Магия оливкового взгляда

Тишину, наступившую в зале, пронзил крик одного из повстанцев, вбежавшего с улицы:

– КОРОЛЬ ТИОН УБИТ!

Внизу, у стен цитадели, Белинда услышала это. Она увидела, как флаг с фамильным гербом Тиона рухнул со шпиля, и впервые за много лет позволила себе не улыбку – нет, – но лёгкий, почти невесомый вздох облегчения. Её взгляд встретился с взглядом Вернана, появившегося на балконе. Он был окровавлен, измучен, но в его позе читалась непоколебимая победа. И в этот миг между колдуньей и новым королём пробежала та самая первая, невысказанная искра.

Аскатос пал. Не с грохотом обрушившихся стен, а с грохотом падающего тела тирана, на холодный камень его же тронного зала.

Самая великая магия

Вернан стал королём. Его правление было не пышным, но твёрдым и справедливым. Дарон, отложив разбойничьи дела, стал его правой рукой и главным советником. Острый ум, дерзость и хитрость бандита оказались незаменимыми при дворе. Есения, наконец-то сбросившая колючую маску, заняла место придворной волшебницы, чья магия теперь помогала, а не сеяла страх.

А Белинда… Говорят, колдунья стала гостьей, хоть и не частой, в королевских покоях. И те немногие слуги, что видели её там, клялись, что ледяное сердце ведьмы стало понемногу оттаивать.

Годы спустя Ривьендор, наконец, вкусил мир. Народ любил своего нового правителя за справедливость и честность. У Дарона и Есении росла дочь Софи – с мамиными чарующими глазами и папиным дерзким нравом. А в Тёмном лесу, на месте скрипучего дома, теперь буйно росли ночные эфиолы – те самые, что когда-то указали путь разбойнику к сердцу ведьмы.

Белинда редко появлялась при дворе, предпочитая тень славе. Но в тишине королевской библиотеки или на уединённой террасе её иногда можно было застать с Вернаном. Придворные шептались, что в её глазах, обычно холодных, как зимнее небо, порой мелькали отблески давно забытого тепла.

– Ты всё ещё боишься доверять, – однажды сказал он, наполняя её хрустальный бокал тёмным, как старая кровь, вином.

Они сидели у камина, и огонь играл на суровых чертах его лица.

– Доверие – роскошь, которую я не могу себе позволить, – ответила она, отводя взгляд на пляшущие языки пламени. Но её пальцы невольно сжали рукав его камзола.

Вернан наклонился чуть ближе, и его голос прозвучал тише, почти интимно:

– Но мне-то ты доверяешь?

Белинда молчала так долго, что казалось, она и не ответит. Потом, почти неслышно, выдохнула:

– Ты единственный, кто не испугался меня с первого взгляда.

Он усмехнулся, и в уголках его глаз залегли лучики морщин:

– Потому что я разглядел тебя. Не колдунью – женщину.

И впервые за долгие, долгие годы Белинда позволила себе улыбнуться – сдержанно, но уже без тени былой горечи.

Колдунья никогда не считала себя жестокой – она была «практичной». Но после войны, глядя на то, как Есения расцвела рядом с Дароном, что-то в ней начало медленно, неумолимо меняться.

– Ты стала чаще улыбаться, – как-то вечером заметил Вернан, наблюдая, как она перебирает старые фолианты.

– Это не улыбка, а оскал, – буркнула она, но не стала отводить взгляд.

Она перестала накладывать на назойливых придворных леденящее проклятие немоты. Потом стала иногда разрешать Софи играть в своей некогда запретной башне, хотя раньше терпеть не могла шум.

– Бабушка, а почему у тебя в комнате столько черепов? – как-то спросила Софи, разглядывая зловещие полки.

– Это не черепа, а… коллекция, – Белинда неловко запнулась, проводя пальцем по пыльной поверхности. – Точнее, были черепа. Теперь это горшки для цветов.

И правда – из глазниц некогда грозных реликвий теперь выглядывали нежные фиолетовые лепестки.

Вернан поощрял её робкие попытки.

– Ты могла бы просто приказать садовникам принести горшки, – заметил он как-то раз.

– Но это было бы слишком просто, – отрезала Белинда, но в её глазах, устремлённых на цветы, светилась едва уловимая, тёплая искорка.

Самым неожиданным стал тот день, когда она почти машинально, проходя мимо, обняла за плечи Есению – не по необходимости, не для виду, а просто потому, что сердце внезапно сжалось от странной нежности.

– Мама? Что это было? – растерянно спросила Есения, застыв от неожиданности.

– Ничего. Просто… не упади, – буркнула Белинда, уже отходя и делая вид, что что-то ищет на полке.

Меняться было трудно. Старые привычки впивались в душу, как когти – чем дольше их носил, тем больнее было отрывать. Но ради семьи – ради безудержного смеха Софи, ради Вернана, чей взгляд видел под маской колдуньи просто женщину, – она продолжала пытаться. И возможно, в этой тихой, упорной борьбе с самой собой и заключалась самая великая магия.

Их отношения всегда были полной противоположностью связи Есении и Дарона. Если между молодыми супругами постоянно пробегали искры – то от жарких споров, то от мимолётных прикосновений, – союз Короля и ведьмы напоминал сложную, многоходовую партию. Каждое слово было взвешено, каждый жест имел значение. Но в этой сдержанной игре читалась такая страсть, перед которой меркли любые бурные объяснения.

Белинда, наблюдая за дочерью украдкой, иногда ловила себя на мысли, что слишком прочные стены возвела вокруг своего сердца. И возможно, именно этот спокойный, непоколебимый король с глазами, видевшими слишком много, сумеет найти в них потайную дверь.

Софи росла необычным ребёнком – настоящим дитём двух миров, в котором причудливо смешались кровь колдуньи и дух разбойника.

– Мама, а почему у меня сегодня волосы синие? – с удивлением спрашивала пятилетняя Софи, разглядывая в зеркале свои переливающиеся пряди.

– Потому что ты вчера сильно злилась на няньку, а твоя магия пока подчиняется эмоциям, а не разуму, – с лёгким вздохом объясняла Есения, пытаясь укротить расчёской непокорные локоны.

– Зато красиво! – заразительно смеялся Дарон, легко подхватывая дочь на руки и подбрасывая вверх. – Будет у нас самая яркая девчонка во всём Ривьендоре!

Воспитание давалось нелегко.

– Я не хочу учить скучные заклинания! – топая ножкой, заявила как-то Софи, и все свечи в зале в ответ потухли.

– А хочешь, чтобы однажды твои же чары вышли из-под контроля и сделали больно тому, кого ты любишь? – строго спросила Есения, присев перед ней.

– Но папа не учил магию, и он самый сильный! – упрямо надула губки девочка.

– Папа, – Дарон опустился на корточки рядом, чтобы быть с ней на одном уровне, – учился драться, потому что у него не было такого дара. А у тебя есть. И это не игрушка, а большая сила.

Они идеально дополняли друг друга: Есения терпеливо учила дочь контролировать бушующую внутри магию, а Дарон – смелости, чести и умению постоять за себя.

– Если кто-то слабее тебя – это не повод его обижать, – говорил он, когда Софи прибежала в слезах после ссоры с девочкой из города.

– Но она назвала меня уродливой ведьмой!

– Значит, она просто глупая, – спокойно пожимала плечами Есения. – Но если ты в ответ поднимешь её в воздух, напугав до полусмерти, кто из вас двоих окажется хуже?

Софи на мгновение задумывалась, и гнев в её глазах сменялся любопытством.

А по вечерам Дарон рассказывал ей сказки – не о принцессах, а об отважных путешественниках и великих открытиях, а Есения показывала, как создавать светлячков из чистой магии, что кружили под потолком, словно живые звёзды. Их дочь росла, впитывая лучшее от обоих: силу и доброту, магию и отвагу, умение постоять за себя и защитить тех, кто не может сделать этого сам.

Глава 2. История рождения Есении

Научи меня чувствовать

Чаща Тёмного леса рвала подол её платья колючими ветвями. Белинда, ещё не всесильная колдунья, а обезумевшая от страха и боли юная девушка, бежала, спотыкаясь о корни. В её руках, прижатый к груди, плакал новорождённый младенец – девочка с глазами цвета оливы. За ними, уже настигая, скакали всадники с гербом Аскатоса. Броня их зловеще поблёскивала в багровом свете необычной луны.

– Ведьма! Остановись и отдай ребёнка! – проревел капитан стражи, почти поравнявшись с ней. – Она принадлежит короне!

Белинда оглянулась. В её глазах, полных слёз, не было страха – лишь материнская ярость.

– Она не собственность короны! – голос, сорванный на крик, заставил завывать ветер в кронах. – Она принадлежит ТОЛЬКО МНЕ!

Колдунья резко остановилась, прижав дочь к сердцу. Земля под ногами всадников внезапно размякла, превратившись в зыбучий, ненасытный ил, мгновенно затягивающий лошадей и людей по пояс. Пока те в ужасе барахтались, она взметнула руку вверх. Вода из ближайшего ручья взвилась в воздух, как гигантский хлыст, и на лету превратилась в сотни острых, как бритва, осколков льда. Беззвучный свит… и тишина. Когда ледяной туман рассеялся, на месте отряда остались лишь немые, обледеневшие тела, медленно погружающиеся в болотную трясину.

Годом ранее она совсем не была жестокой. В восемнадцать Белинда считалась самой подающей надежды ученицей Магической Академии – умной, острой на язык и, ко всеобщему удивлению, обладала двумя стихиями сразу: магией воды и земли, что было огромной редкостью. Маги, рождённые с одной из стихий, десятилетиями учились, чтобы постичь вторую.

Жизнь Белинды была легка и беззаботна. Пока не появился он.

Алекс. Не маг, но алхимик – редкий гость в стенах Академии, получивший особое разрешение на исследования. Он был старше, умен, обаятелен и пах не пылью древних фолиантов, а дождём, серой и чем-то неуловимо опасным. В королевстве, где маги хоть и были нужны, но считались «полезными диковинками» без права на настоящую власть, его интерес к ней казался искренним.

– Ваша магия, леди Белинда, – говорил он, его бархатный голос заставлял её кожу покрываться мурашками, – это не просто заклинания. Это сама жизнь. Земля – плоть мира, Вода – его кровь. Алхимия же… алхимия – это лишь жалкое подражание тому, что вам дано от рождения.

Он не пытался соперничать. Он восхищался. И для гордой, одинокой девушки это было пьянее любого зелья.

Их роман был тайным, страстным и нарушал все правила. Алекс приходил к ней по ночам, и они говорили до рассвета.

– Алхимия утверждает, что всё в этом мире состоит из четырёх элементов, – как-то сказал он, обводя контур её ладони на песке магическим кристаллом. – Но они молчат о пятом. О самом главном.

– И что же это? – шептала она, теряясь в его глазах.

– Эмоция, – его губы коснулись её пальцев. – Чистейшая, концентрированная эмоция. Радость, горе… любовь. Научи меня… научи меня чувствовать, Белинда.

И она, опьянённая его словами, нарушила обет. Он открыл ей «алхимию сердца» – древнее искусство, позволяющее дистиллировать эмоции в эликсиры невероятной силы. А она водила его в святилище, показывала ритуалы. Белинда доверила ему тайны и артефакты, охраняемые веками.

Он учил её смеяться, снять маску холодной и неприступной колдуньи и просто быть молодой, влюблённой девушкой. Алекс дарил ей цветы, которые никогда не вяли благодаря его зельям, и говорил, что её глаза прекраснее всех сокровищ Аскатоса.

– Ты не боишься меня? – как-то спросила она, лёжа у него на груди.

– Я боюсь только одного, – ответил он, целуя её волосы. – Что однажды ты посмотришь на меня и поймёшь, что я всего лишь жалкий смертный, а не принц из твоих снов.

– Ты мой принц, – шептала она, веря каждому слову. – Ты тот, кто занял моё сердце.

Но однажды он не пришёл. Исчез, не оставив и записки. А через месяц, пробираясь в закрытый архив за очередным компонентом для зелья, которое девушка хотела сделать ему в подарок, Белинда случайно подслушала разговор двух высокопоставленных служителей короны.

«…да, миссия лорда Алекса близится к завершению. Он уже достал последний фрагмент. Скоро у нас будет ключ к контролю над всеми магами королевства. Король доволен. Его брат – гений притворства».

Мир рухнул. Воздух перестал поступать в лёгкие. Брат. Он был братом короля. Всё было ложью. Каждое слово, каждый взгляд, каждый поцелуй. Её любовь, её доверие, её самые сокровенные тайны – всё это было просто миссией. Целью – обезоружить, подчинить и контролировать.

Именно тогда, сжимая в кармане флакон с зельем любви, которое она готовила для него, Белинда поклялась, что никогда, никогда больше не позволит никому подобраться так близко к её сердцу. Стены вокруг него выросли в тот самый миг и стали выше самых высоких башен Аскатоса.

Ледяные саркофаги

Сердце Белинды бешено колотилось, сливаясь с ритмом её шагов по мостовой Аскатоса. Она выследила его, как дикого зверя. Не как маг – как охотник. Он вёл себя беспечно, даже не пытаясь скрыться. Почему? Потому что был уверен, что она, наивная дурочка из Академии, никогда не осмелится сунуться в самое логово льва.

И вот он, роскошный сад королевского дворца. Беседка, увитая алыми розами, фонтаны с позолотой. Воздух был густым и сладким. Запах жасмина и… лёгкий аромат духов, чужих духов.

Белинда, невидимая, как тень, скользнула за ствол большого дуба. И замерла. В беседке из белого мрамора сидел её Алекс. Но его поза, его улыбка – всё было другим, чужим. Рядом с ним, как драгоценное украшение, расположилась женщина в платье из серебристого шёлка, от которого слепило глаза. В её волосах сверкала диадема – символ власти, которой Белинда была лишена от рождения.

Женщина с привычной нежностью поправила воротник его дорогого камзола.

– Ты сегодня нервничаешь, мой рыцарь. Неужели та ведьмочка уже что-то заподозрила? – её голос был похож на шелест шёлка.

Сердце Белинды остановилось. Ведьмочка.

Алекс поднёс её руку к своим губам, и в его глазах, которые Белинда помнила полными восхищения, читалась лишь снисходительность.

– Белинда? – он усмехнулся, и этот звук разорвал ей душу. – Нет, она слепа. Ей достаточно моих сказок и поцелуев, чтобы забыть обо всём на свете.

Её пальцы впились в кору дуба так, что под ногтями выступила кровь, смешиваясь с древесным соком. Мир сузился до этой беседки, до этих двух фигур.

Женщина лениво потягивалась, как кошка.

– Король ждёт отчёт. Ты уже достал то, зачем тебя посылали? Его терпение не безгранично.

И тогда Алекс совершил последнее, самое страшное предательство. Он с лёгкостью, с которой демонстрируют украденную безделушку, достал из внутреннего кармана маленький чёрный кристалл. Он мерцал холодным, но прозрачным светом, с текучей, словно ртуть, сердцевиной – Кристалл Памяти Предков. Последнюю реликвию, которую она ему показала, доверившись.

– Последний фрагмент, – сказал он, и его голос прозвучал как приговор. – Осталось лишь попасть в Руины Алтаря, и…

Он не договорил. В ушах Белинды стоял такой гул, что заглушал всё на свете. Это был рёв океана, крик земли, вой всех её предков, которых он только что предал. Она не помнила, как вышла из-за дуба. Она просто материализовалась перед ними, бледная, как смерть, с глазами, в которых бушевала буря.

– Ты… использовал меня, – это был не крик, а хриплый выдох, полный такой беспросветной боли, что даже розы вокруг будто поникли.

Алекс отпрянул, и на его лице мелькнул не страх, а чистейшее изумление – будто любимая игрушка внезапно укусила его за руку. Затем включился инстинкт. Он резко бросился к жене, заслоняя её, его рука потянулась к эфесу изящной шпаги.

– Беги! – крикнул он супруге.

Но было уже поздно.

Белинда не шевельнулась. Она лишь медленно выдохнула, и её выдох превратился в густой, обжигающе холодный туман, который кольцом сомкнулся вокруг беседки, отрезая путь к отступлению.

– Что происходит?! – прошипела герцогиня, и в её голосе впервые появилась трещина, высокомерной уверенности.

Белинда не стала шевелить руками. Она лишь взглянула на фонтан. И вода в нём – вся, до последней капли – взметнулась в воздух не потоком, а мгновенным, сверкающим облаком миллиардов мельчайших ледяных кристаллов. Облако на миг зависло, ослепительно сияя в свете факелов, а затем обрушилось на Алекса и его жену с тихим, зловещим шелестом.

Удушающий, ледяной хрип вырвался из его горла. Они не успели даже по-настоящему испугаться. За долю секунды их тела покрылись толстым, идеально прозрачным, как хрусталь, панцирем льда. Они застыли в последних позах: он – в боевой стойке, она – с гримасой начинающегося ужаса на идеально уложенном лице. Ледяные саркофаги.

Тишина. Только тяжёлое дыхание Белинды нарушало её.

И тогда она медленно, почти ритуально, подняла руку. Не в их сторону. К мраморной колонне беседки. Её пальцы сжались в кулак.

С глухим, низким скрежетом древний мрамор ожил. От колонны откололся огромный, тяжелый блок и, повинуясь её воле, завис в воздухе прямо над застывшими фигурами. Он покачивался, как маятник, отсчитывая последние секунды их немой пьесы.

Белинда встретилась взглядом с Алексом сквозь лёд. В его широко раскрытых глазах читался немой, замороженный ужас. Она не улыбнулась. Не проронила ни слова.

Просто разжала кулак.

Каменная глыба рухнула вниз с оглушительным, кошмарным грохотом.

Хруст был ужасающим – не глухим, а звонким, как бьющееся стекло, смешанным с чем-то мягким и хлюпающим. Ледяные саркофаги не просто треснули – они разлетелись на тысячи ослепительных осколков.

Когда пыль осела, от двух людей не осталось ничего, кроме бесформенного пятна, усеянного сверкающими на свету алмазами смерти, и тяжёлой мраморной плиты, лежащей поверх, как безмолвная, жестокая точка в конце их истории.

Белинда стояла неподвижно, глядя на то, что она натворила. Её грудь судорожно вздымалась. Затем она медленно подошла, подняла лежавший на полу беседки Кристалл Памяти Предков, повернулась и, не оборачиваясь, пошла прочь из сада. Её шаги были твёрдыми. Вокруг неё тихо шипели и гасли факелы, побеждённые внезапно наступившей зимой.

Той же ночью по дворцу поползли слухи о чудовищном, необъяснимом происшествии: будто в саду упала колонна, уничтожив всё на своём пути. Погиб брат короля и его супруга. Но те, кто видел идеально гладкий срез на уцелевшей части колонны и неестественно ровный лёд на ещё не растаявших розах, знали – это была не случайность. Это был приговор. Холодный, точный и беспощадный.

А через семь месяцев, прячась в самых глухих чащах Тёмного леса, в одиночестве и муках, Белинда родила дочь. С глазами оливкового цвета. Всё это время за ней охотились и стража короля, мстящая за смерть принца, и маги Академии, жаждущие покарать предательницу, раскрывшую их величайшие тайны.

Всего несколько часов она провела с новорождённой дочерью, кормя и слушая её тихое дыхание… прежде чем лай собак и звон доспехов возвестил о том, что убежище найдено. И тогда, прижав к груди своё единственное сокровище и самое большое доказательство своего падения, она побежала, чтобы защитить его ценой чужих жизней.

Твоя дочь или твой трофей?

Спустя годы после падения Тиона Ривьендор цвел под твёрдой рукой Вернана. Казалось, старые кошмары навсегда упокоились в руинах старого режима. Но самые тёмные тайны не умирают – они дремлют в пыльных архивах, дожидаясь своего часа.

В подземных хранилищах Аскатоса, в царстве паутины и вековой пыли, кипела титаническая работа. Вернан приказал перебрать каждую бумагу, оставшуюся от тирана. Этим вечером в каморке главного архивариуса, заваленной свитками и фолиантами, трудились двое: сам архивариус, седой и педантичный, и его молодой помощник, изнывающий от скуки. От нечего делать юноша запустил пальцы под столешницу массивного дубового стола, некогда принадлежавшего казнённому советнику Тиона. Его пальцы нащупали скрытую кнопку. Раздался тихий щелчок, и потайной ящик бесшумно выдвинулся.

Внутри, под слоем пыли, лежала не папка с государственными печатями, а изящная, истончившаяся от времени тетрадь в кожаном переплёте. Молодой человек, заинтригованный, пролистал несколько страниц. Его глаза постепенно расширялись от ужаса и изумления. Дрожащей рукой он протянул находку архивариусу.

– Сэр… Мне кажется, это должен увидеть Король.

В личных покоях Вернана он, Дарон и Есения обсуждали планы восстановления и расширения земель. Тихий стук в дверь нарушил беседу. На пороге стоял бледный архивариус, державший перед собой, как щит, тот самый дневник.

– Ваше Величество… Прошу прощения за вторжение. Это требует вашего немедленного и исключительного внимания, – его голос дрожал. – Личный дневник Алекса. Брата Тиона.

Вернан медленно взял тетрадь. Он пролистал несколько страниц, и по мере чтения его лицо, обычно непроницаемое, становилось суровым. Наконец, он поднял взгляд на Есению. В его глазах читалась не тревога, а тяжёлая, почти отцовская жалость.

– Есения, – произнёс он тихо, и в его голосе звучала несвойственная ему мягкость. – Это тебе следует прочитать. Только тебе.

Король протянул ей дневник, раскрытый на роковой странице. Шёлк её платья зашуршал, нарушая гнетущую тишину. Дарон мгновенно оказался рядом, его плечо защищающе коснулось её плеча, готовое принять на себя любой удар.

Почерк был как у учёного, привыкшего фиксировать каждую деталь. Она начала читать вслух, и её голос, сначала твёрдый, постепенно стал срываться, наполняясь слезами и неверием.

«…Операция близится к завершению. Колдунья полностью в моей власти. Её доверие – отмычка ко всем тайнам Академии. Сегодня она провела меня в Святилище Предков. Я видел Кристалл…»

Она замолчала, сделав глоток воздуха, её пальцы сжали страницы так, что костяшки побелели.

«…Но есть непредвиденное осложнение. Белинда сказала, что беременна. Вероятно, ребёнок будет рождён в Ночь Алой Луны. Мои расчёты и древние тексты подтверждают: дитя, рождённое в такую ночь, унаследует этот признак – оливковые глаза. Знак крови самих Основателей, та самая линия, что была утрачена нашей династией…»

– Нет… – вырвалось у Есении шёпотом. Она смотрела на Дарона, ища в его глазах опровержение, но находила лишь нарастающее потрясение. Её оливковые глаза, те самые, о которых шла речь, широко распахнулись от ужаса.

«…Тион никогда не потерпит конкурента с правами на трон более законными, чем его собственные. Он прикажет уничтожить ребёнка сразу после родов. Я должен… Я не знаю, что должен. Сообщить брату и обречь собственное дитя? Или молчать и обречь нас всех?»

Голос Есении окончательно сорвался. Она не читала, а вглядывалась в строки, словно пытаясь сжечь их силой своего взгляда.

– Он… Он знал… – прошептала она, её голос был поломанным. – Он знал, кто я… и что со мной сделают…

Она оторвалась от дневника, её взгляд, полный смятения и боли, метнулся от Вернана к Дарону.

– Всю мою жизнь она скрывала, кто мой отец! Он был чудовищем и предателем, но она… ОНА СКРЫЛА ЭТО ОТ МЕНЯ! Скрыла, что эти глаза… – её голос взорвался, превратившись в яростный крик, и она с силой ткнула пальцем в свою кожу под глазом, – это не красивая мутация, а корона, проклятие…

Вокруг неё взвихрились оливковые искры. Воздух затрепетал, с ближайших полок посыпались книги и свитки. Лунный свет из окна померк, будто затмеваемый её яростью.

– Есения, дыши, – твёрдо сказал Дарон, хватая её за плечи. Его голос был якорем в бушующем море её эмоций. – Смотри на меня. Только на меня.

– Она обрекла меня на жизнь в лесу! Спрятала, как позор! Из-за своих ошибок! – рыдая, она пыталась вырваться, но его хватка была стальной и в то же время бесконечно нежной.

– Она спасла тебя! – парировал он, заставляя её смотреть на себя. – Ты видела? «Он прикажет уничтожить ребёнка». Она выбрала тебе жизнь, а не дворец!

Но её было не остановить. Ослеплённая яростью, она рванулась прочь, выбежала из комнаты и помчалась по коридорам, не видя ничего перед собой. Её магия, вырвавшаяся на свободу, билась вокруг неё шквалом оливковых молний. В её покоях с оглушительным треском раскололись вдребезги все зеркала, и в осколках на миг мелькнули её же отражения – то в короне и белом платье, то в чёрных одеждах рядом с Дароном.

В соседней комнате от грохота проснулась маленькая Софи. Испуганная, она выбежала в коридор как раз в тот момент, когда слепая волна магической энергии вырвалась из Есении и опалила её. Девочка вскрикнула, и прядь её волос на виске навсегда побелела. Но в своей ярости колдунья этого даже не заметила.

Есения ворвалась в ночной сад Белинды, сметая с пути колючие лозы, обвивавшие арки. Воздух гудел от магических насекомых, фонтаны с жидким серебром мерцали зловещим светом. Белинда стояла у мраморного обелиска – алтаря, где лежали восковые куклы, символизирующие предков. Она не обернулась.

– Ты врала! – голос Есении сорвался на хриплый, разбитый крик. Её платье было в пыли и слезах. – Я имела право знать! Знать, кто мой отец!