Сын Йемена

Муниф не замечал укусы комаров. Он видел перед собой только черный проем входной двери и собирался безмолвно и недвижимо стоять хоть до утра. Когда-нибудь враг все же появится, к примеру, выйдет встретить представителей хуситов. Все же традиционную вежливость никто не отменял. Он не принимающая сторона, но поскольку в особняке, где ведутся переговоры, генерал и живет, то должен встретить гостей и проводить в дом. Без приглашения, настойчивого, произнесенного порой и дважды, зайти в дом нельзя.

Мунифу уже было наплевать на то, что Рушди строго-настрого предупредил не совершать нападение, когда во дворе окажется кто-то из хуситов. Он может ранить своих, да к тому же не стоит срывать переговоры. Одновременное появление хуситов и нападение… Хотя какие сомнения в том, что мальчишка связан с хуситами? Никаких. Он, конечно, официально не состоит в их организации. Но наверное, лишь неискушенному в политических играх Мунифу не приходило в голову, что переговоры непременно будут сорваны покушением.

Рушди и его друзья хотели провала переговоров, но явно не с целью навредить деятельности хуситов. Стремились к продолжению открытого противостояния, невзирая на то, что на данном этапе они абсолютно обескровлены нехваткой людей и оружия.

Они, в общем, рядовые бойцы, малограмотные, не могли оценить в тот момент дальновидность отца Хусейна аль-Хуси. Как он вообще смог сжать свою ненависть к убийцам сына в пружину и сдерживаться до поры, до времени?

О подкупе Рушди и остальных не могло быть и речи. В этом Муниф не сомневался и спустя годы, зная, что Рушди теперь уже занимает еще более высокое положение в организации, пользуется бешеным авторитетом как человек, присутствовавший при гибели их духовного лидера и хоронивший героев той войны – их помнили и почитали как самых первых мучеников.

Потом уже погибших йеменцев-зейдитов никто не считал. Они становились безымянным хворостом, из которого разгорался костер. Их самих, их семьи он же согревал непродолжительное время за мизерное содержание. Дешевое топливо, полуграмотные, не успевшие ничего понять в жизни, кроме того, что воюют за правое дело и что так дальше не может продолжаться. И это все же правильно, как полагал повзрослевший Муниф, только хуситы не собрали еще достаточных ресурсов, чтобы воевать с армией Йемена на равных, с армией, за спиной которой маячит американский шайтан и трепещут на ветру белоснежные дишдаши саудовцев и их кипельно-белые гутры. Не слишком верил Муниф в победу хуситов. Но в душе все еще гнездилось то чувство захватывающей дух правоты, с каким он тогда, сжимая липкими от крови ладонями автомат, стоял во дворике особняка, где находился его враг. Всё в те мгновения было просто, однозначно, и потому охватывало ликование. Такого чувства, кристально чистого, как горные речки родной мухафазы, он никогда больше не испытывал. Стыдился теперь этого чувства, считая его юношеской глупостью и наивностью и отчасти воздействием ката, и в то же время пытался скрыть от самого себя, что тоскует по себе прежнему.

…Он стоял во дворе, влажный от пота, лицо его поблескивало в полутьме, как и белки глаз. С руки капала кровь на камни под ногами – он этого не замечал, только чувствовал изнуряющую слабость.

Присел, отступив на узкую грядку с сухими комками земли между тонких жилистых стволов цветущих кустов. Лепестки с них сыпались ему за шиворот, не хотелось думать, какая живность сидит в кронах этих кустов. Могли быть и змеи. Но кусты давали хоть какое-то ощущение безопасности. Его не должны заметить в первый же момент, когда кто-нибудь выйдет во двор. Но царила тишина, даже голосов из дома не доносилось, хотя там вряд ли спали. Наверное, ужинали где-то в глубине особняка или в тех комнатах, окна которых выходили на другую сторону.

Из темноты проема человек появился совершенно неожиданно. Тогда, когда Муниф уже перестал ждать и как будто задремал. Ему даже показалось, что он видит сон.

Человек в камуфляже и в расстегнутой на груди куртке выглядел расслабленным и довольным прекрасным вечером. Он закурил и посмотрел на небо.

Муниф всматривался, но никак не мог разглядеть лица. Человек был очень похож на генерала Мохсена. Он докурит и уйдет, поэтому на принятие решения оставалась минута или две, если он еще задержится, чтобы полюбоваться на звезды. Муниф почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он сжал деревянный приклад «калашникова». Еще отцовский автомат, оставшийся со времен объединения Северного и Южного Йемена и войны 1994 года с южанами. Отца тогда сильно ранило, но могло и убить, если бы не приклад этого автомата, принявший на себя часть осколков, летевших в лицо. От приклада откололась большая щепка, примотанная теперь изолентой. Затем автоматом какое-то время пользовался отцовский брат, пока отец с раздробленной челюстью лежал в больнице – шрамы у него на подбородке остались на всю жизнь. Муслим в нынешнюю войну дал автомат кому-то из своих приятелей, но Рушди вернул оружие, когда наметилась акция по ликвидации генерала.

Сомневался Муниф еще несколько секунд, вглядываясь в фигуру незнакомца, затем выпрыгнул из своего укрытия, решив, что генерал должен увидеть последним в своей жизни полные ненависти глаза мстителя.

Мальчишка выстрелил, но автоматная очередь ушла вверх, к звездам, которыми любовался генерал. Пули с сухим цоканьем прошлись по стене особняка так, что пыль от расколовшейся глиняной лепнины полетела во все стороны.

От сильной отдачи автомат вырвало из рук, правая ладонь оказалась слишком скользкой от крови, а левая и так еле придерживала автомат. Ослабевшего от страха и потери крови мальчишку кинуло назад. Однако он устоял и собирался было дать еще одну очередь, в любую секунду ожидая ответных выстрелов либо со стороны генерала, либо от выбегавшей во двор охраны. Но человек, стоявший в нескольких шагах от него, поднял вдруг руку, и все замерли как на стоп-кадре, показалось, что воздух во дворе, уже по-ночному прохладный, сгустился и стал концентрированным от запахов пороха, крови и цветущего кустарника за спиной Мунифа.

Мальчишка попытался снова нажать на спусковой крючок, но вдруг что-то обрушилось на него сзади, на затылок и плечи. Он не успел почувствовать боль, только скользнуло по краю сознания сожаление, что все слишком быстро закончилось. Это кто-то ловкий подкрался все же с тыла, едва Муниф покинул надежную и глубокую тень под кустами.

Очнулся он будто бы сразу, на самом деле за окном уже начался рассвет, не принесший ни облегчения, ни надежды. Он лежал на каменном полу, наверное, в подвале особняка и видел слабый свет над собой, который источало узкое полуподвальное окно, забранное решеткой. Двое в военной форме, увидев, что он открыл глаза, ни о чем не спрашивая, стали его бить ногами, поскольку он лежал прямо перед ними. Сразу хрустнуло ребро под тяжелым армейским ботинком, лицо и без того было залито кровью, как видно, после того, как его сзади ударили по голове еще во дворе. Били недолго, иначе бы все закончилось слишком быстро. Его не собирались убивать, просто хотели проучить. Но проучить довольно жестко, явно по приказу, а не по собственной инициативе. Если бы по собственной, убили бы – это желание читалось в их глазах.

Причем убили бы еще ночью, во дворе. Никто не стал бы разбираться, кто он и откуда. Прикопали бы здесь же, под забором, в корнях тех душистых кустов. Правительственным войскам тоже нужно было перемирие, а дохлый мальчишка посреди двора переговорщиков, тем более из местных, – это провокация и срыв переговоров. Они первые этого не допустят, скроют преступление, и дело с концом. Его и сейчас убить не поздно.

Муниф, сглатывая кровь, понимал зыбкость своего положения и чувствовал себя мертвецом. Собственно, он мысленно уже умер, когда Рушди ему дал в руки автомат, тот самый, которым он играл в детстве, который воспринимал уж если не как игрушку, то как нечто обыденное, как отцовскую саджаду[15], как семейный Коран в бархатном мешочке, как кусочки ладана, красноватые и лимонные, хранившиеся в черной шкатулке, оставшиеся с рождения Мунифа и Муслима, – остатки былой роскоши. Последние годы покупали более дешевую мирру, по запаху она отличалась не столь существенно. И эта «игрушка» стала смертью, когда обрела убийственную начинку в виде магазина с патронами.

Муниф едва различал перед собой ботинки военных. Кровь склеила ресницы. Но ему и не хотелось открывать глаза. Вдруг он услышал голос – низкий, бархатистый, вкрадчивый:

– Я же просил не калечить! Позови Захаба с его прикладом.

Прозвучало это устрашающе.

Но Захабом оказался врач. Правда, довольно зловещий, с чемоданчиком, из которого с брезгливым выражением очень смуглого лица он достал марлю и какие-то бумажные свертки. В одном из них оказались стерильные иглы, в других вата и бинты. Доктор велел Мунифу сесть, и, когда тот не смог из-за боли в ребрах, Захаб сказал кому-то за своей спиной:

– Его бы надо обезболить. Может развиться болевой шок.

– Так обезболь! – повысил голос главный.

Муниф наконец разглядел говорившего – тот самый человек, что стоял во дворе. Только теперь при слабом свете стало ясно, что этот тип совсем не похож на генерала, гораздо моложе, мукадам от силы, а не генерал, хотя виски седые.

Глаза колючие, умные, он и не пытался маскироваться под доброго дядюшку. Циничный военный человек, который продумывает каждый свой шаг. Если он пока и оставил Мунифа в живых, то это напоминало эксперимент, опыт, когда, скажем, тебя в пустыне укусила какая-то тварь, хорошо бы ее поймать и принести врачу, чтобы понять, каким ядом ты отравлен.

В данном случае неизвестный подполковник хотел разобраться, что за гаденыш вылез в ночи из кустов, кого винить в покушении, кто из охраны прошляпил и как можно использовать мальчишку в идущих переговорах, ведь подполковник не мог не понимать, что самостоятельно пятнадцатилетний парень в охраняемый особняк пробраться не смог бы – задействованы нешуточные силы со стороны новоявленных хуситов.

Муниф ошибался в одном – подполковник уже знал, кто лежит перед ним на бетонном полу, кто он, этот окровавленный мальчишка со слипшимися густыми вьющимися волосами, со взрослым лицом, искореженным гримасой не боли, а предчувствия скорой смерти. Подполковник много видел погибших на поле боя, и чаще всего их лица коверкала похожая гримаса. Посмертная маска. Оскал белых зубов на лице, перепачканном землей и кровью, уже застывшей коркой.

– Захаб, откуда столько крови? Он ранен, что ли?

– Не думаю, – доктор склонился над Мунифом и обнаружил продолжавшую кровить рану на ладони. – Тебя спасла эта рана, сейиди[16], – заметил Захаб. – Он не смог бы нормально стрелять при таком ранении.

– Порезался о стекло, когда лез через забор, – вмешался один из охранников. Он тут же заткнулся, так как подполковник взглянул на него настолько свирепо, что любой бы понял – судьба и карьера его решены.

– Приведи его потом ко мне, когда обработаешь рану и он сможет говорить, а не стонать.

Захаб разложил свой инструмент прямо на полу рядом с Мунифом. Достал иглу, вдел в нее нить, которую вынул из одноразового пакетика. Обещанное обезболивание он делать не стал. Муниф, оглохший от собственного крика, пока ему зашивали рассеченную ладонь, а затем и бровь, подумал, что это было все же негласное распоряжение подполковника – так с ним обойтись. Чтобы понял, прочувствовал всеми фибрами, что стоит на грани и не в его положении быть несговорчивым.

Завершив свои манипуляции, Захаб оттер лицо мальчишки салфетками, остро пахнущими больницей и спиртом. Муниф сейчас, как никогда, чувствовал себя в руках Всевышнего и то, что, наверное, пока не пришел его срок.

– Тебя предали, Муниф. Генерал, за чьей жизнью ты пришел, уехал за два часа до того, как ты перелез забор, – сказал ему подполковник, когда Мунифа к нему привели.

Мальчишка не поверил. И у него были основания так думать… В комнате, где на ковре сидел подполковник, на низком столе перед ним стояло блюдо с ароматной козлятиной и рисом. Пошатывающегося пленника усадили напротив, даже подложили под спину подушку, но не из жалости, а чтобы он не завалился на спину. Захаб все-таки вколол ему обезболивающее, и Муниф слышал слова подполковника как сквозь вату.

Не поверил он словам офицера, потому что, если все так, как он говорит, не вышел бы он под пули мальчишки, не мог ведь знать, что парень порезался и залитая кровью рука соскользнет с приклада в самый неподходящий момент.

«Стал бы так рисковать этот прожженный шакал, лис», – вяло подумал Муниф, которого даже не удивило, что подполковник знает его имя. В этом он не усмотрел никакого предательства. Если оно и произошло, то позже – пока Муниф валялся в беспамятстве, подполковник задействовал контрразведку, и та подняла на ноги всех своих осведомителей в Сааде, и кто-то раскололся-проговорился, что брат Муслима собрался совершить акт мести за гибель брата. Многие в городе подозревали, что такое может произойти.

– Брата не вернуть, – вздохнул подполковник, – сочувствую твоему горю, – он закурил и протянул пачку сигарет Мунифу. Тот не отказался и, сжав разбитыми губами мундштук сигареты, затянулся, когда собеседник помог ему прикурить, поднеся зажигалку. От едкого дыма защипало в глазах, терпкий вкус табака взбодрил и немного прояснил мысли, правда, при этом слегка закружилась голова.

– Ты же понимаешь, что не лично генерал Мохсен убил твоего брата. Да, не буду скрывать, без его приказа ничего не могло произойти, но война есть война.

– Не мы пришли на вашу землю, – распухшими губами Муниф еле шевелил, но не терял присутствия духа, понимая, что смерть ходит рядом, может, именно она так притягательно пахнет козлятиной, дорогими сигаретами и пряным одеколоном мягко стелющего подполковника, плетущего сеть с ему одному ведомым узором.

Что он хочет получить от мальчишки, о котором знает уже все: сирота, не из семьи высокопоставленных родителей, хотя его брат и добился довольно высокого положения, приблизившись к объявившему себя имамом Хусейну аль-Хуси? Но брат мертв, и его статус обнулился, по наследству он не переходит. На мальчишке к тому же теперь висит и забота о вдове брата и его трех детях. Их всех ждет нищета.

– Допустим, я тебя отпущу. Что будет? Как ты думаешь? Даже если тебе удастся объяснить тем, кто тебя послал, каким чудом ты уцелел, хоть и не выполнил свою священную миссию, тебе придется подумать о том, как выживать и кормить семью брата, теперь ты старший мужчина в семье. У тебя нет профессии, нет никаких перспектив… – подполковник задумчиво бросил в рот кусок козлятины и пожевал. Опомнившись, предложил взять мясо «гостю», даже оторвал кусок лепешки и протянул ему, чтобы тот мог ею подхватить еду с блюда.

Муниф покачал головой. Если бы и не болели губы и прикушенный язык, у него все равно кусок в горло бы не полез в доме врага и в предчувствии скорого конца.

– Я не злодей, как и сейид Мохсен. Мы такие же йеменцы, как и все вы тут.

– «Вы – силы высокомерия», – повторил Муниф лозунг, вбитый ему в голову. – Мы защищаем нашу исламскую умму, вам, продавшимся американцам и саудитам, нас не понять.

Подполковник даже не улыбнулся.

– Может, ты и прав. И мне даже импонирует твой патриотизм и в некоторой степени фанатизм. Будь побольше таких солдат на нашей стороне, мы бы победили вас гораздо быстрее, чем вышло на деле. Но я продолжу о твоем будущем… Полагаю, что нынешнее перемирие не продлится долго. Я не идеалист. Временная передышка, возможно, приведет Салеха к фатальному исходу. Я воевал с вашими людьми и видел их глаза, глаза раненых, когда они умирали, – такие не сдаются. Вам нечего терять. Нищета не способствует возникновению иллюзий, вам некуда отступать и глубже вы не упадете. В такой ситуации люди более религиозны и дерутся отчаянно. Нам есть что терять, и это, как ни странно, расслабляет, расхолаживает, мы чаще посылаем воевать за нас других, а сами ожидаем побед, наблюдая за процессом со стороны. Это я к чему?.. – он потер седой висок. – К тому, что, если тебя не прикончат свои за предательство, когда решат, что ты спасовал или тебя здесь перекупили, возможно, завербовали, ты пойдешь воевать. Тебе помогут, ты наверняка будешь кем-то большим, чем рядовой боец, один из последователей аль-Хуси, но и высот брата навряд ли достигнешь. Кто возглавит хуситов, пока сказать сложно, вряд ли сам старик, – он имел в виду отца Хусейна, – кто-то из братьев. Они бросятся активно искать помощи на стороне, что и делают уже сейчас – в частности, побегут в Иран, даже, возможно, поступятся своей самобытностью, о которой ты тут мне загибал. Станут шиитами джаафаритского толка.

– Мы боремся с присутствием ваххабитов и не поменяем наших убеждений.

Подполковник поглядел на него с удивлением и удовольствием:

– Ты не глуп, и это обнадеживает. Есть шанс, что у тебя в жизни все сложится. Жаль, что ты оказался не на той стороне. Но я тебе скажу, что нет никакой другой стороны, кроме той, когда ты сможешь служить своему народу. Не бегая бессмысленно по горам с автоматом. Там тебя твоя пуля найдет быстрее, чем кажется, поверь старому вояке. Тебе надо получать образование, становиться взрослым мужчиной, достойным йеменцем, офицером. Не стоит умирать юным, пусть это и сулит тебе посмертную славу героя-мученика.

Муниф молчал обескураженный такими словами человека с другой планеты – вражеской, неверной, непримиримо злой и непредсказуемой.

В этот момент у него в ушах звучал только шум мотора уезжавшей в ночь машины Рушди.

– Перед тобой виноваты и я, и генерал. Ты осиротел по нашей, пусть и косвенной вине. Лично я готов содержать твою семью, пока ты будешь учиться. Для тебя сделаем льготное место в инженерном училище с полным содержанием и стипендией. Я готов взять тебя в собственный дом, ты мне будешь как сын.

– Напрасны твои старания, – ядовито усмехнулся Муниф. – Если будет так, как ты тут расписываешь, то я не стану, не смогу общаться со своими. А значит, не смогу шпионить для тебя, как ты того хочешь.

– Ты не глуп, – повторил он. – Но зря отказываешь мне в уме. Я прекрасно понимаю, что обратный путь тебе будет отрезан. Я сам беру на себя большое обременение, ведь ты из другого племени. И все же. Есть вещи, стоящие над нашими бренными условностями. Я мусульманин и прекрасно знаю, что такое милость Всевышнего и благодать. Не обещаю тебе райской жизни, я буду строг с тобой и даже суров, как со своими сыновьями. Твой ум надо направить на созидание, а не на разрушение.

– И все-таки зачем я тебе? – устало спросил Муниф.

– Ешь, потом тебя проводят к воротам, – отмахнулся подполковник, легко поднялся и вышел, оставив Мунифа сидеть в одиночестве и полнейшем смятении.

Муниф понимал, что такие, как этот офицер, ничего просто так не делают и благодать Всевышнего покупают со скидкой, за все торгуются и имеют не один счет в банках Эр-Рияда и США. И сейчас подполковник собирался сделать своего рода вклад, положить деньги на депозит, чтобы иметь под рукой парня из вражеского стана, им всегда можно воспользоваться хотя бы для ведения переговоров в дальнейшем. Подполковник не надеялся на мирный исход зейдитского вопроса. Он довольно ясно дал понять, что высоко ценит не только военные качества зейдитов, но и перспективы договоренностей хуситов с Ираном.

Есть Муниф не стал и, с трудом поднявшись, побрел к двери, держась за стену, оставляя на ней кровавые следы. Кровь все еще сочилась из раны на руке, пропитав повязку. Захаб зашил рану грубо, несколькими швами то ли от злости, то ли неумело. Это уже потом, спустя годы, увидев грубый шрам на руке Мунифа, знакомый хирург, узнав историю с ранением, сказал, что Захаб спас ему жизнь и знал толк в полевой хирургии. Если бы зашил слишком аккуратно и плотно, учитывая, что рана была грязная, Муниф мог лишиться руки от сепсиса, а если бы не стал зашивать вовсе, то парень истек бы кровью – доктор выбрал золотую середину.

Но в тот момент рана на ладони все еще кровила и причиняла сильную боль, как и ребра. Муниф спустился по узкой лестнице. Он запомнил дорогу, когда его вели к подполковнику наверх.

Беспрепятственно вышел во двор и добрел до металлических ворот, обойдя по дороге черный джип представителей правительственных переговорщиков. Они даже машину Мохсена оставили во дворе, чтобы хуситы не заподозрили подвоха и того, что птичка уже упорхнула из подготовленной ловушки.

Калитка на воротах была приоткрыта. Никого рядом, Муниф до последнего момента ожидал получить пулю в спину, до тех пор, пока не перешагнул порог калитки и не оказался на залитой солнцем улице.

Солнце его ослепило после всех ночных перипетий. Он остановился, привыкая к свету, и вдруг заметил знакомую машину. Ее капот выглядывал из-за поворота дороги. Они ждали. Неужели на что-то надеялись?

Но вот он вышел, машина с места не тронулась, хотя его оттуда прекрасно было видно. Может, не верили своим глазам? Но скорее всего, опасались, что это ловушка. Мальчишку выпустили, чтобы подманить их и уничтожить или проследить за ним, если никто не придет его встречать. Хотя зачем следить, если известно, кто он и где живет.

Муниф, щурясь на солнце и покачиваясь от слабости, глядел на машину, на белую от солнца улицу и начинал понимать все коварство подполковника. В самом деле, как объяснить, что жестокий враг отпустил мальчишку, пытавшегося убить генерала? А без преувеличения враг в лице йеменской армии был так же жесток, как и сами хуситы, – народ-то один, нравы и манера ведения боя одинаковые, порой на грани садизма. Оттачивались методики умерщвления давно – многие века противоборства между племенами.

Акт доброй воли в преддверии заключения перемирия?

Муниф подумал, что вряд ли кто-то из друзей брата станет разбираться в причинах, отчего несостоявшегося убийцу выпустили, пусть и избитого. Ответ напрашивается сам собой – он предатель. Не поверят, что его пожалели. Он наверняка пообещал шпионить. Никто не питал иллюзий по поводу его возраста. В Йемене пятнадцатилетний человек – вполне взрослый. И такой же опасный. Умеет воевать, стрелять и легко сообщит врагу о планах хуситов, будучи внутри их системы, ведь явно в ближайшее время его привлекут ко всеобщей борьбе и постараются найти ему наиболее значимое место, как брату героя, а потому и информацией он будет обладать довольно обширной.

Муниф и сам бы приговорил такого, как он, человека, побывавшего в плену и выпущенного без существенных на то оснований.

Повернулся и побрел обратно. Перешагнул порог калитки и увидел стоящего в дверях особняка подполковника. Тот курил и наблюдал за всеми душевными муками мальчишки без улыбки на бронзовом лице. Он вообще редко шутил, как убедился спустя годы Муниф.

– Меня зовут Джазим, – сказал он довольно громко, так как Муниф все еще стоял около ворот, не в силах сделать несколько шагов и пытаясь смириться с новой реальностью, в которой ему придется теперь жить.

– Вечером уезжаем, – сообщил Джазим, обращаясь к высокому офицеру с погонами капитана. – Мальчишку накормить и переодеть. Он поедет в машине генерала. Я уже обговорил с ним, так надежнее, скорее всего, его попытаются отбить. – Он повернулся к Мунифу и улыбнулся. – Я бы сказал, отбить, чтобы убить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Кафируна (араб.) – мн. ч. неверные. Люди, отвергающие веру в Бога согласно исламу.

2

Джадд (араб.) – дед, дедушка.

3

ИГИЛ – террористическая организация, запрещенная в РФ.

4

Акид (араб.) – полковник.

5

AQAP – «„Аль-Каида“ на Аравийском полуострове», АКАП, суннитская исламистская группировка, действующая в основном в Йемене и Саудовской Аравии, являющаяся частью сети «Аль-Каида».

6

Гахфин (араб.) – кружевная тюбетейка, надеваемая под гутру – головной платок арабов.

7

На'ам (араб.) – да.

8

Эн-Наби-Шуайб – гора, 3666 метров над уровнем моря. Высшая точка Йеменских гор.

9

Рук'ка (араб.) – рукописный текст.

10

Кибла – направление к Каабе в священной мечети в Мекке.

11

Кат – растение, листья которого используют в качестве легкого стимулирующего наркотика, который употребляют массово в Йемене и некоторых африканских странах.