Глубинный мир. Эпоха первая. Книга пятая

Глава 10: Эхо «Адониса»

Тишина серверной Джефа Коррена была теперь относительной. После заморозки «Пьезо» ушел их назойливый, опасный гул, но его место заняло другое напряжение – тяжелое, выжидательное. Колония зализывала раны: физические – после «глубинного вируса», моральные – после краха надежд на «Пьезо». Воздух был густ от разочарования и страха перед будущим, ограниченным хрипящим «Фениксом» и скудными запасами Альмы. Джеф, казалось, впитал эту тяжесть. Его импланты, обычно рисовавшие четкие схемы сигналов, теперь ощущали лишь хаотичный шум глубин – шелест течений, щелчки ракообразных, далекие стоны – фон вечной ночи, ставший еще более угнетающим.

Именно поэтому он почти не обратил внимания на первый всплеск. Слабый, дрожащий пик в нижнем диапазоне частот. Помеха. Эхо от сейсмического толчка где-то далеко. Он отмахнулся мысленно, углубляясь в анализ последних данных по резонансной аномалии «Пьезо», пытаясь найти хоть какую-то логику в том хаосе, что чуть не погубил их.

Но пик повторился. И еще раз. Не случайный скачок, а пульсация. Хаотичная, рваная, как агонизирующее сердцебиение, но… структурированная. Джеф нахмурился. Он увеличил масштаб спектрограммы. Волны шума глубин плясали, как всегда. А среди них… не чистая линия, как у «Нептуна», а что-то иное. Клочья сигнала. Обрывки. Искаженные до неузнаваемости, но…

Его пальцы замерли над клавиатурой. Что-то щелкнуло в памяти. Глубоко, из архивов времен Погружения. Старые, довоенные протоколы. Аварийные коды земных баз, орбитальных станций… коды, которые должны были пережить Катастрофу.

– Не может быть, – прошептал он, запуская алгоритм сравнения и очистки. Его импланты зажглись интенсивным светом, просеивая цифровой шум, вылавливая крупицы смысла из хаоса. Помехи были чудовищными – словно сигнал продирался сквозь бурю из металла и безумия. Но алгоритм цеплялся за знакомые последовательности. Короткие импульсы. Паузы. Повторы. Старый, добрый азбучный код. Искаженный, перевернутый, но узнаваемый.

Он наложил расшифровку на аудиопоток. Из динамиков хлынул кошмарный вихрь звуков:

Статический вой, перекрывающий все.

Металлический скрежет, как будто гигантские листы стали рвутся в клочья.

Приглушенные, искаженные крики – не слова, а вопли чистого ужаса и боли.

И сквозь этот ад – слабые, прерывистые щелчки. Ритмичные. Отчаянные.

Джеф заставил алгоритм сфокусироваться на щелчках. Очистить, усилить. И тогда из динамиков, поверх стона разрушения и криков, пробился голос. Искусственный, роботизированный, но неумолимый. Автоматика «Адониса», пытающаяся кричать сквозь агонию:

«ВСЕМ… КТО СЛЫШИТ… АДОНИС… КООРДИНАТЫ… (координаты сливались в цифровой вой) … КРИТИЧЕСКИЙ ОТКАЗ… СИСТЕМЫ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ… КОРПУС… РАЗРУШАЕТСЯ… ЭКИПАЖ… (здесь голос робота прервал нечеловеческий вопль, заставивший Джефа вздрогнуть) … ТРЕБУЕТСЯ… НЕМЕДЛЕННАЯ… ПОМОЩЬ… НЕ ОСТАЛОСЬ… ВРЕМЕНИ…»

Сообщение оборвалось, захлебнувшись лавиной помех. Затем повторилось. С тем же леденящим душу саундтреком разрушения и безумия на фоне. И снова. Настойчиво. Отчаянно. Как последний стук в замурованную дверь.

Джеф сидел окаменевший. Его руки дрожали. «Адонис». Еще один Ковчег. Не миф, не призрак из докладов. Реальность. И она умирала. Прямо сейчас. Где-то в чернильной мгле, на координатах, которые его алгоритм уже выводил на экран – гораздо дальше и глубже «Нептуна», в зоне, помеченной на картах как «Маргинальная Бездна». Зона чудовищного давления и полной неизвестности.

Он передал данные в ЦКП. Без комментариев. Просто сжатый пакет: координаты, очищенная запись автоматического сигнала, фоновая какофония, спектрограмма с едва читаемыми земными кодами.

Эффект был предсказуем. На ЦКП, еще не остывшем от споров о «Пьезо» и «Нептуне», грянул новый гром. Экран с координатами «Адониса» горел как кровавая рана на карте бездны. Запись проиграли. Один раз. Полной тишины хватило лишь на первые секунды автоматического сообщения. Потом вскрикнула одна из операторов. Кто-то ругнулся. Келлер побледнел, его пальцы впились в спинку кресла. Альма закрыла глаза, ее губы шептали что-то беззвучное – молитву или проклятие. Ванн стояла неподвижно, лицо – базальтовая маска, но глаза, казалось, впитывали весь ужас этого сигнала, весь вопль отчаяния из глубин.

– Подтверждено? – спросила Ванн, ее голос был низким, как скрежет камней.

– Сигнатура Ковчега «Адонис» в базовых кодах – да, – ответил Джеф по каналу, его голос звучал отстраненно, как у автомата. – Помехи… соответствуют картине масштабного структурного разрушения под экстремальным давлением. Фоновые акустические паттерны… указывают на хаос и панику на борту. Автоматика – единственное, что еще функционирует. И она кричит о помощи. – Он сделал паузу. – Расстояние… значительное. Глубина… запредельная даже для модернизированных «Скатов». Время в пути… минимум трое суток в один конец. Если они вообще долетят.

Молчание повисло тяжелым свинцом. Картина была ясна и ужасна. «Адонис» тонул. Физически и морально. Его экипаж, судя по звукам, был на грани или уже перешел грань безумия. Посылать спасательную экспедицию – значило бросить драгоценные ресурсы (топливо, единственную исправную глубоководную субмарину, экипаж добровольцев) в самое сердце неизвестности и почти неминуемой гибели. Шанс найти выживших – мизерный. Шанс спасти сам «Адонис» – нулевой.

– Самоубийство! – взорвался Келлер первым, его лицо побагровело от гнева и страха. – Чистейшей воды самоубийство! Мы едва держимся сами! «Феникс» на последнем издыхании! Скафандры после вируса – заплатки на заплатках! «Скат-2» – наш последний шанс на разведку или бегство! И мы пошлем его в эту… эту мясорубку?! Ради чего? Ради того, чтобы подобрать пару сумасшедших и притащить их сюда, с их болезнями и кошмарами? Как мы сделали с «Абиссцами»? – Он яростно ткнул пальцем в сторону карантинного сектора. – Посмотрите на них! Они – ходячее напоминание о цене «помощи»! «Адонис» мертв. Пусть Бездна его и проглотит. Нам нечем ему помочь. Только погибнуть вместе!

– Мы не можем их оставить! – Альма вскочила, ее голос дрожал, но не от страха, а от ярости. Глаза горели. – Слушайте! Слушайте эти крики! Это люди! Такие же, как мы! Выброшенные в эту тьму! Мы не Роарк! Мы не можем смотреть, как они гибнут, и делать вид, что не слышим! – Она обвела взглядом Совет, ища поддержки. – Да, шансы малы. Да, это риск. Но если мы отвернемся сейчас… что останется от нас? От нашего «Прометея»? Стальная скорлупа, полная страха и цинизма? Мы спустились сюда, чтобы сохранить человечество! Не только его гены, но и его душу! Его сострадание! Его долг перед собратом!

– Сострадание не запустит реактор, Райес! – парировал Келлер. – Не накормит детей! Оно погубит тех, кто еще жив! Мы понесем потери. Потеряем «Скат». Потеряем людей. И что? Ради призрачного шанса вытащить из ада пару безумцев? Это не сострадание! Это сентиментальное самоубийство!

– А если это не безумцы? – тихо, но четко вступил Сорен. Все взгляды обратились к нему. Он стоял спокойно, его лицо было печальным, но решительным. – «Адонис». Их данные… их знания о глубинах. Они нашли что-то. Что-то, что их погубило. Но что, если они успели что-то понять? Что-то записать? Что, если на том корабле, среди руин и безумия, лежит ключ? К пониманию «Пьезо»? К спасению от вирусов? К… выживанию в этой Бездне? – Он посмотрел на Ванн. – Игнорировать их – значит не только предать человечность. Значит, возможно, отвергнуть последний шанс на понимание того, что нас убивает. Риск огромен. Но цена бездействия… может быть неизмеримо выше.

Джеф наблюдал за спором через камеру ЦКП. На его экране все еще мигали координаты «Адониса». В наушниках, поверх спора, он снова включил запись. Не автоматический сигнал. Фон. Те самые крики. И сквозь них, едва различимый, слабый, надтреснутый человеческий голос, пойманный микрофоном автоматики в момент относительной тишины, перед новым витком разрушения: «…не дайте… умереть в темноте… пожалуйста…»

Джеф выключил звук. Его собственное отражение в темном экране монитора было бледным, с запавшими глазами. Он знал, что скажет Ванн. Он знал, что экспедиция, если она будет, ляжет на его плечи – прокладывать путь через незнакомые, смертоносные глубины к тонущему кораблю-призраку. Риск был чудовищным. Шансы – ничтожными.

Но он также знал, что не сможет стереть из памяти этот слабый голос, умоляющий не умирать в темноте. Эхо «Адониса» было не просто сигналом бедствия. Это был удар по самой совести колонии. И от того, как они ответят на этот удар, зависело не только спасение горстки людей в далекой бездне, но и то, останутся ли они людьми здесь, в своем хрупком стальном убежище. Или станут просто еще одной формой жизни, борющейся за существование в вечной ночи, забывшей о милосердии. Моральная дилемма висела в воздухе ЦКП, тяжелая, как вода на пятикилометровой глубине. Выбор Ванн определил бы их путь. Вперед, навстречу почти верной гибели ради призрака надежды и долга? Или назад, в циничное, но безопасное выживание, отгородившись сталью и страхом от чужих мук? Рассвет, если он и был, тонул в кровавых сумерках этого выбора.

Глава 11: Голосование Сердца и Разума

Воздух в Зале Совета «Прометея» был не просто спертым; он был пропитан свинцовой тяжестью невысказанных страхов, застарелых обид и ледяного предчувствия. Слабый гул «Феникса», доносившийся сквозь переборки, казался похоронным маршем. На большом экране, доминирующем над полукруглым столом, все еще висели координаты «Адониса» – кровавая точка в океане чернильной неизвестности. Рядом мерцала спектрограмма его сигнала – не ровная линия маяка, а хаотичный лес пиков и провалов, визуальный вопль агонии.

Капитан Ванн сидела во главе стола, прямая, как клинок. Но даже ее легендарная непоколебимость была напряжена до предела. Тени под запавшими глазами казались глубже, морщины у рта – резче. Перед ней лежал планшет с холодными цифрами, составленными Джефом: расстояние, время в пути, предельная глубина для «Ската-2», оценка остаточной прочности корпуса «Адониса» (мизерные проценты), предполагаемые ресурсы экспедиции. Цифры кричали об одном: самоубийство. Но на другом планшете, лежащем рядом, горел текст последнего, едва различимого человеческого сообщения, выловленного Джефом из шума: «…не дайте… умереть в темноте… пожалуйста…» Эти слова жгли, как раскаленный уголь, вопреки всем расчетам.

Совет был неполон. Отсутствовал только Келлер. Его место пустовало, красноречивее любых слов говоря о его позиции. Его голос, однако, витал в зале, озвученный его заместителем, главным инженером по силовым системам Марой Торн. Мара была суха, точна и беспощадно логична, как калькулятор.

– Повторяю объективные факты, – ее голос, лишенный интонаций, резал тишину. – Вероятность успешного достижения координат «Адониса» на имеющемся «Скате-2» с учетом глубины, неизученности маршрута и текущего состояния субмарины – не более сорока процентов. Вероятность безопасного сближения с кораблем, испытывающим катастрофические структурные нагрузки и, судя по акустике, внутренний хаос – менее двадцати. Вероятность обнаружения выживших, способных к эвакуации, – оценивается в пять-десять процентов. Вероятность возвращения «Ската» с эвакуированными или критически важными данными – стремится к нулю. – Она сделала паузу, давая цифрам врезаться в сознание. – Мы потеряем единственную глубоководную субмарину. Мы потеряем элитный экипаж – минимум шесть человек. Мы израсходуем драгоценные запасы гелия-3 для двигателей, которые не восполнить. Мы ослабим нашу и без того хрупкую оборону на время экспедиции. Все это – ради шанса спасти, вероятно, несколько обезумевших, возможно, зараженных или травмированных людей, которые станут дополнительным бременем для колонии, находящейся на грани энергетического коллапса и после атаки биовируса. Логика диктует единственный вывод: это неоправданная жертва. Отказ. – Мара замолчала, ее каменное лицо было обращено к Ванн. Говорила она, но это был голос Келлера, его железная, бесчеловечная арифметика выживания.

Альма Райес сидела, сгорбившись, будто неся невидимый груз. Ее руки, сцепленные на столе, были белы от напряжения. Когда она подняла голову, глаза ее горели лихорадочным блеском, но в них не было и тени сомнения.

– Логика? – ее голос сорвался, хриплый от нахлынувших эмоций. – Какая логика оправдывает смерть в одиночестве? В кромешной тьме, под давлением, способным раздавить горы, слушая, как твой дом, твое последнее убежище, разрывается на части вокруг тебя? – Она встала, опираясь руками о стол. – Мы слышали их! Мы слышали их страх, их боль! Это не статистика, Мара! Это люди! Такие же, как мы! Такие же, как те, кого мы похоронили после атаки на «Гамму»! Такие же, как те, кто погиб в темных коридорах, защищая наши жизни! Разве мы похоронили их с мыслью: «Логично, шанс выжить был мал»? Нет! Мы скорбели! Потому что каждая жизнь – это Вселенная! И если мы сейчас отвернемся… – Альма тряхнула головой, сбрасывая невидимые оковы. – Если мы скажем: «Ваша смерть статистически оправдана», то кто мы тогда? Чем мы лучше Роарка? Он тоже оправдывает свои зверства логикой выживания сильнейших! Мы спустились сюда, чтобы сохранить не только ДНК человечества, но и его душу! Его сострадание! Его способность протянуть руку, даже когда это смертельно опасно! Да, мы можем погибнуть. Да, это может быть ловушкой – хотя данные Джефа не указывают на подвох «Нептуна» или «Элизиума». Но если мы не попробуем… если мы позволим им умереть в темноте, зная, что могли хотя бы попытаться… тогда мы умрем здесь первыми. Умрем внутри. Станем просто стальными ракушками, заполненными страхом и цинизмом. И тогда Бездна уже победила, независимо от того, продержимся ли мы еще год или десять лет. Помощь «Адонису» – это не просто акт милосердия. Это битва за то, чтобы остаться людьми!

Слова Альмы повисли в воздухе, тяжелые и жгучие. Некоторые члены Совета опустили глаза. Другие переглянулись, в их взглядах мелькало сомнение, страха, но и… искра чего-то давно забытого. Стыда? Солидарности?

Сорен поднялся медленно. Его харизма проповедника была приглушена, но не исчезла. В ней появилась новая нота – глубокая, почти скорбная убежденность.

– Альма права, – начал он тихо, но так, что каждое слово достигало дальнего угла зала. – Но дело не только в морали. Дело в слепоте. – Он указал на экран с координатами «Адониса». – Мы барахтаемся в темноте, как слепые котята. Мы не понимаем «Пьезо», мы не понимаем глубинные вирусы, мы не понимаем язык Бездны. «Адонис»… они погрузились глубже нас. Они смотрели в бездну дольше. И что-то там увидели. Что-то, что свело их с ума, что разрушает их корабль. Но что, если в этом безумии есть крупицы истины? Что, если среди обломков их разума и их корабля лежат обломки знания? Знания о том, что убило их? Знания, которое может спасти нас? – Он обвел взглядом Совет. – Келлер боится потерять ресурсы. Я понимаю этот страх. Но что, если, отказавшись от экспедиции, мы потеряем нечто неизмеримо большее? Последний шанс понять врага, который уже стучится в нашу дверь – и вирусами, и резонансами, и тенями из глубин? Мы боимся принести заразу с «Адониса». Но разве мы не заражены уже? Заражены страхом, невежеством, недоверием? Экспедиция – это риск. Большой риск. Но это также луч света в кромешной тьме нашего неведения. Шанс вырвать у Бездны не только жизни, но и тайну. Отвергнуть этот шанс из страха – значит обречь себя на медленное угасание в непонимании. Я голосую за экспедицию. Не только сердцем, но и разумом, который видит в этом отчаянном шаге единственную надежду на будущее понимание.

Зал погрузился в напряженное молчание. Две позиции столкнулись лоб в лоб: ледяная, беспощадная логика выживания любой ценой, представленная Марой, и горячая, рискованная апелляция к человечности и надежде на знание, представленная Альмой и Сореном. Взгляды обратились к Ванн. Она была арбитром. Камнем преткновения.

Она медленно подняла голову. Ее взгляд, тяжелый и пронзительный, упал на Мару Торн.

– Ваши цифры, инженер Торн, – заговорила Ванн, ее голос был низким, но заполнил собой всю тишину, – они учитывают коэффициент человечности? Они учитывают цену потери собственной души? Они учитывают вес крика в темноте, на который никто не ответил?

Мара открыла рот, чтобы возразить, но Ванн резко подняла руку.

– Молчать! – Ее слово прозвучало как хлыст. – Я слушала. Я слушала цифры. Я слушала логику страха. Я слушала призыв к состраданию и надежду на знание. – Она медленно встала, выпрямляясь во весь рост. Казалось, тень отчаяния отступила от нее, сменившись знакомой, но отягощенной решимостью. – «Прометей» не был построен на логике отчаяния. Он был построен на надежде. Надменной, возможно. Но человеческой. Мы теряем эту надежду. День за днем. Вирус. Провал «Пьезо». Тень «Нептуна». Страх. – Она ударила кулаком по столу. – Если мы сейчас отвернемся… если мы скажем «их смерть логична», то мы подпишем себе приговор. Не физический – возможно, мы протянем еще долго. Приговор духовный. Мы станем Роарком. Только в стальной ловушке на дне океана. – Она глубоко вдохнула. – Я не приказываю бессмысленно умирать. Я приказываю попытаться. Попытаться вопреки логике. Ради тех, кто зовет. Ради нас самих. Ради крупицы надежды и, возможно, крупицы знания, которая перевесит все риски. – Ее голос зазвенел сталью. – Спасательная экспедиция на «Адонис» назначается. «Скат-2». Капитан Волков – командир. Джеф Коррен – штурман и специалист по связи. Врач из медотряда. Трое лучших бойцов Варгаса. Полная боевая готовность. Максимально возможный запас ресурсов. Цель: достичь «Адониса», оценить ситуацию, эвакуировать выживших, извлечь любые значимые данные. Возвращение – приоритет номер один. Рисковать жизнью экипажа без крайней необходимости – запрещено. Старт – через двенадцать часов. Все ресурсы колонии – на подготовку. Вопросы?

Вопросов не последовало. Шок от решения был слишком велик. Мара Торн побледнела, ее губы плотно сжались. Альма закрыла глаза, на мгновение дав волю немой благодарности и новому, еще более страшному страху – страху за тех, кто полетит. Сорен кивнул, в его глазах читалось горькое удовлетворение и понимание всей тяжести одержанной победы.

Решение было принято. Не единодушным порывом, а тяжелым выбором лидера, взявшего на себя невыносимую ношу ответственности. Разум кричал о безумии. Сердце – о долге. Ванн выбрала сердце, обернутое в стальную волю разума. Она знала: это могло быть началом конца. Или единственным шансом на новое начало.

Глава 12: Экспедиция в Безумие

«Скат-2» скользил сквозь вечную ночь как призрачная стальная рыба. Его корпус, усиленный технологиями «Нептуна» – композитными накладками на критических стыках, новыми герметичными уплотнителями – все еще тихо скрипел под чудовищным, все нарастающим давлением. За иллюминаторами командного отсека царила не просто тьма; это была абсолютная, проглатывающая свет пустота «Маргинальной Бездны». Лишь тусклое свечение приборных панелей и мерцание экранов нарушало мрак, отбрасывая призрачные тени на лица экипажа.

Джеф Коррен сидел в кресле штурмана, словно влитый в нейроинтерфейс субмарины. Его глаза были закрыты, но под тонкой кожей век бешено метались огоньки – отражение цифрового ада, в котором он сражался. Навигационные сенсоры слепли и врали. Карты, составленные по отрывочным данным, рассыпались в цифровую пыль при приближении. Гравитационные аномалии тянули «Скат» в сторону, как невидимые руки. Акустика передавала не привычный гул, а хаос – вой неопознанных течений, щелчки существ, не внесенных ни в один каталог, и постоянный, назойливый фон – низкочастотное гудение, похожее на стон самой Земли. А за всем этим – слабый, но неумолчный пульс агонизирующего «Адониса». Его сигнал был уже не четким маяком, а аритмичным, захлебывающимся биением.

– Уклоняемся от зоны Альфа-6, – голос Джефа был сухим, лишенным эмоций. – Гравитационный градиент превышает критические значения. Термальная аномалия по курсу… ее размеры нестабильны. Рекомендую курс двести семьдесят пять, глубина восемь тысяч сто двадцать. Обход справа.

Капитан Волков, его лицо в полумраке казалось высеченным из камня, плавно повернул штурвал. Врач Ли Цянь молча проверяла показания дозиметра. Пока – в норме. Но тревожное предчувствие витало в воздухе, густом от запаха озона, пота и страха.

Последние километры стали адом. Давление за бортом достигло запредельных величин. Скрип корпуса «Ската» превратился в постоянный, угрожающий стон. Сенсоры то и дело сходили с ума, рисуя на экранах несуществующих монстров. Биолюминесцентные вспышки мелькали в темноте – не дружелюбные огоньки червей, а хаотичные, нервные вспышки, как искры от гигантского костра безумия.

И вот, наконец, на экране сонара, сквозь завесу плотной взвеси и помех, вырисовался силуэт. «Адонис».

Тишина в командном отсеке стала ледяной, звенящей. Даже Джеф открыл глаза, отключившись от интерфейса, его лицо было пепельно-серым.

Это не был корабль. Это был кошмар.

«Адонис» напоминал гигантского, мертвого кита, застрявшего на склоне подводного обрыва. Его корпус был изуродован до неузнаваемости. Вмятины размером с дом, рваные пробоины, из которых сочилась черная слизь, и… наросты. Чудовищные, пульсирующие наросты, покрывавшие корпус, словно раковая опухоль. Они светились мерзким, ядовитым свечением – гнилостно-зеленым, синюшно-багровым. Свет пульсировал неравномерно, как будто внутри этих биомеханических гибридов бились миллионы больных сердец.

– Боже всемогущий… – прошептала штурман Цветкова, ее рука непроизвольно потянулась к распятию на шее.

– Радиация! – резко предупредила Ли, ее голос сорвался. Дозиметр на ее планшете зашкаливал. – Источники – повсеместно! Уровень… запредельный для безопасного выхода!

Волков молча сглотнул. Его взгляд скользнул по экранам. Никаких признаков движения. Никаких огней в иллюминаторах – те, что не были разбиты, были покрыты коркой той же светящейся мерзости. Только пульсирующий, ядовитый свет и тихий, непрерывный скрежет рвущегося металла.

– Попробуем связь, – приказал Волков, его голос звучал хрипло. – Стандартный канал. Минимальная мощность.

Инженер связи Сергеев кивнул, его пальцы дрожали. Эфир заполнило шипение, свист и скрежет. И вдруг – голос. Человеческий. Слабый, искаженный, полный невыразимого ужаса и безумия.

– …свет… везде свет… он живой… он ест… не смотри… не смотри в глаза!.. – Голос прервался жутким бульканьем. – …убегайте… пока не поздно… оно проснулось… оно в стенах… в головах… ААААААААРГХ!..

Крик оборвался, срезанный. На смену ему пришел нечеловеческий визг, сливающийся со скрежетом металла, и странное, мерзкое щелканье.

В командном отсеке «Ската-2» воцарилась гробовая тишина. Даже скрип корпуса их собственной субмарины казался громким. Цветкова зажала рукой рот. Сергеев побледнел как полотно. Бойцы сжимали оружие до побеления костяшек.

Волков медленно повернулся к экипажу. Его лицо было серым. В глазах читалась тень ужаса. Он видел ад. Ад не огненный, а биолюминесцентный, радиоактивный, наполненный криками безумия.

– Доктор Ли, – его голос прозвучал резко, рубя тишину. – Полная оценка радиационного фона. Ищем минимально горячую точку. Джеф. Пассивное сканирование корпуса «Адониса». Ищем… признаки жизни. Человеческой. Любые. – Он посмотрел на пульсирующий кошмар за иллюминатором. – Выход – последняя мера. Приказ Ванн: «Возвращение – приоритет номер один». Мы не полезем в радиоактивное месиво за призраками. Но мы обязаны проверить.

«Скат-2» замер в чернильной толще, как хищник, оценивающий смертельно опасную добычу. Его сенсоры, напряженные до предела, шарили по корпусу «Адониса», пытаясь найти хоть проблеск разума в этом море биолюминесцентного, радиоактивного безумия. А вокруг, в вечной ночи, пульсировал ядовитый свет, и тихий скрежет рвущегося металла смешивался с булькающими звуками из динамиков, напоминая, что кошмар «Адониса» был жив. И, возможно, голоден.

Глава 13: Тайна «Адониса»

Точка минимального радиационного фона оказалась кощунством судьбы – у самого края гигантской пробоины в корпусе «Адониса», откуда сочились клубы черной взвеси и пульсировало особенно интенсивное синюшно-багровое свечение. Это был не шлюз, а рана, зияющая в боку умирающего гиганта. Стыковаться было не к чему. «Скату-2» пришлось зависнуть в нескольких метрах от нее, рискуя быть затянутым невидимыми течениями или засыпанным оползнем светящейся слизи. Давление здесь было на грани возможностей субмарины; каждый скрип ее корпуса отзывался эхом в натянутых нервах экипажа.

– Выход только в скафандрах «Омега», – доктор Ли Цянь проверяла показания датчиков на запястье Волкова. Ее голос был ровным, но глаза выдавали ужас. – Защита максимизирована против радиации и… биологических агентов. Но время ограничено. Пятнадцать минут, максимум двадцать. После – необратимые изменения. И… – Она посмотрела на пробоину, откуда лился ядовитый свет. – Никаких гарантий против того, что там.