На языке кожи

– Мама, я не могла… – начала она, но голос её предательски дрогнул.

– Молчи! – рявкнула мать. Яна инстинктивно отдернула телефон от уха. – Ты не могла? Ты не могла пройти через этот простой, цивилизованный ритуал? Осчастливить родителей? Устроить свою жизнь? Вся моя работа, все мои усилия… всё коту под хвост! Из-за твоей прихоти! Где ты сейчас? Немедленно возвращайся домой. Мы будем решать, как будем выкручиваться из этой катастрофы.

«Решать». Это слово всегда означало одно: мать примет решение, а Яна должна будет его исполнить. Как всегда.

– Я не приду, – сказала Яна. Голос её всё ещё был тихим, но в нём появилась сталь, которую она сама в себе не знала. Она почувствовала, как взгляд Дениса тяжело лежит на ней. Он не вмешивался, просто слушал. Его молчаливое присутствие давало ей силы.

– Что?! – в голосе матери прозвучало неподдельное изумление. Она явно не ожидала сопротивления. – Яна, ты слышишь себя? Ты в состоянии аффекта! Ты не понимаешь, что говоришь! Этот позор… Артем в ярости! Его семья… Ты представляешь, какие последствия?

– Последствия для кого? – вдруг спросила Яна, и её собственный вопрос удивил её. – Для ваших сделок? Для вашего социального статуса? А для меня каковы последствия брака с нелюбимым человеком? Это тебя волнует?

С той стороны наступила мёртвая тишина. Мать была ошеломлена. Яна никогда не позволяла себе такой прямоты. Никогда.

– Так, всё ясно, – голос матери внезапно стал ледяным и мёртвенным. Это было страшнее крика. – Ты не в себе. На тебя повлияли. Где ты? У этого… ресторатора? Этот плебей, который осмелился… Я всё видела, как он на тебя смотрел.

Яна почувствовала, как по спине пробежали мурашки. «Плебей». Так просто. Так свысока.

– Мама, он не имеет к этому никакого отношения. Это моё решение. Только моё.

– Не ври мне! – шипение в трубке стало ядовитым. – Ты всегда была слабой. Ведомая. Немедленно возвращайся. Сейчас же. И мы попробуем всё исправить. Возможно, ещё не всё потеряно.

Идея «исправить» прозвучала так чудовищно, что Яна чуть не рассмеялась. Вернуться? Извиниться? Снова надеть это платье? Её желудок сжался в тугой узел.

– Нет. Я не вернусь. И ничего исправлять я не буду. Прощай, мама.

Она положила трубку. Её рука тряслась так, что она едва смогла положить телефон на стол. Гудение прекратилось. Тишина снова заполнила кухню, но теперь она была иной – тяжёлой, взволнованной, как воздух после грозы.

Яна сидела, уставившись в одну точку, и ждала. Ждала, что сердце выпрыгнет из груди, что слёзы хлынут с новой силой. Но ничего не происходило. Была только пустота и странное, леденящее спокойствие. Она это сделала. Она сказала «нет» во второй раз за этот вечер. И на этот раз это было, возможно, даже страшнее, чем в зале.

Телефон снова завибрировал. На этот раз это был Артем. Яна посмотрела на имя и почувствовала тошноту. Она смахнула пальцем, отклонив вызов, и перевела аппарат в беззвучный режим. Пусть гудит. Она положила его экраном вниз.

Только тогда она осмелилась посмотреть на Дениса. Он стоял всё там же, прислонившись к столешнице, его руки были скрещены на груди. Он не выглядел ни шокированным, ни осуждающим.

– Извини, – прошептала она. – Это было… неприлично.

– Не извиняйся, – он покачал головой. – Ты имеешь право на свои границы. Даже перед матерью. Особенно перед матерью.

Он подошёл к столу, взял её пустую тарелку и отнёс к раковине. Его движения были всё такими же плавными, успокаивающими.

– Она назвала тебя плебеем, – вдруг сказала Яна, не в силах сдержаться. Ей нужно было выплеснуть этот яд.

Денис усмехнулся. Это была короткая, сухая усмешка.

– А я и есть плебей. Я работаю руками. Для людей её круга это смертный грех.

– Ты не плебей, – горячо возразила Яна. – Ты… ты настоящий. А они… они все ненастоящие.

Он обернулся к ней, облокотившись о раковину. В его глазах она увидела нечто новое – не просто понимание, а родственную боль.

– Мир полон ненастоящих людей, Ян. И самое страшное, что они искренне верят в свою реальность. А когда сталкиваются с чем-то настоящим… им становится страшно. И они пытаются это уничтожить.

Он помолчал, глядя куда-то в пространство перед собой.

– Еда… вот что никогда не врет. Ты можешь сделать вид, что блюдо изысканное, добавить золота, трюфелей, но если оно невкусное, если оно приготовлено без души – это фальшивка. Люди чувствуют это. Так же и с жизнью. Можно надеть дорогой костюм, построить карьеру, но если внутри пусто… всё это – просто красивая обёртка на пустой коробке.

Он говорил тихо, но каждое слово попадало точно в цель. Яна слушала, затаив дыхание. Это была самая длинная речь, которую она слышала от него.

– Почему ты тогда накормил меня? Тогда, год назад? – спросила она. – Ты же увидел фальшивку. Девушку в дорогом пальто, которая плачет от какой-то ерунды.

Денис вздохнул и провёл рукой по лицу. Он вдруг показался усталым.

– Я увидел не пальто. Я увидел человека, которому больно. А суп… суп – это самое простое лекарство. Он не лечит раны, но он даёт силы, чтобы с ними жить. Моя бабушка всегда так говорила.

Он оттолкнулся от раковины и подошёл к окну. Дождь усиливался, капли хлестали по стеклу, превращая ночной город в размытое пятно света.

– У меня тоже не всегда был этот ресторан, – начал он, и его голос стал глубже, уходя в себя. – Были другие жизни. Другие ошибки. Я знаю, что значит быть на дне. И знаю, что иногда одна тарелка супа может значить больше, чем тысяча слов сочувствия.

Яна смотрела на его профиль, освещённый тусклым светом кухни. Он был резким, угловатым. Не красивым в общепринятом смысле, как Артем, а сильным. Настоящим. В каждом его слове, в каждом жесте чувствовалась грубая, неотполированная правда. Та правда, которой так не хватало в её выхолощенном, прилизанном мире.

Телефон на столе снова загудел. На этот раз это была подруга, Катя. Яна колеблясь посмотрела на него.

– Можешь ответить, – сказал Денис, не поворачиваясь. – Друзья – это другое.

Она взяла трубку.

– Кать…

– Боже мой, Янка! Ты жива? Где ты?! Я вся на иголках! У тебя телефон не отвечает! Твоя мать звонила мне, рычала, как раненый тигр! Что случилось?! – Катя выпалила всё на одном дыхании.

По сравнению с ледяным гневом матери её паника была почти благословением. Это была искренняя забота.

– Я в порядке, Кать. Практически. Я… я ушла.

– Это я вижу! Весь город уже трещит! У Артема, кажется, инфаркт случился! Он бегал по залу, как укушенный! Ты где? Не у себя же дома?

– Нет. Я… в безопасном месте.

– У него? – в голосе Кати прозвучало неподдельное любопытство. – У того мужчины, который смотрел на тебя, как будто знает тебя сто лет? Я видела этот взгляд! Это было… мощно.

Яна покраснела, почувствовав, что Денис, возможно, слышит этот разговор.

– Да. У него.

– Ого! – Катя выдохнула. – Ну, рассказывай! Какой он? Что произошло? Ты с ним…?

– Кать, ничего не произошло! – поспешно перебила её Яна. – Он просто… дал мне убежище. И суп.

– Суп? – подруга рассмеялась. – Ну, конечно, куда же без супа! Ладно, не распространяйся. Главное, что ты в порядке. Твоя мать, Янка… она не успокоится. Она сказала, что найдёт тебя и «вернёт к рассудку».

Эти слова заставили Яну снова похолодеть внутри.

– Я знаю.

– Будь осторожна, ладно? И… он хороший? Ты уверена, что можешь ему доверять?

Яна посмотрела на спину Дениса. На его широкие плечи, на затылок, на котором коротко подстриженные волосы вились непокорными завитками.

– Да, – тихо сказала она. – Я уверена.

Они поговорили ещё пару минут, и Яна положила трубку. Телефон наконец умолк. Она откинулась на спинку табурета, чувствуя страшную усталость. Эмоциональное похмелье накрывало её с головой.

Денис повернулся к ней.

– Всё хорошо?

– Предсказуемо. Моя мать объявила меня сумасшедшей и пообещала вернуть к рассудку. А подруга беспокоится.

– Хорошо, когда есть кто-то, кто беспокоится, – заметил он.

Он подошёл к ней. Они стояли совсем близко. Она всё ещё была в его халате, который болтался на ней, как на вешалке. Он был таким высоким. Ей приходилось задирать голову, чтобы встретиться с его взглядом.

– Тебе нужно отдохнуть, – сказал он. Его голос звучал мягко, почти по-отечески. – Наверху есть комната. Не роскошный номер, но чисто и есть кровать.

Мысль о том, чтобы лечь в его кровать, заставила её сердце бешено заколотиться. Это было слишком интимно. Слишком опасно.

– Я не хочу тебя стеснять… Может, я лучше…

– Куда? – он перебил её, и в его глазах мелькнула тень улыбки. – В четыре утра под дождём в шёлковой комбинации и моём халате?

Он был прав. У неё не было выхода. И, если честно, она и не хотела его искать. Страх и желание смешались в один клубок где-то под ложечкой.

– Хорошо, – сдалась она. – Спасибо.

– Идём, я покажу.

Он прошёл вперёд, и она послушно поплелась за ним, кутаясь в халат. Они вышли из кухни в узкий коридор, где пахло моющими средствами и свежевымытым полом. Он открыл неприметную дверь, за которой начиналась крутая деревянная лестница.

Комната над рестораном оказалась такой же, как и он сам – простой, функциональной, но обладающей своим характером. Небольшая мансарда со скошенным потолком, застеленная простым серым ковром. В центре – широкая двуспальная кровать с тёмным деревянным изголовьем, застеленная тёмно-синим покрывалом. Никаких безделушек, только самое необходимое: комод, пара стульев, торшер в углу. На стене висела большая чёрно-белая фотография какого-то старого рынка. Было чисто, аскетично и… по-мужски.

– Ванная там, – Денис кивнул на ещё одну дверь. – Полотенца чистые. Если что, я буду внизу.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Денис, – окликнула она его.

Он остановился.

– Да?

– Спасибо. За всё. За суп. За… понимание.

Он смотрел на неё несколько секунд, и в его взгляде было что-то невысказанное, какая-то глубокая, тщательно скрываемая печаль.

– Спи, Яна. Сегодня ты совершила самый сложный поступок в жизни. Остальное будет проще.

Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Яна осталась одна. Тишина комнаты была оглушительной. Она подошла к кровати и присела на край. Матрас был упругим. Она провела рукой по грубой ткани покрывала. Пахло здесь им. Его мылом, его кожей, лёгким шлейфом того самого дымного чая. Это был его запах. Запах её спасителя.

Она сняла халат и осталась в одной комбинации. Легла на кровать и укрылась покрывалом. Оно было прохладным на ощупь. Она прижалась лицом к подушке, вдыхая его аромат. Тело ныло от усталости, но мозг отказывался отключаться. Перед глазами проносились картины сегодняшнего дня: алтарь, взгляд матери, кивок Дениса, его руки, расстёгивающие корсет, тарелка бульона…

Она прислушалась. Снизу доносились приглушённые звуки. Шаги. Скрип двери. Он был там. В своём мире. Один. И она была здесь. В его мире. Тоже одна, но впервые за долгое время – не одинокая.

Она закрыла глаза, и последней мыслью перед тем, как провалиться в тяжёлый сон, было то, что его запах на подушке был самым успокаивающим веществом на свете. Гораздо лучше любого лекарства. Это был запах тихой гавани после долгого и страшного шторма.

Глава 3: Первая ночь на чужой коже

Сон не шёл. Он был где-то рядом, кружил у изголовья, как надоедливый комар, но стоило Яне закрыть глаза и начать проваливаться в забытьё, как её тело вздрагивало, сердце принималось колотиться с бешеной скоростью, и она снова оказывалась на жёсткой границе между реальностью и кошмаром.

Она лежала на спине, укрытая по подбородок тёмно-синим покрывалом, и смотрела в темноту. Скошенный потолок мансарды терялся в черноте, и лишь слабый отсвет уличного фонаря, пробивавшийся сквозь щели в жалюзи, рисовал на нём бледные полосы. Комната была наполнена звуками. Не привычными звуками её комнаты в родительском доме – мерным тиканьем дорогих часов и гулом кондиционера, – а новыми, чужими. Скрип старого дерева, завывание ветра в водосточной трубе, шуршание чего-то за стеной – наверное, мышь или просто старый дом дышал полной грудью.

Но главным звуком были шаги. Шаги Дениса.

Она слышала их снизу. Глухие, размеренные. Он не ложился. Он ходил по своему ресторану, как часовой, охраняющий её покой. Или как хищник, не решающийся приблизиться к добыче. Эта мысль заставляла её кровь бежать быстрее, но не от страха. От чего-то другого, запретного и щекочущего нервы.

Она повернулась на бок, прижавшись лицом к подушке, и снова погрузилась в его запах. Это был не парфюм, не одеколон. Это был запах его кожи, его пота, смешанный с едва уловимыми нотами дыма, кофе и чего-то древесного. Мужественный, простой, честный запах. Он был повсюду – на подушке, на покрывале. Она уткнулась в него носом, как в наркотик, вдыхая глубоко и жадно. Этот запах стал символом её бегства, её свободы. И теперь, в тишине ночи, он начинал пробуждать в ней что-то первобытное, дремлющее и жаждущее.

Тело, онемевшее от шока, начинало оживать. И это ожидание было мучительным. Она чувствовала каждую клеточку своей кожи. Шёлк комбинации, который она не снимала, скользил по бёдрам, и каждое движение отзывалось мелкой дрожью. Воспоминания о его прикосновениях, когда он расстёгивал корсет, вспыхивали в памяти обжигающими всполохами. Тепло его пальцев сквозь ткань, лёгкое касание её спины. Тогда это было спасением. Сейчас, в темноте, это трансформировалось в нечто иное. В желание.

«Что со мной? – думала она с ужасом и восторгом. – Я только что сбежала с собственной свадьбы, а я лежу здесь и думаю о… о руках почти незнакомого мужчины».

Но он не был незнакомым. В этом и заключалась магия. С того самого вечера с супом, с того кивка в свадебном зале, он казался ей единственным человеком, который видел её настоящую. Не куклу, не проект идеальной дочери и невесты, а её – запуганную, сломанную, но живую.

Она снова перевернулась на спину, сбросив покрывало. В комнате было прохладно, но её кожа горела. Она провела ладонями по своим плечам, по ключицам, потом опустила руки на грудь. Соски напряглись под тонким шёлком, отзываясь на прикосновение волной тепла в низу живота. Она зажмурилась, пытаясь прогнать эти ощущения. Стыдно. Было стыдно и сладко одновременно.

Внезапно снизу донёсся новый звук. Не шаги. Тихая, меланхоличная мелодия. Денис включил музыку. Какой-то джазовый саксофон, томный и пронзительный. Он лился сквозь пол, как дым, окутывая комнату новой атмосферой – интимной, томной, бессонной.

Яна представила его себе. Сидящим за столиком в пустом зале, в полумраке, с бокалом чего-то крепкого. Его профиль, освещённый светом от бара. Его сильные руки, лежащие на столе. Что он чувствует? Он жалеет её? Считает обузой? Или… может быть, он тоже чувствует это странное напряжение, эту невидимую нить, что протянулась между ними по лестнице?

Она встала с кровати. Ноги были ватными. Подойдя к окну, она раздвинула планки жалюзи. Улица была пустынна, мокрая от дождя асфальтовая лента блестела под фонарями. Где-то там был её старый мир. Разъярённая мать, униженный жених, разлетающиеся сплетни. А здесь, в этой комнате, был вакуум. Пространство между прошлым и будущим. И единственным якорем в этом вакууме был он. Мужчина внизу.

Жажда оказалась сильнее стыда. Ей нужно было пить. Или просто найти предлог спуститься. Увидеть его.

Накинув халат, который всё ещё лежал на стуле, она тихо открыла дверь. Деревянные ступени скрипели под её босыми ногами. Она старалась дышать как можно тише, прислушиваясь к музыке. Она стала громче. Теперь это был женский голос, хриплый и полный страсти, певший о несчастной любви.

Яна остановилась на последней ступеньке, затаившись в темноте коридора. Дверь на кухню была приоткрыта, и из щели лился тёплый жёлтый свет. Она видела часть кухни – край массивного стола, раковину. И его. Он стоял спиной к ней, у плиты. Без футболки. Только в тёмных спортивных штанах.

Его спина была широкой, мускулистой, с чётким рельефом лопаток и позвоночника, утопающего в лёгкой тени. Кожа на спине была смуглой, местами покрытой мелкими шрамами и следами ожогов – летопись его профессии. Он что-то помешивал в небольшой кастрюльке, и мышцы на его плечах и предплечьях плавно играли при каждом движении.

Яна застыла, заворожённая этим зрелищем. Она видела мужское тело – Артем, например, занимался теннисом и имел подтянутую фигуру, но это было другое. Это была не накачанная в спортзале эстетика, а грубая, рабочая сила. Сила, которая могла и накормить, и защитить. Ей захотелось прикоснуться к этой спине, почувствовать под пальцами тёплую, живую кожу, провести ладонью по этим шрамам…

Она не заметила, как сделала неосторожный шаг, и под половицей громко скрипнуло.

Денис мгновенно обернулся. Его движение было стремительным и собранным, как у кошки. Его лицо было серьёзным, но в глазах не было ни гнева, ни удивления. Словно он знал, что она придёт.

– Не спится? – спросил он обыденным тоном, будто они были старыми знакомыми, встретившимися на кухне посреди ночи.

Яна, пойманная на месте преступления, чувствовала, как горит всё её лицо. Она вышла из тени, кутаясь в халат.

– Я… хотела воды.

Он кивнул в сторону раковины.

– Стаканы в шкафу слева. А я как раз какао делаю. Хочешь? Бабушкин рецепт. От бессонницы.

Какао. Вместо виски или коньяка, которые наверняка пил бы на его месте Артем. Это было так по-детски и так по-взрослому одновременно.

– Да, – прошептала она. – Спасибо.

Она налила себе воды дрожащими руками и сделала несколько глотков, наблюдая за ним краем глаза. Он налил густой, тёмный напиток в две большие кружки. Пахло шоколадом, молоком и чем-то пряным – может, ванилью или корицей.

– Проходи, – он взял кружки и вышел из кухни в зал.

Яна последовала за ним. Зал ресторана погрузился в полумрак. Были включены лишь несколько точечных светильников над барной стойкой, отбрасывающих мягкие круги света на полированные столешницы. Он сел за тот самый столик у окна, где она сидела год назад. И где сидела сегодня вечером. Он поставил кружки и отодвинул ей стул.

Она села, чувствуя себя нелепо в его огромном халате и с босыми ногами. Музыка всё ещё играла – теперь это был медленный, чувственный блюз.

– Не хочешь налить себе чего-то покрепче? – спросила она, пытаясь шутить, но её голос дрожал.

Он покачал головой, пододвигая ей кружку.

– Алкоголь – плохое лекарство. Он не решает проблем, он их только засыпает. А утром они просыпаются с жуткой головной болью. Какао лучше.

Она взяла кружку. Она была горячей, почти обжигающей. Она обхватила её ладонями, как тогда на кухне, и сделала маленький глоток. Напиток был невероятно нежным, сладким, с глубоким шоколадным вкусом. Он согревал изнутри, растекался по телу успокаивающим теплом.

– Спасибо, – сказала она. – И за музыку.

– Не за что. Я и сам не сплю часто. Ночью мозг лучше работает. Или, наоборот, отключается. Как повезёт.

Он смотрел на неё через стол. Его глаза в полумраке казались ещё более тёмными, почти чёрными. В них читалась усталость, но не было сонливости. Была бдительность.

– О чём думаешь? – спросил он вдруг.

Яна опустила взгляд в кружку. О чём она думала? О том, какая у него кожа на спине? Вряд ли это можно было сказать вслух.

– О том, что я наделала. О том, что будет завтра. О том… что моя мать, наверное, никогда мне этого не простит.

– А ты должна ей это прощать? – его вопрос прозвучал не как упрёк, а как искреннее любопытство.

– Я не знаю. Она же моя мать. Она хотела как лучше.

– Лучше для кого? – он не отводил взгляда. – Для тебя или для неё?

Он снова бил в самую точку. Ей нечего было ответить. Она знала правду. Мать хотела лучшего для себя. Для своего отражения в глазах общества.

– Я боюсь, – призналась она тихо. – Боюсь остаться одной. Боюсь не справиться. У меня нет профессии, нет денег… Я всегда зависела от них.

– Ты сегодня справилась с самым страшным, – напомнил он ей. – Со всем остальным тоже справишься. А профессию… профессию можно найти. Или создать. Ты же что-то умеешь? Что тебе нравится делать?

Яна задумалась. Что ей нравилось? Рисовать? Но мать считала это баловством. Готовить? Но их домохозяйка всегда прогоняла её с кухни. Она была проектом, пустой оболочкой, которую наполняли чужими мечтами и амбициями.

– Я не знаю, – выдохнула она с горькой откровенностью. – Я никогда об этом не думала.

– Значит, сейчас самое время подумать, – сказал он просто.

Они сидели молча, потягивая какао. Музыка сменилась на ещё более медленную композицию. Саксофон плакал о чём-то своём. Яна чувствовала, как её веки становятся тяжёлыми. Тёплый напиток и его спокойное присутствие делали своё дело. Страх отступал, уступая место странному, мирному умиротворению.

– Тебе необязательно сидеть со мной, – сказала она. – Я могу сама.

– Я знаю, – ответил он. – Но ночь – опасное время для одиночества. Особенно после такого дня. Лучше переждать её с кем-то.

Он говорил так, будто знал это на собственном опыте. Что за ночи пережил он? Какие демоны гоняли его по этой пустой зале до неё?

– Денис… а почему ты помог мне? – спросила она снова, возвращаясь к главному вопросу. – Ведь я могла оказаться истеричной эгоисткой, которая создаст тебе кучу проблем.

Он отпил из своей кружки и поставил её на стол с тихим стуком.

– Потому что однажды мне тоже помогли. В самый тёмный момент. Простой жест. Чашка кофе в придорожной забегаловке от незнакомца, который просто увидел, что мне плохо. Это как эстафета. Ты получаешь помощь – ты обязан передать её дальше. Иначе мир окончательно превратится в ад.

Он говорил это без пафоса, как о чём-то само собой разумеющемся. И в этом была его сила. Он не играл в благородство. Он просто жил по своим правилам.

Яна посмотрела на его руку, лежавшую на столе рядом с кружкой. Сильную, с выступающими венами. Ей снова захотелось прикоснуться. Не как благодарная спасительница, а как женщина. Чтобы почувствовать его тепло, его пульс. Чтобы убедиться, что он настоящий, что всё это не сон.

Она не смогла сдержаться. Её рука, будто сама по себе, потянулась через стол и легла поверх его. Легко, почти невесомо.

Денис замер. Он не отдернул руку, но и не ответил на прикосновение. Он просто смотрел на их руки – её маленькую, бледную, с идеальным маникюром, который уже начинал облупляться, и свою – большую, грубоватую, испещрённую следами работы. Контраст был разительным. Они были из разных вселенных.

– Извини, – прошептала Яна, убирая руку. Ей снова стало стыдно. Она перешла какую-то границу.

– Не извиняйся, – сказал он тихо. Но его рука осталась лежать на столе. Он смотрел на неё, и в его глазах было что-то непрочитанное, какая-то внутренняя борьба.

Внезапно он поднялся.

– Тебе нужно спать. Утро вечера мудренее.

Он взял её кружку и свою и отнёс на барную стойку. Ритуал был окончен. Он снова стал тем отстранённым спасителем, каким был на кухне.

Яна поднялась и, не говоря ни слова, побрела к лестнице. Она чувствовала его взгляд на своей спине. Поднимаясь по ступеням, она понимала, что произошло что-то важное. Незначительное прикосновение, но оно изменило всё. Между ними исчезла невидимая стена. Теперь в воздухе висело напряжение. Сладкое, опасное, полное невысказанных обещаний и вопросов.

Она вернулась в комнату, снова легла в кровать и накрылась покрывалом. Теперь его запах казался ещё более навязчивым, ещё более желанным. Она слышала, как он ходит внизу, затем музыка стихла. Потом шаги приблизились к лестнице. Она затаила дыхание. Он поднимается?

Но нет. Шаги удалились. Послышался скрип двери – вероятно, он ушёл в какую-то другую комнату на первом этаже. Тишина снова поглотила дом.

Но теперь эта тишина была другой. Она была наполнена эхом их ночного разговора, вкусом какао на её губах и памятью о прикосновении к его руке. Яна закрыла глаза и наконец позволила себе то, от чего бежала всю ночь. Она представила его не как спасителя, а как мужчину. Его руки на своей коже. Его губы. Его тело, прижатое к её телу.

От этих мыслей по спине побежали мурашки, а между ног возникла тугая, пульсирующая волна желания. Она была грешной, безумной, не вовремя пришедшей. Но она была сильной.

Погружаясь в долгожданный сон на рассвете, Яна поняла, что её бегство со свадьбы было не концом. Это было только начало. Начало чего-то страшного, неизвестного и невероятно притягательного. И в центре этого нового мира стоял он. Денис. Человек, который накормил её супом, дал ей убежище и теперь незримо владел не только её безопасностью, но и её пробудившимися чувствами. Первая ночь на его коже закончилась, но война между разумом и плотью только начиналась.

Глава 4: Игра в правду

Её разбудил не будильник, не звонок телефона и даже не солнечный свет, пробивавшийся сквозь щели жалюзи. Её разбудил запах. Настойчивый, дразнящий, проникающий в сознание даже сквозь глухие заслоны сна. Это был запах свежесваренного кофе. Не растворимой бурды, которую пили в родительском доме для галочки, а настоящего, зернового, с горьковато-дымными нотами. К нему примешивался другой, сладкий и уютный аромат – что-то выпекалось. Ваниль, корица, тёплое тесто.