I

– Опять ты, зараза, здесь ковыряешь, а ну, брысь отседова! – громко и хрипло крикнул краснорожий военный в расстёгнутом кителе, выходя на крыльцо большого и широкого дома, на худенькую, смуглую до черноты, девчушку в заплатанных лохмотьях от бурятского тэрлика, торопливо собиравшую, присев на корточки, картофельные очистки, куски хлеба, рыбьи головы и скелеты на помойке возле столовой вохровцев и госслужащих, каковым и был этот дом, стоявший посреди таёжного посёлка.

На вид девочке лет семь или восемь. Чёрные, тоненькие босые ножки местами покрывала короста, коленки в царапинах. Над ней монотонно жужжали зелёные мухи. Нещадно пекло беспощадное тайшетское солнце, опаляя побелевший шифер посёлка, который, казался вымершим.

Девчушка строго и недовольно стрельнула большими черёмуховыми глазами в сторону военного и, сложив аккуратно объедки в собранный подол, не очень-то спеша побежала вдоль забора и лопухов к баракам в конце посёлка, где жили спецпоселенцы. Там ждала её больная мать Чимид, сестрёнка Сэвэдэй, которой не было и года, ещё одна сестра десяти лет – Һамудай, а старшая сестра Хорло придёт с лесоповала вечером. Ей уже четырнадцать лет. Семья. И все, кроме младшей, добывают еду. Больная мать шьёт, Һамудай помогает ей и смотрит за младшей, часто помогает и старшей на лесоповале, которая выполняет «норму», Бутидка выпрашивает или ищет еду. Заметно, что военных и госслужащих девочка не боится. Видимо, привыкла к их постоянному окружению, окрикам, взглядам.

Бутидка бежала, не оглядываясь, потом пошла ровным шагом и с тоской думала, что на помойке осталось много очистков овощей, кусочков хлеба, объеденных рыбьих скелетов и даже слипшихся стебельков лапши. Бутидка набрела на это место первой! Сегодня она могла бы хорошо накормить семью. Неужели военным жалко объедков, даже чушкам не отдали? Пропадёт еда. Но, если повезёт, то остатки могут собрать другие бурятские ребятишки, которых привезли сюда вместе с ними осенью прошлого года. Многие из них умерли за зиму и весну, но некоторые выжили, а теперь бродят по посёлку, ищут пищу.

Случается, они собираются вместе и играют, когда не не в поиске. А ищут они всё время. Матери и старшие дети на бесконечной работе. Русское слово «норма» для взрослых и подростков бурят, некогда живших в степи и кормивших себя, стало и праздником, и голодной смертью. Выполнил «норму» – получишь еду, не выполнил – не получишь, помирай. Кто не работает, тот не ест. Вообще…

Дети умирают чаще взрослых. Русские говорят «дохнут, как мухи». Буряты повторяют пословицу: «Живущий в аду, адом и счастлив». Неужели? Голод, холод, грязь, бараки набиты людьми, клопы и вши прямо пожирают их. Клопов – тьмы, валятся прицельно, обнаружив обогретые места, вши непрерывно копошатся в одежде, по всему телу, у людей кровавые расчёсы.

В бараках – скарб, воздух спёртый и нездоровый. Вдоль стен – нары из не оструганных досок, топчаны, некоторые семьи «отгородились» одеялами и простынями. Это их «квартиры». В середине – единственная, плохо сложенная, печь на всех, дров на неё не напасёшься. А где и на чём еду варить? Взрослых и подростков гонят на работу охрана, бригадиры, госслужащие, но лучше их – «норма». Люди в тайге валят деревья, обрубают сучки и таскают тяжеленные брёвна. Больные, дети и младенцы спецпоселенцев остаются в бараках.

И все считают норму выработки, от которой зависит норма еды. Неработающим и детям выдают меньше всех. Случается, придёт измождённая, после лесоповала, мать в холодный барак, наклонится над ребёнком, лежащим на грязном тряпье топчана: моргает ли кроткими глазёнками? Не моргает, значит, умер. Запричитает, а то и упадёт от невыносимого горя рядом с ним. Но потом отойдёт, безвольная, отупевшая и безжизненная. И отнесут мёртвого ребёнка в общую яму, что за бараком. В некоторых случаях даже актов не пишут, только отмечают галочкой в амбарной книге учёта спецпоселенцев. (Теперь на местах таких кладбищ – парки культуры и отдыха трудящихся).

Много раз Бутидка видела картину похорон стариков и детей. Поняла: надо шевелиться, всё время шевелиться и тормошить других, иначе – смерть. Жизнь – движение. Сегодня Бутидка искала еду самостоятельно. Обычно кучкуются несколько бурятских детей, ходят измождённые под окнами русских изб, казармы или столовой, протянув тоненькие ручонки и выпрашивая еду. Все выучили русские слова. Не выучишь – умрёшь. Даже зажмурив глаза Бутидка может дрожащим голоском, без никакого притворства, приговаривать:

– Дяденьки и тётеньки дайте поесть, мама умирает, дайте хлеба, мама умирает, мама умирает. Хлеба, хлеба немного. Дайте поесть…

Иногда дают. Дебелые жёны офицеров, старшин, госслужащих брезгливо бросают им куски объедков, а жалостливые жители деревень суют немного еды в руки. Кажется, деревенские и сами голодные. Глаза обитателей бараков непрерывно и всюду ищут еду, особенно, возле домов, казарм, столовой, руки тянутся подобрать любой предмет, напоминающий пищу. Всегда хочется есть, ох, как хочется. Мама лежит ещё с весны. От работы её освободили. Как может работать изувеченный человек, не могущий встать на ноги?

Только очень низкий, не выработавший в процессе эволюции никаких понятий о человечности, завистливый, мстительный и в то же время подлый и хитрый организм, мог создать такую дьявольскую и несокрушимую систему уничижения и уничтожения. Даже случайный контакт с этой системой губит всё человеческое в человеке, делая его послушным, управляемым и подлым существом без собственного мнения. Сначала системе надо было препарировать людей и готовить из них манкуртов, но с годами они стали рождаться и воспроизводить себя сами, далее процесс стал естественным. Но трава нигде не растёт ровно, время от времени появляются другие, конечно, система уничтожает их, а манкуртов бережёт и откармливает для размножения.

Девочка открыла тяжёлую и вонючую, обитую разным тряпьём, дверь барака, куда хлынул свет из улицы, увидела сгорбившуюся фигурку матери, полулежавшей на топчане возле окна, прислонившись спиной к стене. Она сосредоточенно шила очередные рукавицы, а Һамудай сучила нитку из конских сухожилий. Иссохшую, смердящую и обглоданную тушу издохшего от непосильной работы старого лагерного коня сёстры нашли на скотомогильнике. Есть жилы – будут и сухожилия, крепчайшие нитки. Значит, можно зарабатывать…

Бутидка зашла и умилённо засмотрелась на маленькую Сэвэдэй. Малютка не моргала, но мирно посапывала на остатках бурятского овчинного одеяла, которое с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Раньше под этим роскошным и тёплым укрытием могли спать мать и все четыре сестры, а теперь – только двое. Чимид кроила и шила из одеяла рукавицы, которые заказывали спецпоселенцы. Кроме них заказывали вохровцы и госслужащие. Таких варежек не было, да и не могло быть, ни у одного человека, кроме бурят. Рукавицы покупали, обменивали. А семье – прибавка, тем более что, когда на Чимид обрушилось дерево, после чего она уже не могла ходить, её осмотрел доктор и освободил от работы на лесоповале. Потом прошелестел слух, что семью могут отправить домой. Но никто этим слухам не верил: куда пойдёт человек, который не может ходит?.

Дисциплина в семье держалась строгая, каждый знает о своих обязанностях. Раньше это были заведённые предками порядки, а теперь – жизненная необходимость. Мать, хотя лежит, превозмогая боли, и не встаёт с топчана, всё время шьёт рукавицы, латает людям одежду. Четырнадцатилетняя Хорло работает за мать на лесоповале, она сучкоруб, отрабатывает семейную «норму». Десятилетняя Һамудай помогает Хорло и матери, смотрит за маленькой Сэвэдэй, а семилетняя Бутидка выпрашивает по посёлку еду. От пригоршни муки, выдаваемой начальством и которую пекут прямо на плите печи, болит живот. Иногда отпускают немного крупы, в которой попадаются черви. Масла дают – только губы помазать, которые тут же иссохнут на сибирских ветрах, лютых морозах или жаре.

Малютка Сэвэдэй – чудо-красавица, живая кукла, любой залюбуется, любому она по сердцу. Как-то вышла с ней Бутидка на улицу, так на Сэвэдэй сразу обратили внимание военные и гражданские, засуетились, зашушукались, стали подходить и гладить её по головке. Бутидка испугалась и быстро унесла Сэвэдэй в барак. Но потом некоторые семьи военных и госслужащих стали приходить в барак и уговаривать Чимид отдать им в дочери Сэвэдэй. Говорили: чудесная малютка всё равно умрёт в таких условиях, лучше отдать её в русскую семью, где ей сменят имя и воспитают. Но Чимид сурово смотрела на них и отказывала. Дочерям же строго наказала: в любом случае, при любом исходе их ссыльной судьбы довезти Сэвэдэй до родных краёв, ни в коем случае не оставлять её здесь и не отдавать русским людям.

А теперь Сэвэдэй посапывает и крепко спит на нарах, завёрнутая в стираные-перестиранные пелёнки. И вся её жизнь – впереди, в неведомом будущем.

II

Совсем недавно Чимид была непревзойдённой работницей и красавицей в Торейской степи, весь её род – красивые и большеглазые, весёлые и работящие люди. За зиму и весну в тайшетском поселении она превратилась в маленький, ходячий и бледный, скелет, обтянутый кожей, в котором всё ещё угадывалась былая красота и теплилась воля к жизни. Дочери исхудали, побледнели, но, несмотря на бескровные лица, оставались работящими, быстрыми и послушными.

Все спецпереселенцы, живущие в трудовых посёлках вокруг Тайшета, неузнаваемо изменились за каких-то полгода: из сытых и нормальных людей они превратились в забитые и измождённые существа неизвестной национальности. В германском концлагере был железный орднунг, то есть порядок, а здесь – неискоренимые воровство и бардак. Мускулы всего работающего контингента непрестанно болели, хотели отдыха, но отдыха не давала сама система, требующая постоянных и нечеловеческих, порой совершенно бессмысленных усилий и мук, превращающие мышцы человека в слабые, изорванные бечева, напрягающиеся неимоверными усилиями воли.

Товарно-денежные отношения – не только двигатель производства и торговли, но и активное орудие преступников. Все последние войны – за их благополучие. Экономическая удавка или выгоды от распределения природных и материальных ресурсов, особенно пищевая иерархия, отлично изучены и продолжают изучаться категориями преступников. За всю историю человечества именно они, всеми способами, стараются занять ведущие места в системах распределения. Суть политической и экономической борьбы – в этой ничтожной, но кровавой, суете, которую не видит за завесой слов большинство наивных людей, ослеплённых пропагандой или рекламой, что одно и то же. Не видели никакой преступности и спецпоселенцы Тайшета и других трудпоселений. Но люди – везде люди, и даже в нечеловеческих условиях случаются роды, свидетельством чему – дети заключённых и ссыльных, рождённые в стране, руководство которой потрудилось создать для народонаселения ужасающий криминальный фон, где ничто человеческое не могло проявиться. И никто ещё не ответил, не покаялся за это преступление. Таких не было и нет. Зачем тогда такие люди, почему с ними надо считаться и знать их? Рабов на каторгу второго крепостного права большевиков везли со всех концов самой большой в мире страны. Кто вёз? А кто ещё, кроме рабов, тут живёт?

«…В конце января 1931 года нашу семью вместе с несколькими другими отправили в верховья р. Бирюсы на заготовку леса, поселили в бараках. За работу не платили, кормили и выдавали рабочую одежду бесплатно. Выдавали паёк, столовой не было, никто из нас не имел права уволиться, сменить место работы, уехать, потому что мы были ссыльными, отбывали срок. Моему отцу, когда ещё на него заводили дело, сказали – ссылаетесь на десять лет, а значит вместе с семьей. При конторе леспромхоза был комендант, который наблюдал за нами. Бежавших искали, судили и давали пять лет лагерного срока. Вскоре моих родителей, сестёр, братишку перевели в пос. Юрты. Там они жили плохо, голодали. Братишке было в 1934 году шесть лет. Осенью этого года отцу на работе выдали рожь. Братишка нашел её в чулане и наелся. У него получилось вспучивание живота, а помочь никто не мог, и он умер. Через год умерла мама, отец заболел, совсем обессилел, работать, как раньше, не мог. Через некоторое время его увезли куда-то, в какой-то дом для престарелых, а моих сестрёнок – в Бирюсинский детдом…»

А. Наумов «Спецпереселенец». «Бирюсинская новь». Июль 1989 г

«В Тайшетском районе в 1933 г. существовало 13 трудовых посёлков: Караул, Пярендя. Новый путь, Неоисидный, Невельская, Квиток, Лавинка, Сафроновка, Суетиха, Саранчет, Пролетарка, Бирюсинский детдом, Квитковский инвалидный дом. Эти сведения взяты из сводки Тайшетской районной комендатуры ОГПУ о ходе уборочных работ по неуставным сельхозартелям спецпереселенцев на 1 сентября 1933 года».

Тайшет, горархив, Ф1, оп.3,в.х.7, стр. 58.

«…Спали на каких-то ветках. Спим, а нас снегом засыпает. Мама сделала веник и им нас обметала. Потом отец надрал коры и сделал что-то вроде шалаша. Корчевали лес, расчищали поля. Подкапывали деревья глубоко, рубили корни, а потом привязывали за вершину верёвку, и все вместе тянули, пока дерево не упадёт. Затем его распиливали, что могли, уносили с поля, а что нет – сжигали. Потом лопатами копали целину, садили капусту, косили сено. Потом меня забрали в Квиток. Работала на строительстве, копали землю под фундаменты. Уходить из посёлка запрещалось, за уход – в каталажку. Кормили нас в столовой два раза в день. Кормили плохо. Помню, один раз давали горох, а в нём белые черви. Но мы ели и это. Денег не выдавали, выдавали муки 7 кг, а стахановцам по 12 кг, иждивенцы получали по 2 кг. Отец стал совсем плох и умер в 1933 году. Потом меня перебросили в пос. Неожиданный – копать землю под капусту. Жили в избушках, спали на нарах, нас было человек 20. Условия были тяжёлые, особенно нас мучили клопы, которых было много – просто ужас! Мама моя находилась в Квитке, жила очень плохо, голодала, опухла от недоедания. Я просила отпустить меня к ней, но начальство не разрешало. Тогда я ночью бежала, до Квитка было 14 км. Меня в Квитке увидело начальство и вернуло назад. Работала на кирпичном заводе, резала кирпич. Норма – 800 штук. Глину месили ногами, от такой работы одежда всегда была мокрой, не успевала высохнуть. Затем работала на лесоповале, на расчистке полей… Позже мне удалось устроиться уборщицей в детдом. Платили 45 рублей. Летом вновь полевые работы. Старалась попасть на уборочные работы – там обещали по 200 гр. хлеба. Мы так голодали, что собирали в лесу съедобные травы – саранку, щавель, черемшу. От употребления травы в пищу болели часто. Муку спецпереселенцам выдавали в Тайшете и нам приходилось за ней ходить пешком. Подмешивали в муку опилки. Мама собирала очистки по помойкам. Местным жителям запрещалось с нами общаться, не говоря уже о том, чтобы жениться или выйти замуж…»

Воспоминания М. В. Мацкевич. Архив ИПО «Бирюса».

Осенние мухи вялые, умирают от перемены климата. Люди умирают от тифа, оспы, пеллагры, скарлатины, кори, то есть – от антисанитарии, голода, плохой и случайной пищи, вшивости, безволия, до которых доводят людей другие люди. Благоденствие одного, зачастую, – трагедия для другого.

Их много, распределителей материальных ресурсов, вечно карабкающихся на вершины пищевой иерархии. Конечно, они всегда хотят спрятать от посторонних глаз, скрыть всё, с чем трудно жить, что мешает им ощущать себя настоящими людьми, а потому они выдумывают себе какую-то другую жизнь, в которую коллективно играют много лет, обманывая друг друга и общество. Эти лицемеры и сегодня пытаются продолжать такое существование, но оно уже настолько устарело, что сгнили все нитки, скреплявшие ложь. Объедая других всю свою жалкую жизнь, эти товарищи страшились, что кто-то вывернет их ложь наизнанку. Но зачем и кому нужно гнилое нутро, тем более что оно всегда наружу? Лучше забыть о нём навсегда, само исчезнет.