Маугли

Маугли нужно было выучить так много, что приходилось сотни раз повторять одно и то же, пока урок не усваивался твёрдо, но Балу всегда, казалось, был недоволен. Однажды Багира застала Маугли в подавленном состоянии духа и со следами колотушек, в то время как Балу наставительно ворчал:

– Раз ты не зверь, а человеческий детёныш, то должен знать все законы.

– Но, Балу, он ведь совсем ещё ребёнок, – пожалела любимца пантера. – Разве могут в такой маленькой головке уместиться все эти мудрёные слова?

– Ну, в джунглях ни с кем не церемонятся, а с маленькими головками меньше всего, поэтому я и хочу заставить его выучить всё, что может быть ему полезно. Ну, конечно, приходится иной раз дать и подзатыльник, чтобы не расслаблялся, но ведь это так, любя, для острастки.

– Ох, Балу! Ты, верно, позабыл, какая тяжёлая у тебя лапа! – с упрёком заворчала Багира. – Смотри, лицо аж распухло. Очень, видно, непроста у тебя наука!

– Пусть лучше распухнет с головы до ног от моих пинков, чем попадёт в беду по незнанию, – серьёзно возразил наставник. – Теперь он учит заклинания, которые будут защищать его от птиц и змей, от хищников, но если ему понадобится помощь, достаточно лишь вспомнить то или иное. Разве зазорно ради этого вытерпеть пару оплеух?

– Всё это, конечно, здорово, но так ненароком и убить можно. Всё же он не дерево, о которое ты можешь сколько угодно точить свои длинные тупые когти… Но довольно об этом. Мне хотелось бы послушать эти самые заклинания, хотя, конечно, сама-то я в них не нуждаюсь, поскольку не привыкла просить о помощи.

И Багира вытянула лапу, распустив свои кривые длинные когти, отливавшие сизым блеском.

Балу позвал Маугли, который успел залезть на дерево, скрываясь от наставника, и тот, спускаясь вниз, проканючил:

– Моя голова гудит, как пень, в котором поселился рой пчёл. И если бы не Багира, я ни за что бы не слез, старый жирный Балу!

– Не груби! – прикрикнул наставник. – Повтори-ка лучше для Багиры те заклинания, что выучил сегодня.

– Это какие? От каких обитателей? – уточнил Маугли, гордый оттого, что может показать разнообразие своих знаний. – Ведь в джунглях множество разных языков, и я знаю их все.

– Ты знаешь ещё очень немного. Видишь, Багира, как мало у них почтения к наставнику. Ведь ни один из молодых волков, которых я обучал, ни разу не пришёл поблагодарить за науку. Скажи-ка нам, как обратиться к охотничьему народу.

– «Мы с тобой одной крови», – продекламировал Маугли, стараясь произносить слова так, как учил Балу и как говорят настоящие охотники джунглей.

– Хорошо. Теперь скажи, как к птицам.

Маугли засвистел, а закончил криком коршуна.

– Ну а теперь – к змеям и другим тварям, – попросила Багира.

В ответ последовали непередаваемые звуки, шипение, свист, и Маугли, довольный собственными успехами, прыгнул на Багиру и принялся скакать у неё на боку, строя гримасы старому Балу.

– Ну вот видишь – мои пинки не прошли даром! – не без нежности заметил Балу. – Придёт время, и ты с благодарностью вспомнишь обо мне.

Затем наставник принялся делиться с Багирой, каких трудов ему стоило добыть эти заклинания, как выпрашивал их у Хатхи, дикого слона, который знает их великое множество; как Хатхи в конце концов согласился взять с собой Маугли к озеру, чтобы подслушать, как обращаться к змеям, поскольку сам Балу выговорить этого не мог. Теперь Маугли, заверил Багиру Балу, поглаживая широкой лапой своё толстое мохнатое брюхо, может считать себя в безопасности и не бояться нежелательных встреч в джунглях, так как ни змея, ни птица, ни зверь его не тронут.

– Да, опасаться некого, кроме собственного племени, – задумчиво проговорила Багира и улыбнулась Маугли: – Да пожалей же ты мои рёбра, Маленький брат! И так уже основательно намял мне бока.

II

Маугли стало скучно, и он уже давно пытался обратить на себя внимание Багиры, увлечённо беседовавшей с Балу: дёргал за шерсть, пинал. Когда наконец ему это удалось, он закричал что есть мочи:

– А вы ещё не знаете, что у меня будет своё племя: я стану его вожаком, и жить мы будем на деревьях.

– Что ты задумал, шалун? О чём это ты говоришь? – встревожилась Багира.

– Да! Да! Мы будем лазить по деревьям и бросаться сучьями и палками в старого Балу! – упрямо заявил Маугли. – Они мне обещали. Вот так!

– Так вот в чём дело! – только и мог выговорить рассвирепевший Балу, и его толстые лапы в один миг сгребли Маугли с Багиры, на боку которой тот лежал. – Значит, без моего ведома ты был у бандерлогов, обезьяньего племени?

Маугли перевёл взгляд на Багиру и увидел, что та не одобряет его поступок. Глаза её стали злыми и холодными, как камни.

– Как ты мог! Эти грязнули, серые обезьяны, живут без всяких законов, едят что попало! Стыд и срам!

– А зачем Балу меня поколотил? – стал оправдываться Маугли, искоса поглядывая на учителя. – Когда он дал мне подзатыльник, я вскарабкался на дерево, а там сидели серые обезьяны. Они одни меня пожалели.

– Нашёл где искать сочувствия – у обезьян! Да это всё равно что ждать тишины от горного потока или прохлады – от летнего солнца! – фыркнул Балу. – Эх ты, а ещё человеческий детёныш!

– Они ещё угощали меня орехами и вкусными плодами, а затем перенесли на вершину дерева, заверив, что я их брат, что мы одной крови, только у меня недостаёт такого красивого хвоста, как у них, но это не помешает мне стать со временем их вожаком.

– Они никому никогда не подчиняются, – сурово заметила Багира. – Они тебе солгали, как, впрочем, всегда.

– Но они были так добры ко мне и приглашали в гости. Почему вы не пускали меня к обезьяньему племени?

Они такие же, как я: умеют стоять на двух ногах, – пытаются пнуть, как Балу. Весь день они играют, с ними так весело! Позвольте мне погулять с ними! Сколько можно зубрить? Хочу к обезьянам!

– Послушай меня, человеческий детёныш! – трясясь от злости, заревел Балу. – Говорю первый и последний раз! Я обучил тебя Закону джунглей, языкам местных племён, кроме обезьяньего, потому что у них нет законов и нет своего языка. Они употребляют чужие слова, которые удаётся где-нибудь подслушать. Их жизнь не похожа на нашу, у них нет ни вожаков, ни наставников, они не способны к обучению, не могут долго удерживать что-нибудь в памяти, хотя постоянно хвастаются перед всеми, будто они особый народ, которому предназначено совершить великие подвиги в джунглях. В действительности же достаточно упасть ореху, чтобы они забыли всё, чем только что гордились, или принялись хохотать, а то и ссориться. Мы, уважающие себя обитатели джунглей, стараемся держаться подальше от серых обезьян, не иметь с ними никаких дел. Мы избегаем пить там, где пьют они; не посещаем тех мест, которые они облюбовали; не охотимся там, где можно встретить их, и даже не умираем там, где умирают они. Разве тебе приходилось хоть раз слышать, чтобы мы упоминали о бандерлогах?

– Нет, – едва слышно ответил Маугли, в то время как в лесу стояла тишина, пока Балу говорил.

– Их очень много, и все они злые, грязные, бесстыдные, но очень хотят быть в центре внимания. Мы стараемся не видеть и не слышать их даже тогда, когда они швыряют в нас орехи и сыплют на голову всякую дрянь.

Не успел Балу договорить последнюю фразу, как сверху посыпался град орехов и сучьев и до слуха сидевших внизу донеслись сердитые крики и визг, треск ветвей. Высоко в ветвях огромных деревьев замелькали многочисленные фигурки, выказывавшие явные признаки крайнего раздражения.

Балу, стараясь не обращать на них внимания, продолжил:

– Запомни же: с обезьяньим племенем не станет общаться ни один уважающий себя житель джунглей.

– Да, не станет, – подтвердила Багира. – Но всё же я думаю, что Балу должен был предупредить тебя о его существовании.

– Да разве мог я подумать, что он станет вести компанию с такой мерзостью! Тьфу!

Новый поток всевозможного мусора посыпался им на головы, и собеседники поспешили покинуть это место. Всё, что говорил Балу про обезьян, было сущей правдой. Обезьяны обитали на самых вершинах деревьев, а звери джунглей редко поднимают головы так высоко, поэтому почти никогда не сталкивались с ними. Тропы их никак не перекрещивались и не сходились, но если обезьянам случалось заметить больного волка или раненого тигра, а то и медведя, они начинали всячески издеваться над ними, из озорства бросались палками или орехами. Желая обратить на себя внимание, они порой начинали отчаянно визжать, кричать или затягивали бессмысленнейшие песни, а то призывали обитателей джунглей вскарабкаться на дерево и сразиться с ними. Могли они также на виду у других зверей затеять между собой ожесточённую драку и загрызть друг друга до смерти, и всё это только для того, чтобы хоть как-нибудь заявить о себе. Они всё время говорили, что хотят выбрать себе вожака, выработать собственные законы и обычаи, но никогда ничего не делали, так как тут же обо всём забывали. Но даже в полном отсутствии памяти они ухитрились увидеть свою заслугу и распустили по джунглям присказку: «О чём бандерлог думает сейчас, о том другие подумают позже», – и очень этим гордились.

Никто из зверей не желал к ним забираться и не удостаивал их своим вниманием. Вот почему обезьяны обрадовались, когда появился Маугли и захотел поиграть с ними, но ещё больше удовольствия они получили, когда услышали, как разозлился Балу.

Обезьяны никогда не исполняют задуманного, да и едва ли способен бандерлог задумываться над чем-нибудь, и потому случайная встреча Маугли с обезьянами не имела бы никаких последствий, если бы у одной из них не зародилась блестящая, как ей показалось, мысль. Она решила, что Маугли может быть очень полезен для всего обезьяньего племени, поскольку умеет связывать из ветвей шалаши, которые хорошо защищают от ветра. Своими соображениями обезьяна поделилась с остальными, и они задумали похитить Маугли, чтобы научил их своему искусству. Маугли как сын дровосека действительно часто делал из ветвей небольшие шалаши, совершенно не задумываясь, кто его этому научил, и обезьяны в своих странствиях по вершинам деревьев не раз видели его за этим занятием и с удивлением наблюдали, как ловко он работает.

Похитив Маугли, они думали приобрести настоящего вожака и благодаря этому стать мудрейшим народом в джунглях, и тогда все станут преклоняться перед ними, завидовать и удивляться.

Эта мысль так понравилась обезьянам, что они стали следить за Балу, Багирой и Маугли, передвигаясь за ними по вершинам деревьев. Было уже около полудня: в это время джунгли замирали, – и Маугли, уставший и пристыженный, уснул около Багиры, дав себе слово никогда более не иметь никаких дел с обезьяньим племенем.

Ill

С этими благими мыслями Маугли заснул, а разбудили его странные ощущения, будто ноги его и руки кто-то держит маленькими цепкими пальцами. Окончательно пробудившись, он поначалу ничего не ощущал, кроме свиста бесчисленных веток, хлеставших по лицу. В следующий момент, устремив взор вниз, он увидел Балу, который оглашал джунгли отчаянным рёвом, в то время как Багира прыгала по деревьям, оскалив зубы.

Между тем толпа обезьян с радостным визгом, оттого что задуманное предприятие удалось, неслась с Маугли по вершинам деревьев, куда не осмеливалась подниматься Багира.

– О, нас наконец-то заметили! – раздалось сверху. – Багира смотрит сюда, все обитатели джунглей удивляются нашей находчивости и ловкости.

И обезьяны продолжили свой путь. Невозможно передать словами, как они ориентируются среди огромных деревьев. Там у них есть свои дороги, главные тракты и просёлочные тропы, скрещивающиеся и расходящиеся, то убегающие вверх, то круто спускающиеся вниз, пролегая на высоте тридцати метров над землёй. Обезьяны могут путешествовать по этим дорогам даже ночью.

Две самые сильные обезьяны, подхватив Маугли под руки, неслись по вершинам шестиметровыми прыжками, хотя могли бы, не будь обременены столь тяжеловесным грузом, передвигаться вдвое быстрее. Как ни был оглушён Маугли всем происходящим, ему пришлось признать, что ощущения от стремительного бега над землёй захватывающие, хоть головокружение и причиняло некоторое неудобство.

Обезьяны, поддерживавшие Маугли, то взмывали к самым вершинам высочайших деревьев, где тонкие ветви гнулись и трещали под ними, то с рёвом и гиканьем неслись вниз, едва не касаясь земли. Временами его взору открывались величественные просторы бескрайнего зелёного моря джунглей, как если бы он смотрел на них с вершины горы, а уже в следующее мгновение приходилось закрывать глаза, чтобы не хлестануло веткой, и передвигаться во мраке.

Так несло своего пленника племя бандерлогов куда-то в глубину джунглей. Временами у Маугли появлялось опасение, что носильщики могут его уронить, становилось страшно, но он хорошо понимал, что сопротивляться совершенно бесполезно, поэтому, стараясь сохранять спокойствие, пытался обдумать своё положение.

Первым делом надо было как-то подать весточку о себе Балу и Багире. Обезьяны мчались с такой стремительностью, что его друзья наверняка скоро отстали, если и вздумали начать погоню. Внизу, где ничего невозможно было различить, кроме мелькающих веток и сучьев, искать помощи бессмысленно, и Маугли направил свой взор вверх. Вскоре он заметил на огромной высоте, в небесной лазури коршуна, который висел в одной точке, часто взмахивая крыльями, как делают хищные птицы, если заприметили внизу добычу. Заметив, что обезьяны что-то тащат, коршун Чиль камнем упал с высоты, рассчитывая поживиться, но, увидев Маугли в тот момент, когда обезьяны подняли его на вершину дерева, не мог сдержать крик изумления. В эту минуту до него донеслось снизу знакомое: «Мы с тобой одной крови», – но в то же мгновение ветви сомкнулись над головой Маугли. Тогда Чиль полетел к следующей группе высоких деревьев и успел заметить, как среди ветвей мелькнуло лицо мальчика.

– Лети следом! – крикнул ему Маугли. – Потом извести Балу и Багиру с Сеонийских холмов.

– Как твоё имя, брат?

Чиль никогда не видел Маугли, хотя, конечно, слухи про человеческого детёныша до него доходили.

– Маугли-лягушонок! Смотри не потеряй след!

Последние слова до коршуна донеслись с порывом ветра: обезьяны продолжили свой бешеный вояж сквозь воздушное пространство, – но Чиль кивком дал понять, что услышал, и стал подниматься в высоту, откуда проще следить за передвижением обезьян по сгибающимся и выпрямляющимся ветвям деревьев.

«Они не должны унести его слишком далеко, – сказал себе Чиль. – Бандерлоги никогда ничего не доводят до конца: схватятся за что-нибудь, тут же забудут зачем, да и бросят. Но теперь, похоже, они накликали себе беду. Балу ведь не юнец, а Багира, насколько мне известно, если захочет, умеет ловить не только коз».

С такими мыслями Чиль расправил крылья и принялся парить в высоте.

Меж тем Балу и Багира рвали на себе шерсть от гнева. Багира хотела было пуститься вдогонку, стала карабкаться по стволам деревьев, но ветви гнулись и ломались под тяжестью её тела, и она сползла вниз, цепляясь когтями и сдирая горы коры.

– И почему ты не предостерёг от этих бандерлогов! – накинулась Багира в бессильной злобе на бедного Балу, который тоже было пустился вслед за обезьянами. – Ну какая польза от твоих колотушек, если ты не сумел его предостеречь?

– Ах, Багира, давай поспешим, может, ещё догоним их! – пробормотал, задыхаясь и сопя, толстяк Балу.

– С твоими-то способностями! Нам, пожалуй, и хромую корову не нагнать, – язвительно заметила Багира. – Эх ты, знаток Закона, только и знаешь, что колотить своих учеников! Где тебе догонять! Ведь ты и мили2 не пробежишь – лопнешь. Успокойся лучше, и давай подумаем, как быть. Преследовать их бесполезно, да и опасно: могут бросить его, если заметят погоню.

– Ах, беда! Да ведь они, может, уже уронили его, наигравшись: от бандерлогов можно всего ожидать. Пусть посыплются на мою голову летучие мыши! Пусть набьют мой живот почерневшими костями! Пусть засадят меня в дупло с дикими пчёлами, чтобы зажалили до смерти! Пусть зароют меня в землю вместе с гиеной, если я не самый последний из всех медведей! Ах, беда, беда! О, Маугли, Маугли! Ну почему я не предостерёг тебя, вместо того чтобы колотить! Пожалуй, сегодня я выбил из него всё, что было в его голове, и он окажется в джунглях совершенно беспомощным без заклинаний!

Балу обхватил лапами голову и в отчаянии принялся рвать на себе шерсть и колотить себя по ушам, воя и катаясь по земле.

– Да успокойся ты! – раздражённо прикрикнула на него Багира, чтобы прекратить нескончаемые причитания. – Ведь совсем недавно он без запинки повторил все заклинания. Довольно, Балу! Право, ты начинаешь терять всякое благоразумие и уважение к себе. Подумай, что бы сказали в джунглях, если бы я, чёрная пантера, стала корчиться и выть, как какой-нибудь дикобраз Икки!

– Что мне до того, как подумают обо мне джунгли, если мой Маугли, возможно, уже мёртв!

– А я не боюсь за нашего человеческого детёныша, если только они не уронят его ненароком или не убьют, когда им надоест с ним возиться. Он достаточно сообразителен и хорошо обучен, а в придачу у него взгляд, которого боятся все в джунглях. Но самое скверное, что бандерлоги живут на деревьях и поэтому могут не опасаться обитателей джунглей.

Багира замолчала и принялась озадаченно облизывать передние лапы.

– Да как это я мог забыть! – вдруг хлопнул себя лапой по лбу и подпрыгнул на месте Балу. – Ах я старый дурак! Жирный бурый дурак! Как это я забыл! Ведь Хатхи, дикий слон, говорил мне: «Каждый кого-нибудь боится». И у этой шайки бандерлогов есть свой страх. Это Каа, огромный питон. Они к нему питают настоящий ужас. Он умеет взбираться на деревья не хуже их, по ночам крадёт их детёнышей. Одного только его имени достаточно, чтобы заледенела кровь в их хвостах. Так пойдём же поскорее к Каа.

– Ты думаешь, Балу, он захочет для нас что-нибудь сделать? Ведь эта безногая тварь не нашей породы, да и глаза его мне не нравятся: жуткие какие-то.

– Ему очень, очень много лет, он хитёр, но главное – всегда голоден, и это даёт нам надежду: пообещай ему несколько жирных коз, Багира!

– Но, наевшись, он заснёт на целый месяц. Да и теперь уже, может, спит. С какой стати ему нам помогать, если он сам может добыть себе козу?

Багира мало что знала про то, как живёт Каа, поэтому относилась к предложению Балу обратиться к нему за помощью весьма скептически.

– Ну попытаться-то можно. Мы, старые почтенные охотники, сумеем, думаю, общими силами как-нибудь уговорить его.

Балу потёрся своим полинявшим плечом о бок пантеры, и они отправились к жилищу Каа, горного питона.

IV

Каа, растянувшись на скале, нагретой лучами послеполуденного солнца, любовался своим новым нарядом. Последние десять дней он провёл в глубоком уединении, укрывшись от всех взоров, пока менялась его кожа, и теперь выглядел ослепительно, сверкая своей большой тупоносой головой, свёртывая своё девятиметровое туловище в фантастические узоры и облизываясь в предвкушении обеда.

– Он ещё не ел, – с облегчением сказал Балу Багире, издали взглянув на новый жёлто-коричневый наряд питона. – Будь осторожна, Багира! После того как сменит кожу, он всегда плохо видит и может наброситься, не разобрав, кто перед ним.

Каа не имел ничего общего с ядовитыми змеями, даже презирал их за трусость. Вся сила питона заключалась в могучих кольцах, которыми он обвивает свою жертву и от которых нет спасения.

– Доброй охоты! – крикнул с почтительного расстояния Балу, опустившись на задние лапы.

Подобно собратьям, Каа был туговат на ухо и сначала не расслышал приветствия приближавшихся охотников, поэтому подобрал своё длинное туловище и опустил голову, изготовившись на всякий случай к нападению, потом наконец ответил:

– Счастливой охоты и вам! Да никак это ты, Балу? Какими судьбами? Доброй охоты и тебе, Багира! Из нас троих по меньшей мере одному было бы неплохо пообедать, ну хотя бы ланью или молодой антилопой. Я чувствую, что пуст, как высохший старый колодец.

– А мы вышли поохотиться и забрели сюда, – с напускной небрежностью проговорил Балу, зная, что Каа нельзя торопить: слишком тяжёл на подъём.

– Если вы не против, я отправился бы с вами, – сказал Каа. – Одним ударом больше, одним меньше – для тебя, Багира, да и для тебя, Балу, это пустяки. Вот я – другое дело: мне приходится порой ждать удачи целыми днями, спрятавшись где-нибудь на лесной тропе, или карабкаться ночью по дереву в надежде раздобыть себе какую-нибудь обезьяну. Да и это нынче редкость. То ли дело было во времена моей молодости! Даже деревья стали другими – всё какая-то гниль: того и гляди сорвёшься и рухнешь в пропасть.

– Не оттого ли всё это, почтенный Каа, что ты сам стал потяжелее, чем в дни своей молодости? – спросил Балу.

– Да и то правда: что-то я стал длинноват, причём порядочно длинноват, – ответил Каа, не без гордости оглядывая своё извивающееся туловище с новой кожей. – Но всё же кое в чём виноваты и слишком тонкие молодые ветви. Я чуть было не свалился во время последней охоты: поскользнулся и не успел уцепиться хвостом за дерево. В результате проснулись все бандерлоги и подняли такой шум – ругались самыми что ни на есть скверными словами.

– Да, что-то припоминаю. Кажется, «безногий жёлтый земляной червь», – будто бы про себя пробормотала Багира.

– Неужели они такими словами меня обзывали? – прошипел Каа. – Я тогда не расслышал. Ты точно знаешь, Багира?

– Что-то подобное донеслось до меня во время последней луны, но точно не скажу: ведь мы никогда не обращаем внимания на то, что делается у обезьян. Они, помнится, болтали ещё разный вздор: будто ты стал совсем беззубый и можешь нападать только на козлят, потому что боишься рогов взрослого козла. Да ты не принимай так близко к сердцу всю эту болтовню! Нет на свете гадости, на которую были бы не способны бандерлоги.

Обыкновенно змеи, а в особенности такие старые и почтенные питоны, как Каа, редко выказывают свой гнев, но на сей раз Балу и Багира, к своему удовольствию, заметили, что его шейные мускулы раздулись от едва сдерживаемого негодования.

Немного успокоившись, Каа сказал:

– Бандерлоги решили переселиться в другое место. Когда я грелся на солнце, до меня доносились их крики с вершин деревьев.

– И мы… и мы вот тоже идём по их следам, – путаясь в словах, сказал Балу.

Впервые в жизни ему пришлось сознаться открыто перед охотником джунглей, что его интересуют обезьяны, и от стыда слова из его горла выходили с величайшим трудом.

Каа с удивлением взглянул на Балу.

– Наверное, есть какие-то очень важные обстоятельства, если такие славные охотники идут по следам бандерлогов? – очень любезно, но с нескрываемым любопытством спросил Каа.

– Да, есть, – начал Балу, – хотя я уже не охотник, а наставник молодёжи в изучении Закона джунглей. Зато Багира…

– А Багира просто Багира, – отрезала чёрная пантера, прерывая Балу и щёлкая челюстями, поскольку вовсе не имела желания скромничать. – Да, Каа, у нас очень важное дело. Эти негодяи, воришки и грязнули похитили у нас сегодня человеческого детёныша, о котором ты, вероятно, слышал.

– Да, помнится, Икки – который, кстати, вечно хвастается своими иглами! – что-то такое говорил, но я тогда не особенно ему поверил. У Икки всегда целый короб разных историй, но он всегда их путает, притом заикается и скверно пересказывает.

– Но про человеческого детёныша он сказал правду, – заметил Балу. – Это самый умный, ловкий и сильный из моих учеников и наверняка со временем прославится на все джунгли. И к тому же я… мы очень любим его, Каа.

– Тсс! – прошипел Каа, покачивая головой. – Ия знавал в своё время, что такое любовь; мог бы кое-что порассказать…

– Такие истории лучше слушать ясными лунными ночами, на сытый желудок, – прервала его Багира. – А теперь давайте вернёмся к делу. Маугли похитили бандерлоги, а всем известно, что это племя во всех джунглях боится одного лишь Каа.

– Да, правда, они меня боятся, – и у них имеются на это веские причины, – самодовольно заметил Каа. – Болтливые, безумные, тщеславные – вот всё, что можно сказать про серых обезьян. Никогда не знаешь, что придёт в их пустые головы в следующую минуту. То орехи начинают швырять с деревьев, а то, бывает, целый день носятся с какой-нибудь веткой, воображая, что заняты делом, а затем ни с того ни с сего ломают её пополам и кидают. Я не завидую человеческому детёнышу, если он действительно у них. Так, говоришь, они обзывали меня жёлтой рыбой?

– Червём, а не рыбой, – червём, жёлтым земляным червём, да и не только так, а ещё и иными скверными словами, которых мне и не выговорить, – такие они худые.

– Мы сумеем им напомнить, как должно отзываться о своём господине! Сумеем поправить их короткую память! Скажите лучше, куда они направились с вашим детёнышем.