Сын Йемена

Муниф никогда не стремился в ферзи, он согласен был на роль пешки, ну в самом лучшем случае слона, офицера, которым, собственно, и являлся. Так легче всего удавалось выжить в сложившейся обстановке.

…Мухи на потолке сменили диспозицию, напоминая карту звездного неба. Муниф сонно прикрыл глаза, и тут же под веки заползли бородатые боевики, избивавшие его, стена с лозунгом, под которым могли подписаться почти все арабы, в том числе и хуситы. Затем откуда-то предательски добавилась стираемая им тщательно все эти годы картинка из прошлого: окровавленные камни дороги, носилки, на которых тело брата, его белые судорожно сжатые пальцы, на одном из них платиновый перстень с коричневым агатом с розовыми прожилками…

Вздрогнув, Муниф проснулся, сел, вытирая пот с лица. Давно он не вспоминал тот день, запрятав это воспоминание поглубже. Он подумал, что весьма предусмотрительно не взял с собой в Идлиб перстень, а оставил его на работе. Благо в его распоряжении имеется отдельный кабинет с сейфом в генштабе Йемена.

– Никогда не знаешь, когда тебя захватят в плен, – пробурчал Муниф, подбадривая себя самоиронией.

Он решил поесть. Со второго захода организм принял и кусок хузбы, и финики. Муниф слегка повеселел и подумал, что этот Салим нескоро до него доберется. Сам же сказал, что у него какие-то проблемы. Эти проблемы Муниф и сам наблюдал на расчерченном трассерами черном небе, их олицетворяли «коллеги» иракца, источающие злобу и недоверие.

«Интересно, сколько он за меня заплатил?» – подумал Муниф. Это не было праздным любопытством. Племена Йемена промышляли похищением людей, но чаще речь шла даже не о выкупе. Захватывая высокопоставленных людей или иностранцев, шейхи таким образом стремились манипулировать руководством страны, чтобы получить преференции для своего племени, в своей мухафазе. При этом с пленником обращались как с дорогим гостем. Кормили его, вели с ним беседы и терпеливо ждали, когда выполнят их требования.

За Божье провидение, проявившее себя очередной раз в жизни Мунифа, теперь уже в Сирии, говорила неподготовленность Салима к эвакуации пленника обратно в Идлиб – разведчик импровизировал. Кроме того, он упомянул о проблемах со связью и о том, что контакт с человеком из Центра будет возможен не в ближайшее время. Значит, сам он в шатком положении, но все же отказаться от приплывшего в руки потенциального агента не смог. Профессиональная жадность. «Люди Салима», доставившие Мунифа в Идлиб, – понятие условное. Не толпа же российских разведчиков орудует в стане ИГИЛ. Этим людям просто по пути с Салимом на данном этапе, и он явно до конца не был уверен, что они не кинут его, но все равно рисковал, причем слишком сильно, добывая агента в лице Мунифа.

«Однако он фанатик! – решил Муниф, с кровати пытаясь попасть косточками от финика в пепельницу, переставленную им на подоконник. – Если сам находится на острие (не в отпуск же он приехал в Сирию), а при этом не удержался от вербовки моей персоны».

Теперь предстояло придумать достоверную версию для Джазима о причине незапланированной задержки с возвращением из Идлиба в Йемен. Причем Муниф решил привязать эту причину к категорическому отказу от дальнейших поездок в Сирию, чтобы тем самым выполнить указание Салима. Что бы там ни было дальше, но игнорировать просьбу разведчика он не осмелится.

Чувствовал себя как мышь в мышеловке, раздумывающая, имеет ли смысл съесть сыр напоследок, и питающая надежды, что либо сломается механизм ловушки, либо удастся вырваться, когда мышеловку приоткроют. Но с учетом того, что он не сейчас попал в мышеловку, а давно уже обитает в ней, приноровился к такому положению, когда тебя в любой момент могут прикончить, Муниф обладал определенным опытом жить сдержанно, осмотрительно и не слишком печалился и беспокоился. Как-то все уладится…

Он подумал, что лучше всего подойдет для Джазима туманная история о том, что после встречи с Васимом за ним увязался «хвост», а когда попетлял по городу, пытаясь сбросить преследователя, в одном из районов на окраине его обстреляли.

«Сбежать!» – эта мысль взорвалась в голове фейерверком и так же, как фейерверк, потухла, сползая гаснущими искрами по небосклону сознания.

Куда? Кому он нужен где-то на чужбине? Податься разве в ИГИЛ? Но это противоречило его человеческой сущности. Стать таким же, как эти костоломы? И в конце концов, погибнуть за мизерные деньги, за эфемерную идею? Муниф точно знал, что создание всеобщего халифата, живущего по законам шариата, невозможно. Йемен и так живет по законам шариата, а по сути, делает это формально. Шейхи обходят любые правила, если пожелают. Законы ударяют только по незадачливым и нищим грешникам. А уж для ИГИЛ идея халифата как воплощения справедливости в нынешнем мире – это словно огромный плакат о нравственности и богобоязненности, висящий на публичном доме. К тому же ИГИЛ создано с определенными целями людьми, далекими от веры вообще и Ислама в частности.

Исламское государство лопнет в какой-то момент либо само, либо благодаря чей-то военной мощи, более серьезной, чем могут явить миру войска Сирии. Однако лопнувший этот мыльный пузырь, надутый и собранный из сброда со всего мира, заставит слезиться глаза у многих из-за организованных боевиками разрозненных терактов, из-за расползания недобитков по арабским странам и не только. При желании тех, кто изначально создавал этот проект, его довольно легко реанимировать, когда, казалось бы, все заглохнет, развалится, распадется… Всегда отыщутся желающие острых ощущений, а при тотальной нищете в арабских, африканских и азиатских странах даже за те небольшие деньги – боевые выплаты – найдется довольно большое количество рекрутов (в Йемене около двух долларов в день – это удачный день для рядового йеменца), а еще фанатиков, которым импонирует тот самый плакат на публичном доме про благообразие и безгрешность. Он тешит их религиозное тщеславие. Когда они уже окажутся внутри здания «ИГИЛ» и под ногами будут хрустеть разбитые ампулы из-под наркотиков, одноразовые шприцы и кости менее удачливых предшественников, а вдоль стен обнаружатся истасканные шлюхи, которые услаждают похотливые взгляды, но так далеки от идеалов истового мусульманина, кто-то из новобранцев спохватится, но дверь за спиной уже захлопнется на крепкий засов с железным лязгом.

Не исключался Мунифом и самый худший вариант – прийти с повинной в Управление общественной безопасности Йемена. Мало того что полетят его офицерские погоны, которыми он втайне гордится, но и голова. Понимание презумпции невиновности для шариата – пустой звук. Как он докажет, что дальше разговоров с Салимом дело не пошло? Может, он уже продал военные тайны Йемена? Но страшнее то, что Джазим не простит такой выходки с признанием о попытке его вербовки русским разведчиком. Полковника вряд ли волнует судьба выкормыша Мунифа, а только то, что в ходе расследования и, несомненно, пыток всплывут детали манипуляций Джазима и стоящего за ним генерала – финансовые тонкости и закулисные игры. Пытки прекратятся быстрее, чем можно ожидать, поскольку Джазим предпримет все возможное, чтобы Муниф ничего не рассказал.

Если задержанным боевикам АКАП удавалось довольно легко сбежать из тюрьмы с помощью людей Джазима, работающих надзирателями, то и прикончить незадачливого Мунифа, чтобы не наболтал лишнего, дело пустячное.

Нет, попасть из одной ловушки в другую никак нельзя. Это Муниф понимал слишком ясно, прохаживаясь по тесной комнате съемной квартиры от подоконника до кровати и обратно.

А чтобы прятаться в других странах, надо, во-первых, иметь большие капиталы, а во-вторых, надежные связи в этих самых других странах. Он не знал, насколько недовольны будут его пропажей русские, потерявшие агента, и насколько хорошо они умеют мстить, но в любом случае его станут разыскивать люди Джазима, недоумевая по поводу его пропажи и опасаясь опять-таки, что Муниф со своими знаниями попал в руки, скажем, тех же саудитов или по своей инициативе продался кому бы то ни было, впоследствии способному навредить Джазиму и генералу. Он не жилец при любом варианте.

А если замереть? Плыть по течению легко, по поверхности, притворившись упавшим с дерева листом или веткой. Тогда, может, удастся проскочить даже самые злые пороги с острыми, как бритва, камнями?

Мунифа тревожила мысль: намеренно охотились за ним и за ним ли конкретно, случайна его встреча с Салимом или спланирована опытной рукой? Если намеренно, то он завяз сильнее, чем ему могло показаться на первый взгляд. Тогда его, несомненно, возьмут в оборот, и рассчитывать не приходится, что с гибелью Салима в боевых действиях в Сирии (а такой расклад нельзя исключать) закончится вся эта история, по-настоящему не начавшись. При таком раскладе о существовании Мунифа ибн Наджи аш-Шарафа знают еще люди, которые вывели разведчика Салима на этого самого Мунифа.

Однако многие факторы убеждали его, что Всевышний послал ему избавление от гибели в таком компромиссном варианте. Выжить удастся, но так, что придется начать новую жизнь, тайную, еще более опасную, чем прежняя. Испытания, которые и так с лихвой выпали на его долю в жизни, не иссякли, а только щелкал счетчик.

Муслима – единственного близкого Мунифу человека – убили люди генерала. Бой был в горах, и брата привезли домой на следующий день для похорон. Пришли друзья Муслима, чтобы помочь обмыть тело. Из родственников-мужчин был только Муниф, но он никогда еще не совершал гусль[12]. Когда израненное тело Муслима оголили, прикрыв, как положено, на бедрах тканью, Муниф, увидев его раны, крепкое, но безжизненное молодое тело, закричал так страшно, что Рушди бросился к нему, чтобы вывести. Сам Муниф помнил все это смутно, только из рассказов Рушди.

…Ему было тогда пятнадцать лет, он жил безмятежно со старшим братом, несмотря на то что они остались без родителей давно. Мать умерла при родах вместе с ребенком, новорожденной сестрой. Отец за два года до гибели Муслима скончался от малярии.

Муниф, как и все, ходил в мечеть с братом в джума и очень хорошо запомнил, как в те годы начали в мечетях после салята скандировать: «Смерть Америке! Смерть Израилю!» Зарождалось и крепло движение хуситов, но в то время они еще не обрели это название, по которому их узнали через несколько лет во всем мире.

Тогда они просто пытались сохранить свою самобытность и веру. Шииты-зейдиты – не радикальные исламисты, тем более среди шиитов они и вовсе умеренные (близкие во многом по традициям к суннитам). Живут на северо-западе Йемена и на юге Саудовской Аравии – среди саудовцев их около миллиона. Зейдиты стали объединяться, организовываться под началом хашимитов[13] аль-Хуси.

Брат состоял в охране лидера хуситов – Хусейна Бадр ад-Дина аль-Хуси. Был не просто охранником, а человеком приближенным, как и его друг Рушди. Летом 2004 года аль-Хуси провозгласил себя имамом и обвинил президента Салеха в том, что тот продался американцам и саудитам. Салех в ответ уличил Хусейна в связях с иранскими спецслужбами и с ливанской «Хезболлой».

Муниф в то время не интересовался политикой. Но позднее, повзрослев, уже не сомневался в правоте слов аль-Хуси и был убежден, что в тот период хуситы не имели отношения к иранцам. Салех заигрался со Штатами, а когда возомнил, что достаточно самостоятелен и может повысить голос, его решили сместить и поставить кого-то более сговорчивого и тихого. Но произошло это значительно позже.

А в 2004 году Али Абдалла Салех царил еще полноправно и после открытых обвинений аль-Хуси в его адрес велел арестовать «самопровозглашенного имама». Добровольно сдаваться аль-Хуси не стал бы, да и его последователи отдавать своего лидера не собирались. Они нарастили силы, вооружились в горах, обустроив там базы, и надеялись, что уже способны противостоять правительственным войскам.

Салех направил в мухафазу Сааду танки, артиллерию и авиацию. Горные районы Марран, где располагались базы, откуда родом был аль-Хуси, вздрогнули от бомбежек 19 июня, и бои продолжались до 9 августа. Полиция шарила по горам, разыскивая Хусейна аль-Хуси, группу его охраны и близких ему людей.

10 сентября аль-Хуси ликвидировали. В том бою погиб и Муслим. К счастью для семьи Муслима, его друзья довезли тело домой, в Сааду, и Мунифу удалось похоронить брата как положено.

Он знал, что в убийстве брата участвовала 1-я бронетанковая дивизия, возглавляемая генералом Мохсеном. Рушди рассказал об этом, баюкая свою простреленную в бою руку. Он не считал Мунифа слишком молодым для мести, да и сам жаждал отмщения – подержать, пусть и не лично, Мохсена за горло.

Муниф пребывал в тумане от горя и свирепел от одной только мысли, что убийца брата, как и большинство людей у власти в Йемене, живут на деньги Саудовской Аравии или Штатов, в то время как подавляющее большинство йеменцев нищенствуют. Не везде удавалось даже напиться воды каждый день. Свет в некоторых районах горел около часа в день.

Но самое страшное, что эта изнуряющая, как самый жестокий зной, нищета подготовила благодатную почву для того, чтобы к первым пришедшим в страну захватчикам йеменцы кинулись с распростертыми объятьями, рассчитывая, что при любом другом правлении жить станет лучше, а то, что это иноземцы, имеет ли значение, особенно когда под потолком жалкой лачуги худо-бедно горит лампочка и на плите с газовым баллоном бурлит мясо.

Потихоньку с девяностых годов на территорию Йемена стали проникать ваххабиты из Саудовской Аравии, салафиты еще раньше теснили традиционных для севера Йемена зейдитов. Устраивали свои школы в Сааде и в мухафазе аль-Джауф, и не только, пытаясь навязать йеменцам свою веру, считая ее более чистой, по эталону первых мусульман.

Саудиты, понятное дело, опасались, что рано или поздно чья-нибудь светлая голова вспомнит о зейдитском имамате, существовавшем с шестнадцатого века почти до середины девятнадцатого. А у Саудовской Аравии не только Йемен под боком, где треть населения зейдиты, но и юг собственной страны охвачен той же верой. Пошатнуться могут основы королевства. Да и выход к проливу, Аденскому заливу, заманчивая и давняя мечта.

Не осознавать опасность, исходящую от сильной Саудовской Аравии, поддерживаемой Штатами, могли люди либо недальновидные, либо предатели. Муслим внушал это брату. Муниф часто слышал его разговоры с друзьями, когда они пылко обсуждали предстоящее противостояние с нынешней властью и с саудовцами, пытавшимися нивелировать авторитет зейдитов. Чтобы отстоять свою самобытность, предотвратить проникновение в страну экстремистского, радикального ислама, необходимо было сражаться. Муслим свято верил в мудрость Хусейна аль-Хуси, тем более что семейство аль-Хуси – потомки Пророка.

Чтобы властям не удалось уничтожить всех последователей Хусейна, после его гибели ставших называться хуситами по названию места, откуда происходил род Хусейна, они решились на временное перемирие. Чего это стоило отцу Хусейна – Бадр ад-Дину, который не мог даже похоронить сына как положено на родине в Сааде! До хуситов дошла информация о том, что Хусейна захоронили на территории центральной тюрьмы в столице Йемена во избежание непременного паломничества.

Должен был приехать в Сааду генерал Мохсен в составе делегации, планировавшей заключать договор о перемирии с поверженными хуситами. Парламентеры от власти прибыли, торжествуя после недавней победы. Никто не собирался срывать переговоры. Слишком нуждались сейчас хуситы в передышке, чтобы зализать раны, собраться с силами, подготовить новых бойцов.

Однако Рушди и некоторые другие приближенные погибшего Хусейна мечтали о мести. Если бы они сами посмели напасть на кого-то из делегации, переговоры были бы сорваны, и тогда продолжившиеся жестокие бои смели бы, как горные сели, остатки хуситов в бездну, уничтожив надежду на восстановление былых сил.

Но, как они убеждали Мунифа, совсем иначе воспримется покушение, совершенное лицом в какой-то степени сторонним. Надо только, чтобы это выглядело не как акт политической диверсии, а лишь как личная, кровная месть. При этом нападающим можно в итоге и пожертвовать ради заключения важного перемирия, чего мальчишке, само собой, не объясняли.

Мунифа, бредившего отмщением, избрали такой жертвой.

Это был тихий дворик, где в особняке велись переговоры. К вечеру тут уже не оставалось хуситов, только столичные гости. Камеры, охрана… Но, как видно, Рушди и его люди подкупили охрану. Позади особняка удалось забраться на забор беспрепятственно.

На довольно широкой кромке забора лежало битое стекло, его осколки слабо поблескивали в свете ближайшего фонаря. Эту улицу освещали хорошо, однако деревья, растущие во дворе, своей листвой почти закрывали оранжеватый свет, делали его рассеянным, дробили на пятна, перемещавшиеся по плиткам двора вяло, с малейшим движением ветра в кроне, медитативно, усыпляюще.

Рушди заставил Мунифа перед вылазкой пожевать кат, чтобы устранить страх или хотя бы его анестезировать. Страх никуда не ушел, от него жгло все внутри и немели руки и ступни, зато реакции кат замедлил.

Рушди подогнал к забору машину, чтобы с ее крыши подсадить мальчишку. Не обсуждали даже, что после акции самостоятельно забраться на такой забор изнутри Муниф не сможет. Этот забор с битым стеклом, словно символизирующий осколки пятнадцати лет, прожитых Мунифом, отгородил его от дальнейшей жизни. Рушди передал ему автомат. Стрелять мальчишка умел.

Ему показали фотографию генерала. Когда он увидел врага в лицо, то готов был идти на него хоть с гранатой (кстати, такой план существовал первоначально – дать Мунифу гранату со спиленным замедлителем). Все понимали, что акция одноразовая, для мальчишки одноразовая. Чтобы не захватили в плен и не пытали, лучше уж так.

Однако Рушди накануне, сидя на ковре перед низким столиком с дымившейся в объемной пепельнице сигаретой, забытой им, пока он жевал кат, вдруг посмотрел на потолок, где вращались лопасти вентилятора, и сказал:

– Лучше я дам тебе автомат.

Муниф непонимающе глянул на него. Слабый ветерок то ли от вентилятора, то ли от узкого окна, зарешеченного в глубокой каменной нише, шевелил густые волосы Рушди. Шероховатые бежевые каменные стены, как казалось Мунифу, колыхались словно мираж или раскаленный воздух над горной дорогой – это впечатление возникло от смеси ката и табака. Свою сигарету Муниф держал в руке и видел, как дрожит ее кончик со столбиком седого пепла.

– Все-таки шанс. Аллах знает как там все сложится. Я не возьму на себя ответственность. Все настаивают на том, чтобы снарядить тебя гранатой. Предадим тебя в руки Всевышнего.

Муниф не стал спрашивать, почему так и кто именно из людей, считавшихся друзьями брата, принимал такие решения, кто собрался поквитаться руками мальчишки с врагом, повергшим их в бегство и заставившим принимать сейчас позорное перемирие. Не потому, что он узнал цену их дружбе, а потому, что в голове клубился туман от ката. Как морской прибой то накатывала эйфория, то, когда спадала волна, наступало опустошение, будто на берегу сознания оставались весь человеческий мусор и все самое гнусное, как пластик и разный хлам, набросанный на всех пляжах Йемена.

Раздавленные в блестящие на солнце жестяные блины банки из-под газировки можно было принять за монеты из пиратских сундуков, но эти жестянки ничего не стоили, как и жизнь обитателей глиняных лачуг на побережье. Муниф ездил в прошлом году к дяде, живущему у Аравийского моря. Впервые увидел море и даже купался.

Теперь всю его прежнюю жизнь отсекли острые осколки на заборе, огораживающем двор. Автомат он повесил на шею. От брезентового ремешка «калашникова» пахло чьим-то потом, застарело и уныло. Муниф опасался, что автомат звякнет о камень и его обнаружат и застрелят. Разбираться не станут, кто он и зачем поздно вечером залез на забор.

Оценив высоту со стороны двора, Муниф убедился, что здесь забор кажется еще более высоким, ведь тут не стояла машина, на крышу которой можно спрыгнуть. Он поискал дерево, росшее чуть в стороне. Пришлось по кромке забора пробираться к нему. Встать в полный рост он не решался, его фигура стала бы слишком заметной на фоне слабой подсветки от фонарей с улицы, поэтому он пробирался пригнувшись.

Ему то и дело приходилось хвататься за кромку забора, и он довольно сильно порезал ладонь об осколок стекла. Кровь полилась обильно, и ладонь стала скользкой и липкой одновременно. О шершавый ствол дерева удалось стереть часть крови, но она продолжала течь. Возникла боль, словно бы отдаленная, приглушенная все еще действующим как анестезия катом.

Во дворе было очень тихо, будто и в здании никого нет. Слабый свет проникал из глубины дома, едва достигая окон.

У Мунифа закралось подозрение, что его предали, и здесь, во дворе, тихом и вроде бы мирном, ждет засада. Сейчас его покрошат из автоматов, и главное, не состоится такая желанная месть. Спускаясь с дерева, хватаясь за ветки дрожащими руками, он впервые подумал, что будет после. Он посмотрит на поверженного им врага, а дальше? Окровавленное лицо генерала – это последнее, что он увидит в своей жизни? В лучшем случае, сразу пристрелят как бешеную собаку.

Мелькнула мысль вернуться, спрыгнуть на крышу машины Рушди и бежать куда глаза глядят. Но в этот момент Муниф услышал тихое урчание мотора, шуршание шин. Автомобиль уехал. Видимо, ни Рушди, ни сидящий за рулем Акрам не рассчитывали, что Муниф выживет. Или испугались за свою шкуру, ведь когда поднимется шум, а он неизбежно возникнет, могут схватить и их, сидящих в машине под забором.

По сведениям, полученным Рушди, у Мохсена большая охрана, головорезы, вооруженные до зубов, разве что в форме танкистов, и оружие их не джамбии[14]. Переговорщики от хуситов видели у них автоматы Калашникова и пистолеты Стечкина помимо штатных армейских стволов.

Уже в тот период Йемен был наводнен оружием, самым разнообразным, в большом количестве присутствовало на рынке и на руках советское и российское оружие. У Мунифа дома хранился ТТ, подаренный братом на четырнадцать лет, и, само собой, он хорошо умел им пользоваться, правда, пока что стрелял только по мишеням, когда ездил на базы зейдитов в горы, где подолгу находился Муслим.

Нет, бежать было некуда да и незачем. Что ему, Мунифу, останется? Сражаться в рядах сторонников аль-Хуси? Навряд ли удастся, если учесть, что отец Хусейна аль-Хуси ведет переговоры с убийцами сына. Значит, он сдался, склонил голову, и лишь мальчишка оказался настолько смелым или глупым, чтобы продолжить бой за брата, отомстить убийцам, которым поперек горла встала идея возрождения, идея исконности, самобытности верований собственного народа. Продались они саудитам и Западу с потрохами.

В то время Муниф вряд ли догадывался, что перемирие это маневр перед долгой и затяжной борьбой, противостоянием, которое приведет в том числе и к падению режима Салеха, к краху. В итоге хуситы станут мощной и отчасти стихийной силой, которую возглавит брат погибшего Хусейна – всю полноту власти ему в последующем передаст их отец.

Мальчишка, кипящий яростью, одинокий, загнанный в угол уговорами друзей Муслима, которые подогревали ненависть, используя его как оружие отмщения, крался по темному двору, как кобра, собирающаяся смертельно укусить чуть ли не еще более ядовитого скорпиона, окружившего себя заборами и охраной, имеющего власть, деньги, статус. Чего ему бояться мальчишки?

Муниф замер в тени забора, не выпуская из виду вход в особняк, глиняный, как и большинство домов в Йемене, но более аккуратный, предназначенный для приемов высокопоставленных гостей и делегаций из-за рубежа.

Когда началась война в горах, то и гости из-за рубежа не рвались в Йемен, понимали, что тут становится небезопасно. Слишком много оружия на руках у йеменцев, слишком нищее население, жаждущее заработать любыми путями, готовое заниматься пиратством наравне с головорезами из Сомали или Джибути, похищением людей, торговлей оружием и наркотиками, несравнимыми с довольно безопасным катом.

Пробраться внутрь особняка Муниф не решался, опасаясь, что в узких коридорах, которыми славились дома Йемена, тесных, как лисьи норы, первым, кого он встретит, будет не генерал, а кто-то из его охраны. И на этом вылазка закончится, толком и не начавшись.

Рушди достал схему внутренних помещений особняка и даже пометил крестиком комнату, где предположительно разместился Мохсен. Муниф, стоя в тени стены, высчитал, какое окно принадлежит той самой комнате. Гипотетически можно было взобраться по стене, шероховатой, украшенной множеством кругов и ромбов наподобие лепнины, однако его могли заметить или он сорвался бы, утратив остроту восприятия из-за ката.

Оставалось ждать, когда генерал либо подойдет к окну, либо сам выйдет во двор. Шансов на второй вариант немного, и не потому, что генерал кого-то боится. Перемирие не несло в себе на данный момент никакого подвоха. Единственное, чего Мохсену справедливо стоило опасаться, так это малярийных комаров. В этом месяце как раз разгорелась очередная эпидемия. Было слишком много больных и в Сааде, и в других городах.