На языке кожи

Яна открыла глаза и несколько секунд лежала без движения, пытаясь сообразить, где она. Скошенный потолок, серые стены, чёрно-белая фотография на стене… Память нахлынула лавиной. Свадьба. Побег. Ночь в его кровати. Его халат на стуле. Прикосновение к его руке.

Она приподнялась на локте. Комната была залита мягким утренним светом. Она одна. С той стороны двери доносились приглушённые звуки – где-то внизу работала кофемолка, позвякивала посуда. Он был там. Готовил завтрак.

Сердце забилось чаще. Что теперь? Ночью, в темноте, всё казалось возможным – и откровения, и прикосновения. Но утром наступала реальность. Неловкость. Стыд. Что она должна сказать? Как себя вести? Поблагодарить и уйти? Но куда?

Она сбросила покрывало. На ней всё та же шёлковая комбинация, которая за ночь смялась и теперь казалась ещё более неприличной. Её свадебное платье лежало на полу белым призраком. Надевать его снова? Мысль была отвратительной. На стуле висел его халат. Он предлагал свою одежду и накануне. Решение было очевидным.

Она накинула халат, снова утопая в грубой ткани, пропитанной его запахом. На ощупь он был уже не холодным, а тёплым, словно впитал солнечный свет. Она подошла к зеркалу на комоде. Отражение было пугающим: размазанная тушь под глазами, растрёпанные волосы, лицо, отекшее от слёз и недосыпа. Она выглядела как героиня дешёвого мелодраматического сериала после нервного срыва. Ирония ситуации не ускользнула от неё. Вчерашняя невеста, сбежавшая к владельцу забегаловки. Классика.

Она нашла в ванной новую зубную щётку в упаковке и гель для душа с мужским, пряным ароматом. Привести себя в порядок было делом чести. Она умылась, кое-как причесала волосы пальцами, смахнула остатки туши. Лучше не стало, но хотя бы исчезло ощущение полной катастрофы.

Спускаясь по лестнице, она чувствовала, как подкашиваются ноги. Что она увидит в его глазах? Сожаление? Брезгливость? Жалость?

Кухня встретила её не просто запахами, а целой симфонией. Денис стоял у плиты, спиной к ней. На нём были простые тёмные штаны и серая футболка, обтягивающая мощные мышцы спины. Он что-то помешивал в сковороде, откуда доносилось весёлое шипение. На столе уже стояла глиняная кружка с дымящимся кофе, тарелка с только что испечёнными круассанами и маленькие пиалки с мёдом, джемом и кусочком сливочного масла.

Он обернулся, услышав её шаги. Его лицо было спокойным, но в глазах она прочла нечто новое – не ночную настороженность, а утреннюю ясность. И оценку. Быстрый, скользящий взгляд с головы до ног, задержавшийся на её голых лодыжках, выглядывающих из-под халата.

– С добрым утром, – сказал он обыденным тоном, будто они завтракали вместе каждый день последние десять лет. – Кофе готов. Круассаны ещё тёплые.

– Доброе… утро, – прошептала она, подходя к столу и опускаясь на табурет. Запах кофе был настолько волшебным, что у неё закружилась голова. – Это ты всё приготовил?

– На кухне я, – он улыбнулся уголком рта, поворачиваясь к плите. – Значит, я. Садись, ешь. Утро – самое важное время для еды. Можно всё испортить плохим завтраком. Или задать правильный тон всему дню.

Он подошёл к столу и поставил перед ней небольшую сковороду. На ней лежал идеальный омлет – золотистый, пышный, с зеленью и крошечными кусочками бекона. Это было простое блюдо, но приготовленное с таким мастерством, что оно выглядело произведением искусства.

– Спасибо, – сказала Яна, чувствуя, как слюнки текут. Она не помнила, когда в последний раз была по-настоящему голодна. Вчерашний бульон был лекарством. Это был праздник.

Она взяла вилку и отломила кусочек омлета. Он таял во рту, нежный и насыщенный. Она закрыла глаза от наслаждения.

– Боже, это невероятно.

Денис сел напротив неё с собственной кружкой кофе. Он не стал есть, просто наблюдал за ней. Его взгляд был тяжёлым и внимательным.

– Голод – лучший повар, – заметил он. – Но всё же приятно слышать.

Она ела, стараясь не проявлять животной жадности, но это было трудно. Каждый кусочек был откровением. Кофе был крепким и бодрящим, без горечи. Круассан – хрустящим снаружи и слоёным внутри.

– Ты всегда так завтракаешь? – спросила она, откусывая круассан, смазанный мёдом.

– Когда есть время. А время нужно находить. Еда – это не просто топливо. Это ритуал. Момент, когда ты остаёшься наедине с собой. Или не один, – он посмотрел на нее. – Или решаешь, каким будет твой день.

Он отпил кофе и поставил кружку на стол.

– Вот, скажи мне, Ян, – его голос стал тише, заговорщицким. – Если бы ты могла съесть на завтрак что угодно в мире… не думая о калориях, о приличиях, о том, что подумают другие… что бы это было?

Вопрос прозвучал так неожиданно и просто, что Яна застыла с вилкой в воздухе. Что бы она съела? Весь её гастрономический опыт состоял из диетических салатов, пасты из твёрдых сортов пшеницы и лосося на пару. Еда была ещё одним полем битвы за идеальную фигуру, за соответствие стандартам.

– Я… не знаю, – растерянно сказала она. – Кашу, наверное. Овсяную.

Он усмехнулся, но не зло, а с теплотой.

– Это то, что ты должна есть. А что ты хочешь? Прямо сейчас. Вспомни. Может, из детства?

Яна закрыла глаза, пытаясь отключить голос матери в голове, который твердил об углеводах и гликемическом индексе. И вдруг перед её внутренним взором всплыл образ. Яркий, будто вчерашний.

– Жареные пирожки, – выдохнула она. – С картошкой. Бабушка их жарила в деревне. Они были такие… золотистые, хрустящие, с маслом. И с толстым слоем сметаны. Я могла съесть их штук пять. И меня за это ругали.

Она открыла глаза и увидела, что Денис смотрит на неё с одобрением.

– Вот видишь. Пирожки с картошкой. Честная еда. А ты ешь овсянку.

– Но это же вредно! Жареное, мучное… – автоматически возразила она.

– Вредно – это есть без удовольствия, – парировал он. – Вредно – это заставлять себя глотать то, что тебе противно, потому что так надо. Один пирожок, съеденный с радостью, полезнее тарелки овсянки, проглоченной с отвращением. Еда – это не только физика, но и химия эмоций.

Он встал, подошёл к столику со специями и взял оттуда обычную картофелину.

– Вот он, твой пирожок. Вернее, его душа. Простой, земляной, невзрачный. Но внутри него – целая вселенная вкуса. Нужно только захотеть её раскрыть.

Он вернулся на своё место, покрутив картофелину в пальцах.

– Так и с жизнью. Мы носим маски, едим правильную еду, говорим правильные слова… а внутри нас сидит девочка, которая хочет горячий, жирный пирожок. И пока мы не признаемся себе в этом, мы будем несчастны.

Яна смотрела на него, заворожённая. Он говорил не о еде. Он говорил о ней. О её жизни. Он снова, как вчера, видел её насквозь.

– А ты? – спросила она, находясь под гипнозом его слов. – Что ты хочешь на завтрак?

Он улыбнулся, и это была первая по-настоящему открытая улыбка, которую она видела. Она преобразила его строгое лицо, сделала его моложе и… опаснее.

– Я шеф-повар. Я хочу на завтрак то, что хочу в данный момент. Сегодня я хотел кофе и круассан. А завтра, может, захочу селёдку с чёрным хлебом. Я позволяю себе это хотеть.

– Это и есть свобода, да? – прошептала Яна.

– Одна из её форм, – кивнул он. – Самая простая и самая сложная одновременно. Разрешить себе хотеть. И разрешить себе это получить.

Он посмотрел на её тарелку. Она была почти пуста.

– Ну что? Задал правильный тон дню?

Яна вдруг почувствовала прилив смелости. Может быть, от кофе, а может, от его слов.

– Спроси меня ещё о чём-нибудь. Как в игре.

Он наклонил голову, изучая её.

– Хорошо. Если бы ты могла надеть что угодно прямо сейчас… что бы это было? Не платье от кутюр для приёма. То, в чём ты почувствовала бы себя собой.

Яна рассмеялась. Это было легко.

– Джинсы. Простые, потёртые джинсы. И большую, мягкую футболку. И кроссовки. Чтобы можно было бежать. Или просто лежать на траве. Без лифчика! – выпалила она и тут же покраснела.

Денис рассмеялся в ответ. Его смех был низким и грудным, он наполнил кухню теплом.

– Вот видишь! А я держу тебя в заложниках в своём халате. Извини.

– Ничего, – улыбнулась она. – Он тоже… настоящий.