В гости

Виктор Балдоржиев

В гости

В гости

I

– Ну, дочка, поезжай, – сказал, волнуясь, отец. – Береги себя. Я буду ждать тебя у Большого камня в это же время ровно через четырнадцать ночей. Не опоздай…

Маленькая и смуглая Мажиг, понукнув вороного, бесстрашно поспешила в ночную степь и вскоре растворилась в ней. Позади осталась тёмно-синяя громада горы Хухэ Уула, а у её подножия, возле Большого камня, где останавливаются все степняки, – отец на быстроногом и нетерпеливом гнедом. Он ещё раньше, до этого момента, часто показывал тринадцатилетней Мажиг в сторону северо-востока и при этом настойчиво повторял, что ехать надо к миражным очертаниям горной гряды Адун Чулуун. Днём они кажутся далёкими, но по мере сокращения пути, будут увеличиваться и менять цвета от призрачно голубоватых до тёмно-синих.

Дочери надо было отправляться в гости к матери, через русскую границу, в центр сомона Шэнэ Толон. Его не миновать, если ехать от Хухэ Уула на Адун Чулуун, но двигаться надо только прямо, никуда не сворачивая. Мажиг давно не видела маму Чимид, и очень скучала по ней и сестрёнкам.

Летней ночью упоительно пахнет степными травами и цветами. Эти запахи дурманят и кружат голову, овевают тело теплом, наполняя его целительной силой и вызывая благодарные, ответные, импульсы, незримо связывающие человека и природу. В такое время хорошо думать и мечтать. И ехать, ехать куда-нибудь в смутных мечтах, не думая ни о чём.

Слившись с конём и ночной мглой, девочка вглядывается в степь и радуется свободе, предстоящей встрече с матерью, летним запахам и своим ясным мыслям, проявляющим бесконечные милые, картины её маленькой жизни, которая разделена теперь по обе стороны границы.

Недалеко, в широкой ложбине, поросшей высокой травой и камышом, журчит речка Ималка – кормилица всех местных жителей. Извиваясь, её темнеющая в ночи лента втекает сначала в Монголию, но потом делает крутой разворот и возвращается обратно. А в Монголии ещё больше речек, известных теперь маленькой Мажиг – Улза, Сэвсул, Жараахай, Дечин. Совсем недавно она знала только речки Ималка у Хүхэ Уула и Борзю – у подножий Адуун Чулууна, в направлении которого она держит путь.

Мажиг с отцом и его родственниками пасут овец между двумя новыми сомонами на монгольской стороне – Баруун Тарь и Хухэ Уула, названных по названию озера и горы. Отец намеревается примкнуть в одному из них. В Баруун Тарь – 343 хозяйства, в Хухэ Уула – 280 хозяйств, за ними – большие семьи, отары, гурты и табуны животных. Многие люди переехали сюда из местностей Адаг, Эрьесэг, Кулусутай, Аршаантуй, Баин Цаган, Буйлэсан, Наран Булаг, Яхша, а также большого и нового сомона Шэнэ Толон на русской стороне, центр которого строится почему-то на Хурай Добо, то есть на Сухом бугре. На востоке – синеющие горы Адун Чулууна, на юге – Торейские озёра, на севере – кайма соснового бора и Онон.

В Шэнэ Толон настоящее оживление и столпотворение, люди часто кочуют за границу и возвращаются обратно, многие оседают на месте. Днём тихо, ничего подозрительного не заметно, пасутся небольшие кучки овец. Ночью начинается едва заметное оживление, а утром глянь – нет нескольких юрт, телег, коней, коров и овец. А бывает и наоборот – снова откуда-то прибавилось юрт, животных и людей. Шэнэ Толон – самое оживлённое место привольной степи, где собираются семьи, не знающие на какой стороне надёжнее жить.

Новую жизнь активно, а то и принудительно, строят по обе стороны границы, каждая сторона кроит территории, хозяйства, семьи и создаёт хошуны и сомоны на свой лад, но присматривается и к другой стороне, нужное внедряет у себя. Вся территория – особая, очень не спокойная, пограничная, зона.

В Шэнэ Толон на русской стороне пытаются собрать всех бурят и русских, живущих в борзинских и торейских степях. но они, конечно, разбегаются в Баргу, Монголию, иногда возвращаются обратно. Вместе с укреплением границы, крепнет и увеличивается людьми сомон Шэнэ Толон, а те, кто укочевал возвращаются редко.

Одни из них поселились в Буруун Тарь, другие кочуют дальше, где по берегам реки Улза утверждаются хошуны и сомоны новой Монголии: Алхана, Далай, Онон-Ага, Адуун Чулуун, Буруун Тарь, Хухэ Уула. Они возникают на берегах монгольских озёр и рек, куда приезжают сотни людей, гоня перед собой свой скот. Уже созданы шесть хошунов, десятки сомонов. А люди всё едут и едут, везут и везут утварь. Возле степных рек и озёр всё чаще и чаще появляются всадники верхом и на телегах, гоня перед собой – табуны лошадей, гурты коров, отары овец. Говорят, что раньше пространство по рекам Улза и Онон называлось аймаком Сэцэн хана, а выше, до Хэнтэя, – аймаком Тушету хана.

Но прежняя жизнь исчезла, как исчезает безвозвратно во времени всё. Жизнь по обе стороны границы оживлённо копошится, многие люди всё ещё в растерянности, не знают на какой стороне обживаться, пасти скот, растить детей. Нигде нет твёрдости и опоры…

Обо всём этом рассказывает дарга сомона Баруун Тарь, полный и добродушный Цэрэнпэлийн Дамдинжав, который часто объезжает стойбища, устраивает собрания и выступает на них. Говорят, что он ездил на собрание даже в Нийслэл Хурэ – главный город Монголии, и видел прославленного Дамдины Сухэ, которого теперь величают Батором и рассказывают, что он родился в пади Гун-жалга возле Зун Тари. Отец иногда спорит с Дамдинжав-ахай и другими земляками, но соглашается в одном: монголы должны жить только с монголами.

Мажиг уже взрослая, скоро ей исполнится четырнадцать лет, и она хороша понимает разницу жизни по обе стороны границы. Жаль, что её мама Чимид и сестрёнки Хорло, Һамудай и Бутид не торопятся переезжать в Монголию. Так можно и в русских превратиться. Говорят, что многие буряты уже превратились и теперь не только смешат, но и донимают остальных. А за ними и другие медленно превращаются в русских. Так сказал Дамдинжав-ахай.

Граница, от которой всегда исходит опасность, а иногда – смерть, проходила рядом, сразу за ней начиналась большая и болотистая в любое время года падь, которую бедные русские люди называют Сатанинской, так они прозвала хозяина стойбища, жившего неподалёку. Мажиг видела этого низенького человека, буряты называют его Кешка или Тарбаган Кешка, большое имя его не то Бутин, не то Токмаков. Он – богатый русский человек в этой степи. С ним дружил самый богатый бурят Сандан-нойон, они ездили друг к другу. Отец говорит, что Тарбаган Кешка был добрым и хорошим человеком, имел много овец, коз, коров, коней, верблюдов, кормил всю округу до Яхши и Онона, но русские люди, которые работали и кормились на стойбище Тарбаган Кешки, всё равно называли его Сатаной. Поговаривают, что они не любят тех, кто живёт лучше их, хотя на глазах угодничают богатым, но за глаза желают им смерти. Потом хозяина стойбища арестовали и увезли куда-то. Буряты же говорили, что Тарбаган Кешка любил степь, где бил крепчайший аршан – минеральная вода с природным газом. Поэтому вся местность называется Аршаантуй. Тарбаган Кешка дружил с бурятами, и они считали его своим. Что стало с ним, куда его увезли?

Мажиг чувствует родную степь и ровную рысь вороного коня, она вся в тёплом дыхании ночи и слабом отсвете новой луны. Отогнав назойливые думы, она всмотрелась в ночную мглу и вдруг поняла, что проскочила границу, а пограничный наряд её не заметил. Может быть, и не было наряда? Но всё равно: надо быть осторожной, хотя Мажиг, вместе с конём и поклажей за бурятским седлом, слиты с тишиной, бег их неслышен, как скольжение тени, ничто не брякнет и не звякнет. Ведь отец, готовя к поездке дочь, тщательно и крепко обмотал материей и войлоком узду, стремена и всё, что может вызвать хоть малейший звук.

Отправиться в гости к матери девочка мечтала давно. Но мешала граница, которую с недавних пор стали охранять вооружённые люди. Они патрулируют пешими и конными по невидимой в траве полосе, которая тянется, извиваясь, от маяка до маяка, хотя они давно развалились, а камни их, выступая из травы, напоминают небольшие обоо. Расстояния большие, но нарваться на наряд можно в любое время. С появлением на границе охраны участились выстрелы. По слухам, уже убиты несколько русских пограничников и бурят, которые перекочёвывали в Баргу и Монголию. Теперь всем жителям степи надо беречься и быть осторожными.

Ровный шаг вороного убаюкивал, слева вот-вот должны были показаться юрты в местности Адаг возле речки Ималка, как вдруг позади, где-то на границе, грянул и раскатился в ночи хлёстким взрывом выстрел, за ним – второй, третий. Вороной резко отпрянул в сторону и помчался вперёд. Мажиг удержалась в седле и пригнулась к развевающейся гриве. Но вскоре ночная степь затихла, и девочка тихо порадовалась, что сумела перейти границу незамеченной. Но ведь в кого-то стреляли. Задержали или убили? Не всегда может повезти человеку, особенно на границе. Так говорит отец Мажиг, который трудится днями и ночами.

Почему-то у него русское имя – Антон. Он худощавый, высокий и смуглый человек с немного горбатым носом, вытянутым лицом и живыми чёрными глазами. Две его дочери в него. Монголы привыкли к его имени.

Отец и дочь живут в Монголии уже больше семи лет, четыре из которых граница была свободной, и никто не делил людей на своих и чужих. Поначалу кочевали по берегам Ималки и Буруун Тари, в местности Адаг, где с давних пор обитали родственники Антона, которые выделили им юрту, добавили к имевшимся животным – двух коров, двух коней, несколько овец. Мажиг тогда было всего пять или шесть лет. Из-за чего родители развелись она не знала, но уехала вместе с отцом к его родственникам, когда рассерженный Антон стал запрягать коня в телегу, Чимид что-то выговаривала ему из юрты, а двухлетняя Хорло цеплялась за подол её тэрлика и плакала. За косяком лошадей, тремя коровами и тремя десятками овец Антон вернулся потом, вместе с братом. Столько же скота оставил жене и младшей дочери. Справедливо разделил.

Повзрослев, Мажиг слышала, что родственники Чимид не хотели кочевать в Монголию, они надеялись, что русские, убивающие друг друга и грабящие жителей степи, когда-нибудь уйдут, но Антон не верил в это и уговаривал всех уходить в Монголию…

В первое время Антон и Мажиг приезжали обратно, но когда Чимид вышла замуж вторично, то стали навещать её и Хорло реже. Потом у матери родились ещё две дочери, и Мажиг со своим отцом навсегда отдалились от неё. Может быть, Антон расстался с Чимид из-того, что у них не было сыновей? Но впоследствии он не сошёлся ни с одной женщиной, так и остался жить бобылём со старшей дочерью вблизи родственников.

Живя у берегов Баруун Тари и подножия Хухэ Уула, Антон отправлял иногда с людьми подраставшую Мажиг в гости к матери, новая семья которой кочевала около местности Хурай добо, что недалеко от соснового бора, где создавали новый сомон. Местные озёра теперь так и назывались Сомоной нуур. Сомон Шэнэ Толи приписали к Борзинскому району, очень быстро люди стали называть центр сомона на русский лад – Новая Заря.

Чимид же иногда, с людьми, отправляла дочери сшитую ей одежду. Она была известной мастерицей и хозяйкой. Очень скучала Мажиг по маме и сёстрам.

Несколько раз Антон с дочерью приезжал в Хурай добо чтобы посмотреть на эту самую Новую Зарю, но, посмотрев, возвращался в Адаг, а два года назад решительно откочевал вглубь Монголии, ближе к Хухэ Уула.

Зачем попусту горлопанить и скучиваться вместе с лентяями и глупцами, когда вокруг привольная степь? Зачем русские избы и амбары, привезённые из казачьей станицы Кулусутай? А вдруг вернутся их хозяева, бежавшие от новых властей в Баргу? Антон хорошо знал русских казаков Кулусутая, в образах многих из них часто проявлялись черты далёких монголов. В праздники молодёжь богачей, крепко обвязав головы красивыми лентами платков, кисти которых свисали по вискам и лицам, лихо скакала вдоль улицы станицы на горячих конях, гарцуя и красуясь перед визжащей толпой девчат. Самые богатые из них – Золотухины и Пушкарёвы.

Теперь казаки перекочевали в Баргу и перегнали туда свой скот, которого было так много, что его не считали, падь заполнили – и ладно. В памяти людей осталась быль о том, как в лютую пургу, бушевавшую трое суток, сквозь ураганный ветер, прорвался к станице полуживой пастух-бурят Сундуп и, тревожно постучал плёткой в окно Пушкарёвых, в избе которых источали жар русская печь и большая керосиновая лампа. Когда к Сундупу выбежали хозяева в накинутых дохах, он, совершенно обессилевший, упал с коня в снег и прошептал обледеневшими губами сквозь свист ветра: «Хозяин, четыре тысячи эргэнов, валухов пропал… Шурган…». На что старик Пушкарёв, сплюнул и выматерился: «Х…й с имя, главное, ты живой!» и велел сыновьям нести пастуха в баню и натирать спиртом снаружи, прежде, влив ему вовнутрь…

Откочевали казаки, поскучнел Кулусутай. Новые люди создают новую жизнь и разбирают их избы и амбары, перевозят в центр нового сомона, где пытаются собрать борзинских и торейских бурят, которых невозможно угнать за левый берег Онона. Говорят, что за Онон перегонят весь Адун-Чулуунский хошун. А ещё люди говорят, что в Барге неспокойно, что буряты СССР воевали с китайцами. Выслушав и подумав, Антон сказал, что, наверное, среди китайцев тоже были буряты.

Вообще, власть, как и всякий пастух, пытается сгрудить бурят в кучки, поселить в разных местах, отодвинуть их от границы, через которую они могут бежать. И бегут. Следовательно, нужны надёжные новые изгороди, загоны, расколы, которую обозначат как новую родину оставшихся здесь людей. Ко всему может привыкнуть живое существо, привыкнут к новым местам и буряты. Тем более, что там им будет хорошо. Антон и некоторые буряты видят действия новой власти, то есть новых пастухов. И думают, думают, думают…

Ладно, создали новый сомон между Бурят-Монголией и границей. Пусть. Но почему надо скучиваться, толпиться и жить всем в одном месте, когда повсюду степь и свежий воздух? Многое было непонятно Антону и другим бурятам, на глазах которых начала меняться жизнь.

Бывалый степняк, он хорошо помнил, как в 1925 году в степи появилось с десяток людей, на которых была русская военная одежда, островерхие шапки с большими красными звёздами. Эти были не те, худые и злые, воевавшие меж собой до 1920 года, а другие, более сытые что ли. Двое, в кожаных куртках, первый с маузером в плоском деревянном футляре, свисавшем до колена, второй с револьвером в куцей кобуре на боку, командовали остальными. Говорили, что они приехали из Верхнеудинска и Читы, остановились в Борзе. Намерены собирать бурят правобережья Онона, кочующих от Адун Чулууна до Хухэ Уулы, создавать для них новую жизнь. Слухи гуляли самые невероятные: от того, что все люди будут жить вместе, в одном большом доме, а женщины станут общими, до того, что никто не будет работать, еду положено раздавать всем три раза в день. Коммунизм называется: живи, радуйся, не поперхнись.

Люди смеялись, верили и не верили. Но самым назойливым и, видимо, верным был слух, что всех жителей сомона освободят от татвар – налогов. Кто-то говорил – на три года, а некоторые шептались – на всю жизнь. Без татвара! Это манило…

Центр сомона стал укрепляться сразу, после создания: появились несколько изб, амбар, вокруг них – юрты, откуда-то возникли уполномоченные, участковые, участились собрания. Говорили, в основном, о хозяйствах, устройстве новой жизни, бодхуулах – перебежчиках. Люди бежали не только в Китай и Монголию, но, редко, и – оттуда. Неожиданно стало очень много лозунгов, намалёванных белыми буквами на красной материи. Они возникали чуть ли не на каждой избе или юрте, а одна из них так и называлась – Красная юрта. Суета закрутилась серьёзная, большая и, видимо, надолго.

Антон и его родственники чувствовали себя спокойно у Хухэ Уула, в Монголии, хотя и там уже появились люди в русской одежде с винтовками, маузерами, револьверами. И там главными стали – красный цвет и лозунги. Как теперь жить бурятам, если они разделены границами Китая, Монголии и России?

Несколько дней тому назад, вечером, Мажиг сказала отцу, что поедет в гости на вороном по темноте, этой же ночью, но Антон решительно запротестовал. Какая может быть ночь, когда наступает полнолуние? Луна зальёт светом степь так, что издалека не то, что человека на коне, но и овцу станет видно. Небо, земля, горизонт отчётливы. В это время любой звук слышен издалека. Трудно будет переехать на коне через границу не замеченной. Пограничники задержат или застрелят. А такие случаи есть, вся степь о них судачит. И в новолуние ехать нельзя: слишком темно, заблудиться можно. Известно, ночью чёрт водит.

– Отправишься, когда ночи станут темнее, – ласково сказал Антон, смотря печальными глазами на повзрослевшую дочь.

Мажиг молча согласилась с ним.

Антон чувствовал: дочь скучает по матери. К тому же ей нужна новая одежда, а Чимид – мастерица, давно, наверное, сшила ей нарядный тэрлик, шапку, обувь. Конечно, она тоже скучает по старшей дочери.

Умный конь шёл по степи не спеша, и девочка его не подгоняла. Далеко справа тускло мелькнула гладь воды, и она поняла, что там Батын нуур, значит, справа же останется и Эрдэни Уула, где ламы проводят молебствия, а слева угадывалась в ночи темень бесконечной котловины высыхающего озера Баруун Тари.

Край неба на востоке побледнел и медленно стал розоветь. Похолодало, где-то закричала невидимая маленькая пичуга. На востоке показался край огромного алого солнца, поднимаясь, оно медленно заливало оживающую степь тёплым розовым сиянием, в которых переливались лазурно-жёлтые лучи, от которых засверкали алмазные росы в зелёной степи, украшенной цветами. Девочка сладко дремала на ходу коня, но всем телом чувствовала овевающее её тепло и красоту, мерное движение коня, будто она плыла в бескрайнем океане трав и цветов…

Неожиданно, напугав коня, вспорхнула из высоких предрассветных трав, большая стая тяжёлых и прекрасных своим разноцветьем дроф, которых буряты называют звучным именем – тоодог. Вздремнувшая было Мажиг встрепенулась одновременно с вороным. Дрофы летели плавно и грузно, тяготея к травам и забирая влево, подальше от внезапно появившейся маленькой девочки на большом вороном коне. Вскоре они исчезли из вида.

В степи очень много тоодог, некоторые даже больше жирного ягнёнка. Говорят, что в древности буряты ловили их с коня, на полном скаку, чуть ли не руками.

Оглядев местность и убедившись, что едет правильно, Мажиг понукнула коня. За небольшой сопкой метнулось и стремительно помчалось по степи огромное стадо дзеренов – удивительных антилоп и подлинных хозяев этих просторов. Изящные палевые фигурки животных переливающейся лентой мчались по степи, радуя взор девочки, заметившей вдали табун коней и дымки стойбищ. Как сладок вкус их запаха! Начиналось утро.

Предчувствуя завершение работы, вороной пошёл быстро и бодро, мысли девочки вернулись к ожиданию встречи с матерью и сестрёнками. Настроения коня и человека стали почти торжественными, а степь перед ними предстала во всей своей утренней красе. Недалеко мелькнула, успев быстро оглянуться, золотистой струйкой лисица, потянулись от озёр утки и гуси, высоко в небе, распластав крылья, парила большая и хищная птица, высматривая добычу. То и дело мчались по степи корсаки. Степь жила своей жизнью. Мирно паслись коровы, быки и косяки лошадей.

На одном из нежилых бутанов, Мажиг остановила коня, спешилась и, отпустив длинный повод, дала ему попастись, а сама, отвязав от седла торбу, отпила из туеска немного арсы и стала грызть сушёный творог – айраг, не переставая оглядывать степь и исследовать бутан. Он, действительно, был нежилым, в двух норах застряли сухие колючки перекати-поля, валялись старые перья и кости какой-то птицы. Наверное, тарбаганы давно покинули это жилье, в котором, видимо, недолгое время жили лисы или корсаки, барсуки или еноты, а, может быть, – дерзкие и красивые птицы с отливающим золотом тёмно-красным и сине-зелёным оперением, их называют ангатуями или ханскими утками. Говорят, что они даже корсаков выгоняют из нор. Может быть, ангатую не повезло именно в этой норе?

Вся степь, в неисчислимых переливах небольших бугорков – бутанов, особенно заметных при восходе или заходе солнца. Каждый бутан и каждая норка – отдельный, живой и трепетный, мир. Сама земля наполнена и пронизана бессмертным духом, непрерывной жизнью, неукротимой волей к ней.

Позавтракав, девочка снова села на коня и отправилась дальше. И сразу на её пути стали внезапно показываться из травы трепетными живыми столбиками тарбаганы, тревожно пересвистывающиеся между собой.

На севере степь окаймлял сосновый бор. Вдали, на востоке, показались тёмно-синие контуры далёких гор Адун Чулууна, заголубели степные озёра, показались стойбища степняков и небольшая отара овец, возле которой маячил всадник с икрюком. Поодаль паслось пёстрое стадо коров, от ближней стоянки неспешно бежали две лохматые собаки.

Направление было знакомым, Мажиг уехала с отцом из этих мест, потом не раз приезжала сюда с ним же. За первой же сопкой, в степи, заблестели круглые озёра, проехав ещё немного, она увидела несколько изб и юрты центра нового сомона – строящегося селения, и сердце её снова радостно встрепенулось.

Очень скоро она встретится с матерью и сёстрами.

В центре сомона её узнали первые же встречные и показали направление на летник Байдун Балдана, нового мужа Чимид и отца её двух дочерей. Слух о том, что приехала старшая дочь Антона тут же разлетелся по селению, а дальше – по сомону. Женщины судачили о Чимид и перемывали ей косточки, обсуждая её мужей – Антона и Байдун Балдана, с которым она жила сейчас, попутно жалели четырёх дочерей женщины. Почему красавица Чимид не может родить парня? Казалось, что это большая загадка и тема обитателей степи. Второй муж Чимид, кроме того, что содержал скот, ещё с царских времён работал уртонщиком, это что-то среднее между ямщиком и курьером. В общем, служба – кони и разъезды. Следовательно, он должен быть человеком осведомлённым обо всех новостях степи.

Летник Байдун Балдана находился между центром сомона и речкой Борзя, известной девочке с раннего детства. Мажиг заспешила туда, и в предчувствии скорой встречи, понукнула коня.

Как только вдали показался вороной с Мажиг, из юрты летника выбежали Чимид и три её дочери Хорло, Һамудай и Бутид. Они побежали навстречу гостье по травам, а младшая, трёхлетняя Бутид, конечно, запуталась в траве, упала и заплакала, но на неё не обращали внимания. Земля мягкая, ничего с ней случится. Мажиг спешилась и тоже побежала навстречу родным.

Земля и небо закачались в глазах родных людей, радостно смеющихся и обнимающих друг друга. Для всех людей есть на земле счастье, которое невозможно измерить временем. Зачем им мешать?

Счастливое солнце валилось за полдень, когда Мажиг успела уже померить новый дэгэл, потом – тэрлик, шапку с красными кисточками, крепкую обувь, именуемую по-бурятски гутулами. Всё было добротным, прочным, удобным и тёплым. Сложив одежду обратно в сундук, Мажиг с младшей сестрой Хорло, отправились на конях пасти овец и коз, скрывшихся за сопкой. Новый муж матери был в отъезде, и Чимид часто посматривала в степь.

Вечером, когда собрали и скучили у юрты овец, коров подоили, коней застреножили, начались длинные пересказы друг другу новостей. Наступило самое приятное время, когда за войлоком юрты дышат животные, луна озаряет степь серебряным сиянием, поблёскивают глади вод на озёрах и излучинах рек, а в юртах начинаются долгие разговоры.

II

Больше десяти дней гостила Мажиг у матери, сестёр, родственников. Побывала почти у всех. Два дня жила в центре сомона – Новой Заре, где стояли несколько старинных русских изб и амбаров, перевезённых из соседнего Кулусутая. Даже ночевала в избе. Не очень-то понравилось. Дух больно тяжёлый.

Мать была по-прежнему жизнерадостной и красивой, сёстры росли здоровыми. Новый муж матери оказался приветливым и добрым человеком. Мажиг поняла, что он заядлый картёжник, как и многие буряты.

Новостей – уйма. О них говорили на каждом летнике. Всюду строят новую жизнь. Многих борзинских и торейских бурят угнали за Онон, а некоторых людей увозят по ночам неизвестно куда на чёрных машинах. Вечерами распевают новые песни, юноши и девушки учат русский язык и поют русские песни. Их называют комсомолом. Всем женщинам велели снять туйбы-шпильки, которые они испокон веков вставляют в основания кос, собирая и украшая волосы. Комсомол борется за чистоту и говорит, что возле туйб заводятся вши. Этот же комсомол наставляет, что лучше одевать русские одежды, но одевавшие такую одежду люди утверждают, что они короткие и в них холодно, нет никакого тепла. Да и где взять эту одежду на всех, когда и своей-то не всегда хватает? Комсомол не может ответить, но учит и учит.

Да, ещё новость: заметно, что люди стали часто ругаться, хотя раньше это было большой редкостью, ссора становилась настоящим событием. Но люди пошли дальше – стали обвинять друг друга неизвестно в чём и неизвестно зачем. Очень много гуляет разных слухов. Шепчутся, что стало много доносчиков – тагнул, хобуушан. Молодые перестают почитать старших. Некоторые буряты очень и очень стараются говорить только на русском языке и только с русскими людьми, пренебрегая бурятами. Неизвестно кто пустил слух, что скоро всем запретят молиться. Теперь некоторые семьи тайком прячут свои божницы и божков, а другие увозят их в дацан. Третьи утверждают, что и дацаны очень скоро закроют, а лам выселят неизвестно куда. Неужели?