Магия оливкового взгляда

Дмитрий Морган

Колдовская любовь в Ривьендоре

Глава 1

Любовь. Власть. Магия

Её магия пахла мхом и грозовым ветром

В тёмных лесах, что располагались за рекой Сакона, где туман стелился по земле, а деревья шептали заклинания, стоял скрипучий дом. В нём жили две колдуньи – грозная Беленида и её дочь Есения.

Белинда – живое воплощение грозовой тучи. Её властность была не позой, а самой сутью – казалось, даже природа затихала, когда она говорила. Взгляд, от которого кровь стыла в жилах, скрывал усталость вековой недоверчивости. Движения – точные, экономные, без единого лишнего жеста. Волосы цвета воронова крыла всегда пахли полынью и чем-то древесным. Её редкие улыбки были как вспышки молнии – ослепительные и пугающие. Любовь выражала через строгость, заботу – через контроль, а самые нежные чувства прятала так глубоко, что даже дочь не всегда их замечала.

За колючей маской Есении – холодной колдуньи скрывалась ранимая натура. Её характер напоминал лесную ежевику – внешне неприступную, но внутри сочную и сладкую. Каждая её грубость была как шип, выросший от бесконечных разочарований. Глаза, меняющие цвет от тускло до ярко оливкового в зависимости от настроения, выдавали больше, чем она хотела бы. В движениях – грация дикой кошки, в речи – ядовитые остроты, за которыми пряталась тоска по простому человеческому теплу. Её магия пахла мхом и грозовым ветром, а смех, который почти никто не слышал, звучал как звон хрустальных колокольчиков.

Все в королевстве боялись их. Белинду – потому, что та могла превратить незваного гостя в лягушку одним взглядом, а Есению – потому что она копировала её суровость. Но если бы кто-то заглянул в сердце юной ведьмы, то увидел бы, как оно болит от одиночества. Люди шарахались от неё, шептались за спиной, и Есения решила, раз её считают злой, так тому и быть.

Но однажды всё изменилось.

Есть вещи важнее золота

В том же лесу, в старом охотничьем лагере, обосновалась банда Дарона – самого опасного разбойника Ривьендора.

Дарон – настоящий медведь в человеческом обличье. Его уверенность была не показной, а выкованной в тысячах стычек. Глаза цвета темного дерева видели насквозь, но в их глубине таилась неожиданная для разбойника мудрость. В его улыбке – вызов, в походке – вызов, даже в молчании – вызов. Любил язвительные шутки, но его сарказм никогда не бил по слабым местам. Руки, привыкшие сжимать рукоять меча, умели быть неожиданно нежными. В душе хранил странную для бандита романтику, веря, что где-то есть вещи важнее золота.

Он грабил королевские караваны, но не из жадности – золото шло на борьбу с тираном, королём Ривьендора, замок которого был расположен в главном городе королевства Аскатосе. Его давний, старший товарищ, Вернан Чёрный, возглавлял сопротивление, и Дарон был его теневым союзником. Конечно, часть золота, украденного у короля, разбойники делили между собой. Но основное – отдавали сопротивлению.

Вернан Чёрный – человек, в котором сочетались несоединимые вещи. Голос – бархатный, но с железной ноткой. Взгляд одновременно усталый и невероятно живой. В отличие от Дарона с его яркой харизмой, Вернан притягивал спокойной, почти гипнотической силой. Его юмор был тонким, как лезвие, а решения – необратимыми, как приговор. Любил старые книги и запах дождя, ненавидел предательство в любых проявлениях. В его душе жила странная меланхолия, которую не могла развеять даже власть.

Однажды, возвращаясь с налёта, Дарон увидел девушку в чёрном платье, собирающую ночные цветы. Она была прекрасна, как лунный свет, скользящий между ветвей. Он шагнул к ней – но Есения испугалась, обернулась чёрной кошкой и скрылась в тумане.

С этого момента он не мог забыть её.

Забудь о моей дочери

Дарон искал её неделями, но чаща словно сжималась, запутывая тропы, а туманы становились гуще, стоит ему сделать шаг в сторону чёрного леса за рекой. Дом колдуний, должно быть, был скрыт чарами, невидим для посторонних глаз. Отчаяние начинало подкрадываться к нему, но однажды ночью, когда он уже возвращался в лагерь, его взгляд упал на землю. Среди корней древнего дуба, на том самом месте, где он впервые увидел девушку, лежал необычный цветок – ночная эфиола, тот самый, что она собирала. Его лепестки, обычно нежные и сияющие, были чуть примяты и указывали вглубь леса, словно невидимая рука бросила его ему под ноги.

Знак? Ловушка? – подумал Дарон. Но у разбойника не было иного выбора, кроме как довериться инстинкту. Он пошёл туда, куда указывал цветок.

А Есения, хоть и пряталась, каждый вечер выходила на опушку и смотрела в сторону дороги, мечтая о нём. Она знала, что мать убьёт любого, кто посмеет приблизиться к их дому, но сердце не слушалось разума. Колдунья не заметила, как в одну из таких ночей за ней из окна наблюдали холодные, полные тревоги глаза.

Как-то вечером, когда Дарон возвращался в лагерь с пустыми руками и полным ярости сердцем, воздух в его шалаше вдруг стал ледяным и густым. Пламя свечи замерло, превратившись в столбик чёрного дыма, пахнущего полынью. Прежде чем он успел схватиться за меч, из теней в углу поползла тёмная масса. Она обрела форму – громадной змеи с чешуёй, отливающей как вороново крыло, и глазами, полными древнего, бездонного холода.

Гипнотизируя взглядом, тварь молвила голосом, который шипел как ветер в мёртвых ветвях:

– Забудь о моей дочери, или следующая наша встреча станет последней.

Она медленно разжала кольца, и её холодная чешуя с шелестом скользнула по его коже. Не сводя с него бездонных глаз, змея попятилась в угол, где тени сгустились, до цвета чернильной кляксы, и растворилась в них без следа. Воздух снова потеплел, а пламя свечи дёрнулось и затрепетало, как ни в чём не бывало, словно время лишь на мгновение замерло.

Дарон стоял неподвижно, чувствуя на шее ледяной ожог от прикосновения чудовища. Страх? Нет. Это было нечто иное – леденящее осознание, что игра стала смертельно серьезной. Но там, где другой бы отступил, в нём взыграл тот самый дерзкий вызов, что делал его самым опасным бандитом. Угроза колдуньи не запугала его, а лишь распалила упрямство до алмазной твердости. Если эта старая змея так старается её спрятать, значит, Есения того стоит.

С этого момента его поиски обрели новую цель. Он не просто искал прекрасную незнакомку – он искал ключ к тайне, охраняемой самой смертью. Он выяснил, кто они такие, и упорно продолжал искать, расспрашивая старых трактирщиков, пугливых охотников и даже одну полусумасшедшую отшельницу. Собирая истории по крупицам, он складывал их в единую картину: Беленида, могущественная колдунья – отшельница, и её дочь – затворница, чья красота не уступала её колдовской силе.

Усилия были не напрасны – путеводный цветок и собственная упрямая воля привели его к странной поляне, где воздух дрожал, как над раскалёнными камнями. Сделав шаг сквозь невидимую пелену, он увидел скрипучий дом, прятавшийся меж шепчущих деревьев. И на крыльце, застывшую от ужаса и невероятной надежды, – Есению.

Их встречи стали тайными, страстными, полными шёпота под луной. Он смеялся над её колкостями, а она впервые за долгие годы – по-настоящему улыбалась.

Лес окутал их серебристым туманом. Есения сидела на замшелом валуне, перебирая в руках тёмный цветок, когда из-за деревьев вышел Дарон.

– Опять прячешься? – усмехнулся он, подходя ближе. Его голос звучал тепло, несмотря на привычную насмешливость.

– Я не прячусь, – огрызнулась Есения, но уголки её губ дрогнули. – Просто… мать тебя прикончит, если узнает.

– Пусть попробует, – Дарон поймал её взгляд. – Я не из тех, кого легко напугать.

– А я – из тех, кого лучше не злить, – она подняла руку, и между пальцами вспыхнули синие огоньки.

Он рассмеялся, не испугавшись:

– Знаешь, мне нравится твой нрав. Большинство падают в обморок от одного моего взгляда, а ты… ты огрызаешься.

– Потому что ты наглец, – но в её глазах промелькнула искорка интереса.

– Наглец? Возможно. – Он шагнул ближе. – Но я ещё и упрям. Раз решил узнать тебя – не отступлю.

Есения нахмурилась, но не отстранилась, когда он осторожно взял её руку.

– Почему ты не боишься меня? – прошептала она.

– Потому что вижу тебя настоящую, – ответил он. – Ту, что прячется за колдовством и колкостями. И она мне нравится куда больше.

Моё заклятье неразрушимо

Белинда всё узнала. Ей рассказали её лесные слуги – старый заколдованный ворон, каркавший тревожные вести с высохшей ветви, и дуб, шелестом листьев передавший историю о тайных встречах у своего подножия. Но гнев, вспыхнувший в её глазах, был лишь верхушкой айсберга. Под ним клубилась старая, как мир, боль и леденящий страх, что история её собственного предательства повторяется с дочерью.

Она явилась в лагерь разбойников на закате, когда длинные тени делали её фигуру ещё более высокой и нереальной. Белинда шла и воздух густел перед ней, расступаясь, а земля замирала под ногами. Ни криков часовых, ни лязга оружия – лишь звенящая тишина, которую нарушил её голос, холодный и отточенный, как лезвие льда.

– Вы посмели похитить покой моей дочери, – прозвучало эхом в каждой голове. – Теперь обретёте вечный покой сами.

Она подняла руки, и древние слова заклятья, тяжёлые, как гранитные глыбы, поползли по лесу. Магия хлынула из неё волной сжимающегося пространства. Пламя костра застыло в виде языка окаменевшего камня. Брызги вина из опрокинутой кружки Дарона замерли в воздухе. Сам он, успевший схватиться за меч, с лицом, искажённым яростью и изумлением, обратился в тёмно-серый, испещрённый прожилками камень. За ним – его люди, застигнутые врасплох в самых обыденных позах. Лагерь замер в немом крике, превратившись в сад каменных изваяний под безразличным небом.

Белинда вернулась в дом, где её ждала встревоженная Есения.

– Мама, что случилось? Я чувствовала… такую мощную вспышку магии!

– Я подарила твоему возлюбленному и его шайке то, чего они так жаждали, – голос Белинды был пуст и безжизнен. – Вечность. Они больше никогда не побеспокоят нас.

Лицо Есении побелело.

– Что ты сделала?!

– То, что должна была сделать давно. Оградить тебя от боли, которую несут с собой эти люди. Их слова, их ложь, их предательства. Я не позволю, чтобы тебя использовали и сломали, как когда-то… – она запнулась, отвела взгляд. – Как это бывает.

– Ты сошла с ума! – крикнула Есения, слёзы брызнули из её глаз и всё в доме разлетелось от вспышки невидимой яростной энергии – Ты не оградила меня, ты меня убила!

– Он видел в тебе добычу! – в голосе Белинды впервые прорвалась затёртая годами боль. – Игрушку для потехи! Я не позволю ему растоптать твоё сердце! Лучше камень, чем пепел!

Вернан, оставшись без своего лучшего тактика и дерзкого ударного отряда, терпел поражение за поражением. Королевские войска, почуяв слабину, стали теснить повстанцев вглубь лесов. Именно во время одного из таких отступлений, обходя королевский заслон, Вернан наткнулся на странную поляну. И замер в ужасе. Средь застывшего лагеря он узнал могучее, окаменевшее тело своего друга. Рука Дарона сжимала эфес меча, а на лице навеки застыла яростная решимость. Вернан молча положил руку на холодное каменное плечо товарища, и в его обычно холодных глазах вспыхнул огонь беспощадного гнева.

А Есения каждый день приходила к каменному изваянию. Она гладила холодные, шершавые щёки, в которых угадывались знакомые черты, и шептала ему истории, плача так, что даже мох у подножия статуи казался влажным от её слёз. Она умоляла мать, рыдая у её ног, снять чары, но Белинда лишь холодно отворачивалась:

– Моё заклятье неразрушимо. Его может снять только сила, большая, чем моя ненависть.

Отчаявшись, Есения стала искать ответ в запретной библиотеке матери. И в одном из древних фолиантов, пахнущих пылью и забвением, нашла его. Заклятье «Вечного Покоя» действительно можно было обратить вспять. Но цена была ужасна. Для этого нужна была эссенция чистейшей эмоции – слеза, рождённая не из жалости или страха, а из истинной, самоотверженной любви. И всё это нужно было вложить в заклятье, отдав ему всю свою магическую силу без остатка. Если её чувства окажутся недостаточно сильны, если в них будет хоть капля сомнения – чары не сработают, а она навсегда останется пустой оболочкой, никем, лишённой своего дара.

Колдунья рискнула.

В ночь полнолуния Есения пришла к каменному изваянию. Она положила ладони на грудь статуи, закрыла глаза и начала шептать слова заклинания. Её магия, тёмная и светлая одновременно, стала вытекать из неё, как кровь из открытой раны, формирующий вокруг них вихрь из серебристых и оливковых искр. Воздух затрепетал, зарядившись невероятной силой. Последней каплей, катализатором, стала её слеза – горячая, солёная, упавшая на каменные уста Дарона.

В ту же секунду её собственная сила покинула её, отбросив на землю обессиленной. Но она не отводила взгляда.

По статуе пробежала тонкая, как паутинка, трещина. Затем – ещё одна. С треском, подобным раскатам грома, каменная скорлупа стала осыпаться, обнажая плоть, теплоту, жизнь. Дарон сделал резкий вдох, как человек, вынырнувший из глубин. Его глаза, широко раскрытые от изумления, встретились с её полными слёз. Он упал на колени перед ней, обнимая её дрожащие плечи.

– Есения? Что… что случилось?

Она не могла говорить, лишь беззвучно рыдала от счастья и истощения, прижимаясь к его тёплой груди. И в этот миг волна живительной магии, не остановившись на нём, рванулась дальше – к его товарищам. Один за другим, с тихим стоном пробуждаясь ото сна, каменные изваяния оживали, оглядываясь вокруг с недоумением и страхом. Заклятье было сломлено.

Не силой – любовью

Белинда узнала в ту же секунду, когда её заклятье рухнуло. В своём скрипучем доме она почувствовала это не как удар, а как внезапный, ослепительный всплеск чистейшей магии, который затмил на миг всё вокруг. Это была не её сила, не тёмная и древняя, а светлая, оливково-серебристая, пронзительная и… знакомо-родная. Есения. Заклятье было сломлено не грубой силой – оно было развеяно, обращено вспять силой, против которой у Белинды не было защиты.

Сначала ею овладела ярость, слепая и всепоглощающая. Воздух в доме затрепетал, с полок посыпались склянки. Она хотела уничтожить весь этот лагерь. Не оставив и камня на камне. Но ярость сменилась ошеломляющим изумлением, а затем – леденящим, всепроникающим страхом. Не страх перед магией дочери, а страх за неё. Эта чистая, самоотверженная любовь – именно она когда-то сделала её, Белинду, такой уязвимой. Именно она привела к тому самому горю, что навсегда ожесточило её сердце. Что, если история повторится? Что, если её дочь, раскрывшая свою душу без остатка, теперь беззащитна перед болью, которую неизбежно принесёт ей этот мир?

Словно раненый зверь, Белинда ушла в самую глубь тёмного леса. Она бродила среди шепчущих деревьев, не находя покоя. Её сердце разрывалось. Она чувствовала себя одновременно побеждённой и… странно гордой. То, что проявила Есения, было силой, перед которой меркло любое колдовство.

Через несколько дней её верный ворон принёс весть. Есения не возвращается в их дом. Она осталась в лагере с разбойниками. Чтобы охранять его. От неё, своей матери.

Это было последней каплей. Белинда двинулась к лагерю, решившись на последний разговор. Она наблюдала из чащи, скрытая тенями.

В лагере царила оживлённая суета подготовки к бою. И посреди этого – они. Сияющая Есения, какую она никогда не видела раньше, чистила у костра доспехи Дарона. Он сидел рядом, положив руку на её колено.

– Я до сих пор не могу поверить, – тихо сказал он, его обычно насмешливый голос был непривычно серьёзен. – Ты пошла против неё. И победила.

Есения подняла на него глаза, в которых горел новый, уверенный огонь.

– Я не боролась с ней. Я просто доказала ей, что была права.

– Ценой невероятного риска, – он коснулся её щеки. – Если бы твоя любовь была чуть слабее…

– Но она не была слабее, – она переплела свои пальцы с его. – И теперь я буду здесь. Каждый день. Чтобы если она… если мать снова придёт, то ей придётся увидеть, что её чарам меня не сломить. Я буду твоим щитом. Не потому, что должна, а потому, что хочу.

Дарон схватил её за руку, и в его глазах вспыхнула та самая дикая, разбойничья решимость.

– Послушай меня, – он говорил тихо, но каждое слово было отчеканено из стали. – Ты – самая могущественная и прекрасная девушка, которую я знал. Ты сразилась с самой грозной колдуньей и победила. Не силой – любовью. И я скорее сам превращусь в камень, чем позволю тебе быть всего лишь щитом. Ты – моё сердце, мой меч. Моё самое сильное оружие. А я – твоя броня. Навсегда.

Они обнялись, и в этом жесте было столько единения и силы, что Белинда, прятавшаяся в лесу, невольно отступила на шаг назад. Она ждала слабости, слез, раскаяния. Но увидела нечто иное. Не растраченную, а преумноженную силу, зрелое, равное партнёрство. Ту, которую она сама когда-то не смогла испытать.

А потом она узнала от лесных духов, что её дочь, чья магия теперь сияла в два раза ярче, собирается идти на штурм Аскатоса. Не чтобы мстить, а чтобы строить.

И в этот миг лёд в сердце Белинды тронулся. Весь её гнев, вся её ярость оказались направлены не на дерзкого разбойника, а на истинного врага. На того, чья жадность и тирания породили ту самую боль, что искалечила её жизнь и заставила построить стены вокруг сердца. Она понимала теперь: чтобы защитить дочь, нужно не прятать её от мира, а изменить этот мир для неё.

Её присоединение к сопротивлению не было смиренным принятием. Это был стратегический расчёт, выкованный из материнской ярости и старой, как мир, боли. Она появилась в лагере Вернана не как просительница, а как союзник. Её взгляд, тяжёлый и бездонный, скользнул по сияющему лицу Есении, по напряжённой фигуре Дарона, и остановился на Вернане. Все замерли в ожидании.

– Говорят, вы идёте на Аскатос? – Её голос гремел, словно гром перед бурей, но в нём уже не было яда, лишь холодная сталь решимости. – Моя магия, моя ненависть к королю – старше, всех вас вместе взятых. Вы хотите победить? Я вам помогу. Я сокрушу его стены. Я уничтожу его армию. Я сделаю это не ради вашей свободы. Я сделаю это ради её будущего. Ради будущего, которое она выбрала сама.

И она посмотрела на Есению. И в этом взгляде уже не было ни гнева, ни упрёка. Было суровое, неловкое, но безошибочное признание. Признание её выбора. Её силы. Её победы. Она пришла не для того, чтобы вернуть дочь. Она пришла, чтобы завершить начатое ею и обеспечить победу тому миру, который её дочь осмелилась выбрать вопреки всему.

Аскатос пал

Вместе – колдуньи, разбойники и повстанцы – обрушились на Аскатос. Но столица тирана не сдавалась без боя. На стенах густо стояли лучники, а ворота были запечатаны магией придворных чародеев.

– Щиты! – крикнул Вернан, и его воины сомкнули ряды, поднимая тяжёлые щиты, на которые тут же обрушился град стрел.

Этого момента ждала Белинда. Она шагнула вперёд, и земля под её босыми ногами промёрзла и покрылась инеем. Её руки взметнулись вверх, и могучие каменные плиты стен вдруг застонали. Из швов между ними брызнул лёд, с грохотом разрывая камень. Это была не грубая сила – это была воля, заставляющая саму материю сжаться и расколоться от внутреннего напряжения.

– Вперед! – рявкнул Вернан, видя, как на участке стены образуется брешь.

– Элегантно, – бросил он ей, пробиваясь рядом. Его меч был точным и смертоносным, как жало змеи.

– Не трать дыхание на комплименты, – холодно парировала Белинда, но уголок её губ дрогнул. – Прикрой меня.

Вернан молча встал рядом со щитом, отсекая летящие в неё стрелы. Впервые за долгие годы кто-то прикрывал ей спину без страха и упрёка. Это было… ново.

Лавина повстанцев хлынула в пролом. На узких улицах завязалась кровавая битва.

Воздух гудел от стрел и звона стали. Дарон был подобен смерчу – его длинный меч описывал вокруг Есении смертоносные эллипсы, парируя удары, отскакивая от щитов и находя малейшие прорехи в доспехах врагов.

– Не отходи ни на шаг! – его голос прорвался сквозь шум битвы, не крик, а низкое, сфокусированное предупреждение. Он резко отбросил меч влево, парируя удар алебарды, а правой рукой в бронированной перчатке отбил стрелу, летевшую прямо в Есению. – Я не смогу прикрыть тебя, если ты отойдёшь!

– Я никуда не денусь! – парировала Есения, и в её глазах вспыхнули оливковые молнии. Она не размахивала руками – она сфокусировалась. Воздух вокруг её сжатых пальцев задрожал от жары, и с тихим свистом в толпу солдат врезался сгусток чистого пламени. Он не взорвался, а с мощной ударной волной смял их строй, отбросив пятерых бойцов, как щепки. – Видишь? Я прикрываю тебя сама!

Дарон метнул взгляд на дымящиеся, обгоревшие доспехи и невольно ахнул – не от страха, а от восхищения.

– Черт возьми, это впечатляет! – он оскалился в дикой, безрассудной ухмылке, заслоняя её своим телом от очередного удара. – Я трачу годы на тренировки, а ты просто… поджигаешь воздух! Несправедливо!

– Я не поджигаю! – она отпрыгнула назад, уворачиваясь от летящего обломка, и её голос звенел от напряжения и странного восторга. – Я преобразую их страх, их ярость… всю эту кипящую энергию битвы – в тепло! Это чистейшая трансмутация!

В этот миг сбоку на них двинулся огромный стражник с двуручным мечом. Дарон уже готов был броситься ему навстречу, но Есения была быстрее. Она резко выбросила руку вперёд, и на сей раз пламя вырвалось не шаром, а длинным, гибким кнутом из багрово-золотого огня. Он со свистом рассек воздух и обжег незащищенное лицо воина, заставив того отшатнуться с криком.

– Выглядит как адское поджаривание! – рассмеялся Дарон, пользуясь моментом, чтобы точным ударом по рукояти выбить меч из ослепленных рук гиганта. – Жутко… и чертовски красиво. Идеальная пара. Я – сталь, ты – пламя.

Есения улыбнулась ему, запыхавшаяся, с разметавшимися волосами, сияющая своей силой. И в гуще кровавой битвы, среди криков и дыма, на мгновение существовали только они двое – разбойник и его ведьма, нашедшие друг в друге свое самое совершенное оружие.

Путь к дворцу преградили придворные маги. Свистели ледяные осколки и копья сжатого воздуха.

Белинда встретила их атаку стеной внезапно выросшего из брусчатки голубоватого льда невероятной прочности.

– Воздушные шавки, – презрительно бросила она. – Им не хватает фундамента.

Одним резким жестом она заставила землю под ногами чародеев сжаться, как тиски, сковывая их движения. Этого было достаточно – лучники Вернана тут же нашли свои цели.

Он оказался рядом, его плечо почти касалось её плеча.

– Слажено, – констатировал Вернан, снимая со щита осколок льда.

– Не мешай мне работать, – буркнула Белинда, но не отошла.

Пока её магия рвала последние заслоны у дверей тронного зала, Вернан и его лучшие бойцы ворвались внутрь. Там, на троне, их ждал Король Тион. Он был огромен, как бык, а в его руках сверкал двойной топор.

– Лучники! Огонь! – скомандовал Вернан.

Залпы грянули, но Тион лишь отшатнулся – его доспехи оказались зачарованы.

– Жалкие черви! – проревел он, сходя с помоста. – Я сам расправлюсь с вами!

Вернан отбросил щит. Против такой силы и магии он был бесполезен.

– Отойдите. Он мой, – его голос был спокоен, как поверхность озера перед бурей.

Это был танец смерти. Тион – грубая сила, ярость, сокрушающие удары, от которых дрожал весь зал. Вернан – скорость, точность, расчет. Он не блокировал удары – он уворачивался, отступал, заставляя Тиона растрачивать силы, его клинок то и дело оставлял на доспехах короля тонкие, точные насечки, ища слабину.

– Стой и сражайся, трус! – рычал Тион, в ярости круша мраморные плиты вокруг.

– Я не трус, – холодно ответил Вернан, едва уклоняясь от очередного удара. – Я – твой приговор.

И он нашёл её. Малейшую щель под мышкой, где пластина чуть отошла от удара топором по земле. Молниеносный выпад вперёд – и клинок Вернана насквозь пронзил горло тирана.

Тион замер с широко раскрытыми от неверия глазами, захлебнувшись собственной кровью рухнул на пол перед своим троном с грохотом, который, казалось, услышало всё королевство.

Тишину, наступившую в зале, пронзил крик одного из повстанцев, вбежавшего с улицы:

– КОРОЛЬ ТИОН УБИТ!

Внизу, у стен цитадели, Белинда услышала этот крик. Она увидела, как флаг с фамильным гербом Тиона рухнул со шпиля, и впервые за много лет позволила себе не улыбку – нет, – но лёгкий, почти невесомый вздох облегчения. Её взгляд встретился с взглядом Вернана, появившегося на балконе. Он был окровавлен, измучен, но в его позе читалась непоколебимая победа. И в этот миг между колдуньей и новым королём пробежала та самая первая, невысказанная искра.