Исповедь одной души

Хельга Крюгер

Исповедь одной души

Хельга Крюгер

Исповедь одной души

А может, плохое просто нужно нам для того, чтобы мы не забывали ценить хорошее.

Д. Пиколт

Боль не укладывается в одно слово. Боль должна быть маленьким рассказом.

М. Шалев

ГЛАВА 1

Мне было четыре, когда мои родители развелись. До шести лет я жила у бабушки и папы. Но потом появился он – отчим. Мать второй раз вышла замуж и у меня началась "новая семейная жизнь".

Отчим сразу установил свои порядки в доме:

– Теперь я, ты и мать – это семья. Мы твоя семья. А всякие там бабушки и прочие люди для тебя – никто. Поэтому больше ты к ним ходить не будешь и вообще забудь за них. Теперь я – твой папа.

Слушая сей монолог, я не понимала, почему он так говорит и почему мама не встала на мою защиту. Не понимала, кто это вообще такой, почему он живет с нами. У него, что, нет своего дома?

Со временем порядки в доме ужесточились – я должна была убирать во всем доме, пропалывать рассаду в огороде, поливать растения и целыми днями пасти цыплят.

Однажды мы втроём пололи помидоры. Был жаркий летний день, мне, шестилетней, было тяжело полоть огромной и неудобной тяпкой, которую выдал отчим. Я работала и думала, как бы всё поскорей закончить. Мне показали, как выглядит рассада и велели всё вокруг нее убирать. В процессе работы замечаю, что отчим пропустил сорняк и срезаю его под корень. Так я впервые столкнулась с домашним насилием.

Это было моим первым наказанием. Наказанием за то, что я по незнанию уничтожила росток конопли, посаженный отчимом среди помидор. Он очень долго орал на меня, называя тупой и криворукой, и говоря, что я должна была догадаться оставить растеньице, ведь он вокруг уже прополол. На мои робкие попытки оправдаться отчим орал еще громче. Схватив за ухо, он повел меня в дом. Швырнув меня в угол комнаты и насыпав на деревянный пол жменьку пшеницы, отчим поставил меня коленями прямо на зёрна и ушел.

Не понимая, за что ко мне такое отношение и думая о несчастном срубленном ростке, я простояла так около двух часов. Колени ныли, было очень больно стоять, острые зерна впивались в нежную кожу коленок. Такое ощущение было, что ещё немного и зёрна достанут до костей.

Вернулся отчим, сказав, что для меня слишком большое удовольствие отлынивать от работы в прохладном доме, пока они с матерью горбатятся в огороде на жаре. Я побрела в огород, радуясь долгожданному освобождению из угла и мысленно жалея коленки. Работа в огороде теперь была не так уж в тягость. Отчим к этой теме больше не возвращался, мама молчала, а я думала, что теперь-то всё хорошо и больше подобного не повторится, не подозревая, что это только начало и дальше будет хуже.

Целыми днями я следила за цыплятами, наивно полагая, что с началом школьных дней это закончится. Одновременно отчим "учил" меня читать. Читать я уже умела, и для своих шести лет довольно неплохо, правда, не любила.

Вторым излюбленным наказанием отчима было чтение. Он мог дать наугад любую книгу со сказками, и я должна была прочитать "от сих до сих" и пересказать ему.

Со временем я привыкла, что меня могут поставит в угол на колени, предварительно насыпав соли или пшеницы, привыкла и к наказаниям читать. Я просто отключала мозг и все эмоции, делая то, что от меня хотят и не думая ни о чем. Наверно, отчим понял это, потому что с каждым разом расплата за проступки становилась изощреннее. А может он понял, что все издевательства и унижения останутся безнаказанными. Теперь я должна была не только читать и пересказывать, но и писать изложения по прочитанным книгам, а также писать сочинения, которые ему никогда не нравились, поэтому приходилось переписывать по несколько раз. Дальше началась зубрёжка ненужных стихов. Отчим называл это воспитанием.

Однажды за очередную провинность меня заставили учить стихотворение Пушкина "Няне". Давалось оно тяжело и никак не хотело запоминаться. Я уже устала, слипались глаза. Мама молча сидела рядом, также засыпая. Отчим загнал её спать, а мне велел учить, пока не запомню от начала до конца. Бубня очередную строчку противного стиха и засыпая над книгой, я мечтала уснуть, тогда он выводил меня во двор и велел пару раз оббежать вокруг дома, чтобы прогнать сон и учить дальше.

Сжалившись надо мной к пяти часам утра, отчим разрешил лечь спать. Я вырубилась, едва голова коснулась подушки. Через два часа были сборы в детсад. Я шла с мамой, слушая по дороге её нравоучения:

– Не перечь Игорю, не зли его и делай, как он скажет.

Моя голова плохо соображала, поэтому я шла молча. Я мечтала, чтоб от меня все отстали, чтоб Игоря никогда больше не было в моей жизни, чтоб он умер, исчез, испарился; грезила, что я вернусь жить к папе и бабушке, ведь так скучала по ним. Почему же эта женщина защищала его? Значит, она против меня? Значит, она не любит меня? Странные мысли для шестилетки, не правда ли? Но они имели место быть.

По возвращению из садика, меня опять посадили за зубрёжку стихотворения и к вечеру я его наконец-то выучила. Пересказав отчиму, тут же забыла все слова.

ГЛАВА 2

Прошел год, как мы жили втроём. Я пошла в первый класс, узнала, что Игорь – мамин муж и никуда он не съедет от нас. К домашним делам и хлопотам по хозяйству прибавилась школьная нагрузка, а также самогоноварение.

Отчим занялся изготовлением и продажей самогона. Теперь в мои обязанности входило: поход на рынок за дрожжами один-два раза в неделю, смена воды для самогонного аппарата, тщательное размешивание деревянной скалкой всех продуктов в больших железных флягах и продажа алкоголя.

В тот год Игорь впервые ударил меня. Я даже не знаю из-за чего. Осенним промозглым днем я сидела у себя в комнате и рисовала. Игорь с мамой очень громко кричали, выясняя отношения, как вдруг он влетает ко мне и опрокидывает стул вместе со мной. Я не ушиблась, нет, но я испугалась. Взрослые орут. Кажется, мама кричит: «Игорь, не бей её». Но он всё бил и бил. Я лежу в позе эмбриона, закрыв голову руками, и ору. Я мечтаю, чтоб всё прекратилось. Мать повисла на своём муже, но он не обращал на нее никакого внимания.

Мне так страшно. Это непонятные и странные ощущения, боль полностью поглотила меня, я кричу. Всё происходит очень быстро, за считанные секунды, но для меня тянется, как в замедленной съёмке, время словно остановилось. Но вдруг Игорь переключается на маму, хватает её за волосы и, валя с ног, тащит по всему дому. Отволочив маму в другой конец дома, он развернулся и потащил её обратно в мою комнату, всё время держа её за волосы. Она пытается вырваться, кричит, сопротивляется, но силы явно не равны. Я вижу, как мать хватает Игоря за руку, пытаясь освободиться, но хватка у него железная.

От страха я залезла под стол и сидела там, обхватив колени руками и крича: "Не трогай её! Мама! Мама! Не бей её!" У меня уже была истерика, меня трясло, когда он приволок её ко мне, с силой швырнув к моим ногам и отпустив её длинные волосы. Я боялась, что Игорь убьёт маму в приступе ярости, а потом и меня.

– Не лезь не в своё дело, женщина! Я воспитываю твоего ребенка, а ты мешаешь! Посмотри, какая она у тебя неуправляемая! Ещё раз влезешь-доставаться будет и тебе! Ты всё поняла? -орал Игорь в лицо маме, схватив её за грудки, пока она лежала на полу, давясь слезами.

– Да, Игорь, я поняла, только не бей меня больше.

Её голос дрожал.

Едва прошептав эти слова, мама вскочила на ноги, схватила меня, больно прижав к себе одной рукой и хватая на бегу мои куртку и сапоги, и мы побежали. Мы бежали в другой конец дома. Там, снаружи, у окна стоял её двоюродный брат-дядя Вася. Мать открыла форточку и стала проталкивать меня наружу, к дяде Васе. Я упиралась, ведь не хотела оставлять её наедине с этим монстром, боялась, что он убьёт маму. А вдруг мне потом придется жить с ним?

Мать вытолкала меня в форточку с криком: «Вася, лови её, держи», как в комнату залетел бешеный отчим. Он начал оттаскивать маму от окна, одновременно пытаясь затащить меня внутрь и приговаривая, что это наши семейные проблемы и нечего выносить их за пределы семьи. Мама выкинула в форточку мою одежду, крикнув:

– Вася, увози её! Вези её к бабуле!

Я боюсь за нее, упираюсь, вырываясь из рук родственника, но он держит крепко. Мы садимся в машину и едем к бабушке. Мама тем временем срывалась из виду, и за спиной я слышу её крики. Дядя Вася пытался меня отвлечь, расспрашивая о чем-то, но я слишком потрясена случившимся и погружена в свои мысли. И тут же обо всем забываю, едва увидев папу и бабушку. Через пару дней меня забрали домой.

Именно тогда в моей душе зародилось семя ненависти, которое росло с каждым годом всё больше и больше, не давая мне покоя и обжигая нутро.

Дома меня ждал серьезный разговор.

– Я тебя на этот раз прощаю, что ты была у чужих людей, это же тебя мамочка туда отправила. Но имей в виду, если я узнаю, что ты была там ещё раз, тебе не поздоровится и мамочке твоей тоже достанется. Запомни и заруби себе на носу: здесь теперь твоя семья, а они-чужая семья, они не относятся к нам! Твой папа вообще тебя бросил! Нет у тебя больше папы, для тебя он умер. Я теперь твой папа!

Тон голоса Игоря заставил меня дрожать. Понимая, что это не шутки, я согласилась с каждым его словом, но в душе я бунтовала. Как же папа и бабушка могут быть мне чужими? И как мне теперь видеться с ними, не могу же я позволить этому монстру завладеть мною, считая его папой? Я была в отчаянии и знала, что должна что-то придумать для встреч с родными. Ведь они-моя семья! Пока я рассуждала, меня охватила волна злости и отчаяния. Да кто он такой, чтоб распоряжаться моей жизнью и решать, что мне делать и чего не делать?

С этого дня я поняла, что, для того чтобы выжить, надо меньше перечить новоиспеченному папаше и делать, как он говорит. Так началось мое противостояние, затянувшееся на долгие годы.

ГЛАВА 3

Шел третий год моего выживания. Периодически отчим поколачивал меня, кроя отборным матом. Самыми приличными словами, которыми он меня называл, были «дура» и «идиотка». Он бил меня резиновым садовым шлангом, старой советской мухобойкой, ручкой веника, иногда прилетало черенком от лопаты, но чаще всего бил кулаками, которые были размером с мою голову. Восемь лет с моего тела е сходили синяки и гематомы, постоянно болели голова и поясница. Я жила в вечном страхе и тотальном контроле. Все мои увлечения – журналы, плакаты, кассеты с музыкой – летели в костер. Вот так приходишь из школы, а из твоей комнаты пропали все плакаты; оставшиеся следы на обоях обнажали картинку с Карлсоном – фотообоев, поклеенных, когда мне было шесть. В костре был сожжен и гербарий – увлечение целого лета. Я три месяца вместе с соседской девочкой собирала и засушивала листики и цветочки. Позднее был сожжен альбом с целой коллекцией наклеек с изображением Гарри Поттера.

Игорь постоянно орал на меня, постоянно избивал – до первой крови или пока не потеряю сознание. А однажды я обмочилась, пока он меня бил.

Мама больше не лезла, усвоив урок. Она никогда не вмешивалась и всегда молчала, сохраняя нейтралитет и не поддерживая ни одного из нас, лишь бы ее не трогали. Она даже обстригла волосы, раньше она носила косу до пояса, но после того случая, когда Игорь оттаскал ее за волосы, она стала носить короткое каре, а затем и вовсе постриглась под мальчика. Я подходила к маме, умоляя вмешаться и защитить меня.

– Правильно Игорь сделал, что побил тебя! Ты сама виновата! А если б сделала, как он говорит, то не трогал бы тебя! Меня же он не бьет! – говорила она, глядя на меня с отвращением. – Иди отсюда, не мешайся и не ной!

Всхлипывая, я уходила во двор, а мама садилась смотреть очередной сериал. Ее не волновало, что происходит за ее спиной, лишь бы не трогали ее саму. Что ж, она на «отлично» усвоила урок…

Иногда мама говорила с раздражением:

– Хватит ныть! Я отработала и устала! Ты еще тут скулишь.

И отвешивала подзатыльник.

Все лето я читала ненавистные мне книги, одновременно следя за цыплятами и утятами. Каждый вечер – прополка и полив рассады. Таская каждый раз ведро за ведром, я утешала себя, что скоро все закончится. От тяжестей у меня болели все мышцы, кололо в боку и паху. Полив кукурузы так вообще было для меня испытанием – она росла в самом конце огорода и на ее полив уходило около двух часов. Спустя годы у меня обнаружили три грыжи в поясничном отделе позвоночника, смещение нескольких позвонков и начинающуюся паховую грыжу.

Подъем каждый день был в шесть часов – надо собирать колорадских жуков с картофельной ботвы, причем делать это надо руками, никакой химии, заодно уничтожая кладки яиц. Вечером, после поливки, я опять собирала жуков в баночку. Такое было мое лето из года в год.

Я думала, это и есть ад, но как оказалось, это только начало.

То лето, после которого я должна была идти в пятый класс, было более-менее нормальным. Но появился страх, который я не могла ни понять, ни объяснить. Мне было страшно переходить в пятый класс, словно должно было произойти что-то ужасное. В то лето Игорь нанял местного алкаша оштукатурить пристройку. Это был неопрятного вида седой дед. Когда он почти закончил свою работу, то попросил меня полить ему на руки воду, сказав:

– Лей маленькой струйкой, будто писаешь.

Я надулась, но промолчала. На следующий день он пришел купить самогона. Я открыла калитку, взяла деньги и вернулась с бутылкой. Дед как-то странно посмотрел на меня, прищурив глаза, и сказал:

–Ты сделала мне приятное, теперь я хочу сделать тебе приятное.

С этими словами он протянул руку и начал гладить меня между ног через ткань шорт. Я стояла как вкопанная, не понимая, что происходит. Старый извращенец все наглаживал меня, приговаривая: «Тебе хорошо?» В какой-то момент я очнулась, сунула деду в руки бутылку и, ударив его калиткой по руке, убежала.

Вечером я рассказала о случившемся отчиму, но наверно мне не поверили, потому что дед приходил еще несколько дней, пока полностью не закончил работу. Больше я его не видела.

Лето закончилось, наступил сентябрь и началась учеба. Появились новые предметы и из-за домашних дел я стала хуже учиться, нахватав «троек». Я не понимала, да и не хотела вникать, мне было все равно. Свободное от уроков время я проводила в огороде. Иногда меня отпускали в гости к соседской девочке, но больше друзей у меня не было. Отчим продолжал издеваться надо мной и избивать.

Как-то я шла мимо него, мы встретились взглядами.

– Какого черта ты смотришь на меня? Чего ты тут свои зенки раскрыла? Иди, куда шла, еще раз посмотришь на меня – юшкой умоешься.

Он покрыл меня трехэтажным матом, которого я прежде не слыхала. Опустив вниз голову, я попыталась побыстрее проскочить мимо, но Игорь ударил меня ногой. Я упала. Следующий удар пришелся на поясницу. Я пытаюсь отползти, но на меня снова и снова сыпятся удары вперемежку с матами и проклятиями. Я кричу. Я всегда кричу, чтоб заглушить боль и не слышать голос отчима.

На следующий день соседи с обеих сторон спрашивали меня, что за крики были, почему я кричала. Я не знала, что говорить и говорила, что все нормально. Тогда взрослые меж собой шептались, что Игорь меня бьет. Тем не менее ни один не вмешался, а я боялась сказать кому-либо. Отчим давно предупредил меня, что убьет меня, если я проболтаюсь о том, что творится дома. И я верила ему. Как и в то, что никто не сможет мне помочь, потому что в небольшой станице у Игоря было множество знакомств; его родственники занимали высокие посты в органах власти.

Участились случаи «воспитания» и из-за успеваемости. Теперь за каждую «тройку» и «четверку» меня били линейкой по рукам, пока те не начинали синеть; били головой об стену; били лбом об лоб, от чего я практически сразу оседала на пол, цепляясь за уродливый красного цвета ковер, висевший на стене. Игорь бил меня по спине ногами, стараясь попасть по пояснице и почкам, пока я, корчась от боли, страха и ненависти, умоляла его прекратить.

Все каникулы – осенние, зимние, весенние, летние – я занималась учебой. По тем предметам, по которым оценки были ниже «пятерки», я целыми днями с утра до вечера зубрила учебники, иногда честно стараясь понять или запомнить очередную формулу. В основном я зубрила алгебру, химию и физику. Но в большинстве случаев я просто бубнила очередной параграф, не вникая в смысл прочитанного. Я читала на автомате, отключив все эмоции. Так продолжалось из года в год. А летом к чтению учебников добавлялись хлопоты по хозяйству.

Когда мне было тринадцать, в то лето я штудировала учебник по высшей математике. Игорь хотел из меня сделать профессора, не иначе. Книга досталась ему от приятелей – один из них закончил институт и решил, что мне эти книги пригодятся. Что и говорить, высшая математика была для меня китайской грамотой с вычурными иероглифами. Я почти три месяца таращилась в учебник, честно пытаясь хоть что-нибудь понять, ведь Игорь мог проверить прочитанное в любой момент.

Ни один из этих предметов я не понимала, да и не хотела. Мне это было неинтересно.

ГЛАВА 4

Мама теперь уже практически не участвовала в моей жизни, я больше не могла ей доверять, хоть и нуждалась в помощи и защите. О половине моих провинностей она рассказывала Игорю, что ей не нравилось в моем поведении, тот моментально приходил в бешенство и избивал меня, приговаривая, что научит слушаться взрослых и уважать мать. Она в это время, казалось, наслаждалась моментом и, сидя напротив меня, только ухмылялась. Если же мы с ней ссорились, когда его не было дома, она всегда угрожала, что обязательно расскажет Игорю, как только тот вернется домой, чем доводила меня до ужасных истерик. Пока я плакала навзрыд и умоляла ничего не говорить отчиму, она пялилась в телевизор, игнорируя меня. Словно меня не было в комнате.

А в чем заключались мои провинности? Это было слово, вырвавшееся невзначай и показавшееся маме грубым; это «четверка» в дневнике, о которой не знал Игорь; это вырванный из тетради лист или потерянный ластик.

В один прекрасный день отчим решил, что пора называть его папой.

– Мне перед друзьями стыдно уже, что зовешь меня по имени. Ни у кого такого нет в моем окружении, всех зовут папами. Позорище! «С этого дня будешь меня звать «папа»», – сказал, как отрезал, Игорь.

– Но мой папа – Витя, – робко пролепетала я, опустив голову, и ожидая кары небесной.

– Что? Что ты сказала?

Я молчу, понимая, что ляпнула лишнее, и сейчас меня за это накажут.

– Повтори, что ты сейчас сказала!

После этих слов последовал удар по щеке, от чего моя голова резко дернулась вбок. Я заплакала, понимая, что дальше будет хуже и жалея о своих словах, но повторить я не смела, зная, что это еще больше разозлит Игоря. Снова пощечина.

– Повтори, я сказал, иначе хуже будет.

– Мой папа – Витя, – едва прошептала я, затаив дыхание.

Его глаза налились кровью, казалось, по его венам течет ненависть и злоба. Комната будто пропиталась яростью.

– На колени!

Его рев был словно гром среди ясного дня, глаза метали молнии. Я рухнула на колени, опасаясь за свою жизнь.

– Игорь, пожалуйста, не бей меня! Я больше так не буду! – рыдая, умоляла я.

На меня обрушился шквал ударов, основная часть которых приходилась на затылок и лицо, но также доставалось и спине. Воя от боли и безысходности, я закрыла лицо руками. Между ударами Игорь наклонялся к моему уху и вопил:

– Ну, кто твой папа?

Я не могла его назвать папой. Для мня это было предательством – и себя самой, и папы. Да и Игорю я не хотела доставлять удовольствие. Назвать это чудовище папой означало проиграть эту битву, а этого я допустить не могла. Мой папа – Витя и точка.

Однако преимущество было на стороне отчима, и я в конце концов сдалась, оказавшись без поддержки и защиты, оставшись одна на всем свете. Папа был так далеко, мы словно на разных планетах жили. Я назвала отчима папой. Он стоял, возвышаясь надо мной и наслаждаясь властью, и праздновал победу. Звериный взгляд словно говорил: «Не связывайся со мной, я все равно сильнее.»

Я ненавидела Игоря всеми фибрами души, и эта ненависть росла с каждым днем все больше, пока почти полностью не овладела моим сердцем, превращая его в каменное.

На протяжении месяца я пыталась запомнить, что теперь Игоря следует называть «папа». За глаза я же звала его по имени или фамилии. В течении всего этого времени я получала оплеухи и пощечины, как только забываясь, называла его «Игорь».

Конечно, я пыталась рассказать бабушке в дни наших нечастых встреч, слабо понимая, чем она может помочь. Удивительно, но она его защищала. Говорила, что Игорь имеет право просить называть его папой, ведь теперь мы жили втроем, а значит мы – семья, а я просто неправильно поняла Игоря, вот и бунтую. Ох, если бы это было правдой… Бабушка вообще всегда защищала мать и отчима, пытаясь наладить мир в этой семье.

В общем, я смирилась, что помощи ждать неоткуда, полностью отдавшись власти отчима. И теперь я его называла папой, тихо ненавидя и его, и себя.

К постоянным головным болям добавилась бессонница. Ночами напролет я слушала звуки фильмов, которые смотрел в соседней комнате Игорь. Он страдал бессонницей, отсыпаясь днем, пока мать на работе, а я в школе. Успеваемость скатилась еще ниже. Я теперь неотрывно сидела за учебниками, так ничего и не понимая. Тем временем поясница болела и ныла, не переставая. Я думала, это из-за побоев. Боль стала моим постоянным спутником, но я научилась жить с ней, порой стараясь не замечать и глотая одну таблетку за другой, которые давали временное облегчение. Издевательства и побои продолжались, и у меня уже не было выносить это. Ни физических, ни моральных.

Однажды наш класс отправили на медосмотр в поликлинику. На приеме психиатр спросила меня, как я сплю. Я призналась, что у меня бессонница. Не знаю, зачем я это сказала, может, у меня появилась крохотная надежда, что кто-то сможет мне помочь и прекратить тот ад, длившийся семь лет.

– От чего же? – врач оторвалась от своих записей и поглядела на меня поверх очков.

– Я не знаю, просто не могу уснуть, – пожала я плечами.

– А родители? Они ругаются между собой?

– Нет, они только меня ругают.

– Из-за чего ругают? Из-за оценок?

– Из-за всего. И из-за оценок тоже.

– Ты так плохо учишься?

– Да не совсем плохо, на «четверки», но в последнее время практически ничего не понимаю, хоть и стараюсь.

– Хм… Тебя больше ругает мама или папа?

– Отчим. Он мой отчим. Он еще и бьет меня, а мама не вмешивается.

– Почему?

– Потому что тогда он и ее побьет. Она боится.

– И часто он тебя бьет? – продолжала расспрос врач.

Я уже порядком устала. Понятно, что здесь мне не помогут. Пора заканчивать наш разговор.

–Постоянно. Бывает, что и каждый день, – вздохнув, ответила я.

И тут психиатр оперлась локтями на стол, подавшись вперед, и шепотом произнесла:

–Мой тебе совет: отрави его. Житья тебе не будет, ты должна выжить! И не только выжить, но и прекратить это все. Подсыпь ему в еду что-нибудь, никто не узнает.

От шока я сидела молча, таращась на женщину и пытаясь понять, что же скрывается за толстыми стеклами очков. Кажется, я даже забыла, как дышать. Да уж, не каждый день услышишь такое! Но как бы там ни было, я бы не смогла это сделать. Схватив рюкзак и пробормотав «спасибо», я выбежала из кабинета. Весь день я провела в оцепенении, снова и снова прокручивая слова врача. Через несколько дней я уже и думать забыла об этом разговоре.

А у Игоря в скором времени появился еще один повод избить меня. Одним октябрьском днем в школе отменили два последних урока. Я, счастливая, побежала в магазин за конфетами, думая, что за это время я успею съездить к папе и вернуться домой к окончанию занятий. Я точно рассчитала время, вернувшись вовремя, так что Игорь не должен был ничего заподозрить. Однако по возвращению домой он уже поджидал меня.

– Ну и где ты была? – ядовито поинтересовался отчим.

– Как где? В школе, – небрежно отвечаю я, снимая обувь.

– Че ты врешь? – мгновенно приходит он в ярость. – Тебя видели, как ты в дом к папочке своему заходила. Ты думаешь, самая умная? Ты думаешь, можешь врать мне? Я тебе сказал: забудь туда дорогу, твоя семья здесь. Какого черта ты туда ходила?

Я стою молча, опустив голову и уткнувшись взглядом в пол. Отчим переходит всякие границы, отвесив смачную затрещину.

– В глаза смотри! И отвечай, когда тебя спрашивают! – рявкнул он прямо в ухо.

– Просто, – едва промямлила я дрожащим голосом.

Следом последовала еще одна затрещина, посильнее первой. Я едва удержалась на ногах, хватаясь за стену. В глазах потемнело, кружилась голова.

– Что такое? – язвительно спросил Игорь.