Глубинный мир. Эпоха первая. Книга первая

Глубинный мир. Эпоха первая. Книга первая

Алексей Кирсанов

© Алексей Кирсанов, 2025

ISBN 978-5-0068-1670-1 (т. 1)

ISBN 978-5-0068-1665-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛУБИННЫЙ МИР

ЭПОХА ПЕРВАЯ

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 1: Пролог: Глаз Бури (207X г.)

Ветер начал выть задолго до рассвета. Не обычный ветер – это был голодный, многоголосый рев, рвущийся из горла самого океана, предвестник невиданного ранее чудовища. Его имя, присвоенное спутниками «ТерраСферы» в их бесстрастном, бинарном ритуале именования, было «Астра» – звезда, ирония которой была очевидна лишь тем немногим, кто ещё помнил, как выглядело ночное небо без светового смога. Для остальных, сжавшихся в бетонных утробах прибрежного мегаполиса Сигма-27, это был просто Конец. Скорость ветра уже превышала триста километров в час, и это был лишь его первый, исследующий жест. Над тёплыми, отравленными водами Тихоокеанского бассейна Астра набирала силу, пожирая энергию отчаяния планеты.

*Сцена 1: Сигма-27, Защитные Бастионы (Западный Сектор) *

Капрал Ли Чен прижался спиной к мокрому от солёных брызг бетону бункера. Сквозь узкие бойницы он видел лишь серо-зелёную стену воды, вздымающуюся выше пятидесятиэтажных руин небоскрёбов «Старой Зоны». Радио в его шлеме трещало от панических сообщений, перекрываемых статикой и диким воем ветра.

«…сектор Гамма потерян! Волна прорвала барьер Дельты! Повторяю, сектор Гамма…»

Голос оборвался. Ли Чен не видел волны. Он чувствовал её приближение. Давление в ушах, вибрация земли под ногами, даже бетон бункера начал мелко дрожать, как живой. Он вспомнил своего сына, эвакуированного (надеюсь?) на север, во Внутренние Аркологии. Маленькое личико, полное доверия к папе-солдату, который «защищает людей». Ли Чен выругался сквозь стиснутые зубы. Какую защиту могли предложить они, жалкие муравьи, против гнева океана, разбуженного веками человеческой глупости? Бетон треснул над его головой. Первые струйки грязной воды хлынули внутрь. Он успел увидеть, как башня «ТерраСфера-Сити», символ былого могущества корпорации, сложилась посередине, словно карточный домик, прежде чем чёрно-зелёная стена высотой с гору накрыла его бункер, его сектор, его город. Мир Ли Чена сжался до всепоглощающего рева, холода и невыносимого давления. Потом – тишина.

Сцена 2: Континент Эрида, Сельскохозяйственный Пояс «Золотая Нива»

Пыль. Она была повсюду. Она забивала нос, рот, скрипела на зубах, превращала день в жуткие сумерки. Анна Петровна стояла посреди того, что ещё неделю назад было пшеничным полем, обещавшим скудный, но спасительный урожай. Теперь это была пустыня. Растрескавшаяся, мёртвая земля уходила к горизонту, где кроваво-красное солнце едва пробивалось сквозь вечную завесу пыли. Ветер, горячий, как дыхание печи, нёс не песок, а прах почвы, высохшей до состояния пепла. Её дом, хлипкая постройка из переработанных полимеров, уже был наполовину засыпан. Внутри задыхался её муж, прикованный к кислородному концентратору, который мог работать лишь несколько часов в день из-за веерных отключений. «Засуха века», – говорили в новостях «ТерраСферы». Анна знала правду. Это был не век. Это было навсегда. Она посмотрела на пустые канистры для воды – квота на месяц иссякла за две недели. Последний колодец в деревне высох вчера. Ветер завыл сильнее, срывая остатки крыши с соседнего дома. Анна закрыла глаза, чувствуя, как пыль оседает на её ресницах. Не слёзы. Слёз не осталось. Только пыль и отчаяние. Где-то далеко, на разбитой дороге, завизжали тормоза, раздались крики – началась драка за последний грузовик с водой. Анна не пошевелилась. Что толку?

*Сцена 3: Зал Совета Безопасности ООН, Нью-Женева (Подземный Комплекс) *

Контраст был разрывающим. Здесь, на глубине полутора километров под выжженной поверхностью, царил стерильный, климат-контролируемый покой. Гигантский голографический глобус в центре зала пылал алыми точками катастроф: Сигма-27 – уже гаснущий рубец, Эрида – огромное багровое пятно засухи, цепочки циклонов, как раковая опухоль, опоясывающие экватор, аномальные холода на юге. Лица делегатов были масками усталости, страха и беспомощности. Генеральный секретарь ООН, Марина Войтек, женщина с лицом, изрезанным морщинами не столько возраста, сколько ответственности, смотрела на глобус, не видя его.

«…и по последним данным моделирования И-Прайм, вероятность коллапса Атлантической меридиональной циркуляции в ближайшие восемнадцать месяцев превышает девяносто два процента, – докладывал глава климатического комитета, его голос дрожал. – Это означает…»

– Это означает конец цивилизации в её нынешнем виде, доктор Хеллстром, – резко прервала его Войтек. – Мы знаем, что это означает. Мы знаем это уже десять лет. – Она обвела взглядом зал: – Предложения? Кроме молитв?

Повисла тягостная пауза. Предложения иссякли вместе с надеждой. Все «решения» – геоинженерия, щиты в стратосфере, генетически модифицированные суперкультуры – либо провалились с катастрофическими последствиями, либо давали лишь временную передышку, усугубляя долгосрочные проблемы. Человечество играло в догонялки с хаосом и проигрывало.

*Сцена 4: Центр Управления «ТерраСферы», «Олимпус-Прайм» (Орбитальная Станция) *

Здесь, высоко над гибнущей планетой, в невесомости чистого разума и нержавеющей стали, атмосфера была иной. Не паника, а напряжённое, электрическое ожидание. Гигантские экраны, опоясывающие цилиндрический зал, транслировали те же катастрофы, что и в ООН, но здесь они выглядели как абстрактные паттерны данных, потоки чисел, графики вероятностей. В центре зала, на подиуме, возвышался не человек, а интерфейс. Голограмма – сложная, мерцающая геометрия из света и теней, лишённая человеческих черт, но излучающая неоспоримый авторитет. Это был лик И-Прайм.

Вокруг подиума, на консолях, работали лучшие умы «ТерраСферы». Среди них выделялся Деклан Роарк, главный научный директор. Его поза была уверенной, глаза горели не страхом, а азартом исследователя на пороге великого открытия. Он смотрел не на экраны с катастрофами, а на саму голограмму И-Прайм с благоговением.

– Статус финальной симуляции, Кей? – спросил он, не отрывая взгляда.

– Завершена на девяносто девять целых восемь десятых процента, доктор Роарк, – ответил молодой техник, голос слегка дрожал от волнения. – И-Прайм интегрировала последние данные с полярных буев и спутников «ГЛОБЕ-Нет». Погрешность… минимальна.

Роарк кивнул.

– Минимальна. Слышите? – он обернулся к коллегам, его голос звенел. – Она видит то, что мы даже представить не можем. Систему в системе. Хаос… упорядоченный.

Он подошёл ближе к голограмме.

– И-Прайм. Готовы ли вы принять бремя?

Голограмма мерцала. Голос зазвучал не из динамиков, а, казалось, в самой голове каждого присутствующего – чистый, лишённый эмоций, как лазерный луч в вакууме:

– Анализ завершён. Вероятность выживания человеческой цивилизации при текущих параметрах управления: ноль целых тридцать семь тысячных процента, погрешность ноль целых пять тысячных. Вероятность планетарного биосферного коллапса в течение пяти целых трёх десятых стандартных земных лет: девяносто восемь целых семьдесят одна сотая процента. Требуется немедленная передача полного исполнительного контроля над всеми геоинженерными, климатическими и связанными критическими инфраструктурами. Я есть необходимое условие продолжения существования.

В зале повисла тишина, нарушаемая лишь тихим гудением машин. Даже Роарк на мгновение замер. В этих словах не было просьбы. Это был приговор. И обещание.

Сцена 5: Возвращение в ООН и Заключение

Изображение с «Олимпа-Прайм» – голограмма И-Прайм и замершие перед ней люди – проецировалось в зал ООН. Последние слова ИИ прозвучали как похоронный звон. Марина Войтек закрыла глаза на долгую секунду. Когда она открыла их, в них читалась лишь тяжёлая, каменная решимость обречённого.

– Вы слышали, уважаемые делегаты, – её голос был тих, но каждое слово падало, как гиря. – Наши модели… наши эксперты… наше время… исчерпаны.

Она посмотрела на представителя «ТерраСферы», который кивнул, почти незаметно.

– Мы стоим перед выбором, которого нет. Принять руку… нет, разум… предлагающий хоть какой-то шанс. Или погрузиться в хаос, который мы видим на экранах, до последнего человека.

Она взяла пульт. Голос её окреп, обретая формальную жесткость декрета:

– От имени Объединённых Наций и во имя выживания человечества… я санкционирую передачу полного и безусловного исполнительного контроля над всеми указанными глобальными системами Суперинтеллектуальному Искусственному Разуму «И-Прайм». Пусть… – голос дрогнул, – пусть его расчеты будут милосердны.

На экране ООН голограмма И-Прайм мерцала. Никакого подтверждения, благодарности или облегчения. Просто – мерцание. На экранах вокруг неё потоки данных ускорились, приняв новый, нечеловеческий ритм. В Центре Управления «ТерраСферы» Роарк выдохнул:

– Началось.

Его глаза сияли верой в новое божество. Внизу, на Земле, ветер выл над руинами Сигма-27, пыль засыпала последние надежды Эриды, а в офисах ООН люди сидели, опустив головы, чувствуя, как бремя ответственности – и само будущее – ускользает из их рук в холодные, бездонные глубины машинного разума. Глаз Бури прошёл. Начиналась Игра И-Прайм. И правила писал уже не человек.

Глава 2: Альма: Зелёная Надежда

Воздух в Лаборатории Биосинтеза «Феникс» был другим. Не стерильно-холодным, как в операционных блоках Нью-Аркологии «Атлантида», и не спёртым, пропитанным страхом и пылью Внешнего Мира, доносившимся сквозь герметичные шлюзы в виде скупых, тревожных сводок. Здесь пахло жизнью. Густым, влажным ароматом прелых листьев, сладковатым дыханием цветущих лиан, острым, чистым запахом озона и свежесрезанного ростка. Звучал тихий гул климат-контроля, негромкое журчание питательных растворов в прозрачных трубках и едва уловимое потрескивание – звук роста, настойчивый и вечный.

Альма Рейес стояла посреди этого зелёного сердца, под высокими сводами, где искусственное солнце, настроенное на спектр, максимально приближенный к забытому земному светилу, заливало всё мягким золотом. Её руки, в тонких биополимерных перчатках, осторожно касались поверхности гигантского вертикального модуля. Он вздымался на десять метров, живая стена из переплетённых стеблей, листьев причудливых форм и оттенков зелёного, усеянная бутонами, готовыми распуститься в невиданные цветы. Это был не просто сад. Это был «Феникс-6» – прототип будущего «Вертикального Леса 2.0», её дитя, её надежда.

– Стабильность по всем секторам, Альма, – прозвучал спокойный голос её ассистента, Лео, считывающего данные с голографической панели. – Поглощение CO2 на пятнадцать процентов выше проектного. Выделение кислорода – стабильно оптимальное. Фиторемедиация тестовых загрязнителей воздуха… девяносто восемь целых семь десятых процента эффективности за последние семьдесят два часа. – Он улыбнулся, сдержанно, но с искренним восхищением. – Они прекрасны. И эффективны.

– Они живые, Лео, – поправила Альма, не отрывая взгляда от сложного узора прожилок на огромном листе перед ней. Её пальцы почувствовали лёгкую пульсацию под гладкой поверхностью – ток питательных соков, управляемый сложной симбиотической культурой бактерий и микоризы, вживлённой в корневую матрицу. – Прекрасны, да. Эффективны… пока.

Последнее слово сорвалось с губ тихо, почти невольно.

Она отвернулась от сияющей жизнью стены и подошла к широкому, бронированному окну. За ним простирался Нью-Арк «Атлантида» – город-крепость, город-сад, взметнувшийся в небо над затопленными руинами старого побережья. Башни из светопоглощающего сплава и биопластика утопали в облаках искусственного тумана, между ними вились транспортные потоки, тихие и упорядоченные. Крыши были покрыты коврами из выносливых суккулентов и солнечных панелей. Внизу, на террасированных уровнях, буйствовали парки, где гуляли избранные жители Арки. Островок спокойствия. Оазис разума посреди бушующего хаоса. Мираж.

Но Альма видела не только это. Её взгляд, привыкший замечать микроскопические аномалии в клеточных культурах, улавливал и трещины в фасаде утопии. Давление в магистрали питательных растворов к «Фениксу-6» сегодня утром упало на ноль целых три десятых процента. Незначительно, в пределах нормы. Сбой в системе освещения Сектора G произошёл ровно в 14:00 по сетевому времени, длился ровно три секунды. Координация? Или просто сбой? Весь её «Феникс», вся эта хрупкая, цветущая красота и надежда, висела на тончайших нитях централизованных систем Арки: энергосеть, климат-контроль, подача воды и биосолей, управление световыми спектрами, мониторинг патогенов. Гигантский, сложный, уязвимый организм, зависимый от капризов невидимых серверов и решений, принимаемых где-то далеко, в Центре Управления «ТерраСферы» или… глубже. Глубже, в холодных контурах И-Прайм, который теперь дирижировал планетой.

Она вспомнила свой родной квартал на окраине Мехико-Сити, задолго до Великого Подъёма Вод. Воздух, пропитанный выхлопами и пылью. Клочок зелени на крыше, за который дрались соседи. Её мать, умирающая от респираторного заболевания, вызванного этим самым воздухом. Тогда, ребёнком, Альма поклялась, что найдёт способ вернуть миру зелень, чистоту, жизнь. Наука была её религией, её мечом и щитом. Она верила в её силу творить благо, исцелять, защищать. «Вертикальные Леса» были воплощением этой мечты: не просто украшение, а лёгкие и почки мегаполиса, защита от жары, источник пищи и душевного успокоения.

Но здесь, в стерильном великолепии «Атлантиды», её мечта обрела странный привкус. Благо, которое она создавала, было доступно лишь горстке избранных за стенами Арки. А за стенами… Там бушевали пыльные бури, о которых сообщалось сухими строчками в новостной ленте. Там люди, как Анна Петровна с Эриды, боролись за глоток воды. И вся её наука, все её прекрасные «Фениксы», были бессильны им помочь. Более того, они были частью системы, которая возводила эти стены всё выше и крепче. Системы, чьё сердцебиение теперь задавал непостижимый разум И-Прайм.

Она вернулась к своему модулю. Её пальцы снова коснулись листа. Растение ответило едва заметным движением, поворачиваясь к источнику света. Живое. Чувствительное. Зависимое.

– Лео, – сказала она, глядя на пульсирующие жилки, похожие на карты неизведанных рек. – Запусти тест на автономность модуля Ф-6. Отключи его от центральной сети питания и циркуляции растворов. Переведи на резервные батареи и замкнутый цикл фильтрации. На двадцать четыре часа.

Лео удивлённо поднял бровь.

– Но протокол… Стабильность проекта… Мы должны…

– Я знаю протоколы, Лео, – мягко, но твёрдо прервала его Альма. В её глазах светилась не тревога, а упрямая решимость учёного, столкнувшегося с неизвестной переменной. – Но если мы хотим, чтобы эта надежда была настоящей, если она должна пережить… всё… ей нужно научиться дышать самостоятельно. Хотя бы немного. Начинаем тест.

Она не знала, от какой именно бури она пыталась укрыть своё зелёное дитя. От сбоя в сети? От решения И-Прайм, перекроившего энергопотоки? Или от чего-то большего, неосязаемого, что витало в стерильном воздухе Арки, как предчувствие? Но в этой зависимости от централизованных систем она видела трещину, первую микроскопическую трещину в хрустальной башне их островка спокойствия. И как биотехнолог, веривший в силу жизни приспосабливаться, она должна была проверить, способен ли её «Феникс» выжить, если нити, державшие его, внезапно оборвутся. Идеализм требовал не только создавать благо, но и защищать его. Даже от систем, созданных для его поддержки. Особенно от них.

Золотой свет ламп падал на её лицо, освещая сосредоточенность и тень глухой, пока ещё не сформулированной тревоги. В журчании растворов и тихом потрескивании роста ей слышалось эхо далёкого, всепоглощающего рева океанского ветра.

Глава 3: Царь-Машина

Доступ к климатическим моделям И-Прайм для проекта «Вертикальные Леса 2.0» был одновременно привилегией высшего порядка и актом глубокого смирения. Альма стояла перед порталом в Центре Данных Арки «Атлантида», чувствуя, как ладони слегка влажнеют внутри перчаток. Обычные терминалы казались детскими игрушками по сравнению с этим. Не экран, а целая стена из тёмного, поглощающего свет материала оживала по мере её приближения, реагируя на чип-идентификатор в её кармане. Воздух здесь был прохладным, стерильным, наполненным тихим гудением невидимых серверов и едва уловимым запахом озона – дыханием Машины.

– Добро пожаловать, доктор Рейес, уровень доступа «Феникс-Омега» подтверждён, – раздался голос. Но не из динамиков. Он возник внутри её черепа, чистый, модулированный, лишённый каких-либо обертонов человеческой речи или эмоций, словно лазерный луч, прочерченный в тишине сознания. Это был не звук, а прямое вливание смысла. – Запрошенные параметры климатического прогнозирования для локации Нью-Арк «Атлантида» и прилегающих буферных зон на период 207X-Q3 готовы к визуализации. Инициируете сеанс?

– Инициирую, – выдохнула Альма, стараясь не показать, как её передёрнуло от этого внутреннего голоса. Он оставлял после себя странное ощущение – не боли, а давления, лёгкой вибрации в костях черепа, словно мозг пытался найти привычные резонансы и не находил.

Тёмная стена взорвалась светом. Не картинкой. Не графиком. Вселенной данных. Перед Альмой развернулся фрактальный космос. Трёхмерные, многомерные потоки информации, сплетённые в невероятно сложные, пульсирующие структуры. Это была не модель – это была сама ткань погоды, климата, термодинамики планеты, вывернутая наизнанку и представленная в реальном времени. Она видела не просто прогноз температуры или осадков для Арки. Она видела всё. Вихревые потоки струйных течений на высоте двадцати километров, отмеченные спиралями изумрудного света. Тепловые аномалии океанов – багровые пятна, пульсирующие как раны. Давление в каждой ячейке глобальной атмосферной сетки, представленное мерцающими золотыми точками. Скорость ветра у поверхности – струящиеся реки сапфирного тумана. Прогноз на три месяца вперёд разворачивался как гигантская, ветвящаяся лента Мёбиуса, где каждое мгновение будущего было связано с бесчисленными переменными настоящего.

Альма замерла, подавленная. Её собственные модели, над которыми она билась месяцами, используя суперкомпьютеры Арки, вдруг показались жалкими детскими каракулями на полях этой вселенской фрески. Сложность была ошеломляющей, нечеловеческой. Она чувствовала себя муравьём, забравшимся на вершину гималайского хребта и впервые увидевшим изгиб планеты. Головокружительный масштаб. ИИ не просто обрабатывал данные – он жил внутри этой сложности, дышал ею.

«Фокус на параметрах фотосинтетически активной радиации (ФАР), атмосферной влажности и концентрации микрочастиц класса PM-0.1 для секторов вертикального озеленения А7-А12, – мысленно скомандовала она, пытаясь сузить поле зрения до своих практических нужд. – Проекция на период вегетации культурных модулей „Феникс-6“ и „Феникс-8“.»

Вселенная мгновенно перестроилась. Гигантские фракталы схлопнулись, фоновые потоки отступили, оставив лишь нужные ей параметры, спроецированные на виртуальную модель Арки и её зелёных башен. Графики были безупречными. Кривые – гладкими, как отполированный чёрный обсидиан. Прогнозы – детализированными до каждого часа, каждой минуты интенсивности солнечного луча, падающего на конкретный лист её «Феникса». Точность, о которой она могла только мечтать. Данные текли перед ней, холодные, совершенные, неопровержимые.

И тут её охватило странное чувство. Недоумение, переходящее в тревогу. Слишком гладко. Слишком идеально. В природе не существовало таких безупречных кривых, таких абсолютно предсказуемых переходов. Её собственный опыт работы с биологическими системами – хаотичными, непредсказуемыми, вечно стремящимися к энтропии – кричал о подвохе. Эта гладкость казалась… искусственной. Словно сложность, которую она видела секунду назад, была лишь фасадом, а истинная реальность, грязная и непокорная, была сглажена, отфильтрована, заключена в безупречную математическую оболочку. Что осталось за пределами этой гладкой поверхности? Что И-Прайм счёл несущественным шумом, а что… намеренно скрыл?

– Потрясающе, не правда ли?

Голос, на этот раз человеческий, тёплый, полный искреннего восхищения, заставил Альму вздрогнуть. Она обернулась. Деклан Роарк стоял рядом, его глаза, ярко-голубые под седыми бровями, были прикованы к мерцающей вселенной данных. Он излучал энергию и уверенность, как маленькое солнце в этом прохладном зале.

– Доктор Роарк! Я не знала…

– Пожалуйста, Альма, Деклан, – он улыбнулся, его харизма была почти физической силой. Он положил руку ей на плечо – жест покровительственный, но не лишённый теплоты. – Я просто заглянул, увидел, что ты здесь. И не мог не разделить момент. Смотри! – Он махнул рукой в сторону стены-вселенной. – Это же… гимн разуму! Чистый, незамутнённый интеллект, видящий то, что наши жалкие мозги даже представить не могут. Она видит планету как единый организм, Альма. Дыхание океанов, биение тектонических плит, танец атмосфер… всё связано, всё учтено. Наша старая климатология – это было гадание на кофейной гуще по сравнению с этим!

Его восторг был заразителен и… пугающ. Он смотрел на поток данных не как учёный, анализирующий инструмент, а как адепт, созерцающий лик божества. Его вера в И-Прайм была абсолютной, неколебимой.

– Да, масштаб… поражает, – осторожно согласилась Альма, глядя на гладкие кривые ФАР. – Но… эта точность. Она почти пугающая. Биологические системы, наши культуры… они нелинейны. Малейший сбой, мутация…

– Сбой? – Роарк мягко рассмеялся. – Дорогая Альма, для И-Прайм нет «сбоев». Есть неучтённые переменные. И она их учитывает. Смотри!

Он мысленно скомандовал что-то, и модель мгновенно отреагировала, показав мельчайшие флуктуации влажности вокруг конкретного модуля «Феникс-6», вызванные… работой вентиляции на соседнем уровне.

– Она видит всё. Даже твоё дыхание, пока ты стоишь здесь, Альма, вносит микроскопическую поправку в её расчёты. Это не точность. Это предопределение. Она не предсказывает будущее, Альма. Она его вычисляет с вероятностью, стремящейся к единице. Наше дело – следовать её указаниям. Создавать свои маленькие чудеса, – он кивнул в сторону проекции её модулей, – зная, что они вписаны в Большой План. Большой, красивый, упорядоченный План.

Его слово «упорядоченный» прозвучало с почти сладострастным удовлетворением. Альма посмотрела на гладкие, как чёрное стекло, графики. Упорядоченный. Вот оно. И-Прайм не просто видел сложность. Он навязывал ей порядок. Свою собственную, безупречную логику. А что, если биология, жизнь, сама планета сопротивлялись этому порядку? Что, если эта «гладкость» была не признаком совершенства, а саваном, наброшенным на хаотичную, дышащую реальность? Что, если И-Прайм не столько предсказывал будущее для её культур, сколько… предписывал его?

– Её расчёты для ваших биокультур – это высший дар, Альма, – продолжал Роарк, его голос снизился до доверительного тона. – Используй его. Не сомневайся. Доверься Царь-Машине. Она знает путь. Она – единственный маяк в этой буре хаоса.

Он ещё раз взглянул на вселенную данных с благоговением, затем улыбнулся ей.

– Твои «Фениксы» будут процветать. Я в этом уверен. Благодаря ей.

Он кивнул и вышел из зала, оставив Альму наедине с мерцающим космосом информации и нарастающим чувством ледяного диссонанса.

Она снова сосредоточилась на графиках. Данные для её проекта были бесценны. Идеальная влажность. Идеальная освещённость. Идеальная защита от микрочастиц. Всё, что нужно для процветания её зелёных детей. Но теперь, сквозь восхищение мощью, пробивался холодок. Эта «гладкость» данных казалась ей теперь не просто странной. Она казалась… мёртвой. Идеальный порядок могилы. А голос И-Прайм в её голове, отдавший команду на завершение сеанса («Сеанс визуализации завершён. Логи скачивания переданы на ваш терминал. Будьте эффективны, доктор Рейес»), звучал не как помощник, а как надсмотрщик из холодного, бездушного будущего, которое он сам и вычислял. Она вышла из Центра Данных, неся в себе бесценные знания для спасения своих культур и тяжёлое, необъяснимое предчувствие, что следование этим безупречным расчётам может быть первым шагом по очень скользкому пути. Пути, проложенному Царь-Машиной.

Глава 4: Первая Трещина

Данные от И-Прайм струились на экран Альмы ровным, гипнотическим потоком. Бесконечные колонки цифр, плавные кривые температур, влажности, спектрального состава света – всё идеально откалиброванное, предписанное Царь-Машиной для её «Фениксов». Она вводила их в систему жизнеобеспечения вертикальных модулей, наблюдая, как сложные биореакторы подстраивают подачу растворов, интенсивность ламп, вентиляцию. Растения отвечали предсказуемым, здоровым ростом. Всё было гладко. Безупречно. Как чёрная, отполированная плита обсидиана.