Дети Марса: Узел тишины

– Это поверхность чего-то, – сказала Лайа. – Слишком чистый провал. Как будто перед нами не отсутствие, а материал, который ест сигнал. – Или отбрасывает его в сторону, – добавил Арен. – Отражатель?

Сейран вышел на связь с хрипотцой – задержка и слабый канал. – Получаю вашу картинку. Видите зубцы на краю? Это не помеха. Это ответ. Вы – «постучали», а вам – «кто здесь». Держите дистанцию и попробуйте узкий направленный импульс на частоте 17.3. – Подтверждаю, – сказала Данна. – Готова.

Узел ответил так, будто действительно ждал приглашения. Круг потемнел ещё сильнее, как если бы кто-то повернул ручку контрастности. Затем на его поверхности легла сетка – не световая, скорее отсутствие света, тонкие линии, уходящие к горизонту ровными азимутами. На мгновение всем показалось, что под ногами дрогнула земля.

– Я не люблю умные поверхности, – пробормотала Данна. – Они обижаются, если с ними не разговаривать на «вы». – Попробуем на «вы», – сказал Арен. – Уменьши мощность вдвое и отсканируй сектор на тридцать градусов. Посмотрим, есть ли у него «глаза».

Сетка на круге сместилась и «посмотрела» в сторону машины. Это «взгляд» ничем не выдал себя кроме сухого факта: изменился отклик датчиков, изменился профиль контрастности, и в панели визуализации по краям круга загорелись две симметричные дуги. Где-то в глубине – за чёрной поверхностью – происходило то, что пока не поддавалось ни одной привычной метафоре.

– Оно читает топографию, – сказала Лайа. – И наши силуэты. Оно любит линии. – Или ему нужны линии, чтобы работать, – ответил Арен. – Как рельсы для поезда.

Небо ещё держалось чистым. Фобос ушёл, уступив место более далёкому Деймосу, который двигался неторопливо, лениво. Ветер принёс запах раскалённого металла – тот самый, сладковатый, который они уже знали. По сетке датчиков прошла волна: короткая, мягкая, как лёгкий вздох.

– Тихо, – прошептала Данна, хотя необходимости шептать не было. – Сейчас будет…

Круг вспыхнул не светом, а тенью: стал ещё чернее, и от этой черноты даже дневной свет вокруг казался грязно-серым. Из его центра поднялся краткий, почти невидимый столб воздуха – и тут же исчез. На экране, где шли сырые числа, вырос пик равномерного торможения на высоте ста километров – как в записях Эллады.

– Управляемый вход, – сказал Арен. – Сверху. – Или отражение снизу, – поправил Сейран в канале. – Но да, профиль чистый.

На горизонте что-то блеснуло: не светом – структурой, как если бы воздух на секунду стал зеркальным. И снова тишина. Голоса в рации казались слишком громкими.

– Данные у нас, – сказала Лайа. – Кольцо стоит. Можно уходить?

Арен смотрел на круг и думал, что уходить надо быстро, пока их не просили остаться. Но взгляд зацепился за песок справа: там, где ветер тянул длинные, аккуратные стрелки пыли, примешались другие метки – узкие, как когти, и расположенные по дуге. Слишком равномерные, слишком правильные.

– Следы, – сказал он. – Не наши. И не дронов. Старые, но не очень.

Они проследили дугу меток до края чаши. Там, в ложбинке между двумя барханами, лежал кусок чёрного материала – не того ли, что покрывал круг. Пластина была толщиной с ладонь, края – икристо-ровные, словно её оттянули и отломили в идеально контролируемом усилии. На поверхности не было ни пыли, ни царапин, будто она сама отталкивала все, что пыталось к ней прилипнуть.

– Возьми пинцет, – сказала Данна спокойно, но губы у неё побелели. – И контейнер класса «ноль». Не трогай кожей.

Когда пластину уложили в бокс, экран датчиков костляво дёрнулся. Круг отреагировал – не на людей, на отсутствие своего осколка в его поле. Сетка на поверхности на секунду «ожила» и «вздохнула» в сторону контейнера.

– Всё, уходим, – сказал Арен. – Сейчас нас начнут «учить вежливости».

Платформа поползла назад, колёса переваливали через хребтики пыли, будто через холодные волны. Узел не преследовал – он смотрел. Смотреть он умел превосходно.

По дороге к городу связист Нер передал тревожный свод: северный сектор держится на резервных фермах; в центральном объявили «экономию света» – фонари заменили на низкое дежурное свечение; в школах занятия перевели в режим «укрытия». Ролики Совета теперь шли без звука – их выключали на подходе к площадям. Вместо них в городских каналах всплывали короткие видеозаметки из медблока, из мастерских, с крыш – у каждой было имя автора, дата, координаты. Люди перестали верить чужим словам и начали верить своим картинкам.

– Мы должны подготовить доклад, – сказала Лайа. – С осколком, с ответом узла, с профилем входа. Без гипотез. Только факты и предложения. – Предложение одно, – отозвался Арен. – Разворачиваем сеть вокруг узла, строим временный экран, отвязываем энергетику города от декоративной шелухи. И начинаем готовить детей к переходу. – Ты уже решил? – тихо спросила Данна. – Я просто вижу счётчик, – сказал Арен.

В городе их встретил густой вечер. Вместо белого света в галереях горели мягкие жёлтые ленты – Данна ещё вчера срезала «красоту», чтобы пустить всё в щиты. На центральной стене красная краска дуги потекла – кто-то попытался смыть, но вода только растянула след. Под стеной стояли люди, но никто не спорил. Спорить было не с кем.

Осколок из контейнера увезли сразу в глубокую лабораторию. Дверь за ними закрылась на три уровня допуска. Лайа осталась с Ареном – надо было готовить доклад.

В зале обсерватории они включили большой экран. На первой странице – схема узла и кольца датчиков. На второй – профиль «управляемого входа». На третьей – карта дуг с отметками ударов, прорывов и ответов узла на вводимые частоты. В конце – список простых действий: «щит на узле», «эвакуация детей в подземные уровни», «отвязка энергосетей от фонтанов и подсветки», «полевая школа для добровольцев».

– Этого им хватит? – спросила Лайа. – Нет, – сказал Арен. – Но теперь мы не просим. Мы сообщаем.

Совет назначил встречу на ночь. Зал был тот же – холодный, со стенами-прожекторами лесов, рек и облаков с Земли, где они никогда не были. Анкас слушал, сложив руки, не перебивая. Когда на экране появилось «окно» и его сетка, кто-то из советников слабо вздохнул.

– Вы утверждаете, что это – искусственная структура? – спросил Анкас. – Я утверждаю, что она отвечает на наши импульсы и ведёт себя как механизм, – сказал Арен. – А ещё – что она связана с теми же частотами, по которым приходит «свет». – И вы… забрали часть структуры? – голос Анкаса стал сухим. – Нашли осколок, – ответил Арен. – Он не был прикреплён. Его оставили – или потеряли.

Зал загудел. Слова «украли», «провокация», «этика» кто-то произнёс громко, кто-то – про себя. Арен ждал этой волны. – Этика проста, – сказал он, когда шум стих. – Мы потеряли людей. Мы обязаны взять всё, что поможет нам их защитить. Осколок – не храм. Это ключ. И вы, как Совет, либо разрешите открыть, либо запретите всем держать руки на кольте.

Анкас терпеливо дождался, пока кто-то перестанет вздыхать. – Если мы признаем искусственность и угрозу, – произнёс он, – мы должны будем объявить подготовку к исходу. Вы понимаете, что это разрушит порядок? – Порядок разрушен уже, – сказала Лайа. – Его место занимает честность. – Честность без контроля превращается в хаос, – возразил другой советник. – Сколько людей вы хотите вывести? Куда? На какие ресурсы? – Сначала – детей, – ответил Арен. – В подземные уровни, где резервные генераторы и плотная броня. Потом – тех, кто поддерживает инфраструктуру. Остальные – готовятся к окнам. Нам нужны коридоры, расписание, списки, коды доступа – всё, чего вы боитесь. Вы умеете это делать лучше нас. Делайте.

Тишина стала тяжёлой. Кто-то впервые за все заседания попросил отключить на минуту проекцию леса. Стены стали серыми, и зал показался настоящим. Анкас посмотрел на коллег, потом на Арена. – Мы… примем к сведению ваш доклад, – сказал он медленно. – И отправим группу для оценки «узла». – Оценка – это слово, – сказал Арен. – Нам нужны действия. Не ради нас. Ради тех, кто слушает вас.

Они вышли на воздух под короткий шорох красных лент над площадью. Город звучал тише. Под светом жёлтых лент дети шли парами – в школу-укрытие, где вместо сказок теперь рассказывали, как правильно надевать фильтры и почему надо держаться ближе к стене.

– Мы успеем? – спросила Лайа. – Если перестанем говорить «мы успеем», – ответил Арен. – И начнём делать.

Ночью пришло сообщение от Сейрана. В прикреплении – спектры осколка: материал поглощал почти всё и отдавал только в узком, странно «музыкальном» диапазоне. В другом файле – снимок: под ультрафиолетом на плоской поверхности светились тончайшие линии – как ноты. – Это интерфейс, – сказала Лайа. – Или шрам памяти. – Или язык, – сказал Арен. – И нам придётся заговорить первыми.

Утром начались тренировки. В ангарах, где раньше ставили орбитальные зонды, строили «мокрый» макет узла – круг из стеклопласта, сетка прожекторов, чтобы воспроизвести ответ. Добровольцы учились работать в команде: «пчёлы» – по команде, каркас – по команде, отступ – по команде. Данна стояла над схемой как дирижёр над партитурой. – Руки на предохранителях, – повторяла она. – Наш подвиг – вернуться.

Из лаборатории пришёл новый результат: если подать на осколок то же 17.3, он «молчит»; если чуть сместить частоту, на десятую знака, он… «поёт» – короткими, почти неслышимыми «вздохами». Взаимодействие было не опасным, но чувствительным; казалось, что кто-то очень далеко слушает и улыбается.

– Не играй с этим, – сказал Арен. – Пока не поймём, какой у нас инструмент, не играй «Мелодию города». – Поняла, – кивнула Лайа. Но глаза у неё светились. Учёные редко бывают послушными, когда слышат музыку.

Днём город снова качнуло – не сильно, как лёгкая рука на плече. Щиты выдержали. На стенах снова вспыхнули проекции Совета: «Мы держим ситуацию». Эти слова теперь звучали, как «мы не знаем». В ответ на них на той же стене кто-то боязливо написал мелом: «Мы держим друг друга». Никто не стёр.

Вторая вылазка к узлу прошла быстрее. Они поставили ещё десяток датчиков, и сетка вокруг «окна» стала плотнее. Ветер поворачивал стрелки пыли, но теперь их «стрелки» показывали в обе стороны. В какой-то момент круг «вздохнул» – и над ним на полсекунды возникло что-то вроде миража: глухая тень правильного многогранника. У Данны дрогнули руки. – Я не знаю, что это, – сказала она. – Но я знаю, как на это смотреть: коротко и не моргая. – И – не трогать, – добавил Арен.

Возвращаясь, они увидели над горизонтом Олимп – тёмный и круглый, как застенчивый гигант. Его профиль всегда успокаивал: самая большая гора в Солнечной системе – и всё же просто гора. Арен поймал себя на этой мысли и усмехнулся: странно искать утешение в камне, когда сам камень стал почти живым.

В городе, у доков, собирали первые «пакеты» – не корабли, нет, до кораблей было далеко. Это были капсулы-убежища для детей, усиленные слоем сплава и внутренними экранами, с автономной подачей воздуха. Они выглядели как игрушки, но были тяжёлыми, как необходимость. Их ставили в подземные галереи – ниже магистралей, ниже артерий, где пульс города был ровнее.

– Я думала, что наука – это ответы, – сказала Лайа ночью, записывая дневник. – Оказалось, что это – способ услышать, как задают вопросы. Страшные, но честные. Мы и правда дети этой планеты. И, возможно, именно поэтому эта музыка нам слишком знакома.

На рассвете пришёл ещё один пакет от Эллады. «Фронт стал чище. Интервал между „вдохами“ сократился. Есть вероятность, что „окно“ начнёт работать чаще». К письму был прикреплён снимок: над краем кратера – тонкая, прямолинейная трещина света, как разрез в ткани неба. Под ней – линия, тянущаяся к их узлу.

– Он нас связал, – сказал Арен. – Как две точки на карте. – Тогда карта – это не просто поверхность, – ответила Данна. – Это сценарий.

В полдень Совет опубликовал наконец слово «эвакуация». Осторожно, с оговорками, с самыми маленькими буквами. Но это слово появилось. И вместе с ним – расписание: «детские группы – в подземные уровни с пятнадцати часов». Рядом – карта, на которой красными линиями подсвечены коридоры и зелёным – укрытия. Город вздохнул – тяжело, но ровнее.

На первой группе детей учителя говорили спокойно. Рассказывали про фильтры, про воду, про тишину, которая будет «как в библиотеке». Один мальчик спросил: «А мы вернёмся? – Да, – ответила учительница и улыбнулась так, как умеют только очень смелые люди. – Если будет куда. Арен стоял в конце коридора и думал, что честность и надежда – это не противоположности. Это две руки, которыми держат маленького человека, когда ведут его через темноту».

Вечером они снова вышли на крышу. Небо было всё тем же – чистым, как лист, на котором кто-то собирался писать. Фобос пролетел быстро, как всегда. Деймос медлил. Где-то там, за пределом светящихся точек, был неизвестный, который любил дуги, ритмы и ровные входы. Город научился отвечать – пока шёпотом, но уже внятно.

– Завтра мы поставим третий ряд датчиков и попробуем новый «вздох», – сказала Лайа. – Сейран уверен, что мы сможем получить стабильную «песню». – Только не забудь, что наша партия – «возвращаться», – напомнила Данна. – Я не забуду, – сказала Лайа, но в её голосе звенели те самые ноты, что светились на осколке под ультрафиолетом.

Ночь опустилась ровно, как занавес. За ней уже начиналась другая часть истории. Та, где слово «исход» перестаёт быть чернилами в дневнике и становится маршрутом на карте. И где узел – не враг и не друг, а зеркало, в котором город видит себя таким, какой он есть: упрямым, испуганным, но готовым идти.

Глава 5. Дом и карта

У любой дороги есть точка, откуда она видна целиком. Для нас такой точкой стал «дом» – не помещение и не сторожка, а узел вещей и привычек, на котором держится всё остальное. У «дома» есть перекладина, на которой иногда ложится тонкая «черта» инея. Есть колокольчик, который чаще молчит, чем говорит: его тишина у нас значит «держит». Есть табличка «мы вернёмся» – шершавое дерево под пальцами, как обещание, которое приятно сдерживать. Есть лента с клетчатой музыкой, куда Тал заносит плитки пауз и крохотные «полки». Есть мел, перчатка, кусочек слюды и детский камешек – вещи, в которых нет поэзии, но есть опора.

В тот день «дом» получил ещё одну опору – карту. Её прислали из Эллады, сложив пополам так, чтобы сгиб приходился на море, которое у них зовут берегом, а у нас – направлением. Карта была сделана из старых страниц: вдоль поля – чужие формулы, местами – отпечатки пальцев в серой пыли. В середине – линии, похожие на жилы в камне: «Аркадия», «Элизий», «Маринер», и между ними тонкими нитями – стрелки «туда», «обратно», «пауза». На обороте детской рукой выведено: «если потеряешься – смотри на воду». Мы решили повесить карту рядом с лентами. Не как знамя, а как инструмент, который удобно брать правой рукой, когда левая уже держит перила.

– Карта – это перила для глаз, – сказала Учительница, когда мы закрепляли скрепки. – А табличка «мы вернёмся» – перила для рук, – добавил Арен. Дети кивнули: им нравятся предметы, у которых есть простые обязанности.

Первое «белое» окно прошло скромно, как правильное утро. Перила – обе, «пальцевые» швы – в шахматном, «кисти» – по ладони. «Черты» – нет. Колокольчик – молчит. Пьезо – базовая. Возврат – по «две секунды». Лайа поставила «без отличий» и маленькую точку – такую, какие у нас в журнале заменяют восклицательные знаки. Мы пошли к «сухому».

Там ветер повёл себя как взрослый сосед: положил «дужку», погладил песок и ушёл. Блик – один, угол – 52±1. Песок попытался намекнуть на «спираль» и тут же забыл. В капсулу легла прозрачная «игла», магнит прошёл мимо, как будто соскучился по работе. Нер сказал «ноль» голосом, которым мы обычно произносим поздравления. Мы записали «чисто» и вернулись к карте.

Ко второму «белому» окну мы занялись тем, ради чего «дом» – «дом»: разметкой. На стойке у перекладины закрепили тонкую рейку-«притвор» на полголоса выше привычной «черты». На плитке «пятачка» мелом обвели мягкую дугу – не для шага, а для взгляда: она должна подсказать глазомеру «где потом», не обещая «когда». Тал на ленте отмерил внизу прямоугольник «метка дальше (когда)» и оставил его пустым. Мы любим пустые места: если их не занимать поспешно, однажды туда станет на своё время ровная строчка.

– Это не приглашение, – предупредила Данна, заметив, как у некоторых загорелись плечи. – Это напоминание, где лежит «потом». «Сейчас» у нас – «ровно». – «Ровно» – когда всё остальное стоит на месте, – подставил плечо Нер.

В окне «белого» на шестьдесятой легла «черта». «Пчела» отметила фазу. На «притворе» – пусто. Колокольчик молчал. Возврат – ровно. Мы записали «совпало» без выводов и вернулись к карте, потому что у карты в этот день тоже была работа.

На стенде «факты и сказки» у библиотеки учительница повесила два листа. На одном – фотография трёх каменных треугольников с подписью: «камни умеют держать сами себя, если их рёбра опираются друг на друга». На другом – простая схема нашего «дома», у которой подпись: «перила держат, когда их держат». Дети подошли, постояли, и один мальчик спросил: – А правда, что эти треугольники ориентированы по небу? – Правда, – сказала Учительница, – но это правда, которая помогает не всем. Нам важнее другая: как сделать так, чтобы наше «назад» читалось при любом небе. Мальчик задумался и по-взрослому произнёс «понял». Это слово у нас ничего не завершает – оно снимает лишнее.

Старики у лестницы добавили свой «Арктический»: как лёд умеет держать берег от спешки, а тишину – от слов. «На юге, – сказал один, – есть место, где лёд говорит с человеком треском. Там, если у тебя нет перил, ты будешь слушать ветер, а не себя». Мы записали на листе «после»: «про лёд – слушать, не спорить». Лёд хуже обижается, чем люди, но лучше учит терпению.

Второе «сухое» окно в тот день решило проверить наши пальцы на честность – песок потянулся к «квадрату». Мы ответили языком, который знаем: «кисть» – на пол-ногтя, «улыбка» – тише, «нити» – в ладонь. Колокольчик сказал «раз» для проверки проводки и умолк. В капсулу лёг плотный «кирпичик» – слёжившаяся пыль с чистым сколом под иглой. Магнит взял как положено. Лайа поставила запись «слежение – быстро». Нер сделал точку и сказал «ноль». У нас это значит: успели там, где не нужно было торопиться.

Синхрон с Элладой в третьем «белом» окне пришёл правильно. «Метка-3» держалась на +1/4 и отпускала в наш «обратно». Сейран прислал короткое «рядом». Лайа ответила «держим». На ленте Тала плитка пауз стала чуть гуще, но не для украшения, а чтобы завтра не сомневаться, видел ли ты её сегодня.

Перед последним «белым» на перекладине мелькнула «двойная» – очень тонкая, как повтор собственной линии. «Пчела» отметила фазу. Колокольчик – молчал. Перила – держали. Возврат – ровно. Финальное окно «сухого» подарило «ничего» – самый дорогой подарок дня. Мы закрыли журнал длинной линией «-»: «как вчера». Данна произнесла «хорошо», а у нас это означает не «ура», а «держит».

На Совете Анкас, перелистав все листы, сказал маленькую, но важную фразу: «не путать „карту“ и „дорогу“». Мы прикололи её рядом с табличкой «мы вернёмся». Карта – это место для глаз. Дорога – для ног. Если поменять их местами – и руки останутся без перил, и глаза – без опоры.

Ночью «пчела» там пропела «лестницу» и «улыбку» коротким хвостом. Ультрафиолет в лаборатории показал «хвост +1/2» в стекле; слюда разошлась на тонкие листы; магнит собрал чёрное к северной кромке – будто у лотка тоже есть своя роза сторон. Мы записали: «новостей нет – хорошо». Тал подшил ленту. Арен вышел на крышу, перечитал свой маленький список: «ровно; перила – держать; „сухой“ – писать; „черта“ – смотреть; „назад“ – толсто», и поставил точку. Точка у нас означает: можно спать вовремя.

На рассвете мы снова поздоровались с «домом». Протёрли табличку, подёргали перила, проверили «кисти» и «пальцевые» швы. Карта висела спокойно, как вешалка, на которой не держат лишнюю одежду. «Сейчас» у нас был «ровно». «Потом» висело рядом – не как мечта, как метка. Этого хватает, чтобы город стоял как нужно.

После завтрака мы устроили «экспедицию по периметру дома». Не ради романтики – ради глаз. Обошли стойки, проверили узлы, подтёрли «притвор», сравнили мел на плитке и на рейке, убедились, что детские камешки не мешают рукавам. Нашли одну мелочь: на тыльной стороне таблички «мы вернёмся» кто-то нацарапал «здесь тоже». Мирр хотела стереть, чтобы «не шумело». Арен покачал головой: «пусть останется. Дом любит живые надписи». Мы повесили рядом маленькую бумажку «смотреть под руки».

Вечером Тал приколол к карте прозрачную плёнку. На ней – крошечные точки совпадений между нашими «черта/притвор/двойная» и их «полка/метка-3/пауза». Издалека плёнка выглядела как узор, вблизи – как список фактов. Мы подписали её «рядом – видно» и убрали лишние листы. Дом стал легче на взгляд, как мост, с которого сняли строительные леса, но оставили перила.

За день карта перестала быть «чужой». Это опасный момент. Мы знаем: как только вещь становится «нашей», она перестаёт помогать «рядом». Чтобы не нарисовать вокруг карты стены, я написал на полях: «эта карта – про „рядом“, а не про „наше“». После этой надписи смотреть на линии «Аркадии» и «Элизия» стало легче – как будто ты снова видишь реку и берега, а не границы участка.

В это же время дети дорисовали к «дому» схему «как смотреть». Четыре кружка: «перила», «черта», «притвор», «табличка». Стрелка – «обратно». Рядом – слово «вода». Учительница сказала: «Это и есть ваш урок геометрии». Мы не учили их словам «азимут» и «прецессия»; мы учили словам «здесь» и «назад». Они держат лучше, потому что лежат в руке.

Под вечер «сухой» снова попытался складывать «квадрат» – на этот раз упрямее. Мы сделали то же, что вчера, только тише. «Кисть» – в пол-ногтя. «Улыбка» – на четверть. «Нити» – в ладонь. Колокол молчал. Блик никуда не пошёл. В капсулу – «ничего». Журнал: «ничего – подтверждено (быстро)». В таких местах у нас не хлопают. Просто закрывают тетрадь и идут спать вовремя.

– Дом – это не крепость, – сказала Учительница, когда мы накрывали крышкой коробку с мелом. – Крепость построена, чтобы прятаться от «вперёд». Дом – чтобы возвращаться «назад». И если у дома есть карта – это значит, что у нас есть ещё один способ помнить, откуда мы пришли.

На следующее утро мы провели упражнение «две руки на перила, одна мысль – назад». Тридцать секунд. Тишина. После него город дышит ровнее, как после музыки, которая знает, когда замолчать. Дети спросили, можно ли так же держать карту. Мы ответили: «Можно. Одной рукой – за край, другой – оставлять место для пустоты». Они посмеялись и запомнили.

В течение дня мы составляли список «карта – не дорога». Он получился коротким: 1) Карта – для глаз. Дорога – для ног. 2) Карта – терпит линии. Дорога – терпит шаги. 3) На карте есть «потом». На дороге – только «сейчас». 4) На карте можно ошибиться дважды и поправить мелом. На дороге – один раз и вернуться.

Вечером мы прибили к стойке тонкую «метку отдыха для глаз». На ней был нарисован крошечный прямоугольник с пустотой внутри. Снизу – слово «здесь». Иногда людям нужно место, где смотреть специально «ни на что». Пустота, если правильно положена, держит не хуже узла.

Ночью я остался у «дома» один. Ветер проходил через перекладину, как скрипач по струне, и сколько я ни вглядывался, «двойная» не приходила. Я положил ладонь на табличку «мы вернёмся». Дерево было прохладным. В этот момент мне внезапно показалось, что карта на стене – не про берега и узлы, а про людей, которые сумели повесить её здесь не из-за страха заблудиться, а из-за желания возвращаться. Я записал в блокноте: «дом – это место, где карта помнит „назад“ лучше, чем „вперёд“».

Потом я, как положено, обошёл периметр, проверил узлы, поправил «пальцевой» шов на второй «нити» и нашёл на полу маленькую бумажку. На ней детской рукой было выведено: «я знаю дорогу „назад“». Мы не стали её приклеивать к стене. Мы положили её в книжку между страницы «перила» и «порог». Пусть лежит там – как закладка, которая всегда попадает в правильное место.

Через день мы впервые поднесли карту ближе к «сухому». Не чтобы просить у неё разрешения, а чтобы сравнить два языка. Карта говорила линиями; «сухой» – песком и бликами. Мы наметили пальцем на карте точку, где у Эллады «берег» делает тихую «зубчатую» паузу, и посмотрели на наш песок: там, где у нас «улыбка» тише обычного, песчинки словно едва заметно тянулись и тут же возвращались – как слово, которое хочешь сказать и не говоришь. Мы записали: «крутизна паузы – совпала». Факт – это не утверждение; факт – это перила, за которые можно ухватиться завтра.

В этот же день мы добавили к «домашним» предметам чашу с водой. Эллада писала: «когда „рядом“ – вода не дрожит». Мы проверили. Поставили чашу на табурет у карты, подождали «белого» окна и посмотрели: поверхность была гладкой, как стекло. Это не чудо – просто совпадение тишин. Мы отметили на ленте крошечный значок волны и приписали рядом: «рядом – гладко». Пусть будет ещё одна буква в нашем алфавите.