Грань соблазна

После третьего дубля я сбегаю в гримёрку под предлогом «поправить костюм». Мои руки дрожат, когда я меняю бельё, пряча улики своего предательства в сумке. Я не могу позволить ему увидеть, как он на меня действует. Не могу дать ему эту власть. Я возвращаюсь, натягивая маску, но каждый новый дубль – это новая пытка. Его руки всё смелее, его прикосновения всё откровеннее. Он сжимает моё бедро, его пальцы задерживаются у края моего белья, и я знаю, что он чувствует, как я дрожу. Его губы находят мою шею, и он шепчет слова Лоренцо, но я слышу Лиама:

– Ты прекрасна…

Я сдаюсь. Не только Катерина – я, Элисон. Мои руки цепляются за его плечи, мои бёдра прижимаются к нему, и я целую его с отчаянием, которого не должно быть. Моя кожа горит, моё тело пульсирует, и я чувствую, как всё внутри меня натянуто до предела, готово лопнуть. Я ненавижу его. Ненавижу, как он заставляет меня хотеть его. Ненавижу, как моё бельё снова становится мокрым, и я знаю, что мне придётся менять его опять, чтобы он не заметил.

После восьмого дубля Веласкес наконец сдаётся, но его голос всё ещё полон раздражения:

– Элисон, что с тобой? Ты выглядишь, как будто тебе больно! Где огонь? Где страсть?

Я отмахиваюсь, мой голос звучит слабее, чем я хочу:

– Простите. Живот болит. Наверное, что-то не то съела.

Он хмурится, но кивает, отмахиваясь. Лиам стоит рядом, его глаза следят за мной, и я знаю, что он не верит ни единому моему слову. Его ухмылка – медленная, хищная – говорит мне, что он знает. Он знает, как я реагирую на него. И я ненавижу его за это ещё больше.

– Береги себя, Кларк, – говорит он, его голос низкий, с той насмешкой, которая режет, как нож. – Не хочу, чтобы ты пострадала.

Я отворачиваюсь, мои щёки горят, и я почти бегу в гримёрку, чтобы снова сменить бельё, чтобы спрятать правду. Я ненавижу его. Ненавижу.

Глава 5

Я стою у края съёмочной площадки, скрестив руки, и смотрю, как она входит. Элисон Кларк. Чёрт возьми, она как ходячий грех, созданный, чтобы свести меня с ума. Платье цвета красного вина обтягивает её тело, подчёркивая каждый изгиб, каждую линию, которую я хочу провести языком. Её тёмные волосы струятся по плечам, маня прикоснуться, а её губы, накрашенные этой кроваво-красной помадой, – как приглашение, которое я хочу принять прямо сейчас. Она думает, что её маска безупречна, но я вижу трещины. Я видел их пять лет назад в той гримёрке, когда её щёки вспыхнули после моего поцелуя, когда её рука влепила мне пощёчину, но её глаза молили о большем. Она думает, что может спрятаться. Дурочка. Какая чёртова дурочка.

Съёмочная площадка гудит, но я не слышу ничего, кроме собственного пульса, который бьётся в висках, когда я думаю о том, что нас ждёт. Сегодня мы снимаем сцену, от которой у меня уже стоит, хотя камеры ещё не включились. Катерина и Лоренцо, наши персонажи, срывают все барьеры, отдаваясь друг другу на этой проклятой кровати, окружённой свечами. Я знаю, что сценарий требует страсти, но для меня это не игра. Я хочу её. Хочу сорвать этот корсет, задирать её юбку, пока она не закричит моё имя. Хочу видеть, как её маска рушится, как она сдаётся мне, вся мокрая и дрожащая. Потому что я знаю, что она хочет этого так же сильно, как я, даже если её упрямство заставляет её бороться.

Я смотрю, как она готовится, поправляя волосы, и её движения – как танец, который она отточила годами. Но я вижу, как её пальцы дрожат, как её щёки розовеют, когда она замечает мой взгляд. Она ненавидит меня, но её тело выдаёт её с головой. Я хочу провести пальцами по её шее, вниз, к вырезу этого платья, сорвать его и узнать, как она выглядит под ним. Чёрт, я хочу её так сильно, что это почти больно.

Декорации готовы: кровать с тёмно-красными простынями, свечи, мерцающие в полумраке, и воздух, пропитанный напряжением, которое я могу разрезать ножом. Она уже в костюме Катерины – корсет, который так охренительно обтягивает её грудь, что я едва могу дышать, и юбка, которую я уже представляю задранной до её талии. Я сбрасываю рубашку, оставляя только расстёгнутый ворот, и ловлю её взгляд, который задерживается на моей груди. Она хочет меня. Я знаю это, и от этого мой член пульсирует, требуя действия.

Съёмка начинается, и я нависаю над ней на кровати, мои руки находят её запястья, прижимая их к простыням. Её кожа горячая, как огонь, и я чувствую её пульс под пальцами, быстрый, неровный, как будто она уже на грани. Чёрт, она такая красивая, когда борется. Её глаза – серо-голубые, полные гнева и желания – смотрят на меня, и я хочу утонуть в них, хочу заставить её стонать, пока она не забудет, как меня ненавидеть. Моя рука скользит по её бедру, задирая юбку выше, чем нужно, и я чувствую, как она дрожит, как её дыхание сбивается. Я хочу засунуть руку под эту юбку, найти её мокрую киску и доказать ей, что она моя, даже если она будет кричать, что это не так.

Я касаюсь её, мои пальцы нарочно, но будто невзначай, скользят по внутренней стороне её бедра, ближе к тому месту, где я знаю, она пульсирует. И, чёрт возьми, я чувствую это – тепло, исходящее от неё, её желание, которое она так отчаянно пытается скрыть. Она мокрая, я знаю это, даже не касаясь её напрямую. Дурочка. Она думает, что может спрятать это от меня, но её тело выдаёт её с каждой секундой. Я хочу разорвать это бельё, хочу почувствовать, как она сжимается вокруг моих пальцев, хочу услышать, как она стонет моё имя, пока камеры снимают. Но я держу себя в руках. Едва.

Первый дубль заканчивается, и она отшатывается, её щёки пылают, а глаза избегают моих. Веласкес недоволен, орёт про «недостаток огня», и я знаю, что нас ждут ещё дубли. Восемь чёртовых дублей, и каждый – как пытка, потому что я хочу её всё сильнее. Она сбегает в гримёрку после третьего дубля, бормоча что-то про костюм, но я замечаю, как она возвращается в другом белье – чёрное кружево сменилось на белое, простое, как будто это поможет ей скрыть правду. Дурочка. Какая охренительная дурочка. Я знаю, почему она меняет бельё. Она мокрая, её киска пульсирует от моих прикосновений, и она боится, что я увижу, как сильно она меня хочет. Но я вижу всё. Я чувствую её тепло, её дрожь, её желание, и это сводит меня с ума.

Каждый дубль – это игра, где я ломаю её. Мои пальцы находят её бедро, задирают юбку, и я касаюсь её, нарочно задерживаясь у края её белья, чувствуя, как она напрягается, как её тело сдаётся. Я хочу засунуть руку глубже, хочу почувствовать, как она течёт для меня, хочу заставить её кричать, пока она не забудет, кто она такая. Её кожа горит под моими пальцами, её пульс бьётся, как барабан, и я знаю, что она на грани. Я хочу толкнуть её за эту грань, хочу, чтобы она сломалась, чтобы она признала, что хочет меня так же, как я хочу её.

К восьмому дублю она едва держится. Её тело дрожит, её грудь вздымается, и я чувствую, как она прижимается ко мне, как её бёдра ищут моих, даже если она ненавидит себя за это. Я наклоняюсь к её уху, мои губы почти касаются её кожи, и я представляю, как шепчу ей, что хочу трахнуть её прямо здесь, пока она не закричит. Я хочу сорвать этот корсет, хочу почувствовать, как её киска сжимает меня, хочу видеть, как её глаза закатываются от удовольствия. Но я держу себя в руках, потому что камеры всё ещё снимают, а Веласкес всё ещё орёт.

Когда съёмка заканчивается, она отшатывается, её лицо пылает, и она бормочет что-то про боль в животе, отмахиваясь от Веласкеса. Я знаю, что это ложь. Я знаю, что она снова побежит в гримёрку, чтобы сменить бельё, чтобы спрятать, как сильно она мокрая. Дурочка. Она думает, что может скрыть это от меня, но я чувствую её – её тепло, её пульс, её желание. Она моя, даже если ещё не знает этого. И я не остановлюсь, пока она не сдастся полностью, пока не будет умолять меня взять её, камеры будь прокляты.

Клуб в центре Лос-Анджелеса пульсирует, как живое сердце, музыка бьёт по вискам, а толпа фанатов орёт моё имя, пока я пробираюсь через неё, раздавая автографы и ленивые ухмылки. Неоновые огни режут глаза, но я в своей стихии – король, которого хотят все. Мой взгляд скользит по лицам, но я ищу её. И я нахожу её. Элисон. Даже под этой нелепой кепкой и маской, закрывающей половину её лица, я узнаю её из тысячи. Её осанка, её движения, то, как она поправляет волосы, пытаясь раствориться в толпе. Дурочка. Она думает, что может спрятаться, но я вижу её, как хищник видит добычу. Её тёмные волосы выбиваются из-под кепки, её тело, обтянутое джинсами и чёрной футболкой, всё ещё кричит о том, что я хочу прижать её к стене, провести руками по её бёдрам, почувствовать, как она дрожит подо мной. Я представляю, как срываю эту футболку, как мои пальцы находят её кожу, горячую и податливую, как я целую её шею, пока она не выгибается, умоляя о большем.

Она стоит рядом с той своей подругой – рыжей, с восторженными глазами, которая смотрит на меня, как на бога. Саманта. Я вижу, как Элисон кивает ей, и рыжая толкает её ко мне, её лицо сияет от возбуждения. Элисон идёт за мной, её шаги неохотные, но я знаю, что она не могла не прийти. Она хочет быть здесь, даже если её упрямство заставляет её притворяться, что это не так. Я веду её в угол, где свет тусклее, а музыка не так режет уши. Мои глаза скользят по ней, по её губам, которые я хочу целовать, пока она не задохнётся, по её груди, которая поднимается чуть быстрее, чем обычно. Я хочу схватить её за запястья, прижать к стене, провести рукой по её телу, почувствовать, как она напрягается, как её дыхание сбивается. Дурочка. Она думает, что этот маскарад спрячет её, но я вижу её насквозь.

– К чему весь этот цирк, Кларк? – мой голос низкий, с насмешкой, но в голове я представляю, как прижимаю её к стене, как мои руки скользят под её футболку, находят её грудь, сжимают её, пока она не застонет. – Прячешься от меня?

Её глаза вспыхивают под маской, она стискивает зубы, пытаясь держать себя в руках.

– Не обольщайся, Райдер, – шипит она, её голос режет, но я слышу в нём дрожь. – Я здесь ради Саманты. Она хотела попасть на твою чёртову встречу. Не думай, что это из-за тебя.

Дурочка. Она врёт, и мы оба это знаем. Она здесь, потому что её тянет ко мне, потому что её тело всё ещё помнит мои прикосновения на съёмочной площадке, её дрожь, её желание. Я хочу схватить её за волосы, притянуть к себе, целовать её, пока она не сдастся, пока её губы не станут мягкими и податливыми. Я хочу провести пальцами по её шее, вниз, к её бёдрам, сжать их, пока она не выгнется ко мне. Но я только ухмыляюсь, наслаждаясь тем, как она борется с собой.

– Сделай пару фото с Самантой, – говорит она, её голос холодный, но я вижу румянец на её щеках. – Она будет в восторге.

Я наклоняюсь ближе, мои глаза впиваются в её, и я представляю, как прижимаю её к стене, как мои пальцы скользят по её коже, находят чувствительные точки, которые заставят её задрожать. Я хочу видеть, как её маска рушится, как она сдаётся, как её тело становится моим.

– Попроси, Кларк, – говорю я, мой голос низкий, почти угрожающий. – Попроси меня по-хорошему.

Её глаза вспыхивают яростью, она сжимает кулаки, готовая взорваться.

– Да пошёл ты, – шипит она, её голос дрожит от злости, но я чувствую в нём что-то ещё. Желание. Она хочет меня, и это бесит её больше всего.

Я смеюсь, низко и тёпло, и отступаю, пожимая плечами.

– Тогда нет, – говорю я, и мои мысли полны того, как она будет кипеть от злости, как будет думать обо мне всю ночь, представляя, что я мог бы сделать с ней, если бы она попросила. – Без «пожалуйста» – никаких фото.

Она смотрит на меня, её глаза мечут молнии, но я знаю, что она на грани. Я хочу, чтобы она сломалась, чтобы её голос дрожал, когда она скажет «пожалуйста». Я хочу прижать её к стене, провести руками по её телу, почувствовать, как она выгибается подо мной, как её дыхание становится рваным. Дурочка. Она думает, что может играть со мной, но я уже выиграл. Я вижу её желание, её борьбу, её дрожь. И я не остановлюсь, пока она не сдастся, пока её тело не станет моим, пока она не забудет про всё, кроме меня.

– Ладно, – шипит она, делая шаг вперёд, её голос режет, как нож, но я вижу, как её щёки пылают. – Пожалуйста, сфотографируйся с моей подругой.

Я наклоняюсь ещё ближе, мои глаза впиваются в её, и я вижу, что она неискренна. Её «пожалуйста» – как выстрел, брошенный через силу, чтобы заткнуть меня. Дурочка. Она думает, что может отделаться этим, но я хочу больше. Я хочу, чтобы она умоляла, чтобы её голос дрожал от настоящего желания, чтобы она посмотрела на меня так, как смотрела на съёмочной площадке, когда её тело сдавалось под моими руками. Я представляю, как прижимаю её к стене, как мои пальцы скользят по её шее, сжимают её талию, пока она не выгибается ко мне, пока её дыхание не станет рваным, пока она не забудет про свою гордость.

– Неубедительно, Кларк, – говорю я, мой голос низкий, с насмешкой, которая, я знаю, её бесит. – Скажи это так, чтобы я захотел. Искренне.

Её глаза расширяются, она стискивает зубы, и я вижу, как её кулаки сжимаются сильнее.

– Что ты от меня хочешь, Райдер? – её голос дрожит, смесь ярости и чего-то ещё, что заставляет мой член напрячься. Она на грани, и я хочу толкнуть её за эту грань.

Я не выдерживаю. Моя рука хватает её за запястье, и я прижимаю её к стене, её тело оказывается так близко, что я чувствую тепло её кожи, её учащённое дыхание. Я представляю, как срываю эту футболку, как мои руки находят её грудь, сжимают её, пока она не выгибается ко мне, пока её дыхание не станет рваным. Чёрт, я хочу её, хочу целовать её, пока она не задохнётся, хочу почувствовать, как она сдаётся, как её тело становится моим.

– Я хочу, чтобы ты умоляла меня, Кларк, – говорю я, мой голос низкий, почти рычащий. – Хочу, чтобы ты посмотрела на меня и сказала это так, чтобы я поверил.

Её глаза вспыхивают, она пытается вырваться, но я держу её крепко.

– Ты нормальный вообще? – шипит она, её голос дрожит, но я вижу, как её щёки пылают. – Я просто прошу сделать фото для Саманты!

Я наклоняюсь ближе, мои губы почти касаются её уха, и я представляю, как целую её шею, как мои зубы слегка прикусывают её кожу, пока она не застонет.

– Ты же актриса, Кларк, – шепчу я, мой голос тёплый, но с угрозой. – Заставь меня захотеть это сделать. Сыграй.

Она замирает, её дыхание становится неровным, и я вижу, как её глаза темнеют. Она решает играть. Её пальцы медленно скользят по моей груди, едва касаясь, но этого достаточно, чтобы моя кровь закипела. Я представляю, как хватаю её за талию, прижимаю ближе, как мои руки находят её бёдра, сжимают их, пока она не выгнется ко мне. Её пальцы задерживаются у моего воротника, так близко к моим губам, что я хочу схватить её руку, притянуть её к себе и целовать, пока она не задохнётся. Она наклоняется ближе, её дыхание касается моей кожи, и она шепчет, её голос мягкий, но полный вызова:

– Пожалуйста, Лиам. Сфотографируйся с ней.

Чёрт. Её голос – как мёд, лёгкий, но с той глубиной, которая бьёт меня прямо в пах. Я хочу её. Хочу притянуть её к себе, целовать её, пока её губы не станут мягкими, пока она не сдастся. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать её, но она уворачивается, её глаза блестят под маской, полные победы и насмешки.

– Ну так что, фото будет? – говорит она, её голос лёгкий, но я слышу в нём триумф.

Дурочка. Она думает, что выиграла, но я всё ещё держу её на крючке. Я представляю, как прижимаю её к этой стене, как мои руки скользят по её телу, находят чувствительные точки, которые заставят её задрожать. Но я только улыбаюсь, моя ухмылка медленная, хищная.

– Приведи её в гримёрку, – говорю я, и мои мысли полны того, как она будет думать обо мне, как её тело будет помнить этот момент, как она будет ненавидеть себя за то, что хочет меня. – Я сделаю фото.

Глава 6

Мы стоим на тротуаре у клуба «Neon Pulse», где неоновые огни всё ещё мигают, отражаясь в лужах после недавнего дождя. Толпа фанатов редеет, но их голоса, выкрикивающие имя Лиама, всё ещё эхом отдаются в воздухе, смешиваясь с пульсирующей музыкой из клуба. Саманта стоит рядом, прижимая телефон к груди, как драгоценный трофей, и её восторженный визг режет мне уши, заглушая даже шум ночного Лос-Анджелеса. Её рыжие волосы растрепались, глаза сияют, как у ребёнка на Рождество, а улыбка настолько широкая, что кажется, вот-вот лопнет.

– О боже, Элисон, ты видела, как он мне улыбнулся?! – Саманта тычет экраном телефона мне в лицо, показывая селфи, где она обнимает Лиама, а он наклоняется к ней с этой своей проклятой улыбкой – тёплой, почти нежной, но с той лёгкой насмешкой, которая всегда выводит меня из себя. – Он сказал: «Рад тебя видеть, Саманта»! Он знал моё имя! Я чуть не умерла!

Я закатываю глаза, скрещивая руки, чтобы скрыть, как мои пальцы дрожат. Моя маска – идеальная, отточенная годами – на месте, но внутри я чувствую, как она трескается, как тонкий лёд под ногами. Лиам Райдер. Этот наглый, самодовольный тип, который даже на фан-встрече умудряется выглядеть так, будто весь мир у его ног. Саманта, моя Саманта, которая обычно видит людей насквозь, растаяла от его дурацкой улыбки, как воск под солнцем. Я ненавижу, как её восторг царапает меня изнутри, будто кто-то скребёт гвоздём по стеклу.

– Он просто играет, – говорю я, мой голос холодный, с лёгкой насмешкой, чтобы скрыть, как сильно меня это задевает. – Это его работа – очаровывать фанаток. Завтра он даже не вспомнит твоё имя.

Она качает головой, всё ещё глядя на телефон, её пальцы ласкают экран, будто это само лицо Лиама.

– Нет, ты не понимаешь! – её голос дрожит от возбуждения, и она делает шаг ближе, чуть не наступая мне на ноги. – Он был такой искренний! Этот взгляд, Элисон, эти зелёные глаза… Я готова была растаять прямо там, в гримёрке!

Я фыркаю, отворачиваясь к улице, где мигают фары проезжающих машин. Её слова – «этот взгляд» – цепляются за меня, как колючки, и я не могу их вытряхнуть. Потому что я знаю, о чём она говорит. Я чувствовала этот взгляд – его зелёные глаза, которые смотрят так, будто видят меня насквозь, будто знают все мои слабости. И я ненавижу, как он жжёт меня изнутри, как заставляет моё сердце биться быстрее, несмотря на всю мою злость.

Саманта вдруг взвизгивает ещё громче, заметив такси, которое подъезжает к тротуару. Она прыгает на месте, её энергия бьёт через край, и, не дав мне и слова сказать, бросается к машине, размахивая телефоном, как флагом.

– Мой Uber! – кричит она, оборачиваясь ко мне с сияющей улыбкой. – Элисон, это был лучший вечер в моей жизни! Спасибо, что вытащила меня сюда!

– Я могу попросить своего водителя подбросить тебя, – говорю я, доставая телефон, чтобы проверить, где моя машина. – Он уже в пути, будет через пару минут.

– Нет-нет, я справлюсь! – Саманта машет рукой, уже открывая дверцу такси. – Ты и так сделала для меня слишком много! Позвоню тебе завтра, ладно? Надо обсудить, как Лиам смотрел на тебя, когда ты просила его сфоткаться со мной! – Она хихикает, подмигивает и ныряет в машину, хлопнув дверцей. Такси срывается с места, оставляя меня одну на тротуаре, под неоновым светом и лёгким вечерним бризом.

Я стою, глядя на удаляющиеся огни, и пытаюсь собрать себя в кучу. Моя кепка всё ещё скрывает половину лица, но я чувствую, как маска Элисон Кларк, звезды, которая никогда не теряет контроль, начинает сползать. Саманта права – этот взгляд Лиама. Он смотрел на меня в гримёрке, когда я просила его сделать фото, не с привычной насмешкой, а с чем-то… тёплым, почти уязвимым, как будто на секунду снял свою броню. И я ненавижу, как это заставило моё сердце сжаться, как будто кто-то сдавил его в кулаке.

Я вздрагиваю, когда слышу шаги за спиной. Тяжёлые, уверенные, с лёгким скрипом кожаных ботинок по асфальту. Я знаю, кто это, ещё до того, как оборачиваюсь. Его запах – кедр, дым и что-то, что делает мои колени слабее, чем я хочу признать – достигает меня раньше, чем его голос.

– Кларк, – говорит Лиам, и его низкий, чуть хриплый голос скользит по моей коже, как электрический разряд. – Что, прячешься от меня под этой кепкой?

Я оборачиваюсь, мои серо-голубые глаза встречаются с его зелёными, и я вижу, как уголок его губ приподнимается в этой его фирменной ухмылке. Он стоит слишком близко, его тёмная рубашка обтягивает плечи, а за ним маячат двое охранников, держащихся на почтительном расстоянии. Толпа фанатов всё ещё гудит неподалёку, но его внимание приковано ко мне, и это заставляет мой пульс биться быстрее, чем я хочу.

– Я не прячусь, Райдер, – шиплю я, поправляя кепку, чтобы выиграть секунду и взять себя в руки. – Я просто жду своего водителя. И, знаешь, мне не нужен твой спектакль.

Он смеётся – низкий, тёплый смех, который пробирается мне под рёбра, и делает шаг ближе, нарушая моё личное пространство. Его охранники остаются позади, но я чувствую их присутствие, как тень, которая напоминает мне, что Лиам Райдер – это не просто человек, а целое событие.

– Спектакль? – его бровь приподнимается, и он наклоняется чуть ближе, его голос становится тише, но от этого только опаснее. – О, Кларк, я ещё даже не начал. Поехали, поужинаем. Я знаю одно место, где подают лучший стейк в городе.

Я замираю, мои кулаки сжимаются в карманах джинсов. Ужин? С ним? После всего, что было в гримёрке, после его шуточек, после того, как его взгляд заставил меня чувствовать себя уязвимой? Нет, ни за что.

– Нет, спасибо, – говорю я, мой голос холодный, как лёд, но я чувствую, как мои щёки начинают гореть. – Я не голодна. И у меня нет настроения терпеть твои подколки весь вечер.

Он не отступает. Вместо этого его ухмылка становится шире, почти хищной, и он делает ещё один шаг, так что теперь нас разделяет всего пара сантиметров. Я чувствую тепло его тела, его запах обволакивает меня, и моё сердце бьётся так громко, что я боюсь, он это услышит.

– Да ладно, Элисон, – говорит он, и его голос становится мягче, но в нём всё ещё есть эта проклятая насмешка. – Один ужин. Без камер, без сценария. Только ты, я и хороший стейк. Неужели ты боишься, что не выдержишь моего обаяния?

Я стискиваю зубы, чтобы не врезать ему. Он невыносим. Но его слова – «только ты, я» – бьют прямо в цель, и я ненавижу, как часть меня хочет сказать «да», просто чтобы посмотреть, что он задумал. Чтобы проверить, насколько далеко он зайдёт в этой своей игре. Моя маска дрожит, но я не могу позволить ей упасть. Не перед ним.

– Я не боюсь тебя, Райдер, – шиплю я, мои глаза мечут молнии. – Но я не собираюсь тратить свой вечер на твои игры. Найди себе другую фанатку.

Он смеётся снова, и этот звук – тёплый, глубокий – заставляет мой желудок сжаться. Он кивает своим охранникам, и один из них открывает дверцу чёрного внедорожника, припаркованного у тротуара.

– Влезай, Кларк, – говорит он, его голос теперь твёрже, с ноткой приказа, от которой у меня мурашки по коже. – Я не приму «нет». Один ужин, и я отвезу тебя домой. Обещаю вести себя… почти прилично.

Я открываю рот, чтобы снова отказаться, но что-то в его взгляде – не насмешка, а что-то тёмное, почти умоляющее – заставляет меня замереть. Я ненавижу его. Ненавижу, как он всегда знает, как задеть меня, как найти трещину в моей броне. Но я устала бороться. Устала притворяться, что он не действует на меня. И, чёрт возьми, я хочу посмотреть, что он задумал.

– Ладно, – выдавливаю я, мой голос звучит тише, чем я хотела. – Но если ты начнёшь свои шуточки, я вылью вино тебе на голову.

Его ухмылка становится шире, и он делает шаг назад, жестом приглашая меня к машине.

– Договорились, – говорит он, и в его голосе есть что-то, что заставляет мой пульс биться быстрее. – Но, Кларк, я тебя предупредил: я всегда получаю, что хочу.

Я сажусь в машину, мои руки дрожат, когда я пристегиваю ремень, и пытаюсь убедить себя, что это просто ужин. Просто стейк, просто разговор. Но когда Лиам садится рядом, его колено случайно касается моего, и я чувствую, как жар разливается по моему телу, я понимаю, что это не будет просто ужин. Машина трогается, и я смотрю в окно, пытаясь не замечать, как он смотрит на меня – с этой своей проклятой ухмылкой, которая обещает неприятности.

Мы едем молча, и я жду, что он назовёт адрес какого-нибудь модного ресторана в центре города, где нас будут окружать папарацци и любопытные взгляды. Но когда машина сворачивает на тихую улицу в Беверли-Хиллз, моё сердце сжимается. Я узнаю этот район – это не ресторан. Это его дом. Огромный особняк, скрытый за высокими воротами, с пальмами и идеально подстриженными кустами, которые кричат о богатстве и приватности.

– Райдер, – мой голос дрожит, несмотря на все мои попытки звучать уверенно. – Это не ресторан.

Он поворачивается ко мне, его зелёные глаза блестят в полумраке машины, и его ухмылка становится ещё более самодовольной.

– Расслабься, Кларк, – говорит он, его голос низкий, почти ласкающий. – Я сказал, что знаю место с лучшим стейком. Я не сказал, что это ресторан. Мой шеф-повар творит чудеса. И, знаешь, иногда лучше без камер и чужих глаз.