Монетизация

После её ухода Алексей снова сел за монитор. Он запустил другой эфир. Более ранний. Потом ещё один. И ещё. Он смотрел уже не на шутки, не на текст, а на мелочи. На то, как Михаил подаёт Кате стакан с водой, когда у неё першит в горле. Он делает это машинально, не глядя, точно зная, когда ей это понадобится. Как она, увлекшись монологом, поправляет ему галстук, и он на секунду замирает, и в его глазах вспыхивает нечто… болезненное. Как они иногда замолкают одновременно, и между ними пробегает ток понимания, после которого оба спешно отводят глаза.

Чёрт возьми. Да это же не рабочий дуэт. Это бывшие любовники. Самые настоящие. Со всей болью, обидой и той самой неизжитой страстью, которая клокочет под тонким слоем показной ненависти.

Алексей чувствовал, как в нём растёт странное, холодное возбуждение. Если это правда… то он держит в руках не просто успешный проект. Он держит в руках бомбу. Бомбу невероятной мощности.

Прошёл день. Потом ещё один. Алексей жил в напряжённом ожидании, как игрок, поставивший всё на кон и ждущий расклада. Он снова и снова пересматривал эфиры, и теперь ему казалось невероятным, как он мог не заметить этого раньше. Это было написано у них на лицах. В каждом жесте. В каждой паузе.

Наконец, на третий день, Лена вошла в кабинет без стука. Её лицо было бледным и одновременно восторженным. В руках она держала распечатанную фотографию.

– Алексей Петрович… Вы были правы. Не совсем так, как вы думали, но… вы были правы.

Сердце Алексея заработало где-то в горле. Он медленно взял из её рук снимок. Это было некачественное, зернистое фото, сделанное ночью, очевидно, длиннофокусным объективом. На нём были запечатлены двое людей в роскошном жилом комплексе. Они стояли у подъезда, и было ясно, что они в самой середине жаркой, яростной ссоры. Женщина – Катя – что-то кричала, её лицо было искажено гневом и болью. Мужчина – Михаил – стоял, опустив голову, его поза выражала отчаяние и безнадёжность. На его руке был тот самый шрам, который он получил, как все думали, в аварии год назад. Датировка снимка – как раз тот период.

Но это было не самое главное. Главное было в деталях. На пальце Кати виднелось кольцо. Не просто украшение, а обручальное кольцо. И на руке Михаила тоже угадывался тонкий ободок. А ещё… ещё они оба были в домашних тренировочных штанах и майках. Так не ходят на свидания. Так живут.

Алексей перевернул фотографию. На обороте было написано корявым почерком: «Михаил Орлов и Екатерина Воронцова. Скандал у себя дома. Март. Два года назад. Материал не прошёл, заказчик отказался».

Он медленно поднял глаза на Лену.

– Где ты это нашла?

– В архивах одного маленького агентства, которое обанкротилось, – голос Лены дрожал от возбуждения. – Они тогда продали пару других, ничего не значащих снимков, а этот положили в стол. Я связалась с тем фотографом, он уже не в бизнесе. Он сказал, что его тогда наняли, чтобы снять Михаила с новой пассией, а вместо этого он стал свидетелем этого… – она кивнула на фото. – Он попытался продать снимок, но все решили, что это просто ссора любовников, ничего сенсационного. А обручальные кольца… их тогда никто не разглядел. Или не придал значения.

Алексей снова уставился на фотографию. Его мозг работал с бешеной скоростью, складывая факты в единую, безупречную картину.

Они не просто встречались. Они были мужем и женой. Тайно. Очевидно, никто об этом не знал. Они поженились тихо, скрытно, а потом… потом так же тихо и страшно разошлись. И пришли к нему. По отдельности. И он, слепой идиот, посадил их за один микрофон. Заставил их разбирать чужие разводы, высмеивать чужие неудачи, пока их собственная кровоточащая рана была прикрыта тонким слоем грима и язвительных шуток.

Восторг, холодный и острый, как лезвие бритвы, пронзил его. Это была не просто бомба. Это была ядерная боеголовка. Это был самый грандиозный, самый циничный, самый жестокий и поэтому самый гениальный контент, который только можно было придумать.

Они – главные герои своей же трагедии. Они – продукт, который они сами и продвигают. Их боль, их ненависть, их невысказанная боль – это и есть то, что продаёт подкаст.

Лена смотрела на него, затаив дыхание.

– Алексей Петрович… что будем делать?

Алексей медленно улыбнулся. Это была не та улыбка, которую он показывал на вечеринках спонсорам. Это была улыбка хищника, который наконец-то загнал свою добычу в угол.

– Что будем делать? – он повторил, не отрывая глаз от снимка, где два самых популярных голоса рунета разрывали друг друга на части в ночной тишине. – Мы сделаем из этого шоу. Самое большое шоу на свете.

Он положил фотографию на стол, аккуратно, как реликвию.

– Они играли в ненависть. А мы заставим их играть в правду. Или… – он многозначительно посмотрел на Лену, – мы просто перестанем им мешать. И будем снимать на камеру, как они сами себя уничтожают. Рейтинги взлетят до небес. До самых небес, Леночка.

Он представил себе их лица, когда они поймут, что их секрет раскрыт. Не просто раскрыт, а выставлен на продажу. Боль, ужас, ярость. Это будет прекрасно. Это будет идеально.

– Но… они же… – Лена колебалась. – Они же уйдут. Они подадут в суд.

– Куда они уйдут? – мягко спросил Алексей. – Они – это шоу. Они – бренд. Они ненавидят друг друга, но они обожают славу. Обожают эти рейтинги, эти толпы фанатов, эти деньги. Нет. Они не уйдут. Они будут рычать и кусаться, но останутся. Потому что сцена – это наркотик посильнее, чем любая ненависть. И сильнее, чем любая любовь.

Он подошёл к окну, смотря на ночной город. Огни рекламных билбордов казались ему теперь праздничным салютом в его честь.

– Надо всё продумать. Выпуск должен быть особым. Прямой эфир. Самый грандиозный прямой эфир в истории подкаста. Мы всех пригласим. Всех. И мы дадим им такую площадку, такой повод… что они сами не выдержат. Они сами всё расскажут. Или… мы им немножко поможем.

Он повернулся к Лене. Его лицо было спокойным и решительным.

– Найди того фотографа. Купи у него все права на этот снимок. И на все остальные, если есть. И чтобы ни у кого больше не было ни единой копии. Это наша козырная карта. Наш главный приз.

Лена кивнула и выскользнула из кабинета.

Алексей остался один. Он снова взял в руки фотографию. Он всматривался в искажённое болью лицо Кати, в сгорбленные плечи Михаила. Он не чувствовал ни жалости, ни сострадания. Он чувствовал только восторг первооткрывателя, нашедшего Эльдорадо. Он нашёл не просто сенсацию. Он нашёл самую суть человеческих отношений – боль, предательство, ненависть и ту страсть, которая никогда не умирает до конца. И он собирался упаковать это в красивую обёртку из рекламных интеграций и продать с максимальной прибылью.

«Простите, детки, – мысленно обратился он к людям на фотографии. – Но такова жизнь. А жизнь – это шоу-бизнес».

Он убрал снимок в верхний ящик стола, запер его на ключ. Теперь он был кукловодом, державшим в руках ниточки от самых живых, самых настоящих и самых страдающих кукол. И он собирался устроить такое представление, которое никто и никогда не забудет.

Глава 4. «Это просто бизнес»

Воздух в кабинете Алексея на следующий день был таким же стерильным и выхолощенным, как и всегда, но теперь в нём висела невысказанная угроза, тяжёлая и густая, как сироп. Солнечный свет, падающий из панорамного окна, был слишком ярким, слишком откровенным, он выхватывал каждую пылинку, каждую морщинку на лицах, каждую сухую трещинку в лакировке стола.

Катя вошла первой. Её с утра вызвали по якобы «срочному вопросу по контракту». Она чувствовала себя не в своей тарелке, внутренне сжавшись в комок после той сцены на вечеринке. Мысли о Михаиле, о его руке на её талии, о его гневе и своём собственном ответном яде не давали ей уснуть половину ночи. Она была на нервах, и этот вызов только подлил масла в огонь.

– Садись, Катюш, – Алексей сидел в своём кресле и улыбался. Улыбка была широкой, гостеприимной, но до глаз не доходила. Глаза оставались холодными, сканирующими, как объективы камер. – Как самочувствие? Вчера ты выглядела немного… возбуждённой.

– Самочувствие нормальное, Алексей Петрович, – она опустилась в кожаное кресло напротив, стараясь сохранить деловой, отстранённый вид. – Контрактные нюансы?

– В некотором роде, – он потянулся к стальной коробке для документов, медленно, почти театрально достал оттуда один-единственный лист бумаги. Это была распечатка. Он положил её на стол перед ней, повернув к ней лицом. – Для начала взгляни на это.

Катя скользнула взглядом по бумаге. И застыла. Кровь отхлынула от лица так резко, что в ушах зазвенело. На листе была та самая фотография. Та, что сделана два года назад у подъезда их общего дома. Она кричала. Михаил стоял, опустив голову. И обручальные кольца на их пальцах были видны абсолютно чётко.

Мир сузился до размера этого листа. Шум города за окном превратился в глухой, далёкий гул. Она не дышала, не могла дышать. Это был тот самый кошмар, который она загоняла в самый дальний угол памяти, вымарывала годами, тщательно выстраивая новую жизнь, новую себя. И вот он здесь. Лежит на столе у этого человека. На этом идеально отполированном, бездушном столе.

– Откуда? – её голос прозвучал хрипло, чужим, сдавленным шёпотом.

– Это не важно, – мягко сказал Алексей, следя за её реакцией как хирург за показаниями датчиков. – Важно, что это у меня. И что это – правда.

Он позволил паузе повиснуть, давая ей прочувствовать весь ужас ситуации.

– Я не понимаю, – попыталась она соврать, отводя глаза, но её трясло так, что зуб на зуб не попадал. – Это… это фотошоп. Или… мы просто ссорились. Как коллеги.

– Коллеги в обручальных кольцах? В домашних штанах у своего подъезда в час ночи? – он рассмеялся коротким, сухим смешком. – Катя, давай не будем меня считать идиотом. Ты же умная девочка. Умная и амбициозная. Я всё знаю. Вы были мужем и женой. Тайно поженились, тихо развелись и притворились, что вы просто коллеги, пришедшие в мой проект с разных сторон. Гениальный ход, кстати. Никто даже не догадывался.

Катя сглотнула комок в горле. Руки у неё дрожали, и она сжала их в кулаки, упёршись в холодную кожу кресла. Стыд. Дикий, всепоглощающий стыд накрыл её с головой. Стыд за ту сцену, за свою боль, выставленную напоказ, за эту тайну, которую теперь держал в руках этот циник. И следом, по пятам за стыдом, пришла ярость. Бешеная, слепая ярость.

– Что ты хочешь? – выдохнула она, поднимая на него глаза, полные ненависти. – Шантажировать? Выложить это в сеть? Развести грязь?

– Шантажировать? – Алексей сделал удивлённое лицо. – Боже упаси! Я предлагаю тебе партнёрство. Новый уровень нашего с тобой… сотрудничества.

Он встал и начал медленно прохаживаться по кабинету.

– Видишь ли, вчера я окончательно понял, в чём феноменальный успех «Разводной». Это не просто твой острый язык и его бархатный сарказм. Это – искренность. Та самая искра, которая пробивает. А знаешь, почему она искренняя? Потому что вы и правда ненавидите друг друга. Потому что между вами – настоящая боль. Настоящий развод. Вы не играете в эмоции. Вы их проживаете. Прямо в эфире.

Он остановился перед ней, заслонив собой свет от окна.

– И я хочу дать этой искренности выйти на новый уровень. Хочу, чтобы вы перестали прятаться.

– Чтобы мы что? – Катя смотрела на него, не веря своим ушам.

– Чтобы вы перестали прятаться, – повторил он, и в его голосе зазвучал металл. – Следующий выпуск будет особым. Прямой эфир. Мы анонсируем его как сенсационный. И в прямом эфире… мы раскроем вашу тайну.

Катя вскочила с кресла, как ошпаренная.

– Ты с ума сошёл! Ни за что! Я никогда не соглашусь на это! Это низко! Это подло! Это…

– Это беспрецедентный рейтинг, – холодно перебил он её. – Это слава. Это деньги. Это – новая ступень в твоей карьере, Катя. После этого о тебе заговорят не как об язвительной ведущей, а как о звезде. О звезде, которая пережила боль, прошла через ад и вышла из него сильной и прекрасной. Ты станешь иконой для миллионов женщин.

– Я стану посмешищем! – выкрикнула она, и в голосе её задрожали слёзы. – Все будут показывать на меня пальцем! Смотреть на мою боль как на развлечение!

– Они уже смотрят, – напомнил он ей тихо. – Они уже обожают твою боль. Просто не знают, что она настоящая. А когда узнают… их обожание превратится в поклонение. Поверь мне. Я знаю, что говорю.

Он подошёл к столу, взял тот злополучный листок.

– У тебя есть выбор, конечно. Всегда есть выбор. Ты можешь сказать «нет». Уйти. Разорвать контракт.

Катя замерла, смотря на него с надеждой, которая тут же угасла, прочитав его лицо.

– Но тогда, – продолжил он, и его голос стал тихим, почти ласковым, и от этого ещё более страшным, – тогда я выпущу эту фотографию сам. Без твоего благословения. Без красивого сценария. Без возможности для тебя подать это так, как ты захочешь. Я просто вылью на тебя и на Михаила ушат грязи. Сопровожу это парой… ну, очень ярких статей о вашем «обмане доверчивой публики». О том, как вы годами строили из себя врагов, чтобы пиариться. Тебя растерзают в соцсетях. Твоя карьера закончится, не успев толком начаться. Ты станешь не иконой, а позорным мемом. Выбор за тобой.

Он говорил это спокойно, методично, выкладывая перед ней карты, как пасьянс. И она понимала, что он прав. Он был абсолютно прав. Если эта правда выйдет сама, её уничтожат. Он же предлагал ей контроль. Пусть и иллюзорный. Пусть и через унижение. Но контроль.

Она медленно опустилась обратно в кресло. Силы покинули её. Внутри всё было выжжено дотла. Она чувствовала себя загнанным зверем, которому предлагают самому выбрать способ казни – быстрый и позорный или медленный, с сохранением видимости достоинства.

– А он? – прошептала она, не глядя на Алексея. – Михаил? Он знает?

– Пока нет, – ответил Алексей. – Но я собираюсь предложить ему тот же выбор. Сейчас.

Катя закрыла глаза. Она представила его реакцию. Его холодную ярость. Его прагматизм. И она почти на сто процентов знала, какой будет его ответ.

– Я… мне нужно подумать, – сказала она слабо.

– Конечно, – Алексей кивнул, как добрый доктор, прописавший горькое, но необходимое лекарство. – У тебя есть час. Пока я поговорю с твоим… бывшим мужем.

Она вышла из кабинета, шатаясь, как пьяная. В ушах стоял звон. Она прошла мимо Лены, которая опустила глаза, не в силах смотреть на неё, спустилась на первый этаж и вышла на улицу. Солнце светило ей прямо в лицо, но она не чувствовала его тепла. Она чувствовала только ледяной ужас и вселенскую, оглушающую пустоту.

Михаил вошёл в кабинет Алексея с нахмуренным лицом. Он не любил, когда его вызывали без объяснения причин. Особенно сегодня. Особенно после вчерашнего. Его собственные нервы были натянуты, как струны, и любое прикосновение к ним грозило срывом.

– Миш, привет, садись, – Алексей был всё так же приветлив. На столе перед ним по-прежнему лежал тот злополучный листок, но теперь он был прикрыт папкой.

– В чём дело, Алексей? – Михаил опустился в кресло, откинувшись на спинку. Его поза говорила о том, что он готов к обороне. – Если это насчёт вчерашнего с Борисом, то я…

– Нет, нет, что ты, – Алексей махнул рукой. – Всё отлично. Борис в восторге. Речь о другом. О будущем.

Он сложил руки на столе.

– «Разводная» – это феномен. Но все явления имеют свойство затухать. Публика привыкает. Нам нужен новый виток. Новая искра.

– У нас и так каждый эфир как на иголках, – настороженно сказал Михаил.

– Да, но это игра, – Алексей посмотрел на него прямо. – А я предлагаю выйти на новый уровень. Уровень правды.

Михаил почувствовал недоброе. Что-то щёлкнуло внутри, включился режим опасности.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду вот это, – Алексей медленно убрал папку, открыв взгляду Михаила фотографию.

Михаил не дёрнулся, не вскрикнул. Он просто замер. Его лицо стало абсолютно непроницаемым, каменным. Только мышцы на скулах напряглись и заиграли, выдав чудовищное внутреннее усилие, которое он прилагал, чтобы не выдать шок. Он смотрел на снимок несколько секунд, словно изучая незнакомый объект, а потом медленно поднял глаза на Алексея. Взгляд его был тяжелым, как свинец.

– Где ты это взял? – его голос звучал ровно, глухо, без единой эмоции.

– Это не важно, – повторил Алексей свой отработанный приём. – Важно, что это есть. И что это меняет правила игры.

Он изложил Михаилу тот же ультиматум, что и Кате. Тот же выбор – блестящий, контролируемый пиар-ход или позорное и полное уничтожение.

Михаил слушал молча, не перебивая. Его лицо оставалось маской. Внутри него бушевала буря. Ярость. Желание врезать этому улыбающемуся ублюдку прямо в его самодовольное лицо. Страх. Стыд. И… холодный, безжалостный, прагматичный расчёт.

Он смотрел на фотографию. На своё отчаянное лицо. На её искажённое болью лицо. И он видел не просто боль. Он видел их общую глупость, их наивную веру в то, что они могут быть вместе, их неумение быть счастливыми. И теперь эту боль, эту глупость предлагали продать. Выставить на торги. И он, к своему собственному ужасу, понимал, что это… логично. Это единственный выход.

Бежать? Скрываться? Позволить себя уничтожить? Нет. Это не его путь. Его путь – всегда атака. Даже из самого безнадёжного положения.

– Публика сожрёт это, – сказал он наконец, всё так же ровным, лишённым чувств голосом. – Они будут очарованы этим цинизмом. Они обожают, когда их дурачат, если это делается с блеском.

Алексей удивлённо поднял брови. Он ожидал гнева, отрицания, может быть, даже угроз. Но не этой ледяной, почти что одобряющей оценки.

– Значит, ты за?

– Я за то, чтобы выжить, – поправил его Михаил. – И преуспеть. Если уж наша грязная правда должна стать достоянием общественности, то лучше мы сами будем рулить этим процессом и извлечём из него максимальную выгоду. Ты прав – это будет самый громкий эфир в истории подкаста. И после него мы будем не просто ведущими. Мы будем богами.

В его словах не было ни капли энтузиазма. Была лишь холодная, безжалостная констатация факта. Он смотрел на их общую трагедию как на бизнес-план. И в этом было что-то чудовищное даже для Алексея.

– Я рад, что мы поняли друг друга, – немного опешив, сказал Алексей.

– Когда ты сказал Кате? – спросил Михаил, словно речь шла о расписании совещаний.

– Час назад. Она… была не так прагматична, как ты.

Михаил усмехнулся. Коротко, беззвучно.

– Она эмоциональна. Она подумает и согласится. У неё нет другого выхода.

Он поднялся с кресла.

– Продумай сценарий. Я не хочу никаких импровизаций. Всё должно быть под контролем. Я имею право наложить вето на любые твои «сюрпризы» в эфире. Договорились?

– Договорились, – кивнул Алексей, всё ещё не вполне оправившись от этой стремительной капитуляции.

Михаил развернулся и вышел из кабинета. Его походка была твёрдой, уверенной. Только сжатые в белые кулаки пальцы выдавали ту ярость, которую он подавлял в себе. Он не пошёл к лифту. Он прошёл в пустую совещательную комнату, зашёл внутрь, закрыл дверь и, убедившись, что он один, с силой ударил кулаком по стене. Глухой удар, боль, отдающая в плечо. Он дышал тяжело, через силу, пытаясь загнать обратно ту боль, тот стыд, которые рвались наружу.

Он предал её. Снова. Предал их общую память, их общую боль. Он согласился выставить её на продажу. Потому что это был единственный способ защитить её от ещё большего позора. Потому что это был единственный способ остаться на плаву. Потому что он был трусом. Прагматичным, расчётливым трусом.

Он выпрямился, сделал глубокий вдох, поправил манжеты рубашки. Маска снова легла на его лицо. Он должен был быть холодным. Он должен был быть сильным. Для неё. И для себя.

Час спустя Катя и Михаил снова сидели в кабинете Алексея. Теперь уже вместе. Они не смотрели друг на друга. Воздух между ними был густым от невысказанных обвинений, боли и взаимного предательства.

Алексей сиял.

– Ну что, коллеги? Приняли решение?

Катя, бледная, с потухшими глазами, молча кивнула, глядя в пол.

Михаил ответил за обоих, его голос был чистым и твёрдым, как алмаз.

– Мы готовы к твоему шоу, Алексей. Но помни о наших условиях. Контроль. Только контроль.

– Конечно, конечно! – Алексей потер руки. – Это будет шедевр! Я вам обещаю!

Катя подняла на него глаза. В её взгляде была такая бездонная ненависть, что даже он на миг дрогнул.

– Я никогда не прощу тебе этого, Алексей. Никогда.

– Это просто бизнес, Катя, – сказал он, и в его голосе впервые прозвучала почти что искренность. – Просто бизнес.

Михаил встал.

– Всё обсудили? Я пошёл.

Он вышел, не дожидаясь ответа. Катя последовала за ним, отставая на несколько шагов. Они шли по коридору молча, два призрака из общего прошлого, которых теперь намертво связывала друг с другом не любовь, не ненависть, а воля бессердечного продюсера и жажда публики к зрелищам.

Их тени на стенах коридора смешивались и расходились, словно повторяя давний танец, который теперь должен был стать достоянием миллионов.

Глава 5. Бомба замедленного действия

Студия, обычно наполненная энергией предэфирной суеты, сегодня напоминала операционную. Слишком яркий свет, слишком стерильный воздух и ощущение неминуемой хирургической операции, где будут вскрывать что-то живое, не давая анестезии.

Алексей парил посреди хаоса, который сам же и создал, излучая неприличную бодрость. Он раздавал указания звукорежиссёру, операторам, ассистентам, но главными пациентами на этом столе были двое – Катя и Михаил. Они сидели за своим привычным столом, микрофоны перед ними пока молчали, но уже казались орудиями пыток.

– Так, друзья, – Алексей потер руки, останавливаясь перед ними, как режиссёр перед премьерой. – Сегодня у нас не просто репетиция. Сегодня мы… прощупываем почву. Ищем болевые точки. Знаете, как перед боем – нужно понять, куда бить, чтобы противник упал и не встал. Только в нашем случае… вы будете бить друг друга. И это прекрасно.

Катя смотрела в свой монитор, стараясь дышать глубже и ровнее. Она чувствовала себя голой. Не в физическом смысле, а в самом что ни на есть душевном. Все её защитные механизмы, все баррикады, выстроенные за месяцы, были взломаны одним-единственным снимком. И теперь этот человек собирался ковыряться в её открытых ранах, выискивая самые сочные, самые кровавые кусочки для своей публики.

Михаил сидел с каменным лицом, уставившись в пустоту где-то над головой Алексея. Его поза была расслабленной, но Катя знала – это обманчивая расслабленность хищника перед прыжком. Каждая мышца его тела была напряжена до предела. Он тоже был загнан в угол, и это делало его вдвойне опасным.

– Сценарий я вам отправил, – продолжал Алексей, щёлкая пальцами. Лена тут же подала ему распечатку. – Но это лишь канва. Основа. Магия, как всегда, в импровизации. В тех самых искорках, которые проскакивают между вами, когда вы действительно задеваете друг друга за живое. Сегодня мы будем учиться это делать… осознанно.

Катя взглянула на распечатку. Первый же пункт заставил её похолодеть внутри.

«Воспоминание о первом серьёзном конфликте после свадьбы. Повод – ревность. Развить тему неоправданных ожиданий в браке».

– Алексей, это же личное, – вырвалось у неё, прежде чем она успела подумать. – Мы не можем об этом…

– Можем и будем, – перебил он мягко, но непреклонно. – Публика должна чувствовать подлинность. А что может быть подлиннее, чем ваша собственная история? Начнём с тебя, Михаил. Помнишь тот вечер, когда Катя задержалась на съёмках с тем режиссёром… как его… Богданом? И ты устроил сцену?

Михаил медленно перевёл на него взгляд. Его глаза были пустыми.

– Помню.

– Отлично! – Алексей будто поставил галочку в невидимом списке. – Опиши свои чувства. Только давай без воды. Злость? Предательство? Страх?

Михаил помолчал, его пальцы слегка постукивали по столешнице.

– Раздражение, – сказал он наконец, и голос его был плоским, как доска. – Глупая, беспочвенная ревность – это признак слабости. Я был слаб. Я позволил эмоциям взять верх. Это было непрофессионально.

Катя вздрогнула, словно от удара. Непрофессионально. Он свел ту ночь, тот ад ревности, крики, разбитую вазу, её слёзы – к слову «непрофессионально».

– Браво! – Алексей был в восторге. – Вот это подход! Холодный анализ своих ошибок. Это круто! Публика с ума сойдет! А ты, Катя? Что ты чувствовала, когда он тебя встретил с этими… несправедливыми обвинениями?

Всё внутри Кати сжалось в один тугой, болезненный комок. Она не хотела это вспоминать. Она годами старалась не вспоминать тот вечер. Запах его одеколона, смешанный с алкоголем. Бешеный блеск в его глазах. Унизительные допросы…

– Я… – её голос дрогнул, и она прочистила горло, пытаясь взять себя в руки. – Я чувствовала обиду. И непонимание. Я работала. Я старалась для нас, для нашего общего будущего. А он…