Грань соблазна

Теперь я в гримёрке, пытаюсь стереть эту чёртову помаду и успокоить нервы. Дверь распахивается с такой силой, что я вздрагиваю, и в зеркале появляется Лиам. Он выглядит как буря, готовая всё разрушить: тёмные волосы растрёпаны, рубашка расстёгнута на верхнюю пуговицу, открывая загорелую кожу груди, а его зелёные глаза горят яростью. Или чем-то ещё. Я не могу разобрать, но моё сердце сжимается от этого взгляда.

– Ты серьёзно, Кларк? – его голос режет, как лезвие, и он захлопывает дверь так, что стены дрожат. – Ты побежала жаловаться, что я к тебе пристаю? Это что, теперь я какой-то извращенец, потому что ты не можешь справиться с парой слов?

Я вскакиваю со стула, мои каблуки стучат по полу, и я оказываюсь в шаге от него. Мои кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони.

– Ты перешёл черту, Райдер! – я почти кричу, мой голос дрожит от гнева. – Ты не просто импровизируешь, ты нарочно лезешь мне под кожу! Думаешь, можешь говорить всё, что вздумается, и я просто проглочу? Я не твоя игрушка!

Он делает шаг ближе, и теперь нас разделяет всего несколько сантиметров. Его запах – кедр, дым и что-то, что делает мои колени слабее, чем я хочу признать – обволакивает меня. Его глаза мечут молнии, но в них есть что-то ещё, что-то тёмное, что заставляет мой пульс биться быстрее.

– Игрушка? – он почти рычит, его голос низкий, опасный. – О, Кларк, ты так стараешься быть неприступной, но я вижу, как ты дрожишь, когда я рядом. Ты хочешь, чтобы я остановился? Тогда почему твои щёки горят, а глаза выдают тебя?

Я стискиваю зубы, чтобы не заорать. Он невыносим. Он всегда знает, как задеть меня, как найти трещину в моей броне. Я ненавижу его за это. И ненавижу себя за то, что часть меня хочет, чтобы он продолжал.

– Ты ошибаешься, – шиплю я, тыча пальцем в его грудь. – Ты ничего обо мне не знаешь. Думаешь, твоя дурацкая ухмылка и дешёвые подкаты заставят меня растаять? Я не одна из твоих фанаток, Лиам. Ты для меня никто.

Он смеётся – низкий, тёплый смех, который только сильнее меня бесит. Он наклоняется, его лицо так близко, что я чувствую тепло его дыхания на своей щеке. Его голос становится тише, почти шёпот, но каждое слово – как удар.

– Никто? – говорит он, и его губы почти касаются моего уха. – Тогда почему ты так напрягаешься, Элисон? Может, потому что ты представляешь, как я ставлю тебя на колени и заставляю стонать моё имя, пока ты не забудешь, как меня ненавидеть?

Мои щёки вспыхивают, и я задыхаюсь от его слов. Они грязные, откровенные, и, чёрт возьми, они бьют прямо в цель, заставляя моё тело предать меня. Я хочу оттолкнуть его, хочу кричать, но моё горло сжимается, а внизу живота разгорается жар, который я ненавижу. Он не должен так на меня действовать. Не должен.

– Ты больной, – выдавливаю я, мой голос дрожит, и я ненавижу эту слабость. – Убирайся из моей гримёрки, Райдер, или я позову охрану.

Он не двигается. Вместо этого он хватает моё запястье, не грубо, но достаточно крепко, чтобы я не могла вырваться. А потом он целует меня. Его губы твёрдые, требовательные, и мир вокруг исчезает. Его язык скользит по моим губам, вторгаясь, завоёвывая, и я чувствую, как моё сердце бьётся так, будто хочет вырваться из груди. Это не поцелуй любви – это война, вызов, как будто он хочет доказать, что я не могу ему сопротивляться.

Гнев вспыхивает во мне с новой силой, и я отталкиваю его, моя рука взлетает, влепляя ему звонкую пощёчину. Звук разносится по гримёрке, и я слышу, как ассистенты за дверью замирают, но никто не осмеливается войти. Мы стоим, тяжело дыша, и я вижу, как его щека краснеет, но его глаза – эти проклятые зелёные глаза – искрятся не гневом, а чем-то тёмным, почти хищным.

– Это всё, на что ты способна, Кларк? – говорит он, потирая щеку, и его голос – смесь насмешки и чего-то, что заставляет мой желудок сжаться. – Я просто хотел тебя заткнуть. Похоже, сработало.

Я задыхаюсь от ярости, мои кулаки сжимаются, и я делаю шаг назад, чтобы не вцепиться в него снова.

– Ты жалок, Райдер, – шиплю я, мой голос дрожит, но я не могу остановиться. – Никогда больше не смей ко мне прикасаться. Мы закончили. Навсегда.

Он смотрит на меня, его ухмылка медленно возвращается, и я ненавижу, как она заставляет моё сердце биться быстрее. Он делает шаг к двери, но перед тем, как уйти, оборачивается.

– Увидимся в аду, Кларк, – говорит он, и его голос – как обещание, как угроза, как что-то, что я не могу выкинуть из головы. – И, поверь, тебе понравится.

Дверь захлопывается за ним, и я падаю на стул, мои руки дрожат. Я слышу шепот ассистентов за дверью, но никто не заходит – они боятся. И я их не виню. Я сама боюсь – не Лиама, а того, что он со мной делает. Я ненавижу его за этот поцелуй, за его слова, которые всё ещё звенят в ушах, за то, как он заставил меня чувствовать себя живой, уязвимой, желанной. Мои губы горят, и я ненавижу, как часть меня – та, что я прячу даже от себя – хочет, чтобы он вернулся и закончил то, что начал.

Я смотрю в зеркало, и моё отражение – уже не то, что было час назад. Маска треснула, и я не знаю, смогу ли её починить. Но я клянусь себе, что никогда больше не позволю Лиаму Райдеру подобраться так близко. Никогда.

Глава 4

Я сижу на мягком диване в своей квартире в Западном Голливуде, сжимая бокал шардоне, пока за окном Лос-Анджелес тонет в золотистом свете заката. Моя гостиная – это мой оазис: белые стены, украшенные абстрактными картинами, стеклянный столик, на котором стоит ваза с пионами, и мягкий свет от дизайнерской лампы, который делает всё вокруг уютнее. Но уют – это иллюзия, как и всё в моей жизни. Внутри я натянута, как струна, готовая лопнуть, и вино, хоть и холодит горло, не помогает успокоить нервы. Лиам Райдер. Его имя, как заноза, застряло в моей голове после той читки сценария, после его шуточек, от которых я до сих пор чувствую жар в щеках. Я ненавижу его. И ненавижу, как он заставляет меня чувствовать себя живой.

Саманта, моя подруга, сидит напротив, скрестив ноги на пуфе. Её рыжие волосы собраны в небрежный пучок, а в джинсах и простой белой футболке она выглядит так, будто только что вышла из кофейни, где работает бариста. Саманта – мой якорь, человек, который знал меня до того, как моё имя стало сиять на афишах. Она не из Голливуда, не из мира камер и фальшивых улыбок, и именно поэтому я цепляюсь за неё, как за спасательный круг. Она пьёт вино, болтая о своей смене в кофейне, о том, как какой-то парень заказал латте с пятью сиропами и потом жаловался, что оно слишком сладкое. Я киваю, пытаясь слушать, но мои мысли всё время возвращаются к нему. К Лиаму. К его зелёным глазам, которые смотрят так, будто он уже выиграл.

– Эй, ты вообще здесь? – Саманта щёлкает пальцами перед моим лицом, её карие глаза блестят от смеха. – Я тут распинаюсь про своего босса, а ты витаешь где-то в облаках. Что с тобой, мисс Суперзвезда?

Я заставляю себя улыбнуться, отпивая ещё глоток вина. Моя улыбка – отточенная, как танец, – работает даже на неё, хотя Саманта знает меня лучше, чем кто-либо.

– Просто устала, – вру я, крутя бокал в руке. – Съёмки, знаешь. Веласкес выжимает из нас все соки.

Она прищуривается, явно не купившись, но не давит. Вместо этого достаёт телефон и начинает листать ленту, её лицо озаряется светом экрана. Я смотрю на неё, пытаясь отвлечься от своих мыслей, но она вдруг ахает, её глаза расширяются, как у ребёнка, увидевшего рождественскую ёлку.

– Боже, Элисон, ты это видела? – она тычет телефон мне под нос, и я вижу пост в соцсетях: Лиам Райдер, в своей чёрной рубашке, с этой своей проклятой ухмылкой, объявляет о встрече с фанатами в каком-то модном клубе в центре города. – Лиам Райдер устраивает фан-встречу! Господи, я бы умерла, если бы попала туда. Он такой… – она замолкает, подбирая слова, и её щёки слегка розовеют.

Я закатываю глаза, ставя бокал на столик с чуть большим усилием, чем нужно. Звук стекла о стекло звучит громче, чем я ожидала.

– Такой что? Самодовольный ублюдок? – мой голос режет, и я сразу жалею о резкости. Но Саманта только смеётся, откидываясь на спинку дивана.

– Ой, да ладно тебе, – говорит она, всё ещё глядя на экран. – Я знаю, ты его терпеть не можешь, но, чёрт, Элисон, он же огонь. Этот взгляд, эта харизма… Я видела «Последний закат» раз десять, и каждый раз, когда он смотрит на тебя в той сцене на крыше, я готова визжать. Он как будто создан, чтобы разбивать сердца.

Я стискиваю зубы, чувствуя, как внутри закипает раздражение. Лиам Райдер. Конечно, он нравится всем. Его тёмные волосы, которые всегда слегка растрёпаны, его зелёные глаза, которые смотрят так, будто знают все твои слабости, его голос, низкий и чуть хриплый, который пробирается под кожу. Я ненавижу, как он действует на людей. На меня. Но я не могу сказать это Саманте. Не могу признаться, что пять лет назад, в той гримёрке, его поцелуй оставил ожог, который я до сих пор чувствую.

– Я снова с ним работаю, – выдавливаю я, и слова звучат как признание в преступлении. Я смотрю на Саманту, ожидая её реакции, и она не разочаровывает.

– ЧТО?! – она чуть не роняет телефон, её глаза округляются, и она подаётся вперёд, чуть не пролив вино на диван. – Ты серьёзно? С Лиамом Райдером? В новом проекте Веласкеса? О боже, Элисон, это же… это же мечта! Вы двое на экране – это будет взрыв!

Я фыркаю, скрещивая руки. Моя маска – идеальная, отточенная годами, но сейчас она кажется тоньше, чем обычно.

– Мечта? – я почти шиплю, не в силах сдержать сарказм. – Это кошмар, Саманта. Он невыносим. Наглый, заносчивый, думает, что весь мир у его ног. Чем он так вам всем нравится, а? Объясни мне, я правда не понимаю.

Саманта смотрит на меня, её улыбка становится мягче, но в её глазах всё ещё искрится восторг. Она ставит бокал на стол и наклоняется ближе, будто собирается раскрыть мне государственную тайну.

– Окей, слушай, – говорит она, её голос становится тише, но полон энтузиазма. – Лиам Райдер – это не просто красавчик. Хотя, да, он чертовски горяч. Но дело не только в этом. Он… он как будто излучает силу, знаешь? Когда он входит в комнату, ты не можешь отвести взгляд. Это не просто его лицо или тело – хотя, господи, это тело… – она хихикает, но быстро становится серьёзнее. – Это в том, как он себя держит. Он знает, чего хочет, и не боится этого брать. И ещё этот его взгляд, будто он видит тебя насквозь, но не осуждает, а… как будто зовёт тебя с ним в приключение. И эта его тёмная сторона, знаешь? Все эти слухи про него, про ту модель, как её там… Брианна? Говорят, он любит всякое… необычное. И это делает его ещё притягательнее.

Я замираю, мои пальцы сжимают бокал так сильно, что я боюсь, он треснет. Брианна. Я слышала эти сплетни – про то, как она назвала его извращенцем, как сбежала из его квартиры, разбрасывая слухи по всем таблоидам. Я ненавижу, как эти слова – «тёмная сторона» – будят во мне что-то, что я не хочу признавать. Я вспоминаю его в той гримёрке, его шёпот, грязный и откровенный, его руки, сжимающие моё запястье, его поцелуй, который был больше похож на вызов, чем на ласку. Мой пульс ускоряется, и я ненавижу себя за это.

– Он просто играет, Саманта, – говорю я, мой голос звучит холоднее, чем я хотела. – Это всё его маска. Он манипулирует, дразнит, чтобы держать всех на крючке. И я не собираюсь быть одной из его игрушек.

Саманта прищуривается, её взгляд становится внимательнее, как будто она видит больше, чем я хочу показать.

– Может, он и играет, – говорит она, пожимая плечами. – Но ты тоже играешь, Элисон. Ты всегда в своей роли, даже со мной. Может, он просто пытается достучаться до настоящей тебя? Я видела, как вы выглядите вместе на экране. Это не просто химия. Это… как будто вы двое созданы, чтобы сталкиваться, как молния и гром.

Я отворачиваюсь к окну, мои губы сжимаются. Она не знает. Не знает, как его слова, его взгляд, его прикосновения пробивают мою броню. Не знает, как я боюсь того, что он может найти под этой маской. И больше всего я боюсь, что мне это может понравиться.

– Он мне не нужен, – говорю я, больше для себя, чем для неё. – И я не собираюсь поддаваться его играм. Никогда.

Саманта только улыбается, допивая своё вино.

– Знаешь, что я думаю? – говорит она, её голос лёгкий, но с лукавой ноткой. – Вы с ним либо уничтожите друг друга, либо устроите такой пожар, что весь Голливуд сгорит. И я бы поставила на второе.

Я не отвечаю, но её слова оседают во мне, как угли. Пожар. Да, это слово подходит. Лиам – это огонь, который я хочу потушить, но часть меня – та, что я прячу даже от Саманты – хочет узнать, каково это: гореть.

Утро следующего дня встречает меня безжалостным калифорнийским солнцем, которое пробивается через жалюзи, как назойливый оператор, решивший снять крупный план. Голова слегка гудит от вчерашнего вина, но я привыкла держать себя в руках. Сегодня съёмка, и не просто съёмка – эротическая сцена, первая в этом проекте, где Катерина и Лоренцо, мои и Лиама персонажи, наконец поддаются страсти, которую сдерживали слишком долго. От одной мысли о том, что мне придётся быть так близко к нему, моё сердце сжимается, а в животе разгорается жар, который я ненавижу. Я встаю и подхожу к гардеробу, выбирая наряд, который станет моей бронёй. Платье цвета красного вина, облегающее, с глубоким вырезом, которое кричит о силе и соблазне. Я наношу макияж с точностью хирурга: smoky eyes, чтобы мои серо-голубые глаза выглядели острее, и кроваво-красная помада, которая, как я знаю, привлечёт его взгляд. Волосы я оставляю распущенными, тёмные волны струятся по плечам, как вызов. Я смотрю в зеркало и вижу Элисон Кларк, звезду, которая никогда не сдаётся. Но внутри я чувствую, как моя маска дрожит, и это пугает.

Съёмочная площадка гудит, как улей: ассистенты бегают с кофе, операторы настраивают камеры, а Веласкес, с его вечным энтузиазмом, объясняет, как хочет видеть эту сцену – «горячей, но утончённой, как танец на грани». Я вхожу в студию, и взгляды устремляются ко мне. Я привыкла. Моя улыбка – отточенная, как лезвие, – сияет ровно настолько, чтобы очаровать, но не выглядеть фальшивой. Я киваю ассистентам, здороваюсь с Веласкесом, но мои глаза невольно ищут его. Лиам Райдер. Он стоит у края сцены, в чёрной рубашке, расстёгнутой ровно настолько, чтобы открывать загорелую кожу груди, с этой своей фирменной ухмылкой, от которой хочется одновременно ударить его и… Чёрт, я не могу позволить себе думать об этом.

– Кларк, ты сегодня выглядишь, как будто готова зажечь весь Голливуд, – говорит он, подходя ближе, его голос ленивый, но с той насмешкой, которая всегда выводит меня из себя. Его зелёные глаза скользят по мне, задерживаясь на вырезе моего платья, на моих губах, и я чувствую, как моя кожа покрывается мурашками. – Это платье… Оно почти заставляет меня забыть, что ты ненавидишь меня.

Я стискиваю зубы, поправляя волосы, чтобы выиграть секунду и не взорваться.

– Держи свои фантазии при себе, Райдер, – шиплю я, мой голос – чистый яд, завёрнутый в мёд. – И лучше молись, чтобы не испортить эту сцену. Я не собираюсь переснимать её десять раз из-за твоих кривых рук.

Его ухмылка становится шире, почти хищной, и он делает шаг ближе, нарушая моё личное пространство. Я чувствую его запах – кедр и дым, – и моё тело предаёт меня, пульс ускоряется, несмотря на всю мою злость.

– Кривые руки? – он наклоняется чуть ближе, его голос становится тише, но от этого только опаснее. – О, Кларк, ты понятия не имеешь, на что способны эти руки. Но, может, сегодня я покажу тебе… в кадре, конечно.

Я фыркаю, скрещивая руки, чтобы скрыть, как мои пальцы дрожат.

– Мечтай, – отвечаю я, мои глаза мечут молнии. – Единственное, что ты покажешь, – это как облажаешься перед камерой. Снова.

Веласкес прерывает нас, крича, чтобы мы готовились к сцене. Это эротическая сцена, момент, где Катерина и Лоренцо, после месяцев интриг и ссор, сдаются своей страсти в пустом дворцовом зале. Сценарий требует, чтобы Лоренцо прижал Катерину к стене, его руки скользили по её телу, а их поцелуй был полон отчаяния и желания. Я знаю, что это всего лишь роль, но мысль о том, что Лиам будет так близко, что его руки будут на мне, заставляет моё сердце биться быстрее, чем я хочу.

Свет приглушён, камеры готовы, и мы становимся на свои места. Я стою у стены, одетая в корсет и длинную юбку в стиле Ренессанса, которые подчёркивают мою талию и грудь. Лиам, в рубашке с открытым воротом, выглядит как чёртов герой романтического романа, и я ненавижу, как это действует на меня. Веласкес кричит «Мотор!», и всё начинается.

– Ты моя, Катерина, – говорит Лиам, его голос – как Лоренцо, но с оттенком чего-то личного, – и я не позволю тебе уйти.

Он делает шаг ближе, его руки находят мои запястья, прижимая их к стене над моей головой. Его хватка твёрдая, но не грубая, и я чувствую, как моё дыхание становится неровным. Это сцена. Это не настоящее. Но его глаза – зелёные, с золотыми искрами – держат меня, как магнит, и я не могу отвести взгляд.

– Ты не можешь мной владеть, Лоренцо, – шепчу я, вливая в слова Катерины всю свою злость, весь свой страх, всё своё сопротивление. Но мой голос дрожит, и я ненавижу это. – Я не твоя.

Он наклоняется ближе, его губы так близко, что я чувствую тепло его дыхания. Его руки скользят вниз, по моим рукам, к талии, и я задыхаюсь, когда его пальцы сжимают меня чуть сильнее, чем нужно для сцены. Это Лиам. Не Лоренцо. И я знаю, что он делает это нарочно.

– О, ты моя, – шепчет он, его голос низкий, почти угрожающий, и я чувствую, как его пальцы скользят по краю моего корсета, едва касаясь кожи. – И ты знаешь это, даже если боишься признать.

Я должна сопротивляться. Это в сценарии. Катерина борется, но в итоге сдаётся. И я борюсь – не только как Катерина, но и как Элисон. Я пытаюсь вырваться, мои запястья напрягаются под его хваткой, но его сила, его близость, его запах – всё это рушит мою броню. Я ненавижу его. Ненавижу, как он заставляет меня чувствовать себя уязвимой, желанной, живой. И я сдаюсь. Не только Катерина – я, Элисон, сдаюсь.

Я поднимаю взгляд, мои глаза встречаются с его, и я вижу в них что-то тёмное, что-то, что пугает и притягивает одновременно.

Он целует меня, и это не просто поцелуй для камеры. Его губы твёрдые, требовательные, и я чувствую, как моё тело отвечает, несмотря на все мои попытки сопротивляться. Мои руки, теперь свободные, цепляются за его рубашку, и я притягиваю его ближе, забывая о камерах, о Веласкесе, о сценарии. Это не Катерина и Лоренцо. Это мы. И я ненавижу, как сильно мне это нужно.

Веласкес кричит «Стоп!», и я отшатываюсь, задыхаясь. Лиам смотрит на меня, его глаза всё ещё горят, и его ухмылка возвращается, медленная и самодовольная.

– Неплохо, Кларк, – говорит он, его голос хриплый, но с той насмешкой, которая возвращает меня в реальность.

Я стискиваю зубы, мои щёки горят, и я отворачиваюсь, чтобы не дать ему увидеть, как сильно он меня задел. Я ненавижу его. Ненавижу, как он заставляет меня чувствовать себя слабой. Но больше всего я ненавижу, что часть меня хочет, чтобы эта сцена не заканчивалась.

Веласкес, однако, не доволен. Он машет руками, его голос гремит через студию:

– Отлично, но не хватает огня! Элисон, Лиам, это кульминация! Катерина и Лоренцо срывают все барьеры, это не просто поцелуй – это секс, страсть, полная отдача! Переснимаем, и я хочу, чтобы вы выложились на полную!

Моё сердце падает в пятки. Переснимать. Снова. И не просто поцелуй – постельная сцена, где Катерина и Лоренцо отдаются друг другу полностью. Я бросаю взгляд на Лиама, и его ухмылка становится ещё шире, как будто он знает, как это меня бесит. И как это меня волнует.

– Готова, Кларк? – говорит он, его голос низкий, с лёгкой насмешкой. – Или мне стоит тебя подбодрить?

– Заткнись, Райдер, – шиплю я, поправляя корсет, чтобы скрыть дрожь в руках. – Просто делай свою работу и не лезь мне под кожу.

Он смеётся, низко и тёпло, и я ненавижу, как этот звук пробирается мне под рёбра.

– Под кожу? – он наклоняется ближе, его голос падает до шёпота. – О, Кларк, я уже там. И ты это знаешь.

Я отворачиваюсь, чтобы не дать ему увидеть, как мои щёки вспыхивают. Проклятье. Я не должна позволять ему побеждать. Но когда ассистенты уводят нас, чтобы подготовить декорации – огромную кровать с тёмно-красными простынями, окружённую свечами для атмосферы, – я чувствую, как моя броня трескается. Это всего лишь сцена. Это не настоящее. Но с Лиамом ничего не бывает просто.

Мы становимся на свои места. Я лежу на кровати, юбка моего платья задрана чуть выше колен, корсет расшнурован ровно настолько, чтобы намекать на уязвимость. Лиам нависает надо мной, его рубашка наполовину расстёгнута, открывая загорелую кожу, и я ненавижу, как он выглядит – как грех, воплощённый в человеческом обличии. Свет приглушён, свечи мерцают, и воздух между нами тяжёлый, заряженный. Веласкес кричит «Мотор!», и я заставляю себя дышать.

Лиам наклоняется ближе, его рука скользит по моему бедру, медленно задирая юбку выше, чем нужно для кадра. Его пальцы – тёплые, уверенные – касаются кожи, и я задыхаюсь, несмотря на все свои попытки оставаться в роли. Это Лоренцо, не Лиам, напоминаю я себе. Но его прикосновения – слишком реальные, слишком откровенные. Его рука движется выше, к внутренней стороне бедра, и я чувствую, как моё тело напрягается, а внизу живота разгорается жар.

– Катерина, – шепчет он, его голос – как Лоренцо, но с оттенком Лиама, – ты не можешь больше бежать. Ты моя.

Его пальцы задерживаются на моей коже, чуть дольше, чем требует сценарий, и я знаю, что он делает это нарочно. Его другая рука скользит к моему корсету, развязывая шнуровку с медленной, почти мучительной точностью, и я чувствую, как ткань сползает, открывая больше кожи, чем нужно. Его глаза – зелёные, с золотыми искрами – держат мои, и в них нет Лоренцо. Это Лиам, и он знает, что я не могу сопротивляться.

– Лоренцо, – шепчу я, мой голос дрожит, и я ненавижу, как он звучит – слабый, умоляющий. – Ты не можешь… я не…

Но слова тонут, когда он наклоняется и целует меня, его губы жёсткие, требовательные, и я теряюсь. Мои руки цепляются за его плечи, пальцы впиваются в его кожу, и я сдаюсь – не Катерина, а я, Элисон. Его рука скользит выше, под юбку, касаясь меня там, где никто не должен видеть, и я задыхаюсь, мои бёдра невольно прижимаются к нему. Это для фильма, говорю я себе. Это не настоящее. Но его прикосновения – слишком реальные, слишком откровенные, и я ненавижу, как сильно мне это нужно.

– Сдавайся, Катерина, – шепчет он, его губы касаются моего уха, и его голос – низкий, хриплый – пробирается под кожу. – Ты знаешь, что хочешь этого.

Я хочу кричать, что это неправда, что я ненавижу его, но моё тело предаёт меня. Мои губы находят его, и я целую его с отчаянием, которого не должно быть. Мои руки тянут его ближе, и я чувствую, как его тело напрягается, как его дыхание становится тяжелее. Это сцена. Это не настоящее. Но когда его пальцы скользят по моей коже, когда его губы находят чувствительную точку на моей шее, я забываю о камерах, о Веласкесе, о мире. Есть только он. И я сдаюсь.

Веласкес кричит «Стоп!», и я отшатываюсь, задыхаясь, мои щёки горят, а сердце бьётся так, будто хочет вырваться из груди. Лиам смотрит на меня, его глаза всё ещё тёмные, полные чего-то, что я не хочу называть. Его ухмылка возвращается, медленная и самодовольная.

– Браво, Кларк, – говорит он, его голос хриплый, но с той насмешкой, которая режет, как нож. – Ты почти заставила меня поверить, что тебе это понравилось.

– Нет, нет, нет! Это не то! Элисон, Лиам, я хочу больше огня! Это кульминация, момент, когда Катерина и Лоренцо отдаются друг другу полностью! Вы близко, но не там! Переснимаем, и я хочу видеть страсть, которая сжигает всё на своём пути!

Моё сердце падает в пятки. Переснимать. Снова. И не просто поцелуй – постельная сцена, где Катерина и Лоренцо срывают все барьеры, отдаваясь страсти в полной мере. Я бросаю взгляд на Лиама, и его ухмылка становится ещё шире, как будто он знает, как это меня бесит. И как это меня волнует.

– Готова, Кларк? – говорит он, его голос низкий, с лёгкой насмешкой. – Или мне стоит тебя разогреть?

– Заткнись, Райдер, – шиплю я, поправляя корсет, чтобы скрыть дрожь в руках. – Делай свою работу, и, может, мы закончим это до заката.

Он смеётся, низко и тёпло, и я ненавижу, как этот звук пробирается мне под рёбра. Ассистенты уводят нас, чтобы подготовить декорации – огромную кровать с тёмно-красными простынями, окружённую свечами для атмосферы. Я чувствую, как моё тело уже пульсирует от предвкушения, и это пугает меня больше, чем я хочу признать.

Мы начинаем снова. И снова. Восемь дублей. Каждый раз Веласкес кричит, что не хватает «огня», «глубины», «отдачи». И каждый раз я умираю внутри, потому что Лиам не просто играет Лоренцо – он играет со мной. Он нависает надо мной на кровати, его рубашка давно сброшена, открывая рельеф его груди, его мышцы, которые напрягаются, когда он двигается. Его руки находят мою юбку, задирая её выше, чем нужно, его пальцы скользят по внутренней стороне моего бедра, касаясь кожи так, будто он знает, как это меня разрушает. Я задыхаюсь, моё тело дрожит, и я чувствую, как моё бельё становится мокрым после каждого дубля. Это не Катерина. Это я. И я ненавижу себя за это.