Сын Йемена

Ирина Дегтярёва

Сын Йемена

© Дегтярёва И. В.

© ИП Воробьёв В. А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

2013 год

Потное лицо и блеск белков глаз в полутьме. Глаза стали большими от ужаса и напряжения. Мышцы и вены рельефно выступили на шее, покрытой грязными потеками.

Бетонная узорчатая решетка на окне исказила свет, и тень с чуть удлиненным, но таким же витиеватым узором легла на бледно-желтую стену, на которой углем нарисован контур мечети и написано по-арабски: «Аль мут ль аль-куфар! Аль мут ль Исраэль! Аль мут ля Амрика!». На стене, как раз между словами «смерть Израилю» и «смерть Америке», бурые брызги по диагонали. Справа налево, от потолка к полу. Бил, наверное, левша, и, когда жертву разворачивало от удара на пятках, она, падая, именно так забрызгала стену своей кровью. В дальней комнате звучали нашиды, сиплые, как из старого магнитофона, и было обиднее и страшнее умирать под песнопения, возносящие хвалу Всевышнему и призывающие на войну против кафируна[1].

На него только что вылили бутылку воды. Лучше бы дали ее выпить, чтобы ощутить, как прохлада скользнет по пищеводу, остужая легкие, раздутые от частого, одышливого дыхания. Кондиционер забило песком в очередную песчаную бурю, и тот издавал такие же хриплые звуки, как магнитофон в соседней комнате…

Как же Муниф аш-Шараф не хотел ехать в этот проклятый Аллахом Идлиб! Город только недавно отбили у повстанцев правительственные войска. Кругом разрушения, посты, но в то же время всё как всегда – разгильдяйски-демократично, тебя везде пропустят, проведут и чаем угостят. Да и от миссии, порученной ему генералом Али Мохсеном, он не мог отказаться. Добрый джадд[2] Мохсен – он только выглядит таким улыбчивым и спокойным. Муниф, как никто другой, знает, какой генерал вспыльчивый и жесткий человек. Счастье, что успел передать документы и деньги контактеру из местного ИГИЛ.

Едва они с Васимом вышли из небольшой кофейни и контактер скрылся за овощной лавкой, приткнувшейся на углу улицы, визг тормозов в метре от Мунифа и облако обдавшей его пыли известили, что прибыли крупные неприятности на пикапе. Мунифа закинули в него, не обращая внимания на торговца овощами, который отвернулся и прикрыл морщинистую смуглую щеку краем гутры, и на двух женщин в хиджабах, шарахнувшихся в тень каменной ниши в доме напротив, где в глубине скрывалась голубая выцветшая резная дверь.

Муниф все это заметил с фотографической точностью. Даже капля пота, скользнувшая с его переносицы и полетевшая к пыльным клочкам асфальта под ногами, казалось, падала целую вечность. Надетый на голову мешок, черный и вонючий, отгородил его ото всего и предрек скорый и фатальный исход. Он вспомнил брата и стал истово молиться.

Везли его около суток, стянув руки пластиковым жгутом. Останавливались, выволакивали из машины, затаскивали в чьи-то дома, где он запинался на входе на ступенях, бросали на пол. В одном из домов Муниф пролежал часа четыре, тогда ему руки развязали. Однажды в кромешной темноте с него сняли мешок и влили из пластиковой бутылки воду в рот, облив лицо и плеснув за ворот рубашки.

Кто, кроме ИГИЛ[3], мог похитить его в Сирии? Банд хватало, но самый страшный для него вариант – правительственные силы, местный Мухабарат. Версию о том, что контактер Васим сдал его разведке, Муниф отмел, слишком игиловцы дорожили этим каналом поступления денег, чтобы сдать властям посыльного. Но то, что схватили не до, а после встречи и после передачи денег, говорило о том, что Васим мог шепнуть своим же игиловцам о важном госте. Ведь за пленника удастся получить хороший выкуп.

Муниф знал, что за него платить никто не станет, не так уж он дорог акиду[4] Джазиму, как ему хотелось бы думать, а тем более самому генералу. Связь с генералом для Мунифа – это огнеметная смесь, напалм, он им словно облит с ног до головы. Осталось поднести зажигалку. Надеялся только, что схватившие его люди не осведомлены, как и Васим, о том, кем он является на самом деле. К тому же Васим не обладал информацией, где именно в Идлибе остановился Муниф.

По инструкции, полученной от Джазима, он ехал до Джазана на машине, а оттуда самолетом до Аммана. Через пятнадцать часов, еще преодолев на автобусе часть Иордании и Сирии, прибыл в злополучный Идлиб.

Ни о каких гостиницах изначально речь не шла. Знакомые Джазима-сейида в Сирии дали Мунифу ключи от квартиры, которую специально для него сняли. Там он оставил свои документы и вещи.

На встречу с Васимом вышел налегке – с небольшой суммой наменянных еще утром сирийских фунтов в кармане и пачкой сигарет, купленной уже здесь. В непривычных после камуфляжа джинсах и рубашке, с гутрой на голове и с пакетом для Васима…

Теперь его везли будто бы в обратном направлении, в глубь страны. Так он решил, и догадка ему не понравилась. В район Пальмиры или к Эр-Ракке?

Он помнил, что примерно с месяц назад игиловцы захватили Эр-Ракку, отбив ее у сил сирийской оппозиции. Наверное, халифату пригодились и деньги генерала, отправленные им раньше и переданные Мунифом теперь. У Али Мохсена какие-то счеты с AQAP[5], и деньги для сирийских игиловцев могли быть попыткой генерала ублажить своих алькаидовцев, местного разлива. Зачем? У Мунифа имелись догадки на этот счет. Но сейчас его больше волновало, как выбраться из скверной заварушки.

Единственный выход – молчать во что бы то ни стало о цели приезда в Сирию, не выдавать ничьих имен и фамилий. Он решил назваться именем соседа, зная, что у игиловцев прекрасно работает служба безопасности. Они все могут проверить, обладая обширным доступом к базам данных, особенно в арабских странах, предоставленным им американскими и израильскими спецслужбами. Сеять хаос по миру, и в особенности на Ближнем Востоке, – дело хлопотное, затратное, требующее в большой степени аналитических изысканий и дотошной работы задействованных и заинтересованных в процессе разведок и контрразведок Великобритании, США, Катара, Израиля, Саудовской Аравии.

Как только с него сняли мешок в том самом помещении со стеной, забрызганной кровью, он тут же торопливо сообщил взволнованным голосом «свои» имя и фамилию. Дал адрес в Омане, реальный адрес – Муниф часто бывал в приграничной Салале.

Двое бородачей принялись его бить с удивительным азартом и энтузиазмом, наглядно дав понять, что не собираются верить Мунифу сразу и безоговорочно и не стоит юлить и врать. А лучше подумать, и еще раз подумать, и еще… Пока кровь не брызнула на бетонный пол из брови, с губ, из носа.

Они разговаривали, пока он стоял перед ними на коленях и утирал кровь, неудержимо капающую с разбитого лица. Муниф прислушался и вдруг понял, что говорят они не по-арабски, а на незнакомом языке. Не английский, не французский, который он знал неплохо. В сирийское ИГИЛ прибывали головорезы со всего мира. Эти бородатые могли быть откуда угодно.

Муниф отмахнулся от этих мыслей – какая, в сущности, разница, кто его убьет? Он не хотел есть, только пить и спать, да так уснуть, чтобы, проснувшись, не увидеть этой комнаты. Пусть будет что угодно, хоть скалы, хоть пустыня. Он разглядел перед собой неожиданно пару поджарых почти белых оманских верблюдов, переходящих ручей неторопливо, с насмешливым выражением губошлепых морд. Только когда очнулся от новой порции воды, которую ему плеснули в лицо, понял, что после очередного удара впал в забытье.

Его оставили на пару часов в покое. Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, боясь пошевелиться, чтобы не нахлынула боль, и опасаясь привлечь внимание стонами. Лишь бы не пришли больше.

Жара придавила не слабее, чем боль. Хотелось выйти наружу, вдохнуть хоть чуть пыльного воздуха, может, в последний раз.

«Глупо, – думал Муниф. – Как глупо. Выжить тогда, когда хотел умереть, и сгинуть, когда забрезжили на горизонте перспективы и надежды, пусть и на что-то эфемерное. Мне казалось, что я обрел почву под ногами… Но плен, как прожектор, высветил, что я стою уже по колено в топком болоте. Никто за меня не заплатит ни риала, ни фунта, ни доллара».

Муниф вытащил из-под себя гутру, которая слетела, когда его били. Вытер ею лицо и машинально повязал на голову, надев под нее гахфин[6]. Это привычное действие его успокоило и вернуло хладнокровие. «Сразу не убьют, будут выяснять, кто способен за меня заплатить. Лишь бы не забили так, что я безнадежно ослабну. Стоит попробовать сбежать».

Он мог заплатить сам, но это худший вариант. Получив деньги, они, скорее всего, не отпустят.

Смотрел на надпись на стене, пытаясь уснуть. Необходимо чуть отдохнуть перед следующим актом устрашения. Слова «смерть Америке» запечатлелись на сетчатке, отзываясь как эхом в мозгу и дополняясь знакомыми фразами: «Проклятье евреям, победа Исламу».

Пришедший человек показался очередным миражом. Высокий, худой, хмурый, даже угрюмый, в белой гутре под уккал.

«Он из Ирака, – вяло проскользнула мысль, непонятно откуда приплывшая, наверное, оттуда же, откуда возник этот человек. – А если не мираж, то будет бить. Вон какие кулаки костлявые, крепкие…» Муниф горько вздохнул.

– Ты живой? – спросил мираж хрипловатым голосом, прислонившись к той самой стене и пригладив свою бороду, не такую окладистую, как у тех двоих, и слегка встрепанную, словно он только что бежал и ее разметало встречным ветром.

– Да, – Муниф вяло пошевелился не в силах встать. Услышал отдаленные выстрелы. «Пулемет», – оценил он профессионально. Затем ухнуло что-то, и лежащий на полу Муниф ощутил вибрацию затылком, подумав, что это орудие калибром не менее ста двадцати двух миллиметров.

– Можешь идти? – поинтересовался незнакомец.

– Куда? – поднял голову Муниф, снова вздрогнув от звука отдаленного взрыва.

Его подозрения, что захватившую его в плен группировку игиловцев теснят какие-то неведомые силы и сейчас боевики попытаются перевезти его в более безопасное место, подтверждали выстрелы и взрывы. Свет в комнате давала армейская лампа на аккумуляторных батареях, принесенная незнакомцем. Уже исчезли узорные тени от решеток, но от света лампы решетки теперь выглядели объемными, и стала заметна пыль в углублениях. В одной из ячеек копошился какой-то черный маслянистый жук, один вид которого вызывал тошноту.

Муниф ожидал, что худощавый игиловец наденет ему на голову мешок, как сделали те двое бородатых. Однако, когда ему удалось с трудом подняться, хватаясь за стену, незнакомец шагнул в сторону, освобождая проход к двери. Ни мешка, ни пластикового жгута на запястья.

«Значит, не потащат с собой, когда будут отступать. А здесь не хочет пулю мне в затылок пускать, чтобы не запачкать пол кровью. – У Мунифа задрожали руки. – Осталось несколько шагов, и все будет кончено».

Ноги не слушались. Игиловец не торопил. Шли, казалось, вечность. Из-за спины только раздавались команды: «Направо, налево, прямо». И вдруг вышли во двор – Муниф едва не упал с каменной ступеньки, ведущей вниз.

Темноту, кромешную, обволакивающую своим бархатом и сорокаградусной, не ослабевшей ночью жарой, пронзали трассеры вдалеке, направленные вверх, словно стрелявшие с земли люди метили в звезды. Несколько ярких вспышек прожгли черное небо и сетчатку глаз, заставив прищуриться. Муниф различил невысокий заборчик и каменную скамью. Вдоль забора, где двор не замостили камнем, темнели растения. Мирно и почти тихо, если бы не сухой треск перестрелки, особенно тревожной во тьме. Муниф вдохнул раскаленный пыльный воздух, готовясь услышать единственный выстрел позади себя.

– Послушай, хабиби, – сказали спокойно из-за спины, – что ты встал как столб? Ждешь случайную пулю?

Когда Муниф обернулся, незнакомец похлопал по каменной скамье, где уже сидел сам.

У Мунифа дрогнуло внутри, как от взрывной волны, невидимой, но разрушительной, и это содрогание позволило пробить панцирь, которым он заблокировал все чувства, приготовившись к мгновенной смерти. В трещины панциря просочились тонкими ручейками песка надежда и любопытство. Он присел на край скамьи, ожидая удара. Может, незнакомец с ним играет от нечего делать и вот-вот примется бить?

Но игиловец вздохнул и спросил:

– У тебя случайно нет сигарет?

– Наверное, отобрали, – пробормотал Муниф и вдруг нащупал в кармане пачку, которую те двое бородатых почему-то не взяли. Зато забрали золотую зажигалку, подаренную Джазимом. – Вот, бери.

Он увидел, как блеснули белки глаз игиловца и белозубая улыбка.

– Здесь с этим делом напряг, – пожаловался парень, спрятав сигареты. – Курильщиков палками бьют. Ну а теперь поговорим, – сказал он изменившимся тоном. – Ты давно из Йемена?

У Мунифа снова задрожали руки. Воображаемая взрывная волна продолжала крушить все внутри него, будто он ее проглотил, и она неистово рикошетит от всех органов, вышибая дух из легких, заставляя с перебоями биться сердце, выстукивая из мозга азбукой Морзе обрывки мыслей, несвязанных и непоследовательных.

– С чего ты решил, что я из Йемена? – поерзал на скамье Муниф, приходя в себя и уже утвердившись в мысли, что попал все-таки в руки спецслужб. Ему морочат голову, оказывают психологическое давление. А что дальше?

Да чем, по сути, отличаются методы ИГИЛ и Мухабарата, иракского, сирийского, или турецкой MIT? Тоже бьют и выколачивают то, что им нужно. Вопрос в том, что конкретно нужно. Этот тощий явно офицер в отличие от тех двоих костоломов. Наверняка за йеменцем следили от границы Иордании и забрали его рюкзачок из квартиры, когда он пошел на встречу с Васимом. Теперь Муниф засомневался и в предательстве контактера. Не исключено, что тот сейчас схвачен точно так же, и, может, его утюжат в комнатке по соседству.

– Ты сказал «айва» вместо «на'ам»[7]. Так говорят только йеменцы. И потом, твоя гутра с кисточками, и повязывают ее почти по-бедуински только йеменцы. Вот сижу и думаю, почему тебя занесло в Сирию? Все-таки не ближний свет. – Он помолчал, углубившись в размышления или ожидая ответа. – Не будь дураком! Во-первых, я тебя перекупил, а во-вторых, мы ограничены во времени, имей это в виду, если ты собираешься выбраться отсюда.

В первое мгновение Муниф растерялся. Но все-таки сообразил, что перекупили его в качестве пленника. Игиловец, сидящий рядом с ним, приобрел его, Мунифа аш-Шарафа, у других игиловцев.

Услышав про гутру и способ ее ношения, он догадался, почему сам пришел к выводу, что перед ним человек из Ирака. По той же примете: повязывать платок тюрбаном или надевать гутру под уккал – привычка слишком въедливая, сформированная с юности.

– Перекупил? Я знаю, что иракские офицеры, бывшие, такие, как ты, пошли в ИГИЛ, но чтобы один игиловец перекупал у других пленника… Это что-то новенькое.

Собеседник хлопнул в ладоши пару раз и кашлянул смущенно.

– Однако ты ушлый парень. Насчет иракца почти угадал. Но, – игиловец поднял палец (Муниф уже пообвыкся в темное, чувства обострились от ярого адреналина. Он, кажется, смог бы и читать в таком состоянии), – тебе сейчас стоит откинуть все твои домыслы и «открыть разум», как любят говорить наши «друзья», – он хмыкнул, и Муниф понял, что имеются в виду американцы.

Он не любил американцев, как и все арабы. Все, без исключения. Дружившие с Штатами саудовцы, катарцы ненавидят янки точно так же, как и избитый до полусмерти Ирак, зализывающий сейчас свои раны не без помощи иранских шиитов, как и Ливия, как и Сирия, от которой потихоньку отгрызают куски американские и английские псы-игиловцы, «оппозиция», вскормленная звездно-полосатым молоком, курды и турки, вкушающие из той же кормушки и еще попутно грызущие друг друга. Саудиты слишком богаты, чтобы поддаваться на сладкие речи американцев, но и слишком хитры, чтобы вступать в открытое противоборство. Пока что их ближайшая цель – прибрать к рукам беспокойный и нищий Йемен, который мечется, как ребенок с сильным жаром. Этот чужой ребенок вызывает смешанные чувства жалости и брезгливости. При этом нет особого желания тратиться на лекарства, и порой кажется наиболее простым вариантом положить подушку на лицо беспокойного объекта и подержать ее так некоторое время, чтобы расчистить плацдарм. Они так и делают.

– Открыл разум? – спросил игиловец, пытаясь разглядеть лицо молчавшего Мунифа. – Здесь нас никто не слышит. Минут через сорок ты сядешь в машину, и мои люди отвезут тебя в безопасное место.

Муниф удивился, насколько изменился голос собеседника. Человеку, говорившему с такой железобетонной интонацией, сложно было противоречить. Нельзя противоречить. Это сродни гипнозу. Или тому, когда с тобой разговаривают, приставив к твоему виску ствол пистолета.

– Ты укажешь им ту съемную квартиру, где обитал до сего дня. Предъявишь свои документы моему человеку, он их сфотографирует. И поедешь домой со спокойной душой.

– И все? – Мунифу нестерпимо захотелось домой, и так же сильно он желал посветить в лицо собеседнику, чтобы увидеть его глаза. Успел заметить, когда еще были внутри здания, при свете армейской лампы, что глаза у игиловца голубые, усталые и честные. С такими глазами легко блефовать. Подобным людям хочется верить, даже когда нельзя. – Ты кто?

Игиловец откинулся на скамье и вытянул длинные ноги:

– Два правильных вопроса, которые подтверждают, что из тебя будет толк. Сколько тебе лет? Двадцать три?

– Четыре, – поправил его Муниф, невольно подчиняясь, поддаваясь укачивающей, как на волнах, манере собеседника вести разговор.

– Очень хорошо. Значит, у нас много интересного впереди.

– У нас? – переспросил йеменец. Он уже встрепенулся после пережитого страха близкой смерти, как петух, на которого напала кошка и которому удалось выжить – он прохаживается гордо по двору, встряхиваясь и демонстрируя курам, что контролирует ситуацию. А кошка все еще сидит на заборе и наблюдает за ним пристальным взглядом убийцы.

– У нас, – повторил незнакомец и добавил: – И у нас мало времени, хабиби Муниф. Тут вообще-то война идет. Мы в Эс-Сауре и пока еще не полностью ее контролируем.

– Мы? – снова не удержался йеменец, отметив с холодком между лопаток, что этот тип знает его имя.

– Давай не будем играть. Я – боец халифата. Так? – Он не ждал ответа на риторическое уточнение. – И ты должен быть в этом уверен. Ты понимаешь? О том, что ты побывал в Эс-Сауре, твоему генералу Мохсену лучше не сообщать. Тебя неправильно поймут. Побывавшего в плену ИГИЛ вряд ли отпустили бы просто так – выкуп или вербовка. Улавливаешь мысль? Надо беречь нервы начальства.

Холодок сменился на удушающий жар. По спине уже струился пот ручьями. Ну собственно, чему удивляться. Если его сдал Васим, то, выходит, что он знал, кто стоит за посыльным вопреки предположениям Мунифа о своей анонимности и предосторожностям самого генерала. Наверное, Васим все разведал специально по запросу этого длинноногого любителя сигарет.

«Кто же он такой? Только ли вывел меня во двор, чтобы не подслушали наш разговор или чтобы в темноте я не смог как следует запомнить его лицо, увиденное мельком?» Теперь лишь хриплый, гипнотически звучащий голос все крепче врезался в память.

Волной накатил пряный запах цветов, вызывая досаду оттого, что невозможно быть теперь прежним – беззаботным и независимым. Он скручен в жгут чей-то злой или, быть может, доброй волей, но, в любом случае, чрезвычайно неумолимой и непререкаемой. Что бы он сейчас ни предпринял, это не сработает. Ни побег от подручных этого типа, дабы не показывать им свои документы; ни обманное согласие, лишь бы сбежать, а потом надеяться, что про него забудут. Не забудут. Такие из-под земли достанут.

Хотя Муниф лукавил перед самим собой по поводу беззаботности и независимости. Глубоко внутри него сидела занозой старая боль, подзатертая временем, когда-то острая нестерпимо, как осколок, теперь обросшая, словно мясом и мышцами, наслоениями событий, накопившихся за девятилетний срок. Она все же причиняла дискомфорт при неловком движении мысли или от чьих-то неосмотрительно сказанных слов.

Он снова подумал, что его не только некому выкупить из плена, но и любой случай, вызывающий подозрение в его неблагонадежности, будет истолкован не в его пользу. Кажущееся благополучие в одночасье может обвалиться, как бывает после ураганов на побережье Индийского океана, когда половину дороги слизывает соленая вода, а грязевыми потоками, сходящими с гор, сметает дорожное полотно.

– Ты ведь офицер?

– К чему все эти вопросы? – угрюмо спросил Муниф, чувствуя, что из угла, в который его загнали, выхода нет, даже мышиной норки рядом с полом. – Я тоже должен понимать, с кем разговариваю. И стоит ли начинать? Как мне тебя называть?

– Зови Салимом. У тебя выбор небогатый. Вернее, не самый приятный. Могу вернуть тебя моим кавказским братьям. С их физическими способностями ты уже знаком. Кстати, тебе придется какое-то время пересидеть на съемной квартире в Идлибе, пока не сойдет этот черно-синий макияж. Эти двое те еще визажисты. Не стоит возвращаться домой с боевой раскраской.

– Ты не ответил.

– Мне показалось, что ты довольно сообразительный парень. Речь идет о работе на другое государство. Не Йемен и не Сирия.

– Ирак?

– И не Ирак. Россия. Им нужен такой молодой расторопный человек, находящийся в Йемене, в неспокойном сейчас Йемене, куда пытаются влезть те же ребята, что и в Ирак, да и в Сирию, чтобы навести свои порядки. Я уже не говорю про саудовцев и остальных игроков Среднего Востока. Особенно привлекательно выглядит в этой ситуации твой статус человека, приближенного к одному из людей, находившихся в окружении президента Салеха, его дальнему родственнику, способствовавшему свержению президента. Существует еще занимательный факт, что этот генерал, командующий северо-западным военным округом, послал тебя, офицера своей бронетанковой бригады, с таким деликатным, если не сказать странным, поручением не к кому-нибудь, а к игиловцам. В связи с этим прослеживается любопытная возможная взаимосвязь генерала с вашими местными боевиками из ИГИЛ. У вас ведь они уже есть, хоть и официально пока не влились в Исламское государство. Кстати, какое у тебя звание? Лейтенант?

– Накиб, – невольно поправил Муниф, подавленный осведомленностью Салима. Несмотря на свой испуг, он все же заметил, что Салим отгородился от принадлежности к разведке России местоимением «им».

– Тем более. В двадцать четыре года получить капитанские погоны, я тебе скажу… Либо ты герой йеменского народа, либо, что вероятнее, это из-за твоих заслуг в какой-то иной сфере.

– Что ты себе позволяешь? – вспыхнул Муниф. – Я ненавижу генерала, ни о каких отношениях…

– Я имел в виду родство или услуги курьерского характера – вот как сейчас. Ничего более. А про то, что ты его ненавидишь, хотелось бы узнать поподробнее.

– Я с ним лично почти не общаюсь. Зря ты рассчитываешь, что я вхож к нему в дом или в служебный кабинет. – Муниф покраснел и порадовался, что в темноте это не заметно. – Думаешь, я смогу подслушать, подсмотреть, а затем и подсыпать ему какую-нибудь отраву? Так вот, я не по этой части.

– Ты путаешь. Не нужен киллер. Подслушивать и подсматривать – это да. Но в задачи разведки не входят убийства. Никому не хочется, чтобы затраченные на тебя деньги пошли прахом, а ты сгнил в тюрьме. Если доживешь до нее после пыток. Мы же, арабы, это обожаем, добиваться своего любыми способами. И к тому же «не может верующий убить верующего, кроме как по ошибке… А кто убьет верующего преднамеренно, наказание тому – вечный Ад», – процитировал он Коран. – Мы не будем посягать на собственность Создателя – на его творения.

Мунифа передернуло. Ему доводилось видеть тех, кто прошел через мясорубку йеменских спецслужб – мертвых, естественно. Однажды Джазим отвез его ночью в морг Саны, где было несколько трупов, привезенных из родной для Мунифа Саады. Три исковерканных трупа не выглядели бы такими ужасающими, если бы не понимание того, что все эти чудовищные раны нанесли этим людям при жизни.

Дня три Мунифа рвало при одном воспоминании о холодном подвале с белоснежными кафельными стенами, в которых отражались мертвенный свет ламп над прозекторскими столами и тени убиенных, замученных до смерти, скорбно присутствующих при опознании, когда Мунифа привели на них поглядеть. Он словно бы видел их тут, стоящих рядом…

Акт устрашения, с одной стороны, – вот что будет с непокорными, а с другой стороны, полковнику Джазиму действительно требовалось убедиться, что это приближенные бывшего лидера хуситов Хуссейна Бадр ад-Дина аль-Хуси, убитого 10 сентября 2004 года.

…В разговоре Салим пересыпал речь то базарными ругательствами, простонародными выражениями, то цитатами из Корана, обнаруживая эрудицию, контрастирующую с лексикой торговца или рядового бойца халифата. Такой тип мог быть и тем, и другим, и третьим, как многоликий, как шайтан. Он и сейчас принял облик человека, худощавого, усталого, а на самом деле…

– Ты сам родом не из Саны?