Тайное общество, или Четыре презерватива

– Код! – взвизгнула Танюшка, подпрыгивая. – Тайное общество "Четыре презерватива"! Я гений!– Гений провокации, – проворчала Таня, растягивая пухлые губы в улыбке. Она посмотрела на Вову. Взгляд был сложным: смех, укор, и… что-то еще. Глубокое, волнующее, знакомое…

Магазин "Огонек" светился в темноте как маяк греха. Продавщица, женщина лет пятидесяти с лицом, как у вымоченного в рассоле помидора, уставилась на них без интереса. Вова взял две бутылки полусладкого – крымского, "Солнечной долины", пахнущего солнцем и терпкостью морской соли. Натка и Таня копошились у полки с чипсами и орешками. Танюшка же, не колеблясь, направилась к витрине с "тем самым".

– И вот это, пожалуйста, – бросила она на прилавок четыре ярких блистера с вызывающими надписями. – Четыре. Для научных целей.

Продавщица даже бровью не повела. Взяла блистеры, пробила. Сунула в пакет с вином.– С вас триста семьдесят два, – буркнула она, глядя куда-то поверх их голов.

Таня немного запаниковала, увидев, что Танюшка, все-таки, купила презервативы:

“Боже… малая в своем репертуаре. Шутка обрела реальность… Научные цели…” – Она чувствовала жар на щеках, но алкоголь в крови придавал окружающему миру легкость восприятия. – ”Идиоты. Все идиоты. Но… наши идиоты”.

Взгляд ее упал на Вову, который расплачивался, стараясь сохранить серьезное лицо.

"Код. Он сказал это, как пароль. В наш общий, тайный мир, где нет гнома, нет скуки, нет… равнодушных мужей”.

Она сунула руку в карман куртки, сжимая что-то маленькое и твердое – купленную тайком шоколадку.

“Пусть у них презервативы. У меня – шоколад. И его взгляд. Мне пока хватает”.

Обратная дорога была уже другой. Шли осторожно. Бутылки с вином и "научным грузом" весело звенели в пакете. Танюшка изредка хихикала. Натка шла, задумчиво глядя под ноги. Таня – ближе всех к Вове, их руки иногда почти касались.

В квартире царила тишина. Гном спал – из-за его двери доносилось тяжелое сопение. Они тихонько прошли в зал, включили только бра у дивана. Свет был приглушенным, интимным. Вова выставил бутылки и закуску на стол. Четыре блистера лежали на столике, как приглашение к продолжению веселья.

– Ну… – начала Натка, зевая во весь рот. – Я… я сдаюсь. Ноги отваливаются, устала сегодня. Спокойной ночи…"презервативы"! – Она помахала рукой и поплелась в спальню.

Музыка тихо наигрывала из ноутбука, в стаканчиках, вновь, плескалось вино.

Остались трое самых выносливых. Таня села в кресло, поджав под себя ноги. Танюшка плюхнулась на диван рядом с Вовой. Она посмотрела на блистеры, потом на Вову. Ее игривость куда-то испарилась, осталась какая-то детская задумчивость.

– Правда для научных целей, что ли? – спросила она вдруг тихо.

Вова растерянно улыбнулся:

“Вот черт. Куда лезешь, девочка?”

Он видел, как Таня на диване замерла, слушая.

”Надо отшутиться. Быстро”.

– Самые что ни на есть. Для изучения аэродинамических свойств. Или… биохимических реакций.

Он взял один блистер, покрутил в пальцах.

– Серьезная научная штука.

Танюшка вдруг улыбнулась – не своей обычной дерзкой улыбкой, а какой-то грустной, взрослой.– Мама бы меня убила, – прошептала она. Потом вскочила, отпила вина и, облизываясь, неожиданно предложила:

– Слушайте! А давайте массаж! Вова ты же мастер кунг-фу, а они, в кино, умеют массаж.

Танюшка, разом сбросила с плеча лямку майки. – Я устала после деревьев, спина гудит. Ты же, Вова, умеешь?

Она уже начинала стягивать с себя топик, не дожидаясь ответа. Вова замялся, кашлянул, но кивнул:

– Ну,… если хотите.

Он постелили на полу одеяло и огромное чистое полотенце. Танюшка, развернулась к нему спиной с хитрой улыбкой. Лифчик и шортики, полетели на кресло. Она осталась в одних зеленых трусиках, не скрывающих почти ничего. На миг у Вовы перехватило дыхание: маленькая, хрупкая, но дерзкая – она смотрела на него через плечо так, словно проверяла, смотрит он или нет. Не спеша легла, демонстрируя грацию кошки.

Он сел рядом и осторожно коснулся её плеч. Кожа была горячей, пахла вином и духами. Вова знал несколько приёмов из курсов спортивного массажа и попытался сосредоточиться на технике – чтобы не выдать, как учащенно колотится сердце.

– Ух ты… – выдохнула малая, – а руки у тебя… правильные.

Она вытянулась, поддавшись его движению, и закрыла глаза. На её лице отразилось блаженство, смешанное с чем-то легким и возбуждающе дразнящим.

Вова чувствовал, как каждая ее мышца под его ладонями расслабляется. Пальцы скользили все ниже – по лопаткам, вдоль позвоночника, к пояснице. Когда он ненароком задел, сбоку, ее грудь, Танюшка хмыкнула и приоткрыла глаза:

– Ой-ой, мастер… осторожнее. А то я подумаю, что это вовсе не массаж.

Он смутился, но не отстранился. В комнате витал дух игры – полупьяной, запретной, возбуждающей. Танюшка устроилась на полотенце удобнее:

– Делай дальше,… мне нравится.

Вова продолжил. Ладони опускались к ее бедрам, он массировал ноги, а она чуть слышно постанывала, то ли от удовольствия, то ли нарочно, чтобы смутить его еще больше. Но усталость и алкоголь сделали свое – через двадцать минут дыхание ее стало ровным, и она заснула прямо на одеяле, полуобнаженная и расслабленная.

Вова бережно накрыл ее простыней, поднял на руки и переложил на диван. Его сердце всё ещё билось слишком сильно.

– Ну, вот… уснула, – пробормотал он, будто оправдываясь.

Таня всё это время наблюдала, сидя в кресле. Её глаза блестели – от выпитого вина и предвкушения.

Она первой нарушила молчание.– Ноги, – произнесла она, глядя не на него, а на свои ступни. – Гудят, как после марш-броска. Деревья… они злые.

Ее голос был тихим, усталым, лишенным привычной стальной нотки. В ней вдруг открылась та хрупкость, которую она прятала за маской самой разумной и взрослой. Вова почувствовал, как сердце сжалось и тут же бешено застучало.

”Она доверяет. Доверяет мне эту усталость”.

– Массаж? – предложил он, и слово повисло в воздухе тяжелее, чем должно было. Оно уже не было нейтральным. Оно было пропитано памятью о ее вопросе на балконе:

“А если “рукопожатие” затянется?”

Она подняла на него глаза. В приглушенном свете лампы они казались бездонными, светлыми озерами.– Если не забыл, как это делается? – игриво улыбнулась она.

– Кое-что помню, – он кивнул, стараясь говорить спокойно, хотя внутри все трепетало. – Кунг-фу, точки, энергетические меридианы…

“Черт возьми, Вова, не превращай это в лекцию!”

– Со стоп начнем? Там точки, снимающие усталость.

Она кивнула. Вова расправил полотенце на импровизированном массажном столе.– Ложись. Здесь удобнее.

Она медленно сняла блузку. Потом, отвернувшись к стене, ловко расстегнула и сняла лифчик, оставив его аккуратно сложенным на диване. Осталась в тонких коричневых трусиках. Затем вскинула руки и завязала волосы в узел на макушке, обнажив шею.

У Вовы перехватило дыхание, он увидел, в отражении балконного стекла, как Танина небольшая грудь взлетела, в такт движению рук.

Опустилась на одеяло лицом вниз, вытянувшись всем своим длинным, манящим телом. Свет лампы ложился на ее гладкую кожу, на изгибы спины, на изящную линию тела – от макушки до ступней. Вова опустился на колени, у ее ног. Впервые за вечер он почувствовал дрожь в собственных руках. Не гуру, не коллега, а мужчина. Просто мужчина… рядом с женщиной.

Первое прикосновение к ее пятке было осторожным, пробным. Кожа – нежная, чуть шершавая от песка, днем работала в босоножках. Он начал разминать свод стопы большими пальцами, нащупывая знакомые точки. Таня тихо ахнула – звук, похожий на стон облегчения.

– Боже… – прошептала она в пол. – Как ты это… Откуда?

– Энергия Ци, – ответил он, стараясь вложить в слова иронию, но голос предательски дрогнул, когда его пальцы скользнули выше, к ахиллову сухожилию, почувствовав подушечками тонкую кожу. – Застой снимаем. По меридианам почек и мочевого пузыря идет… – и, тут же, оборвал себя – “Замолчи! Ты же не на семинаре”.

Его руки, казалось, жили своей жизнью. Пальцы скользили по икрам, сильным и упругим от постоянной ходьбы, находили зажатые мышцы, разминали их уверенными, глубокими движениями. Он чувствовал, как тело постепенно оттаивает под его ладонями, как напряжение уступает место глубокому расслаблению. Ее тихие стоны теперь были не просто звуками – они были музыкой, от которой кровь приливала к его собственному лицу. Эрекция нарастала неумолимо, распирая ширинку шорт. В ушах нарастал гул крови. Стало мучительно жарко. Он сбросил тельняшку и остался с голым торсом. Старался сидеть так, чтобы она не видела его стыд и возбуждение.

А Таня наслаждалась, впервые за долгое время она смогла расслабиться и довериться мужчине:

“Его руки… Боже, его руки. Он знает, куда нажать”.

Точки напряжения на ногах, о которых она и не подозревала, растворялись под его пальцами, как сахар в горячем чае. Волны тепла и слабости растекались от его прикосновений по всему телу, достигая самых потаенных мест. Каждый стон вырывался сам, без ее воли. Стыд? Был. Но его перекрывало невероятное наслаждение. И… доверие:

“Он не причинит боли. Он знает и чувствует меня, как никто”.

Когда его ладони поднялись выше, к задней поверхности бедер, она инстинктивно чуть раздвинула ноги, поддавшись натиску удовольствия. Рукопожатие затягивается… И это был ее рай…

Он перешел на спину. Пальцы скользнули вдоль позвоночника, от копчика к шее, едва касаясь, пробуждая мурашки. Потом сильные большие пальцы впились в мышцы по обе стороны от хребта, разминая глубокие зажимы. Таня ахнула громче, выгнув спину дугой.

– Там… да, там, – прошептала она, и голос ее был хриплым, чужим. – Сильно… зажало.

Он надавил увереннее, чувствуя под пальцами, как упругие мышцы сопротивляются, а затем сдаются. Ее стон был долгим, низким, почти чувственным. Его собственное дыхание участилось. Вова посмотрел на ее лицо, голова повернута в сторону – рот приоткрыт, губы влажно блестят, глаза закрыты. Она полностью была во власти его чутких, умелых рук. У него было жгучее, нестерпимое желание коснуться губами нежной кожи на ее плечах.

Вновь, опустил ладони ниже, к пояснице. К резинке ее тонких трусиков. Коснулся и замер вопросом, без слов.

Она слегка приподняла попу, показывая, что не против. Тогда он скользнул большими пальцами под резинку и потянул трусики вниз, оголяя шелковую кожу ягодиц. Горячо. Нежно.

“Граница. Вот она. Переступи – и пути назад нет”. – Его пальцы замерли, ощущая подушечками упругую округлость, линию, отделяющую ягодицу от бедра.

“Что значит дружба? Когда обнаженная женщина стонет под твоими руками.… И вообще, есть ли дружба между мужчиной и женщиной? Похоже, что это только миф и ложь. Это неудержимое желание. Дикое, первобытное.… Как же трудно себя сдерживать… Таня… прости”.

Он начал медленно, гипнотически разминать мышцы ягодиц, погружая пальцы глубже в податливую плоть. Каждое движение рождало новый, сдавленный стон у нее в горле. Его член был каменным, бешено пульсировал, требуя выхода. Рука дрожала. Хочу ниже. Хочу прикоснуться к влаге, которую чувствую кожей. Хочу…

Таня вздрогнула всем телом, но не остановила. Ее тихий стон был ответом.

Его ладонь, скользнула по внутренней части бедра и едва-едва… коснулась горячего, влажного, скрытого тканью трусиков.

Таня резко сжалась, как пружина. Ее рука метнулась назад, схватив его запястье мертвой хваткой.

– Не надо, – выдохнула она. Слова, как удар хлыста. В них не было злости, только просьба и страх падения. – Еще… рано.

Он мгновенно отдернул руку, как обжегся. Стыд накатил волной, горячей и горькой. Переступил. Испугал.– Прости, – прошептал он, голос сорвался. – Я… не хотел…

Она перевернулась на спину, прикрылась простыней. Ее глаза, огромные затуманенные удовольствием, смотрели на него без осуждения, но с ледяной стеной внутри.– Ничего, – сказала она глухо. – Просто… не надо…туда. Массаж… он был прекрасен. Спасибо.

Она поднялась, завернулась в простыню, как в римскую тогу. Стараясь не разбудить, спящую на диване, Танюшку, они вышли в ночную прохладу балкона. Воздух был прохладен и свеж. Одной рукой, неловко, придерживая простыню на груди, Таня закурила, делая глубокие затяжки, стараясь унять дрожь возбуждения и стыд. Вова вышел следом, прислонился к перилам, глядя на ее профиль в лунном свете.

Она сделала глубокую затяжку, выпустила дым струйкой, щелчком пальцев отправила сигарету в темноту ночи. Потом повернулась к нему. В глазах – решимость, смешанная с той же тоской, что грызла и его.– “Рукопожатие”, – прошептала она. – Оно… затянулось. И стало опасным.… Прости, что так резко оттолкнула.

Он молчал. Таня сделала шаг, сократив расстояние. Ее свободная рука легла ему на грудь, почувствовала бешеный стук сердца. Потом ее губы нашли его. Поцелуй был глубоким, жадным, отчаянным. Вкус табака, вина и ее – единственный вкус, который он хотел чувствовать сейчас. Его руки обняли ее талию, прижали к себе. Тела слились. Он чувствовал каждую линию ее груди, бедер, упругий живот, попу. Ответный огонь загорелся в ней – она впилась пальцами в его спину, открыла рот для его языка.

Они целовались жадно и напористо, как утопающие, борясь за каждый вдох. Руки исследовали, Вова коснулся, небольшой, Таниной груди, через тонкую простыню – твердый сосок упруго выступил у него под пальцем. Таня застонала, в его губы, прижалась сильнее. Его руки скользнули ниже, сжали попу, притягивая к своему вздыбившемуся члену. Она почувствовала его твердость, захватила в горсть, через шорты, сжала…

И вдруг отпрянула. Дыхание сбилось, глаза огромные, полные желания и… паники.– Нет, – прошептала она, отстраняясь. – Только… только так. Без… проникновения. Понимаешь? Только поцелуи. Только ласки. Только… эта близость.

Он понимал ее страх перед точкой невозврата. Страх перед тем, что будет после. Страх разрушить хрупкое равновесие их "рукопожатий". И он согласился. Кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Она снова прижалась к нему, спрятав лицо у его шеи. Они стояли так, обнявшись, слушая, как бьются их сердца – бешено, вразнобой, но вместе. На балконе, под холодными звездами, они заключили новый договор: падать можно, но только до определенной глубины. До той черты, за которой начиналась настоящая сладкая бездна.

Таня вздохнула – глубоко, с дрожью – и аккуратно высвободилась из его объятий.– Я… пойду. Спокойной ночи, гуру, – прошептала она, избегая его взгляда, и быстро скользнула в полумрак комнаты, направляясь в спальню.

Вова тронул Танюшку за плечо:

– Малая, уже все закончилось, иди в душ и ложись спать.

– Ладно! – Она зевнула и пошла к двери, но на пороге обернулась. – Спокойной ночи… гуру. – И исчезла.

Глава 4 Ночная гостья

Дверь тихо закрылась, оставив его одного в звенящей тишине комнаты. Вова погасил свет и сидел на диване, прислушиваясь к ударам сердца. В воздухе все еще витал сладковатый запах духов, вина и чего-то неуловимого – вроде электрического заряда, переполняющих его эмоций. Все это складывалось в нечто напоминающее музыкальную пьесу. Ну, а первую скрипку, в ней играла, его жгучая эрекция, которая добавляла ноту волнующего ожидания.

Но… только ласки. Только поцелуи. Граница была очерчена. Вова уже знал – за этой границей лежал одновременно и ад, и рай. Он устроился на диване, накрывшись легким пледом.

Окинул взглядом комнату. В лунном свете были видны пустые пластиковые стаканы, смятое одеяло, забытая на столе заколка. Творческий беспорядок, оставшийся после веселого вечера. “Тайное общество”, – пронеслось в голове. Всего несколько часов назад это была просто пьяная шутка Танюшки, а теперь…. А теперь это стало самой настоящей реальностью – странной, пугающей и невероятно притягательной. Он мысленно перебрал лица этих женщин.

Таня – замкнутая, умная, замужняя женщина, с которой он говорил о звездах и мандалах, и которая всего час назад жарко целовала его на этом самом балконе.

Натка – талантливый архитектор и одновременно нежная «няшка», которая смотрела на него с пристальным вниманием, как ученый на необычную находку.

Танюшка – этот вечный двигатель и провокатор беспорядков, который своим бесстыдством и искренностью разбивал, в пух и прах, все его взрослые, надуманные барьеры.

“Совсем недавно мы были просто коллегами, – размышлял он. – Мило улыбались друг другу в коридоре института, обсуждали проекты, делились новостями… и все. А теперь? Сейчас они спят за той стеной, но теперь нас объединяет целая общая вселенная, состоящая из намеков, украденных поцелуев, случайных прикосновений и этой сумасшедшей, просто запредельной интимности”.

Он мысленно поразился, как быстро рухнули все привычные социальные условности. Их командировка стала чем-то вроде необитаемого, изолированного острова, среди бушующих волн океана обыденности. Здесь, вдали от мужей, жен, городских сплетен и своих привычных ролей, они внезапно оказались нагими – не физически, а душевно. И в этой наготе они случайно обнаружили возможность стать другими. Быть понятыми, принятыми и услышанными.

И они выбрали для этого его. Вову. Почему? Потому что он был старше? Спокойнее? Смотрел “Бойцовский клуб” и мог нарисовать мандалу? Он не понимал причину. Но, чувствовал на себе груз колоссального доверия. Девчонки вручили ему ключи от своих потаенных миров, и теперь он был обязан быть осторожным, чтобы не уронить их, не разбить эту хрустальную конструкцию их новой, необычной дружбы.

“И что же дальше? – вопрос повис в душном воздухе комнаты. – Куда заведет нас эта игра? До какой черты мы можем дойти?” Он посмотрел на четыре блистера на столе. Веселая шутка материализовалась и требовала каких-то действий. Вова, уже, не мог отделаться от мысли, что сегодняшние события, это только самое начало. Начало чего-то огромного, неизведанного и пугающе прекрасного.

Он чувствовал себя одновременно и режиссером, и заложником этой ситуации. Он должен был направлять их дальше, но куда? И главное – какую цену потребует, от него, заплатить это их общее, тайное общество?

Ответа не было. Была только тишина, гул ТЭС за окном и сладкий, тревожный ком ожидания в груди. Вова глубоко вздохнул и уставился в потолок. Сон не шел. Он прислушивался к тихому разговору подруг за стеной и думал. Думал о доверии, которое пахнет клубникой и дешевым вином, и о том, как легко его разрушить одним неверным движением.

Мысли путались, тело долго не успокаивалось, пока сон не накрыл его с головой.

Тихий скрип двери… Сознание медленно пробуждалось, отказываясь воспринимать реальность. Ему казалось, что это еще сон. В комнату, освещенную лунным светом, на цыпочках прокралась маленькая тень. Танюшка. Она подошла к дивану, постояла секунду. Он почувствовал на себе ее пристальный, изучающий взгляд. Притворился спящим, гадая, к чему все это приведет?

– Вова… – ее шепот был жалобным, детским, но в нем явственно читались нотки лукавства. – На коврах жестко. И пыльно. Я тут посплю? Подвинься…

Он молча приподнял край пледа. Танюшка юркнула под него, прижалась гибким, горячим телом, грудью в тонкой футболке. Он осторожно обнял ее за плечи, стараясь дышать ровно и глубоко. Она положила ладонь ему на грудь, голову устроила на плече, а ногу небрежно закинула на его живот.

“Ну вот, – мысль пронеслось у него в голове, прогоняя сон. – Началось”.

Танюшка вздохнула счастливо и почти сразу уснула. Ее дыхание ровное и теплое ощущалось у него на шее.

А его тело, успокоившееся было, снова отозвалось на близость женщины, на прикосновение ее бедра и жар груди. Эрекция вернулась, жесткая и неудобная. Вова, чтобы не разбудить ее, приказал себе замереть. Это был не страх, а скорее азартная осторожность охотника, не желающего спугнуть добычу. Он чувствовал себя подростком, который вот-вот совершит, что-то запретное и невероятно желанное.

Кончиками пальцев он ощущал нежность ее кожи. Сдерживал себя, чтобы не провести ладонью ниже, по ее спине, не ощутить, под тканью, упругость молодого женского тела. “Спит, – твердил он себе. – Или притворяется?” Эта мысль сводила с ума. Если притворяется – то это игра. А в игры он играть любил…

Он лежал так, возможно, час, может быть, меньше, полностью сосредоточившись на каждом ее вздохе, на каждом малейшем движении. Его член пульсировал, требуя внимания, но он наслаждался этой мукой – сладким, томительным ожиданием, растягивая момент, как резинку…

… Утром он проснулся от странного, настойчивого ощущения. Теплая, маленькая рука лежала уже не на его груди. Она осторожно, почти невесомо, касалась его вздыбившегося, под пледом, члена. Вова открыл глаза.

Танюшка не спала. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых читалось жгучее, веселое любопытство. Их взгляды встретились.

Вова увидел, как в ее широко распахнутых глазах проносится целая буря. Сначала – растерянность, а потом, вспыхнул чистый, дерзкий вызов.

Он пытался дышать ровно, держа на лице маску мудрого взрослого, который вот-вот рассмеется над этой дурацкой ситуацией. Но, сквозь тонкую плёнку его контроля прорывалось желание, грубое и простое. Оно было написано у него в глазах, и он знал, что Танюшка это видит. Чувствует и принимает, как вызов для себя…

Они молчали. Глаза в глаза. Дыхание смешалось в один прерывистый, горячий ритм. В этих нескольких секундах не было ни прошлого, ни будущего. Была только эта точка – жаркая, невыносимо-сладостная, где его самоконтроль встречался с ее дерзостью, а ее желание – с его мужской силой. Тишина между ними гудела, как перетянутая струна, готовая лопнуть от самого легкого прикосновения…

…Она не двигалась. Застыла, как зверек, заметивший добычу и замерший в предвкушении охоты. Ее ладонь лежала на нем неподвижно, но это уже не была нечаянность – это была демонстрация намерения. Пытливый взгляд ее глаз, не отрывавшийся от его лица, выискивал малейшую трещинку в его маске, малейший признак паники или одобрения.

Он принял правила этой игры мгновенно. И, едва заметно, попытался отодвинуться, уйти от этого жгучего, смущающего прикосновения.

Она не отдернула руку. Наоборот, ее пальцы чуть сжались, ощупывая твердость и размер через ткань. «Что, слабо?» – говорил ее взгляд, полный дерзкого торжества. «Боишься?»

– Ой… – прошептала она, и в ее голосе было чистое, детское изумление, смешанное с торжеством. – Он… живой и такой… большой?

Вова онемел. Неловкость и дикое возбуждение от ее прикосновения смешались в один клубок. Он не мог пошевелиться, не мог вымолвить ни слова. Танюшка, не отрывая любопытного взгляда от его лица, осторожно начала водить маленькой ладошкой вверх-вниз по его члену, сквозь тонкую ткань. Это было неловко, неумело, но, чертовски возбуждающе. Ее невинный, изучающий взгляд и эти робкие движения сводили с ума.

– Тебе… приятно? – прошептала она, наклоняясь ближе, ее дыхание касалось его губ.

Он мог только кивнуть, сглотнув ком в горле. Его бедра слегка приподнялись навстречу ее прикосновениям. Она поняла. Движения стали чуть увереннее. Ее рука потянулась к резинке его боксеров, любопытные пальцы проникли под ткань… нашли его. Первое ощущение было шоком для них обоих – для нее от неожиданной, бархатистой твердости, для него – от сокрушительной волны наслаждения. Ее мир сузился до пульсации жизни в ее ладони, до его сдавленного стона.

Она чувствовала, как он весь напрягся, пытаясь сохранить контроль, но каждое ее движение заставляло его бедра непроизвольно подаваться ей навстречу. Это была слепая, трепетная работа наугад, но каждый ее жест достигал цели, вызывая новые спазмы наслаждения. Она чувствовала его скрытую мощь, и, одновременно, полную от нее зависимость, в этот миг – и это пьянило сильнее любого вина.

Для него же мир рассыпался на осколки. Не было ни прошлого, ни будущего, ни стыда, ни правил. Была только ее рука, невероятно нежная, творящая с ним нечто немыслимое. Вся его воля, вся его взрослая серьезность таяла, как воск, под ее настойчивыми прикосновениями. Он тонул в этом ощущении, парализованный ее смелостью и собственным животным восторгом, готовый взвыть от нарастающего, нестерпимого напряжения…

… Резкий, пронзительный звук будильника на его телефоне разорвал тишину, как взрыв. Танюшка взвизгнула, отпрянула, как ошпаренная. Она стремительно вытерла ладонь о простыню, вскочила с дивана и, как мышь, метнулась к двери спальни. На пороге обернулась. Ее лицо горело диким румянцем, глаза блестели смехом и восторгом.

– Я… я только проснулась! – выпалила она и исчезла за дверью.

Вова лежал, прикрыв глаза рукой. Твердый, как камень, член ощутимо выпирал под пледом, требуя завершения начатого. На простыне осталось маленькое влажное пятнышко. От ее ладони? От него? Вова слышал, как, в спальне, Танюшка громко и неестественно зевает: