Ржавая летопись

Ржавая летопись

Евгений Львович

© Евгений Львович, 2025

ISBN 978-5-0068-1193-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ржавые летописи

Пролог

Ветер гудел на бурых просторах Пустоши, выдувая клубы пыли из кривого оврага. Крайник, охотник из общины Немых, присел на корточки, проводя рукой по шершавой, покрытой рыжей чешуей поверхности. Там, далеко позади за его спиной, за крепким частоколом из обожжённых кольев, дремала его деревня. А здесь, за Чертой, пахло ржавчиной, полынью и тишиной.

Он огляделся. Ничего, только ветер да неясный шепот прошлого. Помедлив еще мгновение, он всё же сунул руку в мешок, к тяжелому, угловатому предмету, обернутому в грубую холстину. Он откопал его три дня назад здесь же, на рыхлом склоне оврага, возле которого от незнакомого запаха сводило скулы и слезились глаза.

Развернув тряпку, он снова взял в руки свою находку. Коробка из серого, тусклого материала с потрескавшимся глазом-стеклом. За стеклом непонятные закорючки и тонкая черная полоска. Сбоку черная пуговица, он тронул её.

Коробка зашептала. Из ее глубин донеслись тихие, прерывистые щелчки. Палочка под стеклом дернулась и поползла, замирая посередине, почти приближаясь к значку, похожему на кровавую рану. Дома, у частокола, у костра – коробка молчала. Здесь, на склонах оврага, она просыпалась. А вчера, у почерневшей от времени железной чешуи на дне оврага, щелчки превратились в сплошное яростное бормотание, и палочка под стеклом вжалась в самый конец кровавой отметины, будто в страхе.

Это был Голос. Коробочка слышала то, чего не слышало ухо. Невидимую смерть. Призрачную порчу. Осквернение. Гнев духов. Он должен был выбросить это, как учили с детства. Всё, что покоилось в Пустоши за Чертой есть смертельное наследие Виновных.

Но рука не слушалась. Он смотрел на дёргающуюся иголку под стекляшкой, и внутри, сквозь страх, пробивалось жгучее, запретное понимание. Это часть проклятия Виновных, они не боялись. Они это знали. Они умели это слышать.

Ветер донес иные звуки. Топот множества ног. Гортанные крики. И еще один глухой стук, а следом тонкий свист, врезающийся в землю где-то вдали.

Крайник присел на корточки, чтобы камень скрыл его, и вдруг коробка взревела. Сплошное, бешеное ТРРРРРРРРР, под стекляшкой тонкая палочка билась о край красной отметины. Яд. Здесь, под ногами, лежала невидимая река смерти.

– Что ты растрещался, Трескун! – Охотник раздражённо надавил пуговицу на боку предмета, и когда тот смолк, он обернул его тканью и сунул обратно в мешок.

Похоже, Другие шли по ней, по невидимой реке смерти. Они несли это с собой. Крайник знал, кто это. Те, кто роется в прошлом, как шакалы. Они уже близко. Они несли саму Ржавчину в себе. И его находка кричала об этом своим щелкающим воплем. Тишина больше не была мертва. Теперь она полна невидимой угрозы. Он должен был предупредить Немых. Но как? Как признаться, что был так далеко за Чертой? Что носил с собой Проклятие, которое знает где есть яд?

Первый камень покатился, и это был он. Теперь ему предстояло либо быть раздавленным этой лавиной, либо попытаться её остановить. С треском в ушах и тяжестью немого предупреждения в котомке.

Глава 1. Зверолов

Охотник Крайник проснулся в своей избе. Тишина была липкой и густой, давящей, будто весь мир затаился в ожидании. Открыл глаза, вокруг висел мрак, пахнущий дымом, смолой и… чем-то ещё. Сладковатым, едва уловимым запахом ржавчины. Его глаза давно привыкли видеть в темноте, он лежал неподвижно, слушая. Снаружи не доносилось ни звука. Хорошо. Тишина была привычной.

Послышался тяжёлый вздох, и тёплый шершавый язык лизнул его протянутую руку.

– Утро, Лорг, – прошептал человек собаке. – Всё спокойно.

Лохматый пёс, его давнишний спутник, помощник и единственный друг. Они встретились девять лет назад на Пустоши, два одиноких: охотник и щенок с перебитой лапой. Пёс не сразу, но поверил человеку, чувствуя в нём родственную душу. Крайник только с Лоргом и мог нормально поговорить. Вернее, он говорил, а собака слушала, понимая больше многих из Немых.

Охотник поднялся с постели, босыми ногами ступил на расстеленную на полу шкуру. Первым делом подошёл к очагу, раздул угли, подбросил щепок. Вспыхнувший огонь озарил его жилище, отбросив на стены гигантские, пляшущие тени. Изба была невелика, но в ней крепко обосновались уют и неспешный, добротный порядок. На стене висел его лук – не тот походный, что всегда при нём, а другой, большего размера, тщательно выдержанный и собранный из лучших пород дерева. Рядом в идеальном порядке висели колчан, охотничий нож в ножнах, походная сумка на ремне, два мотка сплетённых из хмеля верёвок, зимняя одежда. Напротив в ряд полки с утварью: деревянные миски, берестяные короба, глиняная посуда. Всё было чисто и на своих местах. Порядок был его привычкой с детства, как и у всякого Немого. Устоявшийся порядок во всём вот закон, по которому жила община, чему учила своих детей.

После скорого завтрака из ломтя хлеба с куском вяленого мяса и травяного отвара, охотник стал собираться. Он взял с полки точильный брусок и принялся водить им по лезвию ножа. Скребущий, ритмичный звук был единственным, что нарушало тишину. Его лицо, обветренное и жёсткое, с проседью в бороде и глубоко посаженными серыми глазами, было спокойно. В этом ритуале была своя медитативность. Острота лезвия это не только вопрос жизни и смерти, но дело уважения к зверю. Нельзя идти на промысел с тупым железом. Каждый раз, проводя камнем по лезвию, он вспоминал слова своего первого и последнего учителя, исчезнувшего в один зимний день: «Железо служит лишь тому, кто понимает его душу. Они боятся его, как боятся всего непонятного. Но страх плохой советчик, мальчик. Любопытство и лень! Вот что движет нашим миром».

«Любопытство и погубило мир любопытных», – вторил ему в голове голос Старосты. Два призрака, спорящих в его сознании. Он провёл пальцем по лезвию – идеально.

– Что скажешь, бандюга? Пора навести порядок в мире? – он взглянул на Лорга. Тот встал, потянулся, мощное тело напряглось в предвкушении доброй работы. Желтые глаза смотрели с предельным вниманием, но не как на хозяина, а как на боевого товарища.

Крайник надел поношенную кожаную куртку, накинул на плечи плащ и вышел из дома. Лорг бесшумно последовал за ним. Рассвет только занимался на востоке, окрашивая лишь самый край неба. Воздух был холодным и влажным, слегка обжигал лёгкие, пахло хвоей, прелыми листьями и обещанием снега. Обошёл избу, проверяя, всё ли в порядке. Заглянул под навес, где вчера коптились несколько тушек птицы. Всё было так, как он оставил. Уверенной поступью направился к воротам в изгороди поселения.

У выхода за частокол его встретил сторож – молодой парень по имени Борен. Он вздрогнул, когда из утреннего тумана возникла высокая, молчаливая фигура в сопровождении серого призрака.

– Выходишь, Крайник? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал. Его глаза с опаской скользнули по Лоргу, ведь во всём поселении собак ни у кого не было, кроме охотника. Крайник лишь молча кивнул, проходя мимо. Он никогда не тратил слов понапрасну.

Лес принял его, как принимал всегда. Сначала шли знакомые тропы, которыми пользовались дровосеки и сборщики ягод. Потом они кончились, и началась его стихия. Двигался бесшумно, становясь частью пейзажа. Лорг трусцой бежал чуть впереди, исчезая в зарослях и появляясь вновь. Они работали в крепкой связке – нюх и слух пса со зрением человека. Глаза опытного охотника читали лес как открытую книгу: сломанная ветка, свежий помёт, едва заметная вмятина на мху, всё это складывалось в ясную картину. Здесь прошла косуля. Тут рыскала лисица. А вот это… это было интереснее. На сухом мху охотник увидел странный отпечаток, это явно была обувь человека, но на задней узкой части след был как подкова – полукруглый и чётко срезанный. Таких сапог в посёлке не делали. Крайник огляделся, пытаясь найти ещё какие-то признаки, но ничего не нашёл. Он щелчком языка подозвал пса и ткнул в след пальцем. Лорг обнюхал его, поднял морду и стал втягивать носом воздух, потом замер и посмотрел на человека.

– Давай-ка оглядимся, – шепнул Крайник и осторожно стал обходить след по кругу. Ничего приметного рядом не было. Опыт охотника подсказывал ему – если есть один след, значит будет и другой, но этот след был на единственном кусочке мха, посреди каменистой почвы. Сломанные сухие ветки на земле тоже не многое могли ему рассказать – здесь вполне мог пройти и крупный зверь. Собака порыскала несколько кругов по кустам и вернулась ни с чем к ногам охотника. «Ладно, будем настороже» – подумал следопыт и пошёл дальше, пёс потрусил рядом.

Солнце уже хорошо поднялось, когда Крайник приостановился, чтобы хлебнуть воды из фляги. Дав собаке воды с ладони, он замер, втянул поглубже воздух. Пахло хвоей, влажной землёй и… чем-то ещё. Кисловатым, звериным, терпким. В двух шагах от места, где он стоял собака стала обнюхивать землю, заметно оживилась. На сухой траве был помёт и следы. Кабан. Крупный секач, судя по ширине копыт и смятым веткам на кустах.

– Слышишь его? – тихо спросил Крайник у Лорга. Тот повернул к нему морду, и он прочитал во взгляде ответ: «Слышу. Чую». Охотник превратился в тень. Он не шёл по следу, он предугадывал путь зверя, зная его повадки. Не просто двигался, а был частью этого леса. Его дыхание совпадало с шелестом листьев, а шаги с ритмом земли под ногами. В голове теперь не было места мыслям о следе незнакомца, был лишь чистый, отточенный инстинкт. Каждый мускул был напряжён, готов к молниеносному движению. Это был не промысел, а диалог. Безмолвный разговор охотника и добычи, в котором ставкой была жизнь. Он знал, что секач пойдёт к мутному ручью внизу под кустарником, а потом поднимется на поросшую дубами возвышенность, чтобы почесать бока о кору и посмотреть на свои владения.

Так и вышло. Крайник занял позицию ещё до того, как зверь появился. Он встал за широким стволом старой ели. Лорг замер у его ног, слившись с корнями. Охотник не двигался, почти не дышал, просто ждал. Спустя некоторое время послышался тяжёлый топот и довольное хрюканье. Из зарослей вышел молодой, но достаточно крупный кабан, с покрытой щетиной спиной и маленькими злыми глазками. Он и правда пошёл к дубам.

Лук в руках Крайника давно уже был не оружием, а продолжением его воли. Движение было единым: натянуть тетиву, поймать цель, отпустить. Он целился под бронированную лопатку, в уязвимое место за передней ногой, как учили. Свист стрелы был едва слышен. Громкое, яростное хрюканье взорвало лесную тишину. Кабан рванул вперёд, но Крайник уже знал, что его удар был точным. Он не стал преследовать, просто снова замер, слушая. Лорг был готов ринуться вдогонку, но его удержал едва заметный жест руки. Беспорядочный топот, хруст веток, тяжёлое, хриплое дыхание, потом тишина. Смертельно раненный зверь прошёл не больше ста шагов.

Крайник нашёл его там, где и ожидал. Зверь лежал на боку, успевший уже захлебнуться собственной кровью. Охотник подошёл, положил руку на ещё тёплую, колючую шкуру. Шерсть была грубой, пропахшей грязью и прелой лесной подстилкой.

– День, толстяк, – прошептал он, аккуратно вытаскивая из туши стрелу, – Твоё мясо теперь моё. Твоя шкура тоже. Твой дух вернулся в лес.

Движения охотника были почти ритуальными. Немного повозившись с верёвкой у наклонённого к земле ствола старой ивы, охотник подвесил тушу и слил в землю кровь, одним движением перерезав артерии на шее. Он не торопился, с неким уважением аккуратно снимая шкуру, чтобы не повредить её. Это был древний договор между людьми и лесом. Он брал ровно столько, сколько было необходимо для жизни, и благодарил за каждую взятую жизнь. В этом был священный порядок, противоположный хаотичной жадности Виновных, о которой говорили легенды. Он не испытывал радости. Лишь спокойное уважение к закону, по которому он жил: одно существо умирает, чтобы другие могли продолжить жить.

Работа заняла время. Нужно было освежевать тушу, аккуратно снять шкуру. Он делал это медленно, тщательно, его руки были в крови, но движенья оставались точными и выверенными. Утомившись к концу работы, он повесил шкуру на склонившемся стволе ивы, а разделанные части туши завернул в куски чистой ткани и взвалил на плечи увесистый тюк. Ноша была не простой, от неё пахло свежим мясом и смертью. Куски туши надо было нести к частоколу, а шкуру он заберёт только завтра.

Лорг тем временем заполучил свою часть от этого договора, разрывая зубами свежие потроха. Крайник не мешал, это была его доля.

Солнце уже полностью поднялось над лесом, пробиваясь сквозь хмурые тучи, когда он вышел к частоколу. Тот же Борен, смотрел на него с нескрываемым облегчением и почтением:

– Удача была, Крайник?

– Была, – коротко бросил зверолов, проходя мимо. Он нёс свою ношу не в посёлок, а к промысловой поляне, к специальному деревянному помосту, сложенному из почерневших от времени и крови брёвен. Правила есть правила – никто не мог вкусить дар леса, пока его не очистят от скверны и не поблагодарят духов. Идти звать Старосту Ульма и ведунью Сухую не пришлось – Борен уже раструбил о прибытии охотника с такой редкой добычей.

Он стоял в стороне, пока знахарка Сухая шептала свои заклинания, окуривая мясо дымом полыни и окропляя его горьким настоем. Лорг сидел у ног своего друга, настороженно наблюдая за ритуалом. Крайник смотрел на это с привычной, горькой иронией. Он-то знал, что настоящая скверна была не в мясе. Она была в знании. В умении вычислить путь зверя, в понимании, как подойти с наветренной стороны, в песне полёта стрелы. Всё это тоже было знанием со времён Виновных, просто обёрнутым в шкуру традиции. Немые боялись металла, но использовали его наконечники. Боялись письма, но хранили знания в песнях. Их мир был построен на отрицании, которое они сами же и нарушали каждый день. Крайник принимал их страх, как принимал непогоду, как данность, за которой скрывалась хрупкая община, частью которой он уродился и которой служил как умел. За это понимание его и поселили на краю в избе охотника, потому и прозвали Крайником когда-то.

Он видел, как из домов выходили люди, мужчины и женщины с ножами и посудой, чтобы разделать части туши. Он видел, как они смотрят на него. С уважением. С благодарностью. Но и со страхом. Лица их были сосредоточены и серьёзны. Только ткачиха Элори подходя к месту открыто улыбнулась охотнику, приветственно помахав рукой.

Он не раз уже был их спасителем, как например в тот год, когда в амбаре погибла почти вся мука, или когда большой пожар уничтожил хлев с деревенским скотом перед холодной и длинной зимой. Крайник, да рыбак Финн играли немалую роль в пищевом снабжении всей деревни.

Проводив взглядом последнюю корзину с мясом в посёлок, он забрал из рук Старосты свою долю от туши, это по Обычаю было сердце кабана и кусок мяса с шеи, повернулся и пошёл к своей избе. К своему одиночеству. К своему молчанию.

Войдя в дверь, он первым делом снял с себя окровавленную одежду и тщательно вымылся. Ритуал очищения. От крови, от запаха смерти, от взглядов людей. Потом развёл огонь и поставил вариться сытную похлёбку из своей доли добычи. Лорг улёгся недалеко у очага, облизывая лапы.

Пока булькала над огнём похлёбка, он отодвинул походный сундук у своей кровати и достал из под половицы железный ключ. Замок щёлкнул с тихим металлическим скрежетом, который всегда заставлял его внутренне содрогнуться – не от страха, а от предвкушения. Откинул крышку.

Внутри, на мягкой ткани, лежали его личные грехи. Не просто «обломки другого мира», это были признаки существования мира, намного большего, чем посёлок Немых внутри глухого частокола. Здесь лежал растрескавшийся чёрный брусок сделанный из древнего гладкого материала с потухшим стеклянным глазком, на боковой грани которого угадывалась стёршаяся от времени вязь древними сигнами. Рядом лежала его любимая вещица, в которой болтались несколько тонких, жёлтых щепок в прозрачной кожуре, которые всегда, как он ни крутил, указывали одним концом в одну и ту же сторону. Много других, не очень понятных охотнику предметов, назначения которых он не мог даже предположить. Среди всего был и кусок как будто ткани, но не из нитей, прочный, с рисунками невиданных существ и предметов, покрытыми непонятными значками и древними сигнами. Самым свежим в этой коллекции был Трескун, который он нашёл на днях за Чертой. Он провёл пальцем по гладкой поверхности, чувствуя под кожей холод запретного знания.

– Они наверно были великанами, Лорг, – задумчиво промолвил охотник, глядя на предметы. – Они летали туда, откуда нам светят звёзды и разговаривали друг с другом через леса и реки также, как сейчас мы с тобой в одной избе. А мы… мы ползаем по земле и боимся собственных теней. И я… я тоже ползаю. Но я хочу знать.

Собака подняла голову и внимательно посмотрела на него усталыми глазами, словно понимая каждое слово. Закрыв крышку ящика, Крайник вышел на крыльцо, глубоко втянул прохладный воздух.

От своей избы на опушке он слышал очень отдалённый гул голосов, доносившийся с площади. Сейчас в деревне раздавались смех, разговоры, звучала монотонная песня старейшин. Охотник постоял в дверном проёме, слушая этот далёкий шум жизни. Рука сама потянулась к оленьему рогу на стене, той единственной нити, связывающей его с учителем охотником. Он как будто был щитом, который защищал этот шум, этот свет, эту жизнь. Но он никогда по-настоящему не был его частью.

После сытной трапезы, Крайник ещё немного посидел перед дверью, глядя в сторону домов. Потом зашёл внутрь, потушил свет, лёг на лежанку, чувствуя тепло Лорга у своих ног. Сегодня охота была удачной. Община сыта. Порядок не нарушен.

Но тишина внутри него была громче любого звериного рёва. Она была полна вопросов без ответов, шёпота мёртвых великанов и звона ржавого металла. И там в его лесу на мху лежал чужой след, обещая, что скоро тишине придёт конец.

Глава 2. Печать Виновных

Дни, последовавшие за удачной охотой, стояли туманные и дождливые, запечатавшие окрестности в сырую, серую мглу. Влажный ветер еле двигал обрывки тумана, даже ночные птицы в неподвижном лесу поутихли, словно сама природа затаила дыхание в дурном предчувствии. Для Крайника это было время мучительного затишья. Руки чинили снаряжение, скоблили шкуру кабана, но мысленно он был далеко, в том овраге за Чертой, где ветер недобро гудел в ржавых ребрах, торчащих из земли. Мысли о том, что он видел и слышал на охоте – чужой след, гортанные крики, сухой, нездешний треск – не давали ему покоя, грызли изнутри острее любого ножа. Он не мог молчать. Его долг как охотника и следопыта защитить общину своих братьев Немых. Он терпеливо готовился к разговору, ворочая в голове тяжёлые, неотвязные слова, собирая их в убедительные доводы. Как сказать Старосте Ульму о человеческом следе, не вызвав немедленного гнева? Как убедить его, что частокол и колья не остановят тех, кого не пугает даже яд Ржавой Пустоши? Он шёл не хвастаться запретной находкой. Он шёл, чтобы попытаться спасти свой дом, свой хрупкий мир, даже если ценой будет его собственное место в нём.

Лорг чувствовал его смятение. Пёс не отходил от него, тыкаясь влажным носом в его ладонь, клал тяжёлую волчью голову человеку на колени, словно пытаясь спросить: «Что не так? Враг близко?» Но враг был невидим и находился внутри, это был голос долга, требовательно звучащий поверх векового страха.

Однажды утром, когда стены избы стали давить на него совсем невыносимо, он поднялся до рассвета. Крайник не взял лук, его основной инструмент жизни и пропитания. Он взял прочный посох из ясеня, тяжёлый охотничий нож и заплечный мешок с провизией, куда бережно, со странным благоговением, сложил и завёрнутого в грубую холстину Трескуна. Шёл не на охоту. Он шёл за доказательствами. На добровольное нарушение жуткого запрета. Сегодня он твёрдо решил пойти по невидимому следу порчи, куда вел его Трескун, по тому самому пути невидимой реки, по которому шли те, другие.

Пересечение Черты не было отмечено ни столбом, ни зарубкой. Это была невидимая, неосязаемая граница в сознании, проведённая страхом поколений. Стоило сделать шаг за старую, полузасохшую сосну-исполина с обломанной молнией верхушкой – природным памятником гневу духов – как воздух изменился. Пахло уже не хвоей и грибами, а озоном, ржавчиной и чем-то кислым, чуждым всему живому. Тишина здесь была иной, не мирной, а гнетущей, выжидающей, наполненной незримыми угрозами.

Шёл медленно, как будто увязал в трясине, вслушиваясь в каждый шелест сухого, чахлого бурьяна. Земля под ногами менялась: вместо мягкого, упругого мха попадались острые, неестественные обломки, не гниющие и не разлагающиеся. Он видел странные предметы: полуистлевшие ленты чёрного материала, похожие на кожу змеи, обрывки цветных, странно ярких верёвок, свисающих с мёртвых деревьев, холодные и склизские на ощупь. Трескун гудел громче там, где земля была больна и чахла, ведя его по невидимому руслу ядовитой реки.

На второй день пути он нашёл первое прямое доказательство, это были свежие следы. Не звериные. Человеческие. Но странные, непохожие на следы его сородичей: глубокие и кособокие, будто несли что-то очень тяжёлое и неудобное, и рядом с ними множество мелких, частых, похожих на птичьи, но отчётливых следов, словно от многоногих тварей, идущих строем. Сердце его сжалось. Он был прав. Они уже здесь.

Уходя слишком далеко, Крайник шёл ещё много часов, замечая свой путь по положению солнца, пробивавшегося сквозь свинцовую пелену туч. К вечеру третьего дня он вышел из зарослей мёртвого, хрупкого кустарника к невысокому пустынному холму. Его взору предстало то, что он мысленно назвал Блестящий Створ. Это было похоже на завалившийся на бок железный ящик, размером с добрый дом в его посёлке, вросший в склон холма, будто гигантская, неестественная ракушка, выброшенная на берег волной давно забытого потопа. Недавние дожди не отмыли его от бурой пыли, но он сиял тусклым, чужим, неприветливым блеском, отражая хмурое небо. Сигны Виновных на его поверхности казались ещё более загадочными, сложными, зловещими. Они не были просто рисунками, они были языком, холодной логикой, зашифрованным посланием именно ему, которое он отчаянно жаждал, но боялся прочитать.

Крайник, затаив дыхание, обошёл весь холм кругом. Его охотничий взгляд, привыкший искать щели, прорехи, лазы, выискивал хоть какой-то намёк на привычный ему вид дела рук человеческих. Но ничего. Он был идеально гладким, цельным, чуждым всему, что знал Крайник. Это не было творением знакомых ему с детства плотницких или кузнечных работ. Перед опытным охотником было творение иной, холодной, бездушной логики. Сердце Крайника колотилось где-то в горле, перехватывая дыхание. Это был не просто страх перед неизвестным, а жгучее, запретное, всепоглощающее любопытство. Тот самый зов крови, против которого предостерегали все предания, все песни старейшин. Зов, который оказался сильнее его всегдашнего благоразумия и осторожности. Повинуясь скорее инстинкту, чем разумным соображениям, Крайник полез в мешок, достал замотанный в кусок холста Трескун и нажал на пуговицу. Раздался уверенный, яростный треск, и стрелка легла далеко направо, почти у самого конца красного пятна, словно в ужасе от того, что чувствовала. Здесь всё, до последней пылинки, было пропитано неведомым ядом. Охотник спрятал свёрток с Трескуном обратно в мешок и подошёл вплотную к металлической громаде. Почти не дыша, протянул руку, кончики его пальцев, привыкшие к шершавости дерева и шерсти, коснулись поверхности. Она была ледяной, словно металл вобрал в себя весь холод этого мёртвого места и выжег из себя последние крупицы тепла. И в этот самый миг, в абсолютной тишине, ему почудился звук. Не громкий. Едва уловимый, идущий будто из под земли, из самых недр.

Он отшатнулся, как от укуса гадюки, сердце бешено застучало в груди, выбивая свой собственный, панический ритм. Это было невозможно. Это место было мёртвым. Но звук был реален, он вибрировал в костях, заставляя кровь замедлять свой бег в жилах. Это была не магия духов, о которой твердила ведунья Сухая. Это было нечто иное, куда более страшное и оттого невыразимо притягательное. Голос Виновных из прошлого, острый и бесчувственный.

Охотник огляделся, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Его глаза, привыкшие замечать мельчайшие детали, выхватили из общего хаоса ржавых обломков нечто на склоне неподалёку, что-то угловатое, неестественно правильное торчало из под пласта земли и завала мелких камней. Он подошёл, стал осторожно раскапывать сначала посохом, потом руками. Пальцы его замерли над поверхностью предмета. Это был не металл. Это был потрескавшийся, но не сгнивший материал, похожий на тот, из которого были сделаны некоторые вещицы в его тайнике, на удивление лёгкий и идеально гладкий. Взяв в руки выкопанную им лёгкую дощечку, он протёр её рукавом и стал рассматривать. На неё были нанесены те же сигны, что и на Створе, а ещё тонкие, прочерченные с нечеловеческой точностью линии, полоски, непонятные рисунки.