Магия оливкового взгляда

Аскатос пал. Не с грохотом обрушившихся стен, а с грохотом падающего тела тирана, на холодный камень его же тронного зала.

Самая великая магия

Вернан стал королём. Его правление не было пышным, но оно было твёрдым и справедливым, как клинок качественной стали. Дарон, отложив разбойничьи дела, стал его правой рукой и главным советником – его дикая хитрость оказалась незаменимой при дворе. Есения, наконец-то сбросившая колючую маску, стала придворной волшебницей, чья магия теперь помогала, а не сеяла страх.

А Белинда… Говорят, тёмная колдунья стала гостьей, хоть и не частой в королевских покоях. И те немногие слуги, что видели её там, клялись, что ледяное сердце ведьмы начало понемногу оттаивать.

Годы спустя Ривьендор, наконец, вкусил мир. Народ любил своего нового короля – не за роскошь, а за честность. У Дарона и Есении росла дочь Софи – с мамиными чарующими глазами и папиным дерзким нравом. А в тёмном лесу, на месте скрипучего дома, теперь буйно росли ночные эфиолы – те самые, что когда-то указали путь разбойнику к сердцу ведьмы.

Белинда редко появлялась при дворе, предпочитая тень славе. Но в тишине королевской библиотеки или на уединённой террасе её иногда можно было застать с Вернаном. Придворные шептались, что в её глазах, обычно холодных, как зимнее небо, порой мелькали отблески давно забытого тепла.

– Ты всё ещё боишься доверять, – однажды сказал он, наполняя её хрустальный бокал тёмным, как старая кровь, вином.

Они сидели у камина, и огонь играл на суровых чертах его лица.

– Доверие – роскошь, которую я не могу себе позволить, – ответила она, отводя взгляд на пляшущие языки пламени. Но её пальцы, невольно сжали рукав его камзола.

Вернан наклонился чуть ближе, и его голос прозвучал тише, почти интимно:

– Но мне-то ты доверяешь?

Белинда молчала так долго, что казалось, она и не ответит. Потом, почти неслышно, выдохнула:

– Ты единственный, кто не испугался меня с первого взгляда.

Он усмехнулся, и в уголках его глаз залегли лучики морщин:

– Потому что я разглядел тебя. Не колдунью – женщину.

И впервые за долгие, долгие годы Белинда позволила себе улыбнуться – сдержанно, но уже без тени былой горечи.

Колдунья никогда не считала себя жестокой – она была «практичной». Но после войны, глядя на то, как Есения расцвела рядом с Дароном, что-то в ней начало медленно, неумолимо меняться.

– Ты стала чаще улыбаться, – как-то вечером заметил Вернан, наблюдая, как она перебирает старые фолианты.

– Это не улыбка, а оскал, – буркнула она, но не стала отводить взгляд.

Сначала изменения были почти незаметны. Она перестала превращать назойливых придворных в жаб – ограничивалась тем, что заставляла их большую часть дня говорить только рифмами. Потом стала иногда разрешать Софи играть в своей некогда запретной башне, хотя раньше терпеть не могла шум.

– Бабушка, а почему у тебя в комнате столько черепов? – как-то спросила Софи, разглядывая зловещие полки.

– Это не черепа, а… коллекция, – Белинда неловко запнулась, проводя пальцем по пыльной поверхности. – Точнее, были черепа. Теперь это горшки для цветов.

И правда – из глазниц некогда грозных реликвий теперь выглядывали нежные фиолетовые лепестки.

Вернан поощрял её робкие попытки.

– Ты могла бы просто приказать садовникам принести горшки, – заметил он как-то раз.

– Но это было бы слишком просто, – отрезала Белинда, но в её глазах, устремлённых на цветы, светилась едва уловимая, тёплая искорка.

Самым неожиданным стал тот день, когда она почти машинально, проходя мимо, обняла за плечи Есению – не по необходимости, не для виду, а просто потому, что сердце внезапно сжалось от странной нежности.

– Мама? Что это было? – растерянно спросила Есения, застыв от неожиданности.

– Ничего. Просто… не упади, – буркнула Белинда, уже отходя и делая вид, что что-то ищет на полке, но дочь успела заметить, как дрогнули её губы.

Меняться было трудно. Старые привычки впивались в душу, как когти – чем дольше их носил, тем больнее было отрывать. Но ради семьи – ради безудержного смеха Софи, ради Вернана, чей взгляд видел под маской колдуньи просто женщину, – она продолжала пытаться. И возможно, в этой тихой, упорной борьбе с самой собой и заключалась самая великая магия.

Их отношения всегда были полной противоположностью связи Есении и Дарона. Если между молодыми супругами постоянно пробегали искры – то от жарких споров, то от мимолётных прикосновений, – союз Короля и ведьмы, напоминал сложную, многоходовую партию. Каждое слово было взвешено, каждый жест имел значение. Но в этой сдержанной игре читалась такая страсть, перед которой меркли любые бурные объяснения.

Белинда, наблюдая за дочерью украдкой, иногда ловила себя на мысли, что слишком прочные стены возвела вокруг своего сердца. И возможно, именно этот спокойный, непоколебимый король с глазами, видевшими слишком много, сумеет найти в них потайную дверь.

Софи росла необычным ребёнком – настоящим дитём двух миров, в котором причудливо смешались кровь колдуньи и дух разбойника.

– Мама, а почему у меня сегодня волосы синие? – с удивлением спрашивала пятилетняя Софи, разглядывая в зеркале свои переливающиеся прядки.

– Потому что ты вчера сильно злилась на няньку, а твоя магия пока подчиняется эмоциям, а не разуму, – с лёгким вздохом объясняла Есения, пытаясь укротить расчёской непокорные локоны.

– Зато красиво! – заразительно смеялся Дарон, легко подхватывая дочь на руки и подбрасывая вверх. – Будет у нас самая яркая девчонка во всём Ривьендоре!

Воспитание давалось нелегко.

– Я не хочу учить скучные заклинания! – топая ножкой, заявила как-то Софи, и все свечи в зале в ответ вспыхнули тревожным синим пламенем.

– А хочешь, чтобы однажды твои же чары вышли из-под контроля и сделали больно тому, кого ты любишь? – строго спросила Есения, присев перед ней.

– Но папа не учил магию, и он самый сильный! – упрямо надула губки девочка.

– Папа, – Дарон опустился на корточки рядом, чтобы быть с ней на одном уровне, – учился драться, потому что у него не было такого дара. А у тебя есть. И это не игрушка, а большая сила.

Они идеально дополняли друг друга: Есения терпеливо учила дочь контролировать бушующую внутри магию, а Дарон – смелости, чести и умению постоять за себя.

– Если кто-то слабее тебя – это не повод его обижать, – говорил он, когда Софи прибежала в слезах после ссоры с девочкой из города.

– Но она назвала меня уродливой ведьмой!

– Значит, она просто глупая, – спокойно пожимала плечами Есения. – Но, если ты в ответ превратишь её в жабу, кто из вас двоих окажется хуже?

Софи на мгновение задумывалась, и гнев в её глазах сменялся любопытством.

А по вечерам Дарон рассказывал ей сказки – не о принцессах, а о отважных путешественниках и великих открытиях, а Есения показывала, как создавать светлячков из чистой магии, что кружили под потолком, словно живые звёзды. Их дочь росла, впитывая лучшее от обоих: силу и доброту, магию и отвагу, умение постоять за себя и защитить тех, кто не может сделать этого сам.