Байкальские рассказы и повести

Развал страны с затянувшейся перестройкой сломал прежние устоявшиеся связи как на производстве, так и в жизни людей. Богатые родственники Колькиной жены собрались уехать далеко и навсегда. Колькин тесть продал предприятие: он был его владельцем и назывался «хозяином». Поменял он старую жену на молодую, а после выехал на постоянное место жительство в Израиль. И в знак всего нового, что вело к мечте и благополучию, поменял фамилию и стал называться Мина Вульфович.

Колька остался без работы. Жену свою он не видел по неделям, она жила у мамы. Дочка разрывалась между отцом и матерью, но, в конце концов, мать все-таки победила. Колька остался один. Однажды ему пришла повестка в суд: жена подала на развод, объяснив по телефону, что полюбила другого. Развод прошел цивилизовано, без упреков и обвинений. Не было в сердце у Николая ни боли, ни сожаления, только было жалко дочку, которую он любил и не желал, чтобы у нее был другой папа. Суд был на стороне матери. Много значило, что Колька был безработным, стоял на бирже труда, а работы все не было.

Одиночество он стал заливать алкоголем: пытался убежать от самого себя, все начать заново, часто стал вспоминать Ларису и где-то растущего сына. В пьяном мороке он мчался к Ларисе, в сотый раз просил прощения у сына, а утром на самом деле искал их в пустой квартире. «Все, схожу с ума!» – говорил он сам себе и шел за новой бутылкой.

Однажды утром на пороге появилась жена, она держала за руку дочь, которую привезла к Николаю. Жена заявила, что девочка вышла из повиновения, устроив войну с отчимом, что тот поставил условие – или он, или она. Жена была беременная. Было видно, как она дорожила новым мужем и новой семьей.

Тут-то Колька и взялся за себя. Понимая всю свою ответственность перед дочкой, очистил кухню от пустых бутылок. Работу он нашел не сразу, но нашел – дворником, и все свои силы направил на воспитание дочери.

С отцом Колька давно помирился, родители помогали ему деньгами, продуктами – везли помощь в город из своей глуши. Он все чаще вспоминал Ларису, представлял, как бы сложилась их жизнь, она становилась ближе ему, он ловил себя на мысли, что часто думает о ней и о сыне – не мог отогнать от себя эти мысли. Слухи доходили до него, когда бывал он в своем поселке, что у Ларисы от Николая родился сын. Она давно вышла замуж и живет в Мариуполе. Однажды родственник Ларисы, ее двоюродный брат, при встрече с Николаем сказал:

– Николай, а сына твоего Романом зовут, он на тебя как две капли воды похож, если хочешь, я принесу тебе его фотографию.

Сердце его тогда зашлось, как будто он падал с высоты, и куда упадет, знал один Бог. Он ответил родственнику:

– Принеси…

А сам боялся этого и на завтра уехал из отчего дома, где гостил. Светлана Ивановна погоревала без дочери, собралась и уехала на строительство БАМа.

Жизнь в городе становилась все трудней. Колька все чаще приходил к мысли, что надо возвращаться в родительский дом. Дочка училась в десятом классе, денег постоянно не хватало, но если сдавать квартиру, то можно продолжить учить дочку так, как она хотела – в институте.

И снова к Кольке заглянула беда. Позвонил родственник: «Коля, выезжай на похороны, умер твой отец».

Отец умер во сне. Колька окончательно решил переезжать. Матери, уже совсем старенькой, требовался помощник по дому и уход за ней. В этот год, когда схоронили отца, его дочь Яна окончила среднюю школу. Она успешно сдала ЕГЭ и подала документы в институт. Колька сдал квартиру, официально поручив вести дела фирме, и выехал на родину к старой матери.

Работы в их поселке тоже не было, но ежемесячные отчисления позволяли Кольке жить вместе с дочкой, к тому времени поступившей в ВУЗ. В родном доме и стены помогают: Колька стал искать работу по найму – где забор поправит, дрова переколет, баню срубит или крышу перекроит. Зарабатывал он этим прилично и откладывал дочке на учебу. Водку Колька давно бросил к черту в пасть: как стал один дочь воспитывать, то забыл и отрубил от себя навсегда проклятую.

Так прошло еще пять лет. Дочь Яна окончила институт и стала адвокатом, приехала с мужем в их дом. Бывшая жена Николая с новым мужем родила уже двоих детей. До Николая доходили слухи, что новый муж её поколачивает. Дочь Яна даже выезжала к матери, чтобы разобраться с отчимом. Приехав от матери, Яна долго молчала. Потом сказала:

– Папа, нам придётся забрать малышей к себе. Мать пьёт, с отчимом дерутся и оба не работают. Бабушка Вера умерла, и жить не на что стало, они все жили на бабкину пенсию.

И Николай ответил: «Забирай, дочка, братьев – дом у нас большой, мы с тобой в ответе за детей».

Николая всё чаще посещала тревожная мысль о Ларисе и сыне Романе: как они там, живы ли?

Ему как-то раз пришлось работать по найму в доме, где когда-то проживали Светлана Ивановна и Лариса. В те годы он был любим! Он смотрел на окно, на дверь и на порог, который когда-то был припорошен снежком. Вспоминал, как Лариса открывала звенящий и тугой крючок. Он вспомнил даже, как мягко и плавно, с тонким скрипом открывалась дверь, и тёплые, мягкие руки Ларисы обвивали его шею.

Да, он был любимым и желанным. Он оглядывал свою жизнь и не находил в ней света. Не было радости, чистоты. Он заплакал, уткнувшись в хозяйский строящийся забор. Колька спрашивал себя в который раз: почему, он так поступил? И не находил ответа: да, хотел быть свободным, испугался трудностей семейных, не любил»? Все это казалось ему таким мелким, и невесомым, он не находил себе оправдания… Вот она, его свобода: с дочкой, со старой матерью на руках, одиночество, впереди старость, и нет ему, сорокапятилетнему мужику, просвета. Хочешь – сейчас помирай, а хочешь – через лет двадцать? Ничего не изменить в его жизни уже.

Колька часто ходил к отцу на кладбище, разговаривал с отцом, и ему в кладбищенской тишине становилось легче. Ограда у них на кладбище была большая, все родственники в одном месте, ближе к столу – отец.

Колька садился на лавочку за поминальный стол, часами слушал шелест венков, он смотрел на фотографию отца. Отец смотрел на сына своими печальными глазами. И когда Колька вставал и отходил в угол большой ограды, отец, как будто, не отводил от сына своего взгляда, и, казалось, голос отца ему говорил: «Я с тобой, мой мальчик!»

Решение пришло сразу и без поворотно, ему надо быть рядом с ними, просто рядом, видеть их, может помочь, он обязательно разыщет их, упадёт в ноги этим родным людям, чтобы за всё попросить прощенья.

2015 г Конец

Молотков А.

Люди труда всегда в почете!

Приехал на Родину, узнал, что хороший мастер по печам умер, мы его и все звали Ягода-Малина, хороший был человек, это о нем память.

Ягода-Малина

Рассказ

Мы не знали ни фамилии его, ни имени, ни отчества. Его смерть собрала нас на кладбище, куда мы пришли проститься с ним. В жизни все звали его Ягода-Малина. Наш поселок расположен у самого берега Байкала. С правой стороны посёлка протекает и впадает в Байкал река Баргузин. Наш посёлок так и называется Усть – Баргузин.

В посёлке проживает трудовой народ: рыбаки, лесорубы, работники Забайкальского национального парка и множество людей других профессий. Живем дружно, любим свой край, свою природу, Байкал и речку Баргузин. Дома у нас все добротные, свои участки, а самое главное в доме – это русская печь. Без печки у нас не проживешь. Печка и тепло дает, и хлеб печет, одежду сушит, а в русской духовке и баню устроить можно. Топят у нас печи только дровами: добро, тайга кругом. Не страшны ветра Байкала с русской печкой, да только мастера, что раньше легко в два дня могли поставить русскую печь, перевелись… Кто умер, кто бросил это трудное ремесло, а кто и подался в другие края.

«В наш атомный век, когда космические корабли бороздят просторы Вселенной, остался один на десять тысяч населения мастер-печник Ягода-Малина. Может, полупроводниковый робот под компьютерную программу и мастерит русские печи, но у нас пока таких нет. Так что Ягода-Малина на весь поселок – один печник.

Я помню: еще наши знаменитости «ходили ножками под стол», как у нашего магазина, что звали мы «Дежурка», люди хвалили печника Ягоду-Малину и записывались к нему в очередь на постройку печи.

– Вот сложил мне печь Ягода-Малина, двадцать лет как не нарадуюсь, – говорила одна. А другой добавлял:

– А мне тридцать лет назад сложил русскую печь, дек мы на нее молимся. Дров уходит мало, стряпает, печёт, а колодцы всего через два года почистим и все… Дай Бог здоровья Ягоде-Малине!

…Когда это было?

Давно, ответил я сам себе, глядя на пожилого сухожилистого мастера. Ягода-Малина все работал, каждый день. В подмастерьях у него внук, которого он ласково называет Сергуньком. Каждый день у Ягоды-Малины заказы. Там надо печь поставить, там свод у печи заменить, всем помочь надо, впереди – зима. Сергуньку лет семнадцать на вид. Он подает кирпич, месит глину, устанавливает отвесы и уровни, вникает в ремесло деда. Дед же ради внука старается, чтобы профессия не ушла из рода, есть, кому передать мастерство. Да и так помочь внуку деньжатами: иномарку Сергуньчик хочет купить. Вот дед и поможет. Настоящий дед – Ягода-Малина.

Если посмотреть на Ягоду-Малину в профиль и в анфас, можно смело сказать – сибирский крепыш. Среднего роста, нос картошкой, руки жилистые: как будто синие реки бежали через них в кирпич, и, казалось, что он не ощущал веса кирпича или привык к нему за годы работы. Лысый, серые добрые глаза и постоянная беломорина в углу небольших губ. Папироска даже не дымилась, но в чем-то помогала ему при работе. Носил постоянно одну и ту же шапочку, что когда-то носил Мурзилка из журнала. И не дай боже, если он ее, свою шапчонку, где-то оставит – не будет ни работы, ни покоя. Голос у него был тихий, но понятен всем.

В этот осенний день глава нашего поселения Борис Николаевич Землехватов замучил свою служебную машину «Волгу», разыскивая печника Ягоду-Малину. Наконец на улице Набережной, где Ягода-Малина докладывал трубу у печи, глава Землехватов перекрестился и сказал:

– Слава Богу, нашел я тебя, драгоценный ты наш Ягода-Малина. Скорей слезай ко мне, разговор с тобой на миллион!

Ягода-Малина собрал инструмент, стряхнул со штанов засохшую глину и подошел к мэру нашего поселения.

– Послушай меня, дорогой! – обратился уважительно мэр. – Газета наша «Гудок рыбозавода» приказала долго жить. Нет рыбозавода – растащили по гайкам, нет и денег – газету не на что содержать, два года я бился там наверху, чтобы копеечку нам выделили под новую газету, которая будет называться «Звон Баргузина». Ты понимаешь значение прессы для нашей стремительной жизни? Да еще ставку селькора выбил, нет, вырвал вот этими зубами. Он показал Ягоде-Малине свои вставные железные кривые зубы и замолк.

– А я тут причем? – сказал, недопонимая, Ягода-Малина.

– Ты помнишь старую рыбоохрану: дом там хороший листвяжный, но печки нет: растащили по кирпичику наши пролетарии. А я еще в том году племянницу в резервное жилье пустил, а она и невестку туда, и внука, и сына с новой женой: вот услужил родне! Выручай! В ноги упаду, но за два дня печь должна стоять, чтобы селькора туда заселить – едет уже смотреть жилье.

– А кирпич, глина, фурнитура – это надо, чтобы все было!

– За ночь все там будет, поехали, фундамент посмотришь.

И он увез на «Волге» Ягоду-Малину смотреть фундамент печки.

На следующий день Ягода-Малина с Сергуньком с инструментом явились на объект для возведения печи. Сразу можно сказать: сам дом был хороший, листвяжный, пять комнат. Окна все целые, но не было печки и даже мусора от её разборки. В крыше и в потолке, где была труба, виднелось осеннее дождливое небо. Мэр сдержал свое слово: имелось корыто для глины, стопкой высились новые кирпичи, сама глина целой кучей свалена во дворе, фурнитура, плита, уголок и проволока сложены в доме. Вопросов не было, и дед с внуком приступили к работе.

Через полчаса мэр Землехватов привёз в дом селькора Болобонова Владимира Меркулеевича. Селькор осмотрел дом, огород, принадлежащий этой усадьбе, одобрительно пожал руку главе поселения и сказал: «Надеюсь, печь дня через два будет готова? Я пока без семьи так поживу, поработаю над первым тиражом нашей новой газеты».

Он взял с собой ноутбук и удалился в дальнюю комнату работать или колдовать.

А Ягода-Малина с внучком уже подняли печь по пояс.

Через час, как только уехал мэр, Болобонов вышел из дальней комнаты с душистой сигаретой. «Перекурю», – сказал он и стал смотреть, как проворно Ягода-Малина мастерит печь.

– Хорошо, – сказал он и скоро ушел к себе в дальнюю комнату. На этот раз он вышел через десять минут с ноутбуком в руках.

– Молодой человек, – сказал он, обращаясь к Ягоде-Малине, – а где у вас перемычки?

Ягода-Малина посмотрел на него, улыбнулся, непонимающе заморгал серыми глазами, переспросил:

– Какие перемычки? Тут никаких перемычек нет. Тут топка-жар будет.

Селькор опять удалился в дальнюю комнату. Но не прошло и пяти минут, как он выскочил с ноутбуком в руках прямо на корыто, где Ягода-Малина набирал в ведро глину.

– Но, вот технология, покажи мне, товарищ, где ты скобки крепёжные ввернул?

Ягода-Малина все еще улыбался:

– Да какие скобы, пятьдесят лет изготовляю печи, первый раз слышу! Вот доложу до плиты, там заведу под вверх проволоку шестерку. Это, чтобы дверцу закрепить.

Но Болобонов не собирался униматься:

– Интересно, тут надо штырями на гайку тянуть, а он мне халтуру лепит, не знает все технологии в интернете, – и он поднес к глазам старика свой ноутбук: – Смотри, темнила, как и что прописано!

Ягода-Малина изменился в лице, видно было, как желваки заиграли на его скулах:

– Слушай ты, профессор, меня Николаевич попросил сложить печь, сложу, затоплю, а ты потом разбирай свои технологии, что и как!

Но селькор не унимался. Он принес свой мобильный телефон, и, сверкая фотовспышкой, стал снимать все: печь, колодца, глину, кирпич, Ягоду-Малину и Сергунька.

– Слушай, ты, человек, дай работать! Или иди на хутор, бабочек лови! – не выдержал печник. Селькор взревел:

– Деньги за халтуру взял вперед? А теперь горбатого лепишь?

– Какие деньги? – переспросил Ягода-Малина.

Он все понял. Собрал, не торопясь, инструмент, очистил свои широкие штаны от глины, смачно плюнул, выругался матом и с Сергуньком они ушли домой, оставив печь сложенной до плиты.

Не стоило обижать и наговаривать напраслину на такого честного человека, как Ягода-Малина!

Глава поселения мэр Землехвостов через пять минут приехал на своей служебной «Волге» прямо домой к Ягоде-Малине:

– Ягода-Малина, я вас умоляю, сложите печь ради будущего нашего поселка!

– Что? – спросил Ягода-Малина, – Какие ты мне деньги заплатил, что твой спецкор или селькор стыдил меня на старости лет?

Мэр засмущался, отводя глаза в сторону, и сказал:

– Работа моя такая – желаемое выдавать за действительное, уйду я в охранники, мамой клянусь!

Ягода-Малина плюнул в его сторону и сказал:

– Пока не наворуешься – никуда не уйдешь, вспомни, как ты рвался в мэры, сколько добра народу обещал, а на деле – все на себя и на родню свою. Сам и ложи печи вместе с товарищем своим по рыбалке. Ты мужик и селькор мужик, по компьютеру смастерите печь: технологию он всю знает.

Повернулся и ушел домой, заложив на засов ворота.

Порой у нас на Байкале бывает так тихо: нет ветерка, воздух недвижим, в это затишье падает снег. Снежинки большие плавно кружат, приближаясь к земле. И может даже показаться, как одна говорит другой: «Давай, подружка, посмотрим, как поживает селькор?» И видят они, как два мужика в белых рубахах, в глине, в пыли кирпичной, второй месяц мастерят русскую печь. Буржуйка у них топится – труба выведена в окно. Под столом и на столе пустых бутылок множество. Печь довели до потолка, но пришлось доской снаружи обшить: валится кирпич и глина не держит. Решили изнутри каркас шить тоже из доски, а когда затопят – дерево сгорит, а кирпич останется – это все внесли в технологию.

А через неделю дом бывшей рыбоохраны сгорел. Два друга, мэр и селькор, затопили свое творение. Да так их печь разгорелась, что один сказал: «Домна!», другой сказал: «Мартен!». И оба выскочили, забыв ноутбук, прямо в окошко, вынесли на плечах старинную раму.

Столетний листвяг горел, как порох. Пожарная машина была без колес, экипаж пожарников ловил налима на реке. Хорошо, что поблизости не было жилых строений. Люди сбежались посмотреть на красивое жаркое пламя. А кто-то смотрел, как мэр бил селькора. Потом селькор бил мэра. Из всего этого люди поняли, что это два друга готовили туристический домик для приезжающих к нам на Байкал иностранцев. Русская печь обрушила весь бизнес-план. Кто кому должен – приятели решают в Верховном суде Республики Бурятия, а рыбоохрана требует с них материальный ущерб в долларах, они тоже решили заняться бизнесом: места заповедные – собирай деньги за красоту природы.

Золотых рук мастер к весне заболел, и в марте мне сказали, что Ягода-Малина умер. Я пошел проводить его в последний путь. На кладбище, когда работники закапывали могилу, я тоже кинул горсть нашей байкальской земли и отошел в сторону к плачущей старушке:

– А вы не знаете, почему его звали Ягода-Малина?

Она вытерла слёзы с глубоких морщин и улыбнулась мне:

– До войны это было. Пошли мы в лес за дикой малиной. Нас ребятишек пятнадцать было. Пришли мы к малине, а Александр первый раздвинул малинник руками, а там медведь ест малину прямо с листвой и ветвями. Смотрят они друг на друга. Медведь здоровенный под два метра. Санька, царствие ему небесное, как закричит на медведя, как заматерится:

– Ты что, косолапый, нашу малину жрёшь, или у тебя деток нету, и сладенького они не хотят, – и по матерному на него. Вскочил медведь на все лапы, развернулся и побежал от нас. Только тогда мы дух перевели. А кто-то сказал:

– Ай, да Ягода-Малина, да тебя медведи боятся. Так и стали звать его – Ягода-Малина.

Я посмотрел на крест, на табличку, покрашенную серебряной краской. Иванов Александр Иванович 02.09.1929 – 15. 03. 2016 г. 87 лет отроду. А мы все – Ягода-Малина.

Конец

17.02 2024г.

Молотков А.

Когда небо было без туч

Рассказ

«Там порою чайка мне крылом махнет».

(Старинная песня)

Этого события могло и не быть, если бы моя бабушка Антонина Афанасьевна не захотела испечь пирог с начинкой из белой рыбы.

Мы живем на самом берегу великого священного озера Байкал. У нас в Усть-Баргузине рыбные блюда всегда на столе. Рыба здесь водится разная, а пирог с рыбой, да еще в вольной русской печке – «пальчики оближешь», как говорят в народе, и на самом деле это так. Белая рыба – это осетр, сиг, ленок, омуль, хариус.

На дворе стоял первый день лета, был праздник «День защиты детей». В голубом прозрачном небе светило яркое золотое солнце. На улице стало очень тепло, пахло: черемухой и дымом от маленькой печки в дедовой ограде, на которой варили очистки от картошки нашим курам. Вся округа слушала поздравления и музыку из черной висячей тарелки во дворе у деда.

Мы с моим другом Толиком, взяв в руки ножички-складишки, очищали от коры длинные сосновые деревца – заготавливали удилище для удочек. Нас, учеников, только вчера отпустили на длинные летние каникулы, и рыбалка была нашей страстью и занятием в эти счастливые дни до сентября. Мечты, которые весь учебный период были за партой, начинали сбываться.

Есть места в близлежащей округе, где мы вырубаем тонкие длинные сосновые деревья, лесник нам так и говорит: «Прореживайте!». Мы все знаем место по «солдатской» старой дороге на повороте, где из песка выступает пласт глины. Вырубишь длинную тонкую сосенку, очистишь от коры, – уда получается легкая, длинная. На нее привязываем с верхнего конца в расщелину леску, поплавок, грузило, крючок. Удочка готова, на все лето она будет неразлучна с тобой на рыбалке. За лето она высохнет, станет еще легче и послужит не один год, а если удочка фартовая, «счастливица», бережешь ее, у меня одна такая была, десять лет сохранялась, принося рыбацкую удачу…

– Валерий Васильевич! – зовет негромким голосом бабушка с широкого крыльца дома. – Валерий Васильевич, где вы?

Всю жизнь они на «вы» и не переделать их… В прошлом он: путейский инженер железнодорожных путей сообщения. Она повар, вернее шеф-повар, и вся жизнь их вместе, – и все на « вы».

– Тут, тут я, у куриц в загоне порядки навожу…

У деда большая усадьба: дом, огород, стайки, баня, летняя кухня, свой сад, где есть беседка и море малины и смородины.

Бабушка рассказывала, что после войны было голодно, жили трудно, и они со станции «Мысовой» переехали с малыми ребятишками к родственникам, к бабушкиной сестре бабе Лизе в Усть-Баргузин. Здесь на берегу Байкала земля хоть и песчаная, выделил сельсовет двадцать соток, рыбозавод дал лес на постройку, – живи, стройся… И как ни было трудно, они переехали. Муж моей двоюродной бабушки Лизы был в те послевоенные годы еще жив и работал бакенщиком на нашей реке Баргузин. По фамилии они Мешковы.

Бабушка стоит на крыльце и не видит за панцирной сеткой вольера деда, говорит в его направлении:

– Сходили бы вы, Валерий Васильевич, на рыбзаводской пирс, рыбаки рыбу сдают каждый день помногу. Вчера соседка наша Андреева Варька говорит: «У невода рыбаки мотню расшивали, омуля опять в Байкал отпускали, некуда уже сакать было. Людям по мешку раздавали, все набрали, кто на берегу был. Ребятишки маленькие и то по полмешка домой тащили».

– А где, Тонь, то тянули рыбаки? – спрашивает из вольера дед. Бабушка все равно его не видит, отвечает в пространство: – Да тут прямо на «сиговом»… Народу там полно было, загорают люди уже…

– Вода холодная еще, омуль не отошел в глубину, у реки кормится. Вот и ручейник уже расплодился, а рыбке покормиться хочется…

Дед любит пофилософствовать, развернуть свою мысль со всеми заключениями… Он податлив перед бабушкой и ее задачей, как бы ни философствовал, но пойдет выполнять бабушкино распоряжение. И так они живут уже более пятьдесяти лет.

– Неужели вы, Валерий Васильевич, рыбного пирога не хотите с сижком или с омулем, да и с налимом можно?

– Иду, иду, – в спешке что-то доскребает в вольере дед, выходит от куриц: – я только переоденусь…

Он идет в баню. Там в предбаннике у них раздевалка. Стоит большое старое трюмо с зеркалом, диван, дед говорит: «Подарок Валерия Чкалова!» Я как-то спросил:

– Вам, деда, Чкалов диван подарил?

– Нет, мы купили диван, когда Валерий Чкалов совершил свой героический перелет через Северный полюс в Америку, тогда мы и купили его с моей женою Антониной Афанасьевной в Улан-Удинском ЦУМе. В то время настоящую мебель делали из дерева, это теперь все из опилок, вот и живет диван полвека, еще вам достанется…

Дед мой противоположность моей бабушки: стройный, жилистый, лысый, глаза голубые, у него все лицо в морщинах, и когда он не бреется, серебряная колючая щетина покрывает его щеки и подбородок, скрывая эти борозды на лице. Что бабушке, что дедушке – за семьдесят, но они бодры, подвижны. Дед еще подрабатывает в детском садике «Золотая рыбка», возит ребятишкам на рыбозаводском коне Валете продукты, сам грузит, сам разгружает. Мы ему говорим: – Хватит дед работать, отдыхай!

– Скучно, – отвечает он, – без работы не могу!

– Я готов!

Дед вышел из предбанника в своем выцветшем пиджаке с нагрудными орденскими планками, в легких парусиновых с прошитыми стрелками брюках и кедах. Уж кеды он любил какой-то вечной любовью, надевал их на ответственные бабушкины задания.

– Я готов! Мешок я возьму, а «жидкая валюта» есть?

Бабушка зашла в дом. Через минуту она вернулась, подавая дедушке бутылку водки, на которой была синяя этикетка с названием «Московская».

Дед подержал ее в руках, заулыбался, сказал «Ух ты!» и положил ее в мешок, а мешок заткнул себе под мышку. Поправив на себе серую выцветшую фуражку, которая прикрывала его лысину, весело зашагал за ворота.

«О, солнце, солнце, ты так ярко светишь! И лучи твои греют землю. И снега в этом мире тают, и любовь моя с ними тает!» – напевал я английскую песню на русский лад, которую пацаны пели вечерами на лавочке под гитару.

– Завтра с утра на рыбалку пойдем. Еще крючков в сельмаге купить надо, – заключил Толик, когда мы уже заканчивали шкурить удилища. Дел оставалось: убрать за собой мусор, сжечь его в дедушкиной летней печке и привязать леску, грузило, поплавок, крючок…

За всем этим занятием мы провозились недолго и успели сбегать в сельмаг за крючками… Вдруг к дедушкиным воротам подъехал дядя Сережа Кузнецов, друг отца, на мотоцикле «Урал» с люлькой. Сзади него сидел дед. Они сняли мотоциклетные каски и стали вытаскивать из люльки мешок полный и мокрый, в рыбной чешуе.