Ментовские будни. Старые раны

– Не знаю. Морозова показалась мне решительной, но… – Воронцов пожал плечами. – Видел я таких решительных. Страх сильнее решимости.

Елена подошла к окну, распахнула створки. Вечерний воздух принес запах осенних листьев и городской пыли.

– Расскажите мне о ней подробнее. Как врач врачу.

– Как врач врачу? – Елена повернулась к майору. – Хорошо. Когда она пришла, я сразу поняла – классический случай семейного насилия. Переломы двух ребер, гематомы в области живота и спины, ссадина на лбу. Все травмы свежие, полученные одновременно.

– А она что говорила?

– Стандартная версия – упала с лестницы. Но я таких «падений» видела сотни. Когда человек действительно падает, травмы другие. А тут явно кто-то методично бил – кулаком в живот, коленом в ребра.

Воронцов кивнул. Профессиональный опыт позволял ему легко представить картину избиения.

– Что еще заметили?

– Старые шрамы на руках, сросшийся неправильно палец на левой кисте. Давние травмы, месячной давности как минимум. И главное – она все время оглядывалась, боялась, что кто-то увидит.

– Типичное поведение жертвы, – согласился майор. – А психологическое состояние?

Елена задумалась, подбирая слова:

– Подавленная, запуганная. Говорила тихо, избегала зрительного контакта. Когда я предложила обратиться в полицию, сначала категорически отказывалась. Сказала, что муж убьет, если узнает.

– Но все-таки пришла ко мне.

– Да. Я долго с ней разговаривала, объясняла, что так дальше продолжаться не может. В конце концов, она согласилась хотя бы попробовать.

Воронцов затушил сигарету в пепельнице, которую Елена достала из ящика стола.

– Елена Викторовна, а можно личный вопрос?

– Слушаю.

– Почему вы так переживаете за эту пациентку? Ведь у вас их десятки каждый день.

Врач отвернулась к окну, помолчала.

– Потому что я сама была на ее месте. Мой бывший муж тоже поднимал на меня руку. Правда, не так жестоко, но…

Воронцов почувствовал, как что-то сжалось в груди. Значит, у Елены тоже есть старые раны.

– Извините, не хотел бередить…

– Ничего. Это было давно. Но когда вижу таких женщин, как Морозова, вспоминаю себя. Тот же страх, та же беспомощность.

– А как вы… решили проблему?

Елена усмехнулась:

– Просто. Подала на развод и съехала к маме. Повезло – детей не было, квартира моя. А у Морозовой, наверное, все сложнее.

Майор кивнул. Он представлял ситуацию – совместная квартира, общий быт, экономическая зависимость. Уйти от мужа-тирана в таких условиях непросто.

– Елена Викторовна, а что если я скажу, что официальные методы в таких делах почти не работают?

– То есть?

– То есть, скорее всего, Морозова через пару дней откажется от заявления. Муж ее уговорит, запугает или просто пообещает исправиться. А через месяц история повторится, только побои будут сильнее.

Елена повернулась к нему:

– А неофициальные методы работают лучше?

Воронцов помедлил с ответом. Вопрос был провокационным – врач проверяла, насколько он готов нарушать закон ради результата.

– Иногда. Профилактическая беседа в неформальной обстановке может оказаться эффективнее судебного процесса.

– Вы имеете в виду физическое воздействие?

– Необязательно физическое. Психологическое давление тоже работает. Главное – донести до тирана мысль, что за каждый удар по жене он получит ответку.

Елена села за стол, внимательно посмотрела на майора:

– Александр Сергеевич, а не кажется ли вам, что такие методы превращают вас в тех же бандитов, с которыми вы боретесь?

Вопрос был прямой и болезненный. Воронцов не раз задавал его себе за годы службы.

– Возможно. Но альтернатива – смотреть, как мужик постепенно убивает жену, а закон бессилен его остановить.

– Значит, цель оправдывает средства?

– В некоторых случаях – да. Когда речь идет о жизни человека.

Елена молчала, обдумывая услышанное. Майор понимал – для врача, давшего клятву Гиппократа, разговоры о физическом воздействии звучали дико.

– А если Морозов подаст жалобу на превышение полномочий?

– Кто поверит семейному тирану против полицейского с восемнадцатилетним стажем? Скажу, что проводил профилактическую беседу, а он сам упал и ударился.

– Цинично.

– Реалистично. Елена Викторовна, я не садист и не самодур. Просто иногда приходится выбирать между буквой закона и человеческой жизнью.

В кабинет постучали. Вошла пожилая медсестра:

– Доктор, можно уже закрываться? Пациентов больше нет.

– Конечно, Мария Ивановна. До свидания.

Медсестра ушла. Елена начала собирать бумаги, складывать их в ящики стола.

– Александр Сергеевич, а можно встречный вопрос?

– Конечно.

– Вы всегда так… вовлекаетесь в дела? Или со мной особый случай?

Воронцов почувствовал легкое смущение. Действительно, обычно он не обсуждал рабочие моменты с посторонними людьми.

– Особый случай, – честно признался он. – Обычно я таких разговоров не веду.

– Почему?

– Потому что вы мне нравитесь. И потому что у нас похожие проблемы – мы видим человеческую боль каждый день и не всегда можем помочь.

Елена улыбнулась – впервые за разговор без тени грусти:

– Спасибо за честность. Мне тоже приятно с вами общаться.

– Елена Викторовна, а можно предложение?

– Какое?

– Давайте сходим куда-нибудь поужинаем. Надоело говорить о работе в больничных стенах.

Врач колебалась:

– Не знаю… Мы ведь едва знакомы.

– Именно поэтому и стоит познакомиться лучше. К тому же, у нас есть общее дело – помочь Морозовой.

– А вы точно ей поможете?

– Постараюсь. Но предупреждаю – мои методы могут вам не понравиться.

Елена собрала сумочку, заперла ящики стола:

– Хорошо. Только недалеко отсюда – я на машине не езжу.

– Отлично. Знаю кафе в двух кварталах. Тихое место, можно спокойно поговорить.

Они спустились по лестнице, вышли на улицу. Вечер был теплый, несмотря на октябрь. По тротуару торопились люди – кто-то с работы домой, кто-то по своим делам.

– Александр Сергеевич, а у вас есть дети? – спросила Елена, когда они свернули в переулок.

– Есть, дочь. Но потом с женой развелись. У вас?

– Нет. Муж считал, что сначала нужно квартиру побольше купить, потом машину… В общем, все откладывали на потом. А потом разошлись.

– Жалеете?

– Иногда. Особенно когда детей лечу. Видишь семьи, где родители готовы на все ради ребенка, и думаешь – а могло бы и у меня так быть.

Воронцов кивнул. Он тоже иногда жалел о том, что не может проводить достаточно времени с дочерью. Работа поглощала большую часть времени и сил.

Кафе оказалось небольшим, уютным заведением с деревянными столиками и приглушенным светом. Они заказали кофе и легкий ужин, сели за столик у окна.

– Елена Викторовна, можно без отчества? Все-таки мы не на работе.

– Можно. Просто Лена.

– Хорошо, Лена. Скажите, а вы действительно готовы помочь Морозовой? Не только как врач, но и как… сообщница?

Елена внимательно посмотрела на майора:

– Что вы имеете в виду?

– То, что если я решу действовать неофициально, вам лучше об этом не знать. Меньше знаешь – крепче спишь.

– А если я хочу знать?

– Зачем?

– Потому что тоже чувствую ответственность за эту женщину. Я же ее к вам направила.

Воронцов отпил кофе, закурил. В кафе курить не запрещали – заведение было из разряда демократичных.

– Лена, я понимаю ваши чувства. Но есть вещи, в которые лучше не лезть. Особенно законопослушным гражданам.

– А вы не законопослушный?

– Я полицейский. У нас свое понимание законности.

Елена засмеялась:

– Это как?

– Это когда буква закона расходится с его духом. Формально избить семейного тирана незаконно. Но по духу справедливости – вполне оправданно.

– Философия интересная. А если вас поймают?

– На чем поймают? На том, что проводил профилактическую беседу с гражданином, склонным к семейному насилию?

– А если у него будут травмы?

– Скажу, что он сопротивлялся. Или что случайно упал. Мало ли что может произойти во время беседы.

Елена покачала головой:

– Саша, вы меня пугаете. Получается, вы готовы нарушить закон ради одной женщины?

– Не ради одной. Ради принципа. Если каждый семейный тиран будет знать, что за побои жены получит по морде, количество таких дел резко сократится.

– А если не сократится?

– Тогда будем продолжать профилактические беседы. До победного конца.

Елена задумчиво помешивала кофе ложечкой:

– Знаете, что меня больше всего пугает в ваших словах?

– Что?

– То, что они звучат разумно. Хотя я понимаю – это неправильно.

Воронцов усмехнулся:

– Добро пожаловать в мир двойных стандартов. Мы живем по законам, которые не работают, и притворяемся, что это нормально.

– А как же правовое государство, презумпция невиновности, все такое?

– Красивые слова. А в реальности – Морозов будет бить жену, пока не убьет. Потому что знает: максимум, что ему грозит, – штраф в пять тысяч рублей.

Елена отложила ложечку, посмотрела прямо в глаза майору:

– Саша, а если я скажу, что не одобряю ваши методы?

– Скажете – ваше право. Но Морозовой от этого легче не станет.

– А если я попрошу действовать только законными способами?

– Попросите – послушаю. А потом все равно буду действовать так, как считаю правильным.

– Упрямый.

– Реалист. Лена. Видел сотни таких дел. Знаю, что работает, а что нет.

Елена долго молчала, потом вздохнула:

– Хорошо. Делайте, что считаете нужным. Но предупредите меня заранее – вдруг понадобится алиби.

Воронцов улыбнулся:

– Значит, вы тоже за двойные стандарты?

– Получается, что да. Хотя это противоречит всем моим принципам.

– Принципы – это роскошь, которую мы не всегда можем себе позволить.

– Печальная философия.

– Но честная. Лена, а вы действительно готовы помочь Морозовой? Не только морально, но и практически?

– А что от меня требуется?

– Пока не знаю. Возможно, ничего. А возможно… – Воронцов не закончил фразу.

– Возможно, что?

– Возможно, придется сказать, что видели Морозова пьяным, когда он «случайно» получил травмы.

Елена побледнела:

– То есть лжесвидетельство?

– То есть помощь жертве семейного насилия.

– Это одно и то же.

– С юридической точки зрения – да. С человеческой – нет.

Врач долго смотрела в окно, наблюдая за прохожими. Потом повернулась к майору:

– Знаете, что самое страшное в наших профессиях?

– Что?

– То, что мы постепенно привыкаем к боли. Чужой боли. И начинаем думать, что имеем право решать за других людей.

Воронцов кивнул:

– Возможно. Но альтернатива – равнодушие. А оно еще хуже.

– Не знаю. Иногда мне кажется, что равнодушие честнее, чем самоуправство под маской благородства.

– Может быть. Но я не умею быть равнодушным к чужой беде.

Елена улыбнулась:

– И это одновременно ваша сила и слабость.

– Почему слабость?

– Потому что из-за этого вы готовы нарушать закон. А это опасно не только для вас, но и для тех, кто рядом.

Воронцов понял намек. Их отношения только начинались, а уже возникали сложности.

– Лена, если вас это пугает…

– Пугает. Но интригует еще больше. Давно не встречала мужчин, готовых рисковать ради незнакомых людей.

– Морозова не совсем незнакомая. Это ваша пациентка.

– Моих пациентов сотни. Но вы взялись помогать именно ей.

– Потому что вы попросили.

Елена покраснела:

– Серьезно?

– Серьезно. Обычно я таких дел веду формально. А тут… захотелось действительно помочь.

– Из-за меня?

– Отчасти. А отчасти – потому что надоело смотреть на торжество несправедливости.

Они закончили ужин, вышли на улицу. Стемнело окончательно, включились фонари. Елена жила недалеко – в двадцати минутах ходьбы от кафе.

– Саша, а когда вы собираетесь… проводить профилактическую беседу с Морозовым?

– Завтра вечером. После того, как жена пройдет экспертизу.

– А если она не придет на экспертизу?

– Тогда беседа все равно состоится. Неофициально.

Елена остановилась:

– Вы уже все решили?

– Да. Этот мужик должен понять, что время безнаказанности закончилось.

– А если что-то пойдет не так?

Воронцов пожал плечами:

– Тогда будем разбираться по ситуации. Лена, вы действительно готовы в этом участвовать?

– Не знаю. Скажуу завтра, когда проснусь.

Они дошли до дома Елены – девятиэтажка серии П-44, типичная для спальных районов Москвы.

– Спасибо за вечер, – сказала она на прощание.

– Спасибо вам. И за то, что выслушали, и за то, что не осудили.

– Рано еще судить. Посмотрим, что из всего этого выйдет.

Елена поднялась по ступенькам к подъезду, обернулась:

– Саша, а вы точно знаете, что делаете?

– Нет. Но делать все равно буду.

– Тогда удачи. И берегите себя.

Воронцов проводил ее взглядом, пока она не скрылась в подъезде. Потом закурил, медленно пошел к метро. Завтра будет трудный день – экспертиза Морозовой, а вечером разговор с ее мужем.

Майор понимал: переступив черту между законным и незаконным, он рискует не только карьерой, но и свободой. Но альтернатива – смотреть, как погибает женщина, – казалась еще хуже.

А отношения с Еленой… Врач явно не одобряет его методы, но готова помочь. Или, по крайней мере, не мешать. Это уже неплохо для начала.

Двойные стандарты, как она сказала. Но в мире, где закон не защищает слабых, иногда приходится жить по двойным стандартам.

Глава 4: "Выбор метода"

Среда началась для майора Воронцова с неприятного открытия. Анна Морозова на судмедэкспертизу не явилась. В девять утра он дозвонился в больницу – врач-эксперт подтвердил: пациентка не приходила, не звонила, не предупреждала.

– Александр Сергеевич, может, забыла? – предположил Григорьев, заглядывая в кабинет.

– Забыла, как же, – мрачно отозвался Воронцов. – Муж ночью работал над ней. Стандартная схема – слезы, угрозы, обещания исправиться.

– Звонить ей?

– Бесполезно. Скорее всего, скажет, что передумала и заявление отзывает.

Майор не ошибся. В половине одиннадцатого Анна Морозова появилась в отделе. Синяк под глазом позеленел, но новых травм не было видно. Зато в глазах читалась знакомая Воронцову покорность жертвы.

– Александр Сергеевич, я хочу забрать заявление, – сказала она, не поднимая головы.

– Садитесь. Причина?

– Мы с мужем помирились. Он обещал больше не пить, устроиться на новую работу. Люди меняются, правда, ведь?

Воронцов смотрел на женщину и видел себя двадцатилетней давности – молодого лейтенанта, который верил в раскаяние преступников и силу убеждения.

– Анна Владимировна, а что муж сказал, когда узнал о заявлении?

Женщина вздрогнула:

– Ничего не сказал. Просто… расстроился. Попросил прощения.

– И пообещал убить, если не отзовете заявление?

– Нет! Он не такой! Просто… у него проблемы на работе, нервы не выдерживают.

Классика жанра. Воронцов видел сотни таких диалогов.

– Хорошо. Отказ от претензий оформлю. Только подумайте еще раз – в следующий раз может быть поздно.

– Не будет следующего раза. Виктор исправится.

Через полчаса Морозова ушла с отказом от претензий в сумочке. Дело официально закрывалось за примирением сторон. Григорьев покачал головой:

– И что теперь?

– А теперь ждем. Через месяц она придет с новыми синяками. Потом еще раз. А в третий раз, может, уже и не придет – в морге будет лежать.

– Так нельзя же! Что-то делать надо!

– Что именно? Закон мы соблюли, заявление приняли, отказ оформили. Все по инструкции.

Воронцов достал сигареты, но закуривать не стал – слишком раннее время.

– Игорь, а ты помнишь, что говорил на первом курсе МГУ про справедливость?

– Помню. Что справедливость – основа правового государства.

– И как тебе нравится наша справедливость? Женщину будут лупить до смерти, а мы руками разведем – мол, сама отказалась от заявления.

Григорьев молчал. За полгода службы он уже понял: реальность далека от университетских учебников.

– А что вы предлагаете?

– Я? Ничего не предлагаю. Официально. – Воронцов встал, подошел к окну. – Но есть старый дедовский способ работы с такими кадрами.

– Какой?

– Профилактическая беседа. В неформальной обстановке.

– То есть?

– То есть объяснить Морозову на доступном ему языке, что за каждый удар по жене он получит ответку. Причем в многократном размере.

Григорьев побледнел:

– Александр Сергеевич, это же превышение полномочий!

– Это защита слабых от сильных. А превышение полномочий – юридический термин.

– Но если он пожалуется…

– На что пожалуется? На то, что упал и ударился во время беседы с участковым? Кто поверит алкашу против офицера полиции?

Майор вернулся к столу, открыл ящик, достал папку с личными делами жителей участка.

– Морозов Виктор Павлович, тридцать семь лет. Два привода за пьянку, один за мелкое хулиганство. Работает слесарем на заводе, но периодически прогуливает. Характеристика отрицательная.

– И что с того?

– А то, что такие люди понимают только силу. Словами с ними бесполезно разговаривать.

Воронцов закрыл папку, посмотрел на молодого напарника:

– Игорь, ты можешь не участвовать. Официально ты ничего не знаешь.

– А неофициально?

– Неофициально можешь поехать со мной. Посмотришь, как работают старые методы.

Григорьев колебался. С одной стороны – нарушение закона. С другой – возможность реально помочь жертве насилия.

– Когда?

– Вечером. После работы Морозов обычно заходит в пивную на Молодогвардейской. Там с ним и поговорим.

В шесть вечера они приехали на улицу Молодогвардейскую. Воронцов легко нашел нужную пивную – заведение с говорящим названием "У Михалыча". Грязные окна, облупившаяся вывеска, контингент соответствующий.

– Морозов там? – спросил майор у бармена.

– А вы кто?

Воронцов показал удостоверение:

– Полиция. Где Морозов?

– Витек? В углу сидит, пиво пьет.

Морозов оказался мужиком среднего роста, крепкого телосложения. Руки слесаря – большие, мозолистые. Лицо красноватое от постоянного употребления алкоголя, глаза мутные.

– Морозов Виктор Павлович? – Воронцов подошел к столику.

– А че надо? – огрызнулся тот, не поднимая головы от кружки.

– Поговорить. Пойдемте.

– Некогда мне. Пью я, не мешайте.

– Сказал – пойдемте.

В голосе майора появились стальные нотки. Морозов поднял голову, оценил ситуацию. Два здоровых мужика в штатском, серьезные лица. Не похоже на шутки.

– А чего разговаривать? Жена заявление отозвала. Дело закрыто.

– Дело закрыто. А разговор только начинается. Пойдемте на улицу.

Морозов допил пиво, встал. На улице Воронцов жестом указал на переулок между домами.

– Туда.

– А че мы в темноту пойдем? Тут нормально поговорить можно.

– Там лучше. Тише.

В переулке не было фонарей, только свет из окон ближайших домов. Воронцов остановился возле мусорных баков.

– Витек, ты жену бьешь?

– Какое ваше дело? Семейное это дело.

– Мое дело. Жалобы от соседей поступают, участковому работать мешают. Понял?

Морозов усмехнулся:

– А че вы мне сделаете? Закон на моей стороне. Жена заявление забрала, свидетелей нет. Идите лесом.

– Закон на твоей стороне, – согласился Воронцов. – А я на стороне твоей жены.

Удар пришел неожиданно. Короткий, точный хук в солнечное сплетение. Морозов согнулся пополам, хватая ртом воздух.

– Григорьев, отвернись, – спокойно сказал майор. – Ты ничего не видишь.

Второй удар пришелся в почку. Морозов рухнул на колени.

– Слушай внимательно, – Воронцов присел рядом. – Еще раз тронешь жену – найду тебя и сломаю руки. Обе. Понял?

– Вы… сука… превышение…

Третий удар заставил Морозова замолчать. Коленом в ребра – не сильно, но болезненно.

– Какое превышение? Ты же сам упал. Пьяный был, равновесие потерял. Правда, лейтенант Григорьев?

– Так точно, – машинально ответил Григорьев. – Сам упал.

– Еще раз спрашиваю – понял?

Морозов кивнул, не поднимая головы.

– Вслух.

– Понял, – прохрипел тот.

– И что понял?

– Что… что жену трогать нельзя.

– Правильно. А если я узнаю, что ты ее даже пальцем тронул, приеду сюда с друзьями. И мы тебе ноги переломаем. Так, чтобы на инвалидность списали. Ясно?

– Ясно.

– Вставай. И помни – я тебя теперь знаю. Буду проверять.

Морозов поднялся, держась за бок. Синяков не было видно – Воронцов бил профессионально, по болевым точкам.

– Свободен. И спасибо, что сам упал – протокол составлять не придется.

Когда Морозов ушел, Григорьев вышел из ступора:

– Александр Сергеевич, а если он все-таки пожалуется?

– Кому пожалуется? В прокуратуру? На что? На то, что поскользнулся в темном переулке?

– А если будут следы побоев?

– Не будут. Я знаю, как бить без следов. Опыт.

Они шли к машине молча. Григорьев переваривал увиденное. Воронцов курил, размышляя о результативности проведенной операции.

– Игорь, а теперь вопрос на засыпку. Что эффективнее – полгода судебного разбирательства с условным сроком в итоге или пять минут профилактической беседы?

– Наверное, беседа. Но это незаконно.

– Зато действенно. Теперь Морозов сто раз подумает, прежде чем поднять руку на жену.

– А если не подумает?

– Тогда я сдержу обещание. Сломаю ему руки.

Дома Воронцов позвонил Елене. Она только вернулась с работы, голос усталый.

– Саша? Как дела с Морозовой?

– Дела хорошие. Заявление она отозвала, но проблема решена.

– Как это?

– Провел с ее мужем профилактическую беседу. Думаю, больше бить не будет.

Пауза. Елена обдумывала услышанное.

– Какую именно беседу?

– Обычную. Объяснил на доступном языке, что семейное насилие недопустимо.

– Саша, не темните. Что конкретно произошло?

Воронцов колебался. Говорить правду или оставить Елену в неведении?

– Лена, лучше вам не знать подробности.

– Значит, все-таки применили силу?

– Применил воспитательные меры.

– Это одно и то же. – В голосе Елены послышалось разочарование. – А если он пожалуется?

– Не пожалуется. Не на что.

– Саша, вы понимаете, на что пошли? Если это всплывет…

– Ничего не всплывет. А Морозову больше никто бить не будет.

– Откуда такая уверенность?

– Опыт. Таких, как Морозов, останавливает только страх. Слова они не понимают.

Елена молчала. Воронцов чувствовал, как растет пропасть между ними.

– Лена, я понимаю, вам это не нравится. Но результат важнее методов.

– Результат? А если завтра он подаст в суд? Или обратится к вашему начальству?

– Не обратится. Таких людей я чувствую.

– А если ошибетесь?

– Тогда будем разбираться. Но жизнь женщины важнее моей карьеры.

Елена вздохнула:

– Саша, я же врач. Моя работа – лечить, а не калечить. Мне сложно принять ваши методы.

– Я не калечил. Просто объяснил.

– Объяснили кулаками?

– Объяснил на языке, который он понимает.

Пауза затягивалась. Воронцов понимал – Елена осуждает его поступок, но не может не согласиться с результатом.

– Лена, вы же сами сказали – официальные методы не работают.

– Сказала. Но не думала, что вы пойдете так далеко.

– А как далеко, по-вашему, можно зайти, защищая слабых?

– Не знаю. Это сложный вопрос.

– Сложный. Но решать его приходится каждый день.

Елена помолчала, потом спросила:

– А что, если бы это была не Морозова, а незнакомая женщина? Поступили бы так же?

Воронцов честно ответил:

– Не знаю. Может, и нет.

– Значит, все-таки дело во мне?

– Отчасти. Вы попросили помочь.

– Я попросила помочь, а не избить человека.

– Лена, я его не избил. Просто продемонстрировал последствия семейного насилия.

– Это софистика.

– Это реальность. В нашем мире иногда приходится говорить с людьми на их языке.

Елена замолчала. Воронцов чувствовал, как их отношения висят на волоске.

– Лена, можно увидеться? Поговорить спокойно?

– Не сегодня. Мне нужно подумать.

– О чем?

– О том, готова ли я встречаться с человеком, который решает проблемы кулаками.

Воронцов почувствовал укол в груди:

– А вы готовы встречаться с человеком, который равнодушно смотрит на чужие страдания?

– Это низко, Саша.

– Но честно. Выбирайте – идеалистические принципы или реальную помощь людям.

– А если я скажу, что хочу и то, и другое?

– Скажете – будете жить в мире иллюзий.

Елена положила трубку. Воронцов долго смотрел на телефон, потом налил себе водки. Первую за сегодня.