Магия оливкового взгляда

Белинда медленно повернулась. Её лицо было маской, но в глазах бушевала буря.

– Твой отец – предатель, – её голос был низким и острым, как лезвие. – Он использовал нас обеих. Игрушкой для него была не только я, но и сама мысль о тебе.

– А ты что сделала? – Есения горько, истерично засмеялась. – Убила его! И сделала меня сиротой! Обрекла на жизнь в Тёмном лесу, в вечном страхе, из-за своих ошибок!

Тут Белинда взорвалась. Она сорвалась с места, будто её коснулось само отчаяние, и сад вокруг неё замерз. Жидкое серебро в фонтанах покрылось коркой льда.

– Я СПАСЛА ТЕБЯ! – её крик был оглушительным, в нём звучали годы накопленной боли и злости. – Король приказал уничтожать всех детей с оливковыми глазами! Это знак древней королевской крови, которую он хотел стереть с лица земли! Ты родилась в Ночь Алой Луны, которая бывает раз в двести лет! Ты – истинная наследница Ривьендора! Ты бы не прожила и дня! Ты сдохла бы в своей колыбели, и твои оливковые глаза ничего бы не увидели!

Тишина, наступившая после её крика, была оглушительной. Даже сверчки замолчали. Есения отступила на шаг, поражённая. Впервые за всю жизнь она увидела в глазах матери не холодный гнев, а дикую, животную, всепоглощающую боль.

– Кто я?.. – прошептала она уже почти беззвучно, сжимая голову руками. Слёзы текли по её лицу ручьями. – Твоя дочь или твой трофей? Доказательство твоего падения или твоего триумфа?

Белинда замерла. Вся её ярость разбилась о беззащитность дочери. Маска окончательно упала, и перед Есенией стояла не грозная колдунья, а израненная женщина, дрожащая от боли.

– Ты… – её голос внезапно стал тихим и хриплым. – Ты моя дочь. Моя большая ошибка и моё единственное спасение. Я ненавидела его в тебе каждый день. И я любила тебя сильнее этой ненависти каждую секунду. Я спрятала тебя от мира, чтобы мир не отнял у меня тебя. Да, это было эгоистично. Да, это была ложь. Но это была ложь, которая спасла тебе жизнь.

Она сделала шаг вперёд, и её рука дрогнула, будто желая коснуться щеки дочери, но так и не поднявшись.

– Прости, – прошептала она, и это слово прозвучало громче любого её заклинания.

Есения стояла, не в силах вымолвить ни слова. Её гнев таял, сменяясь леденящим душу пониманием. Она смотрела на эту несгибаемую женщину, сломленную любовью и ненавистью, и её собственное сердце разрывалось на части от этой страшной, невыносимой правды.

Зеркало Истины

Прошло несколько недель после горького примирения в ночном саду. Есения и Белинда нашли хрупкое, молчаливое перемирие. Они говорили, но тень невысказанного висела между ними. По ночам Есению мучили кошмары. Ей снилось, будто она раскалывается надвое: то она – холодная принцесса в бриллиантовой короне, смотрящая на мир с высоты трона пустыми глазами, то – озлобленная ведьма в дырявом плаще, сжимающая руку Дарона в Тёмном лесу, с оливковым огнём ненависти в глазах. Есения просыпалась в холодном поту, её сердце бешено колотилось, а магия беспокойно искрилась вокруг, чувствуя её смятение.

Однажды ночью она не выдержала. Сорвавшись с постели, она вышла на балкон покоев. Лунный свет серебрил её бледное лицо. Дарон, чутко спавший рядом, мгновенно проснулся и вышел следом.

– Опять не спится, дорогая? – его голос был тихим и хриплым от сна. Он подошёл сзади, обнял её, прижавшись подбородком к её макушке.

Есения молчала, сжимая перила балкона. Её плечи дрожали.

– Мне снилось, что я теряю тебя, – наконец выдохнула она, и голос её был поломанным. – Не в бою. Не от меча. Я просто… растворяюсь. Одна часть меня тянется к трону, как будто меня туда влечёт магнитом, а другая – кричит, что это смерть. А ты… ты стоишь и смотришь, и я не могу понять, к какой из меня ты тянешься. И я боюсь, что выберешь не ту. Или я выберу не ту… и потеряю тебя.

Она обернулась к нему, и в её оливковых глазах стояли слёзы.

– Кто я, Дарон? Дочь предателя? Наследница трона, который сейчас занимает наш друг? Ведьма? Ошибка матери? Вся моя жизнь оказалась ложью…

Дарон взял её лицо в свои ладони, большие, шершавые пальцы нежно коснулись её кожи.

– Слушай меня, – сказал он тихо, но так, что каждое слово отпечатывалось в душе. – Мне плевать, чья кровь течёт в твоих жилах. Мне плевать, на каком стуле ты могла бы сидеть. Когда я смотрю на тебя, я вижу не принцессу и не ведьму. Я вижу девушку, которая огрызалась на меня в лесу, чьи глаза вспыхивают оливковым огнём, когда она злится. Которая сражалась с самой грозной колдуньей на свете, чтобы спасти меня. Которая научила меня, что любовь – это и есть самая сильная магия. Ты – это ты. Та, кого я люблю. Всё остальное – просто шум.

Он прижал её к себе, и она зарылась лицом в его тёплую грудь, слушая ровный, сильный стук его сердца.

– Но что, если этого «я» недостаточно? – прошептала она.

– Тогда мне хватит и этого, – твёрдо ответил он. – До конца моих дней. И я буду твердить тебе это каждый раз, пока ты сама не поверишь.

На следующее утро, за завтраком, маленькая Софи вертела в пальцах свой побелевший локон, украдкой поглядывая на мать. Есения поймала её взгляд, и её сердце сжалось от вины.

– Софи, прости меня, – тихо сказала она, опускаясь перед дочерью на колени. – Мама тогда очень сильно разозлилась и не справилась со своей магией. Я не хотела тебя пугать или делать тебе больно.

Девочка внимательно посмотрела на неё своими большими глазами.

– Это навсегда? – спросила она, касаясь белой пряди.

– Да, моя радость, – вздохнула Есения, нежно гладя локон. – Но знаешь, что? Теперь это твоя особенная метка. Метка самой смелой и особенной девочки во всём Ривьендоре. Как у папы – шрамы, а у меня – эти глаза. Это знак того, что наша семья сильная, что мы защищаем друг друга, даже если иногда бывает больно.

– И даже если мама иногда стреляет магией? – уточнила Софи с детской серьёзностью.

Есения улыбнулась сквозь слёзы.

– Особенно тогда.

Дарон присоединился к ним, опустив свои большие ладони на головы обеих.

– А ещё это знак того, что ты самая любимая.

Они обнялись втроём, и на мгновение весь мир сосредоточился вокруг этого тёплого, сбитого в кучу островка любви и прощения. Есения чувствовала, как часть тяжёлого камня на её душе тает.

Именно в этот момент в дверях появилась Белинда. Она наблюдала за сценой молча, и на её обычно суровом лице читалась сложная гамма чувств – боль, надежда, любовь. Поймав её взгляд, Есения осторожно отпустила дочь.

– Это невыносимо, – тихо сказала Белинда. – Смотреть, как ты медленно сгораешь изнутри.

Есения вздрогнула и отстранилась, но в её глазах уже не было прежней ярости, лишь усталая растерянность.

– Ничего. Пройдёт.

– Нет, – твёрдо возразила она. – Не пройдёт. Эта рана слишком глубока, чтобы затянуться сама собой. Она будет кровоточить, пока ты не решишь, кто ты. Не для меня. Не для Дарона. Для себя самой.

Колдунья сделала паузу, собираясь с духом, прежде чем предложить то, о чём боялась даже думать.

– Доводов и оправданий между нами было достаточно, чтобы заполнить эту пропасть, – её голос прозвучал тихо, но с металлической твёрдостью. – Слова ничего не изменят. Но есть один путь. Опасный. Смертельный. Но только он может дать тебе ответ, который ты ищешь. Не из моих уст, а изнутри тебя самой.

Есения молчала, ожидая. Дарон, стоявший в дверном проёме, насторожился, как сторожевой пёс, чувствуя приближение бури.

– Руины Алтаря Предков в Арианском лесу, – продолжила Белинда. – Там, в сердце древнего храма первых дестров, хранится Зеркало Истины. Оно не покажет тебе факты. Оно покажет тебе суть. Твою суть. Оно вытащит на свет все твои страхи, все сомнения, все возможные жизни, которые ты могла бы прожить, и заставит тебя сделать выбор.

– Звучит как сказка для глупцов, – мрачно бросил Дарон, скрестив руки на груди. – Что это за магия?

– Это не магия, это – наследие, – отрезала Белинда, не отводя взгляда от дочери. – Магия дестров древнее и… иначе устроена. Она не подчиняется нашим законам. Зеркало не отвечает на вопросы. Оно задаёт их. Твоей душе. И плата за неправильный ответ – она… Она может стереть тебя. Растворить твоё «я» в потоке возможностей, оставив лишь пустую оболочку. Или сломать разум, показав такое, что он не выдержит. Кости на полу того храма – не просто останки неудачников. Это могилы тех, кто не смог вынести диалога с самим собой.

Она сделала шаг вперёд, и в её глазах вспыхнула настоящая, неподдельная тревога.

– Я предлагаю это не потому, что жажду рискнуть тобой. Я предлагаю это потому, что вижу – ты застряла между двумя правдами, и это разрывает тебя изнутри. Этот путь – единственный способ найти свою третью правду. Но цена… цена может быть всей твоей жизнью

Я – это Я

Ночь опустилась на опушку Арианского леса, самого древнего и молчаливого в Ривьендоре. Воздух здесь был влажным и пах землёй, вековым мхом и чем-то металлическим – древней магией, не похожей на человеческую. Дарон и Есения шли молча. Их окружал тесный круг стражников в стальных доспехах и группа инспекторов магии в синих мантиях. Отряд выглядел неуместно в этом древнем месте, и казалось, сам лес взирал на них с немым презрением. Под ногами хрустели ветки, а ветви деревьев цеплялись за их одежды, словно пытаясь удержать.

Руины храма возникли перед ними внезапно – огромные, заросшие плиты из чёрного камня, усеянные выцветшими рунами. Внутри царила гробовая тишина. Стены покрывались светящимся мхом, отбрасывающим призрачное сине-зелёное свечение. И правда, пол был усыпан костями. Они лежали в неестественных позах, словно люди застыли в момент последней агонии.

В центре зала на массивном постаменте стояло оно. Зеркало. Его рама была вырезана из чёрного дуба, столь старого, что он казался окаменелым. Стекло не отражало окружающий мир. Оно было матовым, молочным, и в его глубинах клубился живой туман.

Есения сглотнула комок в горле. Она обернулась к Дарону. Его лицо в призрачном свете казалось высеченным из гранита, но в глазах бушевала буря.

– Если я не вернусь через час… – начала она, голос дрогнул.

– Не смей даже договаривать, – он резко перебил её, сжимая её руки в своих. Его ладони были тёплыми, единственной реальной точкой в этом мире кошмаров. – Я дал тебе слово быть твоей бронёй. И если эта штуковина попытается тебя проглотить, я разнесу её в щепки, пусть мне придётся разобрать этот храм по камушкам. Ты вернёшься. Потому что я люблю тебя. Потому что я не могу без тебя. Потому что дома нас ждёт наша маленькая дочь. Поняла?

Он притянул её к себе и поцеловал – нежно, но с какой-то отчаянной, яростной силой, словно пытаясь вдохнуть в неё часть своей жизненной энергии, своей несгибаемой воли.

– Возвращайся ко мне, ведьма, – прошептал он, касаясь её лба своим. – Возвращайся всегда.

Есения кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она сделала глубокий вдох и шагнула к зеркалу.

Едва её пальцы коснулись холодной поверхности, молочная пелена взорвалась светом. Зал исчез. Всё вокруг поглотил ослепительный, белый туман.

В секунду он рассеялся. Она стояла в огромном зале Аскатоса. На ней было платье из белого шёлка, усыпанное бриллиантами. На голове – тяжёлая корона. Вокруг кланялись придворные в богатых одеждах. Но их лица были размыты, а глаза пусты. Есения подняла руку – и её пальцы были унизаны перстнями, холодными и безжизненными. Она была куклой. Игрушкой в золотой клетке. Её оливковые глаза смотрелись в полированные стены – и в них не было света, лишь плоское, мёртвое отражение. Это была победа без души, трон ценой самой себя.

Мир снова перевернулся. Теперь она была в знакомом Тёмном лесу. На ней – потрёпанный плащ, волосы спутаны ветром. Рядом стоял Дарон, его лицо было суровым, на плече – свежий шрам. Они были изгоями, могучими, но одинокими. В её руках танцевало оливковое пламя, готовое испепелить любого, кто посмеет к ним приблизиться. В её глазах горел огонь, но это был огонь выжженной земли, огонь постоянной борьбы и недоверия. Это была свобода ценой изгнания, сила ценой одиночества.

– НЕТ! – закричала Есения, и её голос прозвучал в обоих мирах одновременно. – Это не я! Я не хочу ни того, ни другого! Я выбираю третье!

Она сжала кулаки и с силой ударила по поверхности зеркала, всё ещё висевшего перед ней в тумане.

Раздался оглушительный треск, похожий на хруст костей. По молочной поверхности поползла паутина трещин. И из этих трещин, шипя и извиваясь, выползли тени. Бесформенные существа из тьмы и страха.

– Выбирай, – шипели они, и их голоса были похожи на скрежет камня. – Власть… Признание… Всё может быть твоим. Займи трон, который по праву принадлежит тебе. Мы поможем…

Туман сгустился, и из него возникла ещё одна фигура. Высокая, утончённая, с приятной улыбкой. Алекс.

– Они правы, дитя моё, – его голос был сладким, как яд. – Зачем довольствоваться участью жены разбойника? Ты рождена для большего. Ты – принцесса. Вернан – узурпатор. Возьми то, что твоё по праву крови. Я могу помочь тебе… Я твой отец…

Искушение было сладким и могущественным. Оно окутывало её разум, как шёлковая петля, предлагая простое решение – власть, месть, признание. Всё, чтобы заглушить боль предательства.

Есения колебалась. Её рука дрогнула. Так легко было бы сказать «да»…

И в этот миг туман позади Алекса рассеялся. И появилась она. Белинда. Но не та, что всегда – холодная и неприступная. Её волосы были растрёпаны, лицо мокрое от слёз, в глазах – не колдовская мощь, а животная материнская боль.

– Нет! – крикнула она, и её голос был не громовым раскатом, а сломленным шёпотом, который, однако, прорезал все чары. – Не слушай его! Он лжёт! Он всегда лгал! Да, я отняла у тебя отца! Я отняла у тебя дворец и корону! Но я отняла их, чтобы подарить тебе ЖИЗНЬ!

Она упала на колени в призрачном тумане, простирая руки к дочери.

– Тион убил бы тебя! Твой же отец видел в тебе лишь угрозу! Да, я ошиблась! Я была слепа и глупа! И я всю жизнь расплачивалась за эту ошибку, выстраивая стены вокруг нас обеих! Прости меня! Прости, что была жестока! Прости, что не могла быть другой! Но всё, что я делала – я делала, чтобы спасти тебя! Ты спрашиваешь, кто ты? Ты не принцесса Аскатоса и не ведьма из Тёмного леса! Ты моя дочь! Моя боль, моя надежда, моя единственная и неповторимая Есения! И я люблю тебя! Я люблю тебя всем своим израненным, чёрствым сердцем!

Её крик отозвался эхом в душе Есении, сметая все сомнения, все искушения. Тень Алекса с шипением рассеялась.

Девушка без сил рухнула на колени перед образом матери. Они обе плакали, объятые призрачным туманом, но впервые за всю жизнь – вместе. Не было магии, не было колдовства, была только невыносимая и исцеляющая правда.

– Мама… – выдохнула Есения. – Прости меня…

– Это я должна просить прощения… – прошептала Белинда.

И в этот миг Есения поняла. Поняла, кто она. Нет никакого определения. Никакой судьбы. Есть только выбор. Её выбор.

Она поднялась на ноги. Её оливковые глаза загорелись новым, невероятным светом – светом принятия и гармонии. Она посмотрела на треснувшее зеркало, на шипящие тени, и её голос прозвучал твёрдо и ясно:

– Я не принцесса. И не ведьма. Я – это Я. Есения. Дочь Белинды. Жена Дарона. Мама Софи. И этого достаточно.

Она с силой, в которой была вся её боль, вся ярость и вся новообретённая любовь, ударила по зеркалу в последний раз.

Оно разлетелось на тысячи осколков с оглушительным, чистым звоном, словно лопнула натянутая струна вселенной. Тени взвыли и исчезли. Туман рассеялся.

Есения стояла в центре руин, дыша тяжело. Вокруг неё медленно опадали на пол осколки стекла, превращаясь в пыль. Её магия, всегда бывшая бурной и огненной, утихла, а затем вернулась – но теперь это был тёплый, оливково-золотой свет, который исходил от неё самой, как внутреннее сияние. Она чувствовала невероятную лёгкость и ясность. Она цела. Она свободна.

Снаружи послышался отчаянный крик Дарона, и через мгновение он уже был рядом, хватая её в объятия, ощупывая, целуя её лицо, её волосы, убеждаясь, что она жива.

– Ведьма… Моя ведьма… – он повторял, прижимая её к себе так сильно, что она едва могла дышать, но это было лучшим чувством на свете.

Она обняла его в ответ, прижалась к его груди, слушая бешеный стук его сердца. Её оливковые глаза сияли в такт этому стуку – не как знак королевской крови, а как знак её собственного, выстраданного выбора. И самое главное – она в тот миг исцелила свою собственную душу.

Когда они, держась друг за друга, покидали руины, Дарон обернулся. То, что он увидел, заставило его похолодеть. Осколки стекла, только что лежавшие на полу безжизненной пылью, теперь медленно и неумолимо ползли друг к другу, как капли ртути. Словно невидимая рука собирала разбитую мозаику. Уже на выходе, в последний миг, он успел заметить, как на чёрной раме снова сомкнулось идеально гладкое, молочно-матовое полотно, в глубине которого вновь заклубился туман. Зеркало было целым. В ожидании следующего искателя.

– Идём, – тихо сказала Есения, увлекая его за собой. Ей не нужно было оборачиваться. Самый важный диалог в её жизни остался позади.

Ваша оливковость

Лёд в сердце Белинды растаял окончательно. Она не просто отпустила вину – она поняла, что её жертва и её боль не были напрасны. Они привели её к этому моменту: к миру, где её дочь была счастлива, а её внучка росла в безопасности. Их отношения с Есенией обрели новую, немыслимую прежде глубину – не колдуньи и ученицы, а двух сильных женщин, связанных кровью и выстраданным пониманием.

Вернан, зная правду о происхождении Есении, предложил ей титул герцогини и земли – не из страха, а из уважения. Но Есения мягко, но твёрдо отказалась.

– Моё место не за дворцовым столом, – сказала она, глядя на Дарона, учившего Софи держать деревянный меч. – Моё место – здесь. С теми, кто любит меня не за кровь, а за душу.

В ответ на эти слова Дарон вытатуировал на своём предплечье оливковую розу – шипы из зелёного чернила и бутон цвета её глаз. Символ её двойственной природы и его вечной верности.

А в королевских архивах, в разделе о династии Тиона, появилась лаконичная запись, лично завизированная Вернаном и Белиндой: «Принцесса Есения, дочь Алекса, скончалась в младенчестве. Ныне живущая Есения – дочь и наследница Белинды».

Тихий вечер опустился на покои Есении и Дарона. За окном бушевала непогода, завывая в такт потрескивающим в камине поленьям. Есения сидела у туалетного столика, расплетая длинные тёмные косы. Дарон, развалившись в кожаном кресле, подбрасывал яблоко и наблюдал за ней с нахальной ухмылкой.

– Значит, выходит, я теперь должен кланяться тебе при встрече? – начал он, разгрызая яблоко с громким хрустом. – Целовать подол платья? Ох, тяжела ты, принцесса, в обращении…

Есения, не оборачиваясь, швырнула в него щётку для волос. Он ловко уклонился, и щётка со звоном ударилась о стену.

– Заткнись. И никогда. Слышишь? Никогда не называй меня так снова, – пригрозила она, но в зеркале он видел, как дрогнул уголок её губ.

– А как же: «Ваше высочество»? – притворно-мечтательно протянул он. – «Моя светлейшая»? «Ваша оливковость»?

Она молниеносно вскочила с места, глаза вспыхнули знакомым оливковым огнём. Но он был уже рядом – поймал её за талию и притянул к себе.

– Или вот… – прошептал он, губы коснулись её шеи, заставляя её вздрогнуть. – Королевским особам положено целовать ручки. Но я, знаешь ли, простой разбойник. Мне бы в губы.

– Ты невыносим, – попыталась вырваться она, но тело предательски обмякло. – И пахнешь конюшней.

Он притворно оскорбился:

– Это благородный аромат лошадиной преданности. Кстати, о преданности…

Не успела она опомниться, как он резко подхватил её на руки и бросил на широкую кровать, прижав сверху.

– Пусти, дурак! – захохотала она, пытаясь вывернуться. – Или я превращу тебя в горстку пепла!

– Превращай, – он целовал её в нос, в щёки, наконец поймал её губы своими. – Но знай, я буду самой преданной кучкой пепла при дворе.

Её смех стих. Она обняла его за шею и ответила на поцелуй – уже серьёзно, страстно, кусая его за нижнюю губу. Где-то с грохотом упал подсвечник, но никому не было до этого дела.

– Я ненавидела эту кровь… – прошептала Есения, касаясь его татуировки. – Пока ты не начал смеяться из-за неё.

Он прикоснулся лбом к её лбу, заглядывая в самые глубины её оливковых глаз.

– Потому что мне плевать, принцесса ты или болотное чудище. Ты – моя. И точка.

За дверью послышался шорох. Осторожно пятясь, на цыпочках удалялась Софи, пришедшая за советом по магии, но теперь решившая вернуться гораздо, гораздо позже.

На следующее утро Дарон с гордым видом выходил из покоев. Его волосы, благодаря ночным проказам Есении, переливались оливково-золотистыми оттенками. Придворные в ужасе шарахались от него в стороны.

Вернан, направлявшийся на совет, остановился, окинул его критическим взглядом и сухо бросил, проходя мимо:

– Королевский шут, я смотрю?

Дарон лишь гордо выпрямил плечи:

– Единственный, кому позволено смеяться над её высочеством. И кусать её за ухо.

Из глубины покоев донёсся яростный крик: «ДАРОН!!!» – но бывший разбойник уже убежал по коридору, его раскатистый смех эхом разносился под сводами замка.