Роман-трилогия «Оскар» для Него!" Том 2

Вот уже проехали величественный мост Александра III, затем промелькнула позолоченная конная статуя национальной героини – Жанны Д'Арк. Душа Маэстро пела от радости воочию познакомиться с французским искусством, столь сильно повлиявшим на русское. И он счастлив был оказаться с Мадлен подальше от Лос-Анджелеса, где за ними наверняка велась слежка, организованная мужем Мадлен, который очень ревностно относился к соблюдению своего свадебного контракта.

Машина двигалась по одной из самых известных улиц – Риволи, что в центре города. Её северную сторону образуют аркады лавок и магазинов, а на южной стороне находится Лувр и сад Тюильри. Вскоре такси остановилось у старейшего кафе «Анжелина», что недалеко от Лувра. Ещё в детстве Мадлен приходила сюда с папой, где тот баловал свою единственную дочку горячим шоколадом-желе и пирожными. Это знаменитое место, открытое ещё в начале прошлого века, многие любили не только за изысканные лакомства, но и за особую атмосферу, витающую в интерьере, выполненном в стиле ар-деко. Здесь, куда ни глянь, везде можно было увидеть себя в большом зеркале.

Устроившись за столиком на двоих, певица заказала фирменный парижский завтрак. И кроме того, фруктовый салат, фреш из апельсинов и пирожные. А к ним виски, мускат и кофе. Находясь в этом памятном месте, она щебетала без умолку:

– Консти, моё сердечко, попробуй вот это самое изысканное пирожное – суфле в виде головы Медузы Горгоны. В Америке ты такое не встретишь. Если не брать в расчёт приличные рестораны, то в Эл-Эй везде фаст-фуд, а у нас во Франции – целых двадцать две национальные кухни, каждая из которых соответствует своему региону. И ни одна не обходится без сыра. Французы не мыслят себя без него, потому и потребляют около двадцати пяти килограммов в год. Как видишь, Великая Франция – это не только законодатель моды во всём мире, но и страна гурманов!

– С этим не поспоришь, – вздохнул наш тонкий ценитель прекрасного, испытывая настоящее эстетическое удовольствие от вида изящной белоснежной посуды и умопомрачительных сладостей.

После всех этих кондитерских нежностей они наконец-то прибыли в фешенебельный отель Ritz, расположенный на старинной Вандомской площади, в самом сердце Парижа. Проживая в этом отеле, Хемингуэй писал: «Когда я задумываюсь о жизни в раю, воображение всегда переносит меня в парижский Ritz». Останавливались здесь и другие знаменитости. А Коко Шанель так и вовсе прожила в нём последние 37 лет жизни.

* * *

Конечно же влюблённой паре хотелось поселиться в одном номере. Но, памятуя о том, что сын господина Альберта, к которому перешёл эксклюзивный гостиничный бизнес отца, везде мог иметь своих людей, им пришлось оформить два отдельных номера: суперлюкс с террасой и усиленной звукоизоляцией для госпожи Моллиган и гранд-делюкс для её продюсера.

Освежившись, они отправились на площадь Согласия, откуда берёт начало главная улица Парижа – Елисейские Поля[1]. Разумеется, Маэстро Шелегов был очарован необыкновенно широкой, прямой улицей, утопающей в зелени, по праву считающейся символом богатства и роскоши во всём мире.

– О Мадлен! Невероятно! Вот я и в Париже, на Шанз-Элизэ! Кажется, в древнегреческой мифологии был некий Элизиум, прекрасное место для блаженных, куда по окончании бренной жизни попадали герои, любимые богами. Оттого-то там и царствовала вечная весна!

– Ну да. Прямо как у нас с тобой, хотя на календаре золотая осень…

– Этот воздух определённо наполнен восторгом. Душа здесь так и расцветает… Улыбка не сходит с лица и хочется обнять каждого встречного. Но, знаешь, нет-нет, да и промелькнёт неуловимая ностальгическая грусть… Как будто чего-то жаль, только не знаешь чего, – вздохнул Константин и с нежностью обнял Мадлен. – Вот это я понимаю… Какая ясная перспектива… Я потрясён красотой. Тут тебе и парковая зона, и множество модных магазинов и ресторанов, и Триумфальная арка впереди. А далеко за ней – контуры высотных зданий.

– Там находится современный квартал Дефанс с его Большой аркой, а начинается эта девятикилометровая ось от Лувра. Дойдём до площади Звезды, а дальше к нашему главному парижскому символу, около которого так любят гулять парижане и гости Парижа.

Уже на подходе к Эйфелевой башне и Костя, и Мадлен были охвачены опьяняющей эйфорией, царящей здесь повсюду. Они поднялись на лифте на обзорную площадку, и их взорам открылась великолепная панорама прекрасного города с удивительно прямыми улицами, обширными площадями, красивыми зданиями и узнаваемой Триумфальной аркой, где они недавно были.

Дух тут захватывает у каждого, а у влюблённых так и вовсе может начаться любовная лихорадка. Вглядываясь в сверкающую даль улиц, наш герой взволнованно сказал:

– Мадлен, милая! Такого восторга я ещё не испытывал. То ли от невиданной стройности это города, то ли от предчувствия любви! Будь у меня крылья, я бы непременно воспарил над миром! Ух! Ай да Париж! И вправду дух захватывает. Я без ума от этого чудесного города! Как ни странно, именно здесь я чувствую себя свободным человеком, а вовсе не в Америке с её хвалёной мифической свободой. Я горжусь тем, что ты родилась в этом прекрасном Париже, Городе Любви! Ух, Мадлен! Какое небывалое окрыление я испытываю здесь!

Нечто подобное было со мной лишь в студенчестве, когда я, будучи студентом Суриковского института, впервые попал в Летний сад нашей северной столицы. Там мы гуляли по красивым дорожкам, изучая многочисленные античные скульптуры и любуясь фонтанами. Некоторые ещё и целовались в арочных тоннелях, увитых зеленью. Этот сад был заложен по велению Пётра I, являясь его летней резиденцией. Царь украшал этот сад по примеру вашего Версаля. И Пусть Париж – не Версаль, но этот особый французский дух лёгкости, красоты и свободы с новой силой вскружил мне голову, вернув меня сейчас в золотую молодость, присущую лишь золотой молодёжи. Только, в отличие от многих, в это число я попал не благодаря протекции родителей, а благодаря собственным стараниям.

– Почему-то на Эйфелевой башне всегда так хочется целоваться… – мечтательно произнесла она, всё теснее прижимаясь к милому Консти. – Не зря, стало быть, наши архитекторы старались, начиная ещё с Средневековья.

– Да что Вы говорите? – удивлённо спросил он и не мешкая сгрёб Мадлен в охапку.

– Как я счастлива! – послышалось в ответ. – О милый Консти, как долго я этого ждала…

Глава 47. Кабаре «Мулен Руж»

Как известно, счастливые часов не наблюдают. И уж тем более в городе влюблённых – Париже! Тем не менее Мадлен иногда поглядывала на свои маленькие часики. Замечая это, Константин подумал, что долгожданный поцелуй, вероятно, пробудил в ней желание поскорее оказаться в отеле, в одном номере со своей тайной лю бовью.

Но оказалось, что это не совсем так. Мадлен торопливо сказала:

– Нам надо успеть в ещё одно место, что находится в Восемнадцатом округе. Это совсем недалеко от квартала Красных фонарей. Кабаре «Мулен Руж»! Обычно те, кто впервые в Париже, думают, что там танцуют стриптиз. Но, уверяю тебя, за всю историю существования этого элитного кабаре стриптиз там никто и никогда не исполнял! Где угодно, но только не там! Так что не пугайся.

– Шутишь? Мне ли бояться таких вещей, – усмехнулся он. – Кто ж не мечтает хоть раз в жизни оказаться в «Красной мельнице»? Я наслышан о ней ещё со студенческих времён.

– Прекрасно! Не побывав там, считай, что ты и не был на вечном празднике жизни.

Войдя в заветные двери, наш тонкий ценитель прекрасного был приятно поражён. Ему, как, впрочем, и многим другим, всегда казалось, что стоит только перешагнуть порог этого известного на весь мир заведения, как тебя сразу же облепят полуголые бестии. Но нет, ничего подобного здесь не было и в помине. Прохаживаясь по просторному фойе с чёрными и красными бархатными портьерами, Константин пришёл к выводу, что это что-то среднее между светским ночным клубом и музеем. В интерьере преобладали экстравагантные комбинации разнообразных стилей: от европейского и восточного модерна до сюрреализма, авангарда и антиквариата.

До начала представления оставалось несколько минут. Сидя за небольшим круглым столиком, мягко освещаемым лампой, Мадлен снова разговорилась:

– Именно французский канкан, означающий шум и гам, принёс этому кабаре мировую славу. Говорят, что когда его здесь исполнили впервые, да ещё и под музыку Оффенбаха, публика была на седьмом небе от счастья! Консти, ты только представь, каково это было в те времена – видеть дразнящие движения танцовщиц, чьи взгляды обещали рай земной. Да ещё и взлетающие юбки обнажали длинные стройные ножки в чулках на пикантных красных подвязках! Должно быть, ты знаешь, какой художник увековечил канкан на своих полотнах?

– Как же, как же, знаем-знаем мы вашего Анри де Тулуз-Лотрека. Я слышал, он был завсегдатаем этого кабаре, потому и изображал жизнь куртизанок.

– Э-э-э… нет, Консти, не путай всё в одно. В Париже великое множество кабаре, примерно как футбольных клубов в Англии. О-ля-ля, как у англичан всё ранжировано: двадцать один уровень, полторы сотни лиг и почти полтысячи дивизионов, так и у нас в этом деле. Кабаре кабаре рознь! Натурщицы Лотрека были явно не из Высшей Лиги первоклассных танцовщиц, которых ты сейчас увидишь. Эти-то не имеют себе равных. Их лица и фигуры бесподобны и приводят в упоительный восторг гостей со всего мира. Потому-то именно «Мулен Руж» и существует уже более ста лет. Ну всё-всё, умолкаю. О! Да вот уже и ужин несут…

В зале погас свет. Прозвучали фанфары, и роскошное ревю под названием «Феерия» началось! Блёстки, стразы, перья, гламурные костюмы и декорации, изумительная музыка и конечно же восхитительные полуобнажённые девушки! А как иначе, если это лучшее кабаре Парижа. Вскоре замелькал и незабвенный канкан, как всегда приводя гостей в дикий восторг. А те пили шампанское, ели лёгкие закуски и дегустировали французские коньяки. Всё это превращало и без того головокружительный вечер в истинное наслаждение, заряженное исключительными эмоциями, которые мало где можно испытать.

Когда же представление закончилось, Константин и его эффектная дама (Мадлен была в маленьком чёрном платье с красивой брошью) задержались в фойе, выбирая на память фирменные сувениры с красными шёлковыми кисточками. И тут вдруг к Мадлен обратился импозантный мужчина.

– Экскюзэ муа[2]. Мадам, месье, – вкрадчиво начал он. – Позвольте сказать несколько слов старому другу… Мадлен, хотя Вы сейчас и не одна, но я давно ждал такого случая. Должен признаться, что я по-прежнему живу лишь прекрасными воспоминаниями. В двух словах, дорогая, как Вы поживаете? Я не задержу Вас надолго.

– О, месье Жак, рада тебя видеть, – улыбнулась ему певица. – Да, много воды утекло… Теперь я замужем. Познакомься, это мой муж Константэн. Живём мы в Америке. Там я пока ещё не известна. Даю небольшие концерты. В целом на жизнь не жалуюсь. А ты до сих пор без кольца? Жак, ты обязательно встретишь ещё свою Жозефину!

– Мерси, мадам! Очень рад за Вас! Знаете, на всякий случай решил попытать счастья и подойти. Вдруг, думаю, это один из Ваших многочисленных поклонников. Но по тому, как этот месье смотрит на Вас, понимаю, что у меня нет ни единого шанса. Но ничего, я не отчаиваюсь. Через пару дней я улетаю на Сардинию – второй по величине остров Средиземного моря. Надеюсь начать там новую жизнь. Как-никак, иду на повышение по службе. О! А не хотите ли вы составить мне компанию? Там как в раю. Предполагаю, что в этом прекраснейшем уголке Италии вы ещё не были.

– Не были, Жак. Никогда даже и не думали.

– О! Стоит подумать. Просоленная ветрами Сардиния кого угодно очарует поэзией жизни. Вы бы знали, как там пахнет пряностями, как звенят колокольчиками козы и овцы, как подмигивают людям и кораблям маяки. Кстати, в одном из старых маяков находится отель, где я теперь буду работать. Приезжайте, не пожалеете! Понежитесь на карамельных пляжах, поплаваете в изумрудной воде, займётесь водным спортом или покорите горные маршруты.

– Вы очень любезны, месье Жак, – подчёркнуто вежливо сказал Константин, – но у нас в Лос-Анджелесе всё это есть: и великолепные пляжи, и всё остальное.

– Э-э-э… Тут уж позвольте с Вами не согласиться. Такая девственная природа мало где на свете осталась. Море – от тёмно-синего до изумрудно-зеленого оттенков. Скалистые мысы и песочные безветренные бухты создают идеальную атмосферу для семей и влюблённых. И это ещё что. Там, в прибрежных солёных прудах Чиа и Теулада, сразу за дюнами пляжей, гнездятся грациозные розовые фламинго. Эту красоту не передать словами. Вы бы видели, какие любовные танцы они танцуют… И уж как шеи переплетают, когда милуются… Глаз не отвести от их нежнейшей любви на фоне розового заката и голубой воды. Думаешь, всего лишь птицы, чего бы понимали. Так нет же, они ещё и побольше нашего понимают.

– Ах… фламинго! – восторженно воскликнула Мадлен. – Всю жизнь мечтала увидеть их! Тем более что это живой символ исполнения самых сокровенных желаний! О Жак… Консти, любовь моя! Конечно же мы едем! Едем! Тут и думать нечего! Правда, мой дорогой? – спросила певица, вопросительно посмотрев на своего продюсера и мнимого мужа в одном лице.

– Солнце, всё для тебя! Как я могу отказать? – покровительственно ответил наш герой, изображая из себя господина Альберта.

– Вот и отлично! Мадлен, и кроме того, у тебя будет возможность исполнить твои замечательные песни для состоятельных господ, которые навсегда станут твоими верными поклонниками. И мне это пойдёт в плюс. Будут говорить: новый управляющий привёз такую конфетку. Причём без всякого райдера и прочих звёздных заморочек. Если решились, закажите у себя в отеле авиабилеты в Кальяри, аэропорт «Эльмас». Туда всего один ночной рейс, потом отправимся на машине на курорт Чиа Лагуна. Если всё сложится, встретимся в воскресенье в восемь вечера в аэропорту Шарль-де-Голль, в кофейне при выходе из зала регистрации. У меня традиция: перед полётом – кофе и виски. Ну, не прощаюсь!

– С ума сойти! О милый Жак, мерси! Вот это подарок! – сияя, щебетала Мадлен.

– Сесибон, месье Жак! Приятно было познакомиться! До встречи! – Маэстро Шелегов благодарно пожал руку новому знакомому.

* * *

Выйдя на улицу, они неспеша пошли по ярко освещенному бульвару Клиши с его Музеем эротики и многочисленными секс-шопами, направляясь в сторону отеля. Такси брать не стали, хотелось немного передохнуть от той лавины впечатлений, что обрушилась на них в первый же день.

Конечно же ни о каком сне не могло быть и речи. Мадлен предложила общение в её номере. Дескать, там есть не только камин, рядом с которым так приятно вести задушевные беседы, но ещё и терраса, позволяющая любоваться прекрасными видами ночного Парижа.

Константин, вспомнивший вдруг про роль повелителя женщин, неопределённо пожал плечами. Но когда Мадлен добавила, что гостей суперлюкса ожидает ещё и винтажное шампанское «Вдова Клико», то тут уж наш герой снисходительно согласился.

Уже в номере, поднимая бокал, Мадлен спросила:

– Констан, надеюсь, ты не пожалел, что побывал в «Мулен Руж»?

– Дорогая, я тебе уже в третий раз отвечаю: ну как можно пожалеть об этом восхитительном зрелище?!

– О да, милый Консти. По-другому и быть не может, – кивнула Мадлен, чувствуя приятное расслабление. – За эти сто лет кто только там ни бывал. В основном, разумеется, аристократы, интеллигенция и люди искусства: Оскар Уайльд, Пабло Пикассо и даже наследник британского престола – принц Уэльский. Представляешь, в середине шестидесятых на сцене был установлен огромный аквариум, в котором, словно золотые рыбки, плескались обнажённые девушки. О, какой необычайный восторг был у публики! А ещё…

– Извини, Мадлен! – прервал её Константин. – Давай ты расскажешь об этом позже. Лучше обсудим наши планы на завтра. Не стоит рисковать, иначе у тебя могут быть неприятности с твоим всевидящим господином Альбертом. Мне уже пора идти в свой номер. Не удивлюсь, если и тут есть скрытые камеры. А про то, что было на Эйфелевой башне… Считай, что тот порыв там и остался.

– Это ты верно подметил, – вздохнула она со слезами на глазах. – Консти, но… пожалуйста… не уходи! Мне страшно одной. Даже если здесь стоят камеры, то пусть видят, что это я тебе предложила остаться. Что с того, если ты вздремнёшь в гостиной, на кресле или на этом симпатичном бело-розовом диване с шёлковой обивкой и бахромой по низу? Ну а я прилягу в овальной спальне. Ох, какая же там шикарная кровать: королевского размера, да ещё и с балдахином их тончайшей материи, старинные подсвечники, цветы и выход на террасу.

Консти, пока я буду принимать ванну, ты полистай газеты и журналы, а я мигом. Дверь же оставлю открытой, но ты ко мне не заходи. Понимаешь, мне сейчас необходимо выговориться и снять таким образом стресс.

– Хорошо, полистаю «Франс Суар». Посмотрю, что интересно французам. Мадлен, только ты не обижайся, если я вдруг засну.

– Да-да, конечно, – услышал он сквозь шум воды. – Дорогой мой, пока ты ещё не заснул, я продолжу. Так вот, сцена в «Мулен Руж» видела многих знаменитостей двадцатого века. На ней начинал свою карьеру Жан Габен. Там аплодировали Эдит Пиаф, Иву Монтану, Шарлю Азнавуру, американцам – Фрэнку Синатре, Лайзе Минелли. Ах да, а ещё и танцовщику Михаилу Барышникову! Слышишь?

– Рад за него. Вот ведь, без наших никуда! – сразу же оживился Константин, радуясь за соотечественника. – Мадлен, а ты в курсе, что где-то на Вандомской площади был семейный пансионат, в котором жил Иван Тургенев? Там же останавливался и Лев Толстой.

– Да, слышала…

Нежась в душистой тёплой водичке, истинная француженка откровенно тянула время, надеясь в глубине души, что милый друг вот-вот зайдёт к ней на предмет «потереть спинку». Но нет! Как говорится, не на того напала. Сказать по правде, наш герой только и мечтал об этой щекотливой процедуре, но проснувшийся в нём повелитель женщин продолжал стоически держаться.

Опасаясь, как бы он действительно не уснул, мадам Моллиган поспешила закончить водные процедуры. И вскоре в гостиную вплыло белоснежное трепещущее «облачко». В полупрозрачном пеньюаре, украшенном страусиными перьями, Мадлен выглядела нежной и беззащитной. Мягкие пёрышки струились от её дыхания, приоткрывая обнажённое тело. Наш тонкий ценитель прекрасного аж зажмурился и прикрылся газетой, чтобы не дать волю всколыхнувшимся чувствам.

Не дождавшись никакой ответной реакции на своё грандиозное появление, горячая французская штучка подошла к своему «милому мальчику» и дотронулась наманикюренным пальчиком до кончика его носа, будто это была кнопка, которая должна была включить его. Но вместо этого этот неблагодарный лишь отправил ей воздушный поцелуй.

– Спокойной ночи, мой твердолобый ослик! – с еле заметной обидой в голосе сказала она и поплыла в спальню.

– Сладких снов, госпожа Моллиган! – пробурчал Костя себе под нос.

«Отказываюсь понимать этих русских, – с негодованием подумала Мадлен, присев на край роскошной кровати, над которой, словно предвкушая романтическую встречу, ниспадали складки балдахина. – Окажись на его месте француз, который больше всего на свете ценит вкус к жизни, тот бы уже давно подхватил меня на руки, восклицая: «О Мадлен! Ты – моя страсть!» И перешёл бы к наслаждениям, которые дарует Любовь! А получив желаемое, запросто превратил бы эту ночь в шутку, сказав на прощание: «Моя малышка, мы славно повеселились, а теперь прощай. Пардон, мадам. Adieu!»

Ну почему, почему Констан так себя ведёт? Его опять будто подменили. После того поцелуя на башне и эротической феерии в «Мулен Руж» я была на тысячу процентов уверена, что уж теперь-то он мой! Этот сценарий я придумала ещё в Лос-Анджелесе. Но что-то пошло не так. Какого чёрта он уставился в эту злосчастную газету, когда всё равно не умеет читать по-французски!»

Мадлен не ошибалась. Костя и вправду старательно пялился в газету. Для него было важно, чтобы возможные видеокамеры запечатлели: он не побежал за прекрасной дамой, как бычок на верёвочке. А раз так, то она не останется без положенной ей половины наследства. «Эх, если бы не эта закавыка, – мучительно думал он, – я бы уж давно лежал у ног этой сексапильной дивы».

Обида мадам Моллиган на показное безразличие Константина была велика. Да и кто бы не обиделся? Она рвала и метала, не зная, куда выплеснуть свой кипящий гнев. «По-моему, это уже слишком! – думала француженка, нервно перебирая шелковистую бахрому балдахина. – Мало того что Констан однажды уже отказался зарулить в отель. Тогда это было из-за кровоточащих душевных ран, оставленных его женой, которая ушла к другому. Ну а сейчас-то что? Ведь наконец-то мы остались вдвоём, вдали от дома, условия сказочные! А он до сих пор нос воротит, избегая физической близости».

Она с горечью вспоминала, как долго готовилась к этой ночи, как выбирала этот сногсшибательный пеньюар на Родео-драйв. Внушительного вида продавец обещал ей, что такая вещь сделает Королевой даже самую последнюю дурнушку или робкую недотрогу. В том числе и ту прелестницу, которая всё ещё не решается отпустить вожжи, боясь признаться себе, что она хочет хотеть мужчин, – правильная девочка, сидящая в ней, осуждает её за это естественное желание.

Убедившись, что обещание не сработало, Мадлен расстроилась ещё больше. «Им бы только продать, – тихо всхлипывала она. – Этот консультант так и разливался соловьём, когда говорил, что ни один мужчина не в силах устоять против такого вот изощрённого женского оружия. Но Констан… Ох, уж этот милый Консти… Одно дело, если бы он видел меня впервые. А то ведь с самого первого дня знакомства я каждой клеточкой ощущаю, что нравлюсь ему. Так почему он всё время играет со мной? Ведь знает, что господин Моллиган допускает наличие у меня другого мужчины. Главное, чтобы мой муж не знал об этом напрямую.

Скорее всего, моему милому Консти неудобно, если из-за нашей связи я могу потерять половину наследства, если сей факт будет доказан. Да и чёрт бы с ним! В конце концов, я и сама зарабатываю своими выступлениями. Пусть мои доходы и не сравнимы с тем, что я сейчас имею, но ведь жила же я когда-то и без господина Альберта и вовсе не бедствовала при этом. Лишь когда мне пришлось отдавать долги за папу, я жила более чем скромно.

Хм… В таком случае, надо пойти сейчас к Константэну и сказать ему: мне плевать на наследство! Пусть господин Моллиган распоряжается им, как хочет. Да, точно, так и сделаю! Хотя нет… нет… У меня и так уже вторая осечка с Консти. Не понимаю: ну как можно не обратить внимания на женщину в таком пеньюаре? Ведь он действительно преобразит любую! Будь я мужчиной, сама бы на себя бросилась. Пусть даже ради спортивного интереса!

О Консти! Мой дорогой, моя Любовь Номер три, последняя! Приди же ко мне, молю тебя… Разве не ты подарил мне столь чувственный поцелуй на Эйфелевой башне? Он был таким воодушевляющим и в тоже время необыкновенно проникновенным, таким сладким. Сколько лет я мечтала о таком… И вот наконец дождалась…»

Вспоминая этот восхитительный момент, по щекам Мадлен текли горячие слёзы. Сердце рыдало и сжималось от боли, прощаясь с надеждой о Ночи Любви в Париже. А этот неблагодарный ослик всё не шёл и не шёл, продолжая с шумом листать чёртову газету.

Посидев ещё немного, Мадлен вдруг вскочила и остервенело сбросила с себя чудо дизайнерского искусства, оставшись в чём мать родила. Охваченная негодованием, схватила свой сверхнежный пеньюар и принялась безжалостно мять его, вымещая на нежнейших пёрышках и тончайшей ткани всю свою обиду. Она была так зла на своего милого Консти, измотавшего ей все нервы своими играми в повелителя женщин, что прямо-таки упивалась своей расправой над шедевральным произведением всемирно известного кутюрье.

Ещё секунда, и пальцы Мадлен смяли эту неземную красоту до формы небольшого мяча. Выглянув в гостиную сквозь приоткрытую дверь, она со всей силы запустила ненавистным комком в раскрытую газету. Вылетев из рук Константина, «Вечерняя Франция» с шелестом упала на пол. Когда же он увидел поверх неё белоснежное творение, то всё понял и… молча вышел из номера.

Мадлен даже обрадовалась такому повороту. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон! Подойдя к злосчастной газете, разгневанная госпожа Моллиган первым делом изорвала её в клочья. После этого она взяла недопитую бутылку «Вдовы Клико» и сделала несколько глотков прямо из горлышка. Немного успокоившись, Мадлен взяла бутылку и отправилась с ней под тончайший балдахин. Сделав ещё пару глотков, она расслабилась и теперь уже улеглась на прохладную шёлковую простыню, подложив под голову мягкую душистую подушку. Мадлен очень устала за этот длинный день, но перевозбуждение не давало ей заснуть. Обида застила глаза, проливаясь горькими слезами.

«Уму непостижимо! – всхлипывала она. – Ещё и ушёл в свой номер! Да где же это видано? Так вот, значит, что представляет из себя эта загадочная русская душа! Что-то вроде необъезженного коня. Вроде и вот он, да не поймаешь. А поймаешь, так далеко не уедешь.