Мы, которых я не знала

Ира ничего не ответила. Она знала: ему сложно понять, что значит – быть дочкой женщины, которая всю жизнь пахала на трёх работах, чтобы она однажды ела дорогую пасту с рукодельной пармезановой стружкой.

***

Автобус в провинцию шёл девять с половиной часов. Она не спала – слушала, как старушка рядом пересказывала кому-то по телефону сюжет «Маленькой Веры», потом ела варёные яйца и кормила рядом сидящую пассажирку куриной котлетой.

Выйдя на разбитый асфальт автовокзала, Ира вдохнула этот влажный, пахнущий пылью и жареными пирожками воздух. На перроне, в пальто цвета кофе с молоком, стояла мама.

– Привет, – сухо ответила Ира. Обнялась быстро, аккуратно. Пахло мятными леденцами и лавандой.– Ирочка! – голос был всё такой же – мягкий, с привычной хрипотцой.

Дома оказалось, что ничего не изменилось: та же клеёнка с цветами на кухонном столе, те же блеклые занавески с оборками, облупившаяся краска на окне. Мама заварила крепкий чай и поставила в центр стола пирог с картошкой.

– Всё нормально, мам. У нас сезон отчётов.– Ты хоть поешь, Ир. Вид у тебя замученный.

Мама кивнула. Вздохнула. Что-то хотела сказать, но передумала.

Ира жевала пирог и рассматривала свою мать: лицо с тонкой сеткой морщин, волосы, собранные в нетугой пучок, старые очки, которые всё никак не заменит. Она помнила её сильной, активной, но сейчас мама казалась уставшей. Настоящей, но блеклой.

– Завтра к врачу, – сказала мама, отставляя чашку. – Сказали, ты нужна, чтоб подписать кое-что. И ещё – к соседке бы заглянуть. У неё собака заболела, а я обещала помочь.

– Ир, я здесь живу, понимаешь? У нас тут всё не как у вас. Люди друг другу помогают. Не просто смайлики кидают.– Соседке? Мама, у тебя же операция через неделю!

– То есть я тебе не помогаю?

– Помогаешь, – спокойно сказала мама. – Ты приехала – это уже помощь.

Ирина опустила глаза. Почему-то стало стыдно.

***

С утра моросил мелкий дождь – тот самый, весенний, что не дает промокнуть насквозь, но въедается в воротник. Ира стояла у калитки, кутаясь в мамино старое пальто: своё пальто забыла у сестры мужа, когда ездила на Новый год.

Мама вышла последней, держа папку с анализами и термос с чаем.

– Возьми зонт, – сказала она. – В приёмнике очереди, будешь мокрая стоять.

– Мам, я из Москвы приехала, у нас дождь тоже бывает, – буркнула Ира, но зонт всё-таки взяла.

Поликлиника встретила её запахом йода и старого линолеума. Тётки в регистратуре были, как всегда, в боевом режиме: громкие, въедливые, пахнущие валидолом и сигаретами.

– Документы ваши и мамы. И бахилы наденьте. Вы что, не видите – карантин?– А вы кто будете? – строго спросила одна из них. – Дочь.

Пока сидели в коридоре, мама тихо рассказывала, кто из пациентов чем болеет и кто с кем раньше работал. Удивительно, но, кажется, она знала каждого здесь.

– Вон та, в зелёном, это Танька Завьялова. Муж у неё спился, а теперь вот всё наладилось – младший в Москву уехал. Ты с ним не пересекалась?

– Мам, Москва – это не деревня.

– Ну да. Хотя… – мама хмыкнула и замолчала.

После врача они пошли в аптеку, потом в магазин – мама решила, что надо купить «что-нибудь вкусненькое». В итоге, купили кильки, капусту и сухарики. Иру это почему-то умилило. Когда они уже подходили к дому, навстречу вышла та самая соседка – Галина Анатольевна, с пакетом в руке.

– Да нормально, Галь. Вот, дочку из Москвы притащила, за няньку теперь.– Люд, ну что? Как ты?

– Нянька-то молодец, – хмыкнула та. – А у меня, прикинь, Шарик совсем разленился. Ест – и снова спит. Я боюсь, он помирает.

– Да не помирает он у тебя. Я к вечеру зайду, посмотрю.

Ира только выдохнула.

– Мам, ты серьёзно? Свою операцию отложить не хочешь, случайно, ради собаки?

– Не драматизируй. Животных жалко.

Вечером она увидела маму другой. Та тихо напевала что-то на кухне, жаря картошку, перекидывалась смс-ками с какой-то Ниной, смеялась. Сидя в старом кресле у окна, Ира думала, как много о ней не знает. Или не хотела знать.

– Мам, а почему ты с отцом развелась?

Мама обернулась. Не сразу, но всё-таки ответила.

– Потому что пить начал. А потом руку поднял. Первый раз – когда ему задержали зарплату, а я попросила денег на ботинки тебе.

Ира почувствовала, как ей хочется уйти – из этой комнаты, из этой ситуации, из себя.

– Прости, что спрашиваю.

– Нет, ты правильно. Давно надо было спросить. Ты всегда думала, что я плохая. Не такая, как мамы твоих подруг. Но я старалась. Просто мне не до косметики было.

Ира кивнула. Нехотя. А потом поднялась, подошла и обняла мать. По-настоящему. Как в детстве. Горячо, уткнувшись в шею, не стесняясь.

И только в этот момент поняла, что останется здесь дольше, чем на пару дней.

***

Операцию перенесли. Врачи объяснили: показатели нестабильные, нужен дополнительный курс препаратов, «для подстраховки». Ещё неделя минимум. Потом анализы. Потом снова очередь.

– Хотела отработать пять дней больничного, а затянется, как отпуск, – буркнула Ира, с силой закручивая крышку банки с вареньем. – И всё зря, на работе опять дыры.

Мама лежала на диване, закутавшись в плед, читала «Анну Каренину» в старом переплёте с облезлой обложкой. Без очков.

– Не зря, – отозвалась она. – Варенье вкусное. Ты и не знала, что умеешь закручивать банки.

– Потому что никогда этим не занималась.

– А зря. Умение всегда пригодится.

Ира фыркнула, но не спорила. В этом доме она уже третий день и начинала ощущать странную, тихую приязнь к рутине. Тут всё шло по кругу: завтрак, аптека, магазин, звонки соседям, обед, чай, кормление соседской кошки, ужин, сериал с рекламой под солёные огурцы.

Она бы никогда не призналась, но ей нравилось.

Вечером пришёл сосед – плотный мужчина с усами, принёс трёхлитровую банку борща.

– Людмила, ну ты даёшь. Всю консультацию на уши поставила! – сказал он, ставя банку на стол. – Люди волнуются.

– Не слушай его, Ирочка, – вмешалась мама. – Это Славка Труханов, он с нашей поликлиники. Папа твой с ним в одном дворе рос.

– Как же ты нас, старых, без совета оставила? – продолжал Славка. – Медсестра вчера флюорографию не туда отправила – Люда бы не допустила! Ира, верни мать срочно!

– Ну раз борщ принесли – значит, не зря жила, – усмехнулась мама. – Ставь в холодильник, доченька.

Когда Слава ушёл, Ира удивлённо покачала головой:

– Ты им кто, местный премьер-министр?

– Да брось ты, я просто с людьми хорошо. Люблю помогать. Они мне тоже. Так и живём.

На следующий день, пока мама дремала, Ира решила навести порядок в кладовке. Старые коробки, баночки, фотоальбомы. В одной из коробок – письма. Потёртые, перевязанные ленточкой. На пожелтевших конвертах – «Любимой Люде», «Моей звёздочке», «Скучаю, ждём тебя домой».

Почерк красивый, в каждой строчке – любовь. Читая, Ира почувствовала, как нечто в ней ломается: это были письма от её отца. Не тогдашнего – того, которого она почти не помнила. Того, кого мама давно не называла даже по имени.

"Люда, прости, я слаб. Я не справился. Ты сильнее. Ты всё выдержишь. Только не давай Иришке забыть меня. Она – моё всё. Ты – моя совесть."

Ира проглотила слёзы. Она не знала. Всегда думала, что он просто бросил их. А он… Он уходил, потому что не тянул. Потому что чувствовал себя лишним.

Под письмами – справка из техникума, где мама училась на фармацевта. И приписка ручкой: «отчислена по семейным обстоятельствам».

Семейные обстоятельства – это она. Ира.

Когда мама проснулась, Ира принесла ей чаю и, дрожащими пальцами, протянула письмо.

– Я нашла…

Мама не отреагировала бурно. Только вздохнула. И сказала тихо:

– Хотела выкинуть. Всё руки не доходили. А потом поняла – пусть будет. Твоя правда всё равно когда-то столкнётся с моей.

– Ты отчислилась из-за меня?

– Да. Мне тогда выбор предложили: или сессия, или ты с температурой под сорок. Я выбрала тебя. И ни разу не пожалела.

– Почему ты никогда об этом не говорила?

– А зачем? Чтобы ты чувствовала себя обязанной? Я мать. А это значит – не должна жаловаться.

Ира вышла во двор. Села на скамейку, вытащила телефон. Хотела набрать Кирилла, но остановилась. Посмотрела на соседский огород – кусты смородины, сломанный забор, велосипед, припаркованный криво.

Она поняла, что боится возвращаться. Там, в Москве, где её уважали за отчёты, и цифры, никто не знал её настоящую мать.

А здесь, в маленьком доме с облупленной дверью, мама была героиней. Сильной. Мудрой. Живой.

***

Когда маму увезли на операцию, Ира осталась одна. Утро было мутным, сонным – с чайником, который шипел, но не кипел, и молоком, забытым на подоконнике.

Дом дышал её детством. Щелчки старой люстры, скрип ступенек, капли в раковине, запах нафталина в коридоре. Всё, что раньше раздражало, теперь казалось родным. Почти священным.

Ира натянула мамин вязаный кардиган, налив себе крепкий чай, и села в кухне, не включая свет – только слабый луч из окна, да пыль, танцующая в воздухе. Время тянулось вязко, как мёд. Неоткуда, внезапно, навалилась усталость.

Почти задремала, когда кто-то постучал.

– Открыто, – крикнула она, не поднимаясь.

На пороге стояла сухощавая женщина в берете, с сумкой в руке и энергичным взглядом.

– А ты, значит, дочка Людки? – спросила она, не дожидаясь приглашения, и шагнула на кухню. – Меня Зина зовут. Мы с твоей мамкой тысячу лет знакомы.

Ира хотела сказать, что ей скоро уходить, но что-то удержало. Пусть говорит.

– Ужас, что с ней случилось, – продолжала Зина. – Хотя Люда у нас боевая. Такая, как она, и рак, поди, победит, если надо будет.

Ира молча кивнула. Зина тем временем села, достала из сумки банки с вареньем.

– Вот, ей несла. Передай. Сама варила, малиновое. Она любит. А помнишь, как она тебя по врачам таскала?

Ира замерла.

– Я, простите, не…

– Как не помнишь? Ты же болела тогда, господи, вся в сыпи, глаза слезятся. А она три дня не спала, на трёх работах была – днём в аптеке, вечером полы мыла, а ночью упаковки на складе делала. Только чтобы тебе лекарства купить и справку оформить, чтобы в интернат не отдали. Ты же знала, да, что соц опека на вас зуб точила?

Ира медленно покачала головой.

– Вот дурёха, – вздохнула Зина. – А я ей говорила: скажи девке, пусть знает, как ты за неё боролась. А она: "Зачем? Я же мать, не герой". Упрямая, как танк.

Ира чувствовала, как поднимается что-то – щемящее, горячее. Она впервые поняла, сколько в этих глазах было: не обида, не разочарование – а молчаливая любовь, такая простая, тихая, бескорыстная, что рядом с ней становилось стыдно.

Зина встала, поправила берет.

– Ладно, я побегу. Передай Люде, что у неё тут всё под контролем. Мы присмотрим.

Когда дверь закрылась, Ира села на табурет, уткнулась лицом в ладони. Плакала тихо, беззвучно, как в детстве, когда поранилась, но боялась звать маму.

Она взяла телефон. Пальцы дрожали.

Прости, что не знала. Люблю тебя.

Нажала «отправить».

Ответ пришёл не сразу. Просто смайлик – сердце. Но этого было достаточно. Это и было настоящее письмо. Без конверта. Без штемпеля. Из сердца – в сердце.

Иру разбудил звонок. Было ещё темно, и на подушке осталась мокрая дорожка от слёз. Она на ощупь нашла телефон – дисплей засветился маминым именем.

– Мам… – голос у Иры дрогнул. – Я приеду через полчаса, ладно?– Ир, не пугайся, я в палате уже. Всё прошло. Как будто и не было. Врачи сказали – камень вытащили как по маслу.

– Не торопись. Я тут с Валей из соседней палаты болтаю, она мне про зятя рассказывает. Ох, и страсть!

Через час Ира стояла у маминой койки с яблоками, чайником и свежей брошюрой из киоска на тему «здоровая почка – здоровая жизнь». Мама сияла, щёки румяные, глаза живые.

– Вот теперь точно не отпущу, – подмигнула мама.– Ты, Ирочка, не поверишь, как я по тебе соскучилась. У меня такая дочка, – с гордостью сказала она соседке. – Умница, красивая. Приехала, всё за меня сделала. Всё! – Да ладно, – смутилась Ира. – Я же на пару дней.

Когда её выписали, было тепло и пахло черёмухой. Ира не уезжала – осталась ещё на неделю. Они пекли шарлотку, выбирали новые шторы на кухню, смеялись над сериалами. Мама рассказывала истории из детства Иры, те, которых та не знала – о том, как она однажды ушла в садик в папиных ботинках, как укусила соседа за ухо, защищая кошку.

Ира слушала, как зачарованная. Это было как чтение книги, которую долго боялась открыть.

***

В воскресенье они сидели на кухне, пили чай.

– Мам, а ты не хочешь ко мне переехать? Ну, хотя бы на время?

Мама удивилась.

– Переедешь. Вместе привыкнем. Возьмём кресло, твой чайник, коробку с письмами – и всё. Вся твоя жизнь со мной будет.– В Москву? Я что там, лишняя буду. У вас там свои порядки, да и… – Мам, не надо. Ты – не лишняя. Мне тебя не хватало. Всю жизнь. – И мне тебя. Но я привыкла тут…

Мама расплакалась. Потом встала, достала свой потёртый чемодан, открыла его и сказала:

– Ладно. Только вещи ты укладываешь.

На вокзале они сидели, обнявшись. Ира писала Кириллу:

«Готовься. У нас теперь будет жить настоящая женщина. Настоящая героиня. Мама».

И знала, что всё теперь будет иначе. Потому что теперь у неё были корни. И точка опоры. И мама – не просто как факт, а как человек, которого она наконец поняла и полюбила по-настоящему.

И на этой железнодорожной скамейке, в обнимку с хрупкой женщиной в кофейном пальто, Ира почувствовала себя самой счастливой.

Идеальный кандидат

Лена узнала о вакансии почти случайно