Стая

– А купаться будем?

– Я бы на твоем месте воздержался. Разве что месяца через два. Тогда будет теплее. Нет, мы просто выедем на середину озера, возьмем с собой бутылку и…

Он помедлил.

– И?

– Посмотрим на звезды.

Они заглянули друг другу в глаза. Каждый по свою сторону кухонного стола, упершись локтями, они смотрели друг на друга, и Йохансон чувствовал, как его внутреннее сопротивление сдавалось. Он говорил такие вещи, которые не собирался говорить, он пустил в ход все средства и задействовал все рычаги, чтобы привести машину в движение. Он будил воспоминания, заставлял себя и Лунд делать то, ради чего уезжают вместе на заброшенное озеро; он хотел бы вернуть ее назад в Тронхейм и вместе с тем хотел бы видеть ее в своих объятиях, он придвигался к ней ближе, чтобы ощутить на своем лице ее дыхание, проклинал ход судьбы и вместе с тем едва мог дождаться ее исхода.

– Хорошо. Поехали.

Снаружи было тихо и безветренно. Они прошли по причалу и сели в лодку. Йохансон поддержал Лунд за руку и чуть не посмеялся вслух над самим собой. Как в кино, подумал он, как в этом дурацком – название он забыл – фильме с Мэг Райэн. Спотыкаясь, поневоле сближаешься. О боже мой.

Это была маленькая деревянная лодка, которую он купил у прежнего владельца вместе с домом. Нос был крытый, прибитые планки образовывали небольшой трюм. Лунд уселась на носу в позе портного, а Йохансон завел подвесной мотор. Шум мотора не нарушил окружающий покой, а гармонично вплелся в дивно оживленную лесную ночь. Такое тарахтение и низкий гул мог бы производить какой-нибудь гипертрофированный шмель.

В продолжение короткой поездки они не проронили ни слова. Потом Йохансон заглушил мотор. Они были довольно далеко от берега. На веранде остался свет, и он отражался в воде волнистыми полосами. То и дело слышался какой-нибудь тихий всплеск, когда рыба выскакивала из воды, чтобы схватить насекомое. Йохансон, балансируя, пробрался к Лунд, держа в руке початую бутылку. Лодка мягко покачивалась.

– Если ляжешь на спину, – сказал он, – то весь мир твой. Со всем, что в нем есть. Попробуй.

Ее глаза светились в темноте.

– Ты уже наблюдал здесь звездопад?

– Да. И не раз.

– И что? Загадал желание?

– Для этого у меня маловато романтической субстанции. – Он опустился на планки рядом с ней. – Мне хватало того, что я им любовался.

Лунд захихикала.

– Ты ни во что такое не веришь?

– А ты?

– Я-то меньше всех.

– Я знаю. Тебя не обрадуешь ни цветами, ни звездопадом. Трудно приходится бедному Каре. Самое романтичное, что он мог бы тебе подарить, это анализ стабильности подводной конструкции.

Лунд не сводила с него глаз. Потом запрокинула голову и медленно легла на спину. Свитер задрался, обнажив пупок.

– Ты правда так считаешь?

Йохансон оперся на локоть и смотрел на нее сверху.

– Нет. Неправда.

– Ты думаешь, что во мне совсем нет романтики.

– Я думаю, ты просто не задумывалась над тем, как функционирует романтика.

Их взгляды снова встретились. Надолго.

Слишком надолго.

Его пальцы оказались в ее волосах, медленно пробежали по прядям. Она смотрела на него снизу вверх.

– Может, ты мне покажешь это, – прошептала она.

Йохансон склонялся над ней все ниже, пока между их губами не завибрировала лишь тонкая прослойка горячего воздуха. Она обвила его шею. Глаза ее были закрыты.

Поцеловать. Сейчас.

Тысячи шорохов и мыслей вспорхнули в голове Йохансона, уплотнились в вихрь и нарушили его концентрацию. Оба замерли в напряженной позе, будто ждали знака, сигнала, разрешения: теперь можете поцеловать друг друга, теперь можете быть страстными.

Будьте же страстным, мужчина!

«Что такое? – думал Йохансон. – Что здесь не так?»

Он ощущал тепло тела Лунд, вдыхал ее аромат, и это был чудесный, зовущий аромат.

Но ничто в нем не шелохнулось в ответ на этот зов.

– Не функционирует, – в ту же минуту сказала Лунд. На протяжении вздоха, на границе между капитуляцией и настойчивостью, Йохансон чувствовал себя так, будто упал в холодную воду. Потом короткая боль прошла. Что-то погасло. Остаток жара растворился в ясном воздухе над озером, уступив место громадному облегчению.

– Ты права, – сказал он.

Они оторвались друг от друга, медленно, с трудом, будто их тела еще не взяли в толк то, что головам уже было ясно. Йохансон увидел в ее глазах вопрос, который, возможно, читался и в его взгляде: что мы натворили? Сколько всего испортили?

– Все в порядке? – спросил он.

Лунд не ответила. Он сел перед нею, спиной к борту. Потом заметил, что все еще держит в руке бутылку, и протянул ей.

– Совершенно очевидно, – сказал он, – что наша дружба слишком сильна для любви.

Он знал, что это звучит плоско и патетично, но это подействовало. Она начала хихикать, сперва нервно, потом с облегчением. Взяла бутылку, отпила глоток и громко рассмеялась. Провела ладонью по лицу, будто хотела стереть этот громкий, неуместный смех, но он пробивался сквозь ее пальцы, и Йохансон в конце концов тоже рассмеялся вместе с ней.

– Ох, – вздохнула она. Они помолчали. – Ты огорчился? – спросила она тихо.

– Нет. А ты?

– Я… нет, я не огорчилась. Нисколько. Просто это… – Она запнулась. – Это так запутано. На «Торвальдсоне» тогда, помнишь, вечер в твоей каюте. Еще бы минута, и… все могло бы произойти, но сегодня…

Он взял у нее из рук бутылку и выпил.

– Нет, – сказал он. – Давай будем честными, все бы кончилось тем же.

– А в чем причина?

– Ты его любишь.

Лунд обняла руками колени.

– Каре?

– А кого же еще?

Она уставилась прямо перед собой, а Йохансон снова приложился к горлышку, поскольку это было не его дело – копаться в чувствах Тины Лунд.

– Я думала, что могу уйти от него.

Пауза. Если она ждет ответа, подумал он, то ей придется ждать долго. Она сама должна это понять.

– Мы с тобой всегда были готовы к этому, – сказала она. – Никто из нас не хотел себя связывать, а ведь это идеальная предпосылка. Но мы так и не осуществили этой возможности. У меня никогда не было уверенности, что это должно произойти именно сейчас… Я никогда не была влюблена в тебя. Я не хотела быть влюбленной. Но представление, что это когда-нибудь произойдет, волновало. Каждый живет своей жизнью, никаких обязательств, никаких уз. Я даже была уверена, что это скоро случится, я считала, что давно пора! И вдруг появляется Каре, и я думаю: боже мой, это путы! Все или ничего. Любовь обязывает, а это…

– Это любовь.

– Я думала, скорее, что это другое. Как грипп. Я больше не могла сосредоточиться на работе, я мысленно была где-то в другом месте, у меня почва уходила из-под ног, а это не для меня, это не я.

– И тут ты подумала, что надо наконец осуществить возможность, пока не окончательно потеряла над собой контроль.

– Нет, ты все-таки обиделся!

– Я не обиделся. Я тебя понимаю. Я тоже никогда не был в тебя влюблен. – Он задумался. – Я тебя вожделел. Впрочем, лишь с тех пор, как ты вместе с Каре. Но я старый охотник, я думаю, меня просто злило, что добыча уходит из рук, это ранило мое тщеславие… – Он тихо рассмеялся. – Знаешь этот чудесный фильм с Шер и Николасом Кейджем? «Очарованные луной». Там кто-то спрашивает, почему мужчины хотят спать с женщинами? И ответ такой: потому что они боятся смерти. М-м. Почему я об этом вспомнил?

– Потому что страх присутствует во всем. Страх остаться одному, страх быть ненужным, но еще хуже – страх иметь выбор и ошибиться. У нас с тобой никогда не было ничего, кроме отношений, а с Каре… с Каре у меня никогда не будет ничего, кроме влечения. Я это быстро поняла. Ты хочешь кого-то, кого ты, собственно, совершенно не знаешь, ты хочешь его во что бы то ни стало. Но ты получаешь его только вместе с его жизнью впридачу. И тебе становится страшно.

– Что это окажется ошибкой?

Она кивнула.

– А ты была вообще с кем-нибудь вместе? – спросил он. – Ну, по-настоящему?

– Один раз, – ответила она. – Уже давно.

– Твой первый?

– М-м.

– И что случилось?

– То, что случилось, неоригинально. Правда. Он меня просто бросил, и мне это тяжело далось.

– А потом?

В лунном свете, подперев подбородок, с морщинкой между бровями, она была хороша. Но Йохансон не чувствовал ни следа сожаления. Ни о том, что они сделали попытку, ни о том, чем она быстро закончилась.

– Потом бросала всегда я.

– Ангел мщения.

– Ну что ты. Нет, временами парни просто действовали мне на нервы. Слишком медлительные, слишком несообразительные, слишком милые. Иногда я убегала просто, чтобы вовремя спастись, прежде чем… Ну, ты знаешь, я скора на руку.

– Ну да, не будем строить дом, а то налетит ураган и разрушит его.

Лунд скривила рот.

– Есть и другие возможности. Например, дом все-таки строишь, но, прежде чем его кто-то разрушит, ты разрушаешь его сама.

– Каре – дом.

– Да. Каре – дом.

Где-то засвистел сверчок. Вдали отозвался другой.

– Тебе это чуть было не удалось, – сказал Йохансон. – Если бы мы сегодня переспали, у тебя было бы достаточно причин расстаться с Каре.

– Да, я бы твердо себе сказала, что это гораздо больше отвечает моему жизненному стилю – иметь отношения с тобой, чем отдаться влечению, которое надолго выбьет меня из колеи. Постель бы это как-то… подтвердила.

– Ты бы, так сказать, заспала себе путь к отступлению.

– Нет. – Она гневно сверкнула глазами. – Ты мне нравился, хочешь верь, хочешь нет.

– Ну ладно.

– Ты вовсе не вспомогательное средство для побега, если ты это имеешь в виду. Я тебя не просто так…

– Ну ладно, ладно! – Йохансон поднял руки. – Ты влюблена в меня.

– Да, – сказала она брюзгливо.

– Не с таким отвращением. Скажи еще раз.

– Да. Да-а!

– Вот, уже лучше. – Он усмехнулся. – А теперь, после того, как мы тебя вывернули наизнанку и увидели, какая ты трусиха, мы, наверное, должны выпить остаток за Каре.

Она криво усмехнулась.

– Не знаю.

– Ты все еще не уверена?

– То да, то нет. Я… запуталась.

Йохансон перекидывал бутылку из руки в руку. Потом сказал:

– Я тоже однажды разрушил дом, Тина. Уже много лет назад. И жители были еще внутри. Они еле выбрались оттуда. По крайней мере, один из двоих. Я и по сей день не знаю, правильно ли это было.

– И кто же был другой житель? – спросила Лунд.

– Моя жена.

Она подняла брови.

– Ты был женат?

– Да.

– Об этом ты не рассказывал.

– Мало ли чего я не рассказывал. Мне в кайф чего-нибудь не рассказать.

– А что случилось?

– Что всегда случается. – Он пожал плечами. – Развод.

– Почему?

– Да так. Без особенных причин. Никакой назревшей драмы, никаких летающих тарелок. Только чувство тесноты. И правда, страх, что это может… сделать меня зависимым. Уже надвигалось: семья, дети, пес, роющийся в палисаднике, ответственность, а дети, собака и ответственность по частям уничтожают любовь… Тогда мне казалось очень разумным расстаться.

– А сейчас?

– Сейчас я иногда думаю, что это, может быть, была единственная ошибка в моей жизни. – Он задумчиво смотрел на воду. Потом снова поднял бутылку. – В этом смысле: «То, что хочешь сделать, делай скорее!»

– Я не знаю, что делать, – прошептала она.

– Не поддавайся страху. Ты правда скорая на руку. Так будь быстрее своего страха. – Он посмотрел на нее. – Я тогда не смог этого. Все, что решаешь без страха, решаешь правильно.

Лунд улыбнулась. Потом наклонилась вперед и взяла бутылку.

К удивлению Йохансона, они остались на озере до конца выходных. После их неудавшегося романа он думал, что на следующее же утро они вернутся в Тронхейм, но уезжать им не захотелось. Что-то в их отношениях просветлело. Не нужно стало поддерживать вечный флирт. Они гуляли, болтали и смеялись, выкинув из головы весь мир со всеми его университетами, буровыми вышками и червями, и Йохансон готовил лучшие в своей жизни спагетти.

В воскресенье вечером они вернулись, и Йохансон высадил Лунд у ее дома. Войдя наконец в свою квартиру в Киркегате, он впервые за много лет ощутил разницу между уединением и одиночеством. Но это чувство он оставил в прихожей. Дальше порога не допускались ни грусть, ни сомнения в себе.

Он внес чемодан в спальню. Там тоже, как и в гостиной, был телевизор. Йохансон включил его и перещелкивал каналы, пока не наткнулся на запись концерта из лондонского «Ройял Альберт Холла». Кири Те Канава пела арии из «Травиаты». Йохансон разбирал вещи, тихонько подпевая и раздумывая, чего бы выпить на ночь.

Через некоторое время музыка прекратилась.

Складывая непослушную рубашку, он не сразу отметил начало новостей.

– …как стало известно из Чили. Нет никаких подтверждений, что исчезновение норвежской семьи как-то связано с похожими событиями, произошедшими в это же время на побережье Перу и Аргентины. Там тоже несколько рыбацких лодок либо бесследно исчезли, либо были впоследствии обнаружены в море пустыми. Норвежская семья из пяти человек выехала на траулере в хорошую погоду и при спокойном море.

Сложить рукав вправо, подогнуть. Что это там сказали по телевизору?

– В Коста-Рике тем временем отмечено небывалое нашествие медуз. Тысячи так называемых «португальских галер» появились у самого побережья. Как стало известно, уже четырнадцать человек погибли от соприкосновения с этими чрезвычайно ядовитыми существами, множество людей получили ожоги, среди них двое англичан и один немец. Неизвестно число пропавших без вести. Министерство туризма Коста-Рики проводит кризисное совещание, но опровергает сведения, что пляжи закрыты для туристов. В настоящее время непосредственной опасности для купания нет, заявил представитель министерства.

Йохансон замер, держа в руках сложенную рубашку.

– Вот мерзавцы, – пробормотал он. – Четырнадцать погибших. Давно пора закрыть все пляжи.

– Вызывают беспокойство и большие стаи медуз у австралийского побережья. Особенную угрозу представляют «морские осы», также отличающиеся повышенной ядовитостью… Ряд несчастных случаев на море со смертельным исходом произошел также на западе Канады. Точные причины гибели туристических кораблей пока неизвестны. Возможно, суда столкнулись в результате отказа навигационного оборудования.

Йохансон повернулся. Дикторша как раз отложила свои листки и с пустой улыбкой смотрела в объектив камеры.

– А теперь в нашем обзоре – другие новости дня.

«Португальские галеры», подумал Йохансон.

Он вспомнил женщину на Бали – как она кричала на песке, корчась в судорогах. А ведь она даже не коснулась «галеры». Просто, прогуливаясь по пляжу, выудила ее палкой из мелководья – полюбоваться необычайной красотой эфирного паруса. Женщина всего лишь перевернула медузу палкой, вываляв ее в песке, как в панировке. А потом допустила ту роковую ошибку…

«Португальские галеры» относятся к виду, до сих пор представляющему для науки загадку. Строго говоря, «галера» не является классической медузой, это плавучая колония одноклеточных, сотен и тысяч полипов с разными функциями. Ее голубой или пурпурный переливчатый парус, торчащий из воды оттого, что он наполнен газом, позволяет колонии двигаться по ветру подобно яхте. А что под парусом, того не видно.

Но очень ощутимо, если дотронуться. «Галеры» волочат за собой шлейф из щупалец, достигающих в длину пятнадцати метров и усеянных сотнями тысяч крошечных обжигающих клеток. Строение и функция этих клеток представляют собой мастерское достижение эволюции – высокоэффективный арсенал оружия. Каждая клетка содержит внутри капсулу со свернутым шлангом, который завершается гарпунным острием, втянутым до поры до времени внутрь. Легчайшее прикосновение приводит в действие процесс умопомрачительной точности. Шланг распрямляется и мощно выбрасывается наружу. Тысячи гарпунов пробивают кожу жертвы, словно шприцы, и впрыскивают такую смесь белков и протеинов, которая разом поражает нервные клетки и кровяные тельца. Следствие – немедленное сокращение мускулатуры. Боль – как от раскаленного металла, шок, остановка дыхания, паралич сердца. Если повезет находиться в этот момент у берега, чтобы сразу вытащили, то останется надежда выжить. Пловцы и ныряльщики, попавшие в сеть такой медузы вдали от берега, шансов не имеют.

Та женщина на Бали всего лишь задела кончиком палки палец своей ноги. На палке оставался обжигающий яд. Даже такого количества было достаточно, чтобы она уже никогда не забыла об этой встрече.

И все же «португальская галера» была безобидной тварью по сравнению с «кубической медузой» Chironex fleckeri – австралийской «морской осой».

В части ядовитых смесей природа достигла в своей эволюционной истории впечатляющих высот. В случае «морских ос» она создала настоящий шедевр. Яда одной особи хватило бы, чтобы убить двести пятьдесят человек. Мгновенный паралич нервов вызывает потерю сознания. Большинство жертв тут же захлебываются в воде.

Все это пронеслось в голове Йохансона, пока он смотрел на экран телевизора.

Людей просто дурачили. Четырнадцать смертельных случаев и множество обожженных за такой короткий срок – разве это не чрезвычайная ситуация? А что значат все эти истории с исчезновением кораблей?

«Португальские галеры» у берегов Южной Америки. «Морские осы» у берегов Австралии.

Нашествие щетинковых червей у берегов Норвегии.

Нет, какая же тут связь, засомневался он. Медузы часто появляются стаями по всему миру. Ни одно лето не обходится без медузной напасти. А черви – это совсем другое.

Он разложил одежду по полкам, выключил телевизор и отправился в гостиную, чтобы поставить компакт-диск или почитать.

Но вместо этого стал ходить из угла в угол, потом подошел к окну и выглянул на улицу, освещенную фонарем.

До чего же спокойно было на озере.

И здесь, в Киркегате, все спокойно.

Это неспроста – значит, готовится что-то недоброе.

Что за чушь, подумал Йохансон. Киркегата-то при чем?

Он налил себе граппы, отпил глоток и вспомнил, кому можно позвонить.

Кнут Ольсен. Он работал, как и Йохансон, в НТНУ и был специалистом по медузам, кораллам и морским анемонам.

– Ты уже спал? – спросил Йохансон.

– Дети не дают уснуть, – сказал Ольсен. – У Марии день рождения, ей сегодня исполнилось пять лет. Ну, как ты отдохнул на озере?

Ольсен был примерным семьянином с постоянно ровным хорошим настроением и вел упорядоченную бюргерскую жизнь, чуждую Йохансону. Они никогда не встречались вне работы, за исключением обеденных перерывов. Но Ольсен был славным парнем с чувством юмора. Да без юмора он бы и не выжил, по мнению Йохансона: с пятью-то детьми и кучей родственников.

– Поедем как-нибудь со мной, – предложил он.

– Непременно, – ответил Ольсен. – Как-нибудь обязательно съездим.

– Ты смотрел новости?

Возникла небольшая пауза.

– Ты имеешь в виду медузы?

– Именно! Я так и знал, что это тебя заинтересует. Что там случилось?

– Да что там может случиться? Такие нашествия – обычное дело. То саранча, то медузы…

– Я имею в виду «португальские галеры» и «морские осы».

– Вот это необычно.

– Ты уверен?

– Необычно то, что разом появились оба опаснейших вида медуз. Ну, в Австралии всегда были проблемы с саркодовыми, и именно с «морскими осами». Они нерестятся к северу от Рокгемптона в устьях рек. Три минуты – и человек готов.

– А время года соответствует?

– Для Австралии – да. С октября по май. В Европе эта дрянь донимает людей в жару. Мы в прошлом году были на Менорке, и детям даже покупаться вдоволь не удалось, потому что кругом тоннами валялись велеллы…

– Кто-кто валялся?

– Velella. Парусные медузы. Очень красивые, пока не начнут вонять на солнцепеке. Маленькие фиолетовые штучки. Весь пляж был лиловый, их сгребали лопатами и граблями и вывозили мешками, ты представить себе не можешь, а в море их все прибывало и прибывало. Ты же знаешь, я обожатель медуз, но даже мне было многовато. И все равно очень странно то, что происходит сейчас в Австралии.

– А что именно странно?

– «Морские осы» появляются на мелководье. А вдали от берега их не встретишь. Тем более у островов Большого Барьерного рифа. А теперь, я слышал, они есть и там. С велеллами все иначе. Они обычно болтаются в открытом море. Мы до сих пор не знаем, чего им надо на пляжах, мы вообще очень мало знаем о медузах.

– А разве пляжи не защищены сетями?

Ольсен расхохотался.

– Да, их ставят, но они ничего не дают. Медузы застревают в сетях, но щупальца отрываются и проникают сквозь ячейки. Тогда ты их вообще не заметишь. – Он сделал паузу. – А почему, собственно, ты так заинтересовался этим?

– Хочу знать, действительно ли мы имеем дело с настоящей аномалией.

– Можешь спокойно держать пари, – прорычал Ольсен. – Видишь ли, появление медуз всегда сопряжено с жарой и размножением планктона: медузы им питаются. Поэтому поздним летом набегают целые стада этих тварей, но через пару недель они снова исчезают. Таков ход вещей… Погоди-ка.

На заднем плане слышался громкий рев. Йохансон спросил себя, когда же дети Ольсена ложатся спать и ложатся ли вообще. Всякий раз, когда ему приходилось говорить с Ольсеном по телефону, в доме орали дети.

К детским крикам добавились крики Ольсена, потом он снова подошел к телефону.

– Извини. Передрались из-за подарков. Итак, если ты хочешь знать мое мнение, то такие нашествия медуз происходят из-за разжижения моря. А виноваты мы. Разжижение активизирует рост планктона. После этого стоит ветру подуть с запада или северо-запада – и они у нас под носом.

– Да, но это касается нормальных нашествий. А мы говорим о…

– Погоди. Ты хотел знать, имеем ли мы дело с аномалией. Ответ гласит: да! Правда, мы не можем признать ее как аномалию. У тебя дома есть растения?

– Что? А, да.

– Наверняка это юкка-пальма?

– Да, целых две.

– А они – аномалия. Ты понимаешь? Юкка-пальму к нам завезли, и угадай кто?

Йохансон нетерпеливо закатил глаза.

– Надеюсь, ты не сведешь наш разговор к нашествию юкка-пальм? Мои пальмы ведут себя вполне миролюбиво.

– Я не это имею в виду. Я просто хочу сказать, что мы уже не в состоянии судить, что естественно, а что нет. В 2000 году я вел исследование медузных нашествий в Мексиканском заливе. Гигантские студенистые стаи угрожали местным рыбным запасам. Они обрушились на нерестилища Луизианы, Миссисипи и Алабамы и пожирали икру и рыбных мальков, но еще до этого они оставили их без надежды на выживание, потому что сожрали у них весь планктон. Самый большой урон нанес один вид, которому там вообще нечего было делать: австралийская медуза из Тихого океана. Ее туда случайно притащили.

– Биология нашествий.

– Правильно. Они нарушили цепочку питания и привели к сокращению улова. А несколько лет назад экологическая катастрофа угрожала Черному морю, потому что в восьмидесятые годы какое-то торговое судно завезло в своих балластных водах рифленых медуз. И Черное море просто зашилось. – Ольсен вошел в раж. – Теперь перейдем к «португальским галерам». Они появились у берегов Аргентины, а это не их область. Центральная Америка – да. Может быть, еще Перу и Чили, но чтобы ниже? Четырнадцать трупов за один раз! Это похоже на атаку. Как будто их там кто наколдовал.

– Меня озадачивает, что объединились два самых опасных вида.

– Только не поддавайся на теорию заговора, мы же не в Америке. Есть и другие объяснения. Некоторые считают, что виноват Эль-Ниньо, другие говорят, что виновато потепление. В Малибу нашествия медуз, каких не видели десятки лет, в Тель-Авиве появились какие-то просто гиганты. И потепление климата, и зараза из чужих мест – все может служить объяснением.

Йохансон почти не слушал. Ольсен сказал нечто такое, что уже не шло из головы.

«Как будто их там кто наколдовал».

А черви?

«Как будто их там кто наколдовал».

– …спариваться идут на мелководье, – как раз говорил Ольсен. – И все это вышло из-под контроля. Там погибло не четырнадцать человек, а гораздо больше, это я тебе гарантирую.

– М-м.

– Да ты меня вообще слушаешь?

– Еще как. Я думаю, теперь ты впадаешь в теорию заговора.

Ольсон засмеялся.

– Ну что ты. Но это аномалия. На первый взгляд имеет вид циклически возникающего феномена, но я вижу за этим нечто другое.

– Нутром чуешь?

– Нутром я чую, что съел сегодня говяжий рулет. Больше мое нутро ни на что не годится. Нет, я чую это головой.

– Хорошо. Спасибо. Я хотел услышать твое мнение.

Он раздумывал, не сказать ли Ольсену о червях. Но «Статойл», пожалуй, не особенно стремится к публичному обсуждению темы, а Ольсен немного болтлив.

– Увидимся завтра в обед? – спросил Ольсен.

– Да. С удовольствием.

– А я пока постараюсь разузнать для тебя побольше. Есть у меня кой-какие источники.