Разрушитель. Чужая империя

– Ну и на чёрта мне такой машинист? – возмущался Гриня. – Который не знает ни черта? Сгубишь ведь меня!

– Я тоже не в восторге, – объяснил ему. – Вообще не подписывался на такие приключения.

Такое отношение к заключённым в этом мире не могло вдохновлять. Кандалы, холодные вагоны, пинки. И почему я всё время попадаю в такие неприятности? Времени поразмышлять на эту тему было предостаточно. Должно быть, я действовал слишком импульсивно. Торопился там, где не нужно было. И на тебе – приплыл.

По настоянию своего провожатого из головы я двигался. Это действительно работало. Через некоторое время мне стало почти совсем тепло. А ещё – я приноровился передвигаться так, чтобы кандалы не мешали. Для этого нужно было выставлять вперёд оба колена – шаг становился шире. Насколько это возможно.

– Почти доехали, – сказал Гриня. – В голубятню, значит.

– А почему в голубятню? – спросил я.

В голове тут же возникли образы тюрем, которые я почерпнул из своего детства и юности. Голуби (или петухи) – это заключённые с низким социальным статусом. Даже вспомнить не могу, откуда я это знаю. Ну а кто в России с подобным не знаком? А тут таких, выходит, целая тюрьма? Да уж, занимать подобное тело было, что называется, брезгливо, о чём я тут же сообщил рецидивисту.

– Дурья твоя башка, – ругался Гриня. – Ты такой базар из головы отфильтруй. Что может быть краше бабы, а?

– Ничего, – согласился я.

– Так причём тут… Тьфу! – продолжал рецидивист. – Голубятня – это острог. Так вечно было.

– А почему выбрали именно такую птицу? – напирал я на Гриню.

– Почём мне знать? Ты лучше ходи, чтоб тело моё не сгубить. Обормотина!

Вот так, даже мой внутренний голос на меня ругался. В скором времени поезд замедлил ход. Важное дело, о котором я совершенно не подумал возле печки – это снять и высушить сапоги. Теперь ступни пробирал просто могильный холод. Снимать сапоги теперь, в холодном вагоне, я не решился: в камере было и без того холодно. Сырая одежда причиняла жуткий дискомфорт.

– О чём ты только думал, когда в воду нырял? – спросил я Гриню, но он молчал.

Наконец, поезд остановился. Не знаю, как вам, а мне такой вид транспорта нравился всегда. Если ты едешь на автобусе или в маршрутке, то на какое-то время ты превращаешься в груз. Встать во время движения нельзя. Заняться нечем – только смотреть в окно или пялиться экран смартфона. Поезд, особенно дальнего следования – другое дело.

Можно пить чай или кофе. Можно ходить в туалет или бродить по вагонам. В ресторан сходить, наконец (были бы деньги!). В поездах всегда царит романтика. Но здесь, в мрачном вагоне, ничего подобного не было. От тишины, которая воцарилась после остановки, душу пробирал страх. Прошло минут тридцать, но ничего не происходило. Может, про меня забыли? Или хуже того: оставили здесь медленно подыхать?

– Движься, – сказал Гриня. – А то тело моё загубишь!

Я продолжил ходить туда-сюда по купе-камере. До чего же опасным был рецидивист, если его определили в отдельное помещение? Прошло ещё минут тридцать, а может и больше – часов у меня всё равно не было. Ничего не происходило. Наконец, я не выдержал и принялся молотить по двери плечом. Всё же, колодки не давали мне сделать это нормально, но звук получался громким. Тишина. Молчание.

– Ты что творишь? – возмутился внутренний Гриня. – Терпи, твою бабушку! А то зачумазят!

Мне очень хотелось позвать переводчика с имперской фени на нормальный русский язык. Но проблема холода встала передо мной в полный рост. Теперь меня стала колотить мелкая дрожь, а зубы принялись стучать. Чтобы хоть как-то согреться, я стал прыгать и приседать – насколько позволяли колодки. Помогало это слабо. Прошло ещё неизвестно сколько времени, прежде чем дверь со скрипом съехала вбок.

– Гришка! – воскликнул Пловец. – Живой. А мы-то надеялись… Ну, коли так, выползай.

В узком проходе вагона находилось сразу пять полицейских. Пловца я узнал лишь благодаря характерному говору, потому как теперь все полицейские носили защитную экипировку. Шлемы, куртки со вставками (я почему-то подумал, что с кевларовыми), высокие сапоги. А противостоял им я – озябший узник в кандалах. Перемена была тем более разительной, ведь буквально пару часов назад мы мирно сидели в одном вагоне с печкой и пили чай.

– Шагай быстрее! – рявкнул один из полицейских и попытался ударить меня дубинкой.

Но я сделал молниеносное движение – и увернулся. Тело словно само отреагировало на возникшую опасность. Это было интересно. Резина дубинки ударила о металлическую обшивку, оставив на ней вмятину.

– Отставить, Артёмов! – рявкнул один из полицейских, и голос его напоминал лай собаки. – Без моей команды – никакого рукоприкладства.

С трудом, подпрыгивающей походкой, я доковылял до выхода из вагона. И тут вскрылась ещё одна проблема. Я оказался примерно в метре над деревянным перроном. Вниз вела почти отвесная лестница – как и во всех поездах. И никто из полицейских не собирался мне помогать. Как спуститься по ней и ничего себе не сломать?

– Вниз! – рявкнул собачьим голосом коп. – Прыгай.

– Высоко, – возмутился я. – Снимите кандалы.

– Ща сниму! – прорычал полицейский.

А дальше произошла трагикомичная ситуация. Я обратил внимание, что штанина робы задралась – а меня и без того пробирал холод. Нагнулся, чтобы опустить её – и надо мной просвистела дубинка. А потом – пролетел тот самый полицейский, что не велел без его команды применять насилие. Со стороны всё выглядело так, будто я увернулся от удара в самый подходящий момент. Конвоир рухнул на перрон, ударившись ногой.

– Мать твою, арестант! – простонал полицейский. – Бедро! Нога…

При падении он неудачно приземлился, и теперь корчился на земле. Не помогла даже броня и вставки. Мой внутренний собеседник буквально рыдал от восторга. Воспользовавшись всеобщим замешательством, я развернулся спиной к перрону и аккуратно сполз вниз. Полицейский-неудачник от боли бил кулаками в деревянный перрон и извергал проклятья.

– Сам виноват, – сказал Пловец. – Неча было палкой махать, коли не умеешь. Ищи теперь тут врача!

– Ага, до острога – десять километров, – поддакнул второй полицейский.

– Я могу осмотреть, – подал голос. – Я… Это… В больничке санитаром работал. Кое-чего умею.

В десятке метров от безлюдной станции стояло несколько грузовиков. Они напоминали современные автомобили из Москвы 2022-го года, но при этом в деталях отличались от них. Например, кабины были гораздо выше, а лобовые стёкла выгибались дугой. Интересно, какие грузы в этих машинах собирались везти?

– Ага, осмотреть он собрался! – рявкнул один из конвоиров. – Добить хочешь, Гриня? Пошёл в бус. Быстро! Шагай!

Некоторое время я высматривал автобус, пока не догадался, что мне нужно идти к грузовику. Делать это арестантской походкой в кандалах было делом непростым. Автомобиль был заведён, на водительском месте сидел мужчина в тёмно-синем мундире. Мотор рычал, как беременный медведь, которому вот-вот предстоит разродиться. Цвет кузова напоминал хаки, созданный пьяными прапорщиками. Абсурдную картину дополняла надпись: «Боже, храни Императрицу!»

Грузовой отсек одного из автомобилей был закрыт на хитрый замок. Полицейский помог мне взобраться на импровизированную лестницу из автомобильных покрышек. Потом он отпер замок – и втолкнул меня внутрь. Закрыл. Вся эта операция в умелых руках заняла около двух секунд. Мне оставалось довольствоваться лишь тем, что передвигаться в броне копу тоже было нелегко.

Внутри горел призрачный свет. После яркой улицы я ничего не видел – только зелёные пятна. Постепенно они уменьшились. Вдоль кузова тянулась длинная металлическая труба. К ней были прикреплены цепи десяти узников. Даже в тусклом свете их рожи вызвали у меня страх. Про таких говорят – ничего святого. Должно быть, всё время, что я мёрз в камере-купе, арестантов заводили в грузовик.

– Ктой-то там пожаловал? – раздался хриплый голос. – А ну, братва, пошевелись.

Все десять узников стали двигаться вдоль трубы на своих цепях. У меня тут же возникла ассоциация с десятью псами. Арестанты приближались с двух сторон, а я так и застыл. Что им сказать? От страха у меня все блатные заходы вылетели из головы. Да и работают ли они тут, в этом странном мире?

– Тут вся братва перед тобой! Молчишь чё? – произнёс визгливым голосом один из узников.

– Штифт тебе в плечо! – ответил я.

«Ну, ты попал, – раздался внутренний голос. – Кто ж так в избу заходит?»

«А как надо? – спросил я».

«Сам заварил тюрю – сам и жри, – ответил настоящий Гриня».

Все десять узников подошли ко мне вплотную. Впрочем, поскольку труба начиналась примерно в двух метрах от ворот, я был в безопасности. На меня смотрели перекошенные лица с татуировками, шрамами и клеймами. Ну и рожи! Угораздило же меня оказаться в таком теле.

– Чё, проблемы? – импровизировал я. – Не рады? Ну так и я вам не царский червонец!

Раздался ропот. Голос в голове хихикал над моими навыками тюремной дипломатии. Я, сказать по правде, был в растерянности.

– Ты чё, забыл? – визжал тот самый арестант. – Ты чё, недокумекал? Ты на кого крошки сыплешь, а?

– На кого сыплю, тем прощаю! – рявкнул я. – И вообще. Стойте, как псы, на своих цепях. Потом поговорим. В колонии.

Ропот недовольных узников стал ещё громче. Раздалось несколько крепких выражений: клянусь, в нашем мире я таких не слышал. Воспроизводить их не буду, чтобы этой книге не присвоили маркер «18+». Но поверьте на слово: игра слов была весьма занятной.

– Ты где тут псов увидел? – спокойно спросил один из пассажиров.

Он был крупным, с абсолютно лысой головой и лёгкой небритостью на лице. Добавь ему бороду – получился бы викинг. Кожа на черепе была испещрена шрамами. Спокойный голос и глубокая уверенность в его силах пугали сильнее, чем угрозы и маты. И всё же, я был в безопасности.

– Стоите, как собаки, – объяснил я. – Даже не здороваетесь. Это мне как на такое отвечать?

– А, понял базар, – наигранно сказал безбородый викинг. – Понял. Ну здравствуй, Гриня. Дай, гляну на тебя вблизи.

Не знаю почему, но голос здоровяка мне не понравился. А ещё больше мне не понравился звук щелчка – замок, на который была закрыта цепь, разомкнулся. Безопасной дистанции между нами больше не существовало.

Глава 3. Поединок бесчестия

Кузов грузовика был весьма просторным, но явно непредназначенным для людей. Думаю, перевозку заключённых в таких условиях в 2022-м году признали бы негуманной и опасной. Риск травматизма – крайне высок. И мне, как медику, это было очевидно. Арестанты больше напоминали пленных: ни присесть, ни разогнуться. Хотя чего это я? На мне и вовсе были кандалы, которые превращали движение в пытку.

Нравы в империи были просто варварскими. Безбородый викинг приближался медленно: как рок или зима в «Игре престолов». Но движение это было неумолимым. Драматизма добавило и то обстоятельство, что наш грузовик тронулся с места. Узники немного дёрнулись, некоторые даже схватились за трубы. А мой противник не сдвинулся с места ни на сантиметр. Он буквально уничтожал меня взглядом.

– Что, Гриня, – сказал он. – Хотел сдохнуть? Ну, сдохнешь.

– А в чём суть претензий? – спросил я. – И кто ты такой вообще?

Невольные зрители начали перешёптываться между собой. Мои слова они восприняли не буквально. Мол, я ставил вопрос шире: кто ты такой, чтобы мне угрожать? Мне стала понятна медлительность викинга. Он боялся! Видимо, у Грини была такая репутация, что лишний раз к нему не рисковали приближаться.

– Ты что, Серёжу Питерского забыл? – спросил неприятель. – И должок тоже забыл?

– Забыл, – признался я. – Я вообще-то чуть не утонул, Серёжа Питерский.

– Вот об это и будем кумекать, – прорычал противник. – Татским кодексом задницу вытер? Сейчас ответишь.

– Так нечестно, – начал спорить я. – У тебя руки свободны. А я в кандалах. Как мы драться будем?

– Ну так сними, – ответил Серёжа и широко улыбнулся.

Я машинально отметил, что состояние его зубов оставляет желать лучшего. Камень можно сбивать перфоратором, а кариес укоренился… Итак, очередной поединок. Нужно было колдовать, но как? В призрачном свете ламп я искал решение.

– Может, до колонии потерпишь? – предложил я Питерскому. – Там и подерёмся. В нормальных условиях.

– Экой ты болтливый стал, – сморщился Серёжа. – Непонятно только ни черта.

«Башкой ему, – предложил Гриня. – В бубен».

– Он ждёт удара, – вслух сказал я. – Так он точно победит.

– Ты с кем там базар ведёшь? – рыкнул неприятель. – Тронутого изображаешь? Поехавшего?

– Не обращай внимания, – ответил я. – Так в чём суть претензий? Можно мне перед смертью узнать?

– Ты утопиться удумал, – объяснил Серёжа. – Тати так не делают. Тати за воздух зубами хватаются.

– Я и не топился, а сбежать хотел. А кто такие тати? – невинно осведомился я.

Слово показалось смутно знакомым, но значение я вспомнить не мог, как ни пытался. Это «папа» по-белорусски, что ли? У меня в школе был белорус, он некоторые слова знал. Мой вопрос о татях почему-то вызвал гул среди остальных арестантов. Они возмущались, на чём свет стоит. Сильно ругались, рычали! Стало понятно, что я задел какие-то тонкие струны их каторжных душ.

– Сейчас ты сдохнешь, – объявил Серёжа Питерский. – И татский мир чище станет. Хуже пса полицейского, тьфу.

Всё же, перед смертью мне хотелось узнать, чего он так перевозбудился. На помощь пришёл бывший владелец тела. Оказывается, тать – это вор, преступник. А я их, выходит, оскорбил подобным вопросом. Ну что ж, ничего нового. В 2022-м году говорили про воровской закон, а в параллельном 1989-м – про татский кодекс. То же самое, но поэтично. Поскольку я так и стоял, викинг пришёл в лёгкое замешательство. Обдумывал удар.

– Дай мне руки, – потребовал Гриня.

– В смысле? – удивился я. – Как я это сделаю?

– Ты как будто в кругу, – объяснил он. – Выйди. Я стану. Ненадолго, ну!

– Ну нет, – возмутился я. – Ты потом так просто не уйдёшь.

– Уйду.

Ещё ни разу за время своих путешествий по чужим телам я не пытался передать управление кому-то другому. Но всё когда-то бывает впервые. Я сосредоточился и увидел на краю периферического зрения артефакт, про который говорил Гриня. Только не в виде круга, а скорее звёздочки. Подумал о ней, сосредоточился – и сразу ощутил перемену. Тело больше мне не принадлежало. Хотя при этом я наблюдал происходящее глазами каторжника и всё чувствовал.

– Серёня, Серёня! – сказал настоящий Гриня, и тембр неуловимо поменялся. – Ты сёня как, серёнькал?

И заржал гнусным, противным смехом. Удивительно, но он был поддержан как минимум двумя другими арестантами. Они так и катали по своим рецидивистским губам этот каламбур: серёня серёнькал.

– Чё, подойти хошь? – продолжал Гриня. – Так подходь, не дрейфь. Вот он я, стою. В стяжках мои крылья. А ты – вон какой соколик.

– А я не спешу, – улыбнулся Питерский. – Ехать нам долго.

– Продался небось синим? – подначивал его рецидивист. – Они тебе и ключ дали от цепянки?

– Ах ты, паскуда! – рявкнул неприятель. – А ну, возьми слова взад!

– Да ты просто обсерёнькался, Серёжка, – произнёс Гриня мерзким голосом. – И штанишки к жопке липнут.

Оскорбление оказалось последней каплей. После обидных слов противник ринулся в атаку. Он сделал несколько широких шагов, а тело Гриши до последней секунды оставалось расслабленным. Совсем расслабленным. Он только нагнулся и подался вперёд – самую малость. А потом – резко оттолкнулся от земли и совершил умопомрачительный кульбит. Что-то вроде обратного сальто, но с кандалами.

Я не думал, что это возможно. У меня дух перехватило от такой акробатики. Раздался хруст, звон, лязг. Гриня, между тем, спокойно приземлился на ноги. И как только у него получилось прыгнуть через голову в тесном кузове? От удара Питерский отлетел в противоположную часть грузовика. Из раны на его голове обильно текла кровь. Даже в тусклом свете мне было заметно, что череп получил повреждения.

– Ну, кто ещё желает Грине предъявить? – спросил рецидивист. – Кто тут татский кодекс своим поганым ртом мять будет? Предъявляйте. Предъявляйте, черти! Я вас всех запомнил. Я…

Молчание. Я физически ощутил страх, который исходил от остальных узников. Они боялись Грини. Да чего там, я и сам был в ужасе от него. Из последних сил я сконцентрировался на звёздочке – и перехватил управление телом. Пока он тут всех не поубивал. Речь рецидивиста прервалась на полуслове.

– Да чё, Гриня! – сказал один из узников, отодвигаясь по трубе назад. – Это чисто Серя забубнил. Нарушил, продался. Мы без претензий.

– Ага, – поддакнул ему другой. – На твоё место метил, болезный! Претензий нет, слышишь!

Раздался стон. Несмотря на страшные травмы, Серёжа Питерский был жив. Не слушая остальных узников, я приковылял к вору, как мог, нагнулся к нему. Извернувшись, проверил пульс. Да уж, черепно-мозговые травмы такой тяжести нелегко излечить даже в условиях современной медицины. А тут, на краю альтернативной России? Серёжа обречён. Впрочем, я не испытывал ни капельки сочувствия к жертве.

– Значит так, – рявкнул я, отходя от поверженного врага. – Зла я на вас не держу, черти. Моя цель – сбежать из тюрьмы. У кого есть план – готов выслушать. Помогу, чем смогу.

«Ты что такое балбочешь? Тут кроты! – раздался недовольный голос Грини. – Половина голубятни такая!»

– Маэстро, – сказал один из узников. – Серёню надобно добить.

– Это ещё зачем? – возмутился я.

– Татский кодекс… – пожал он плечами, насколько это позволяли цепи. – Врага – добивать. Друга – спасать.

«Добей, – посоветовал Гриня. – Я б добил».

– Значит так, слушай мою команду, голуби, – громко произнёс я. – Теперь врага добиваем только если… Только если раны не смертельные. А так-то Серёже Питерскому уже не помочь. У него травмы не совместимы с жизнью. Даже если бы за нами ехал реанимобиль – уже ничего не вышло бы.

Тут я, конечно, кривил душой. Бывают такие люди с богатырским здоровьем, которым крайне трудно умереть. И, видимо, несчастный Серёжа относился к их числу. Несмотря на массивную кровопотерю, он продолжал подавать признаки жизни. Рефлекторно двигал руками, хрипел, стонал. Но мне, как будущему врачу, была ненавистна идея кого-то добивать.

– Как так? – удивился один из арестантов. – Кодекс не мы скумекали! Сказано добивать, значится – добивать.

– Всё течёт, всё меняется, – туманно ответил я. – Сколько нам ещё ехать, братва?

Ответом мне было молчание. Видимо, произнесённое не сочеталось с их воровскими законами, но сказать мне об этом в лицо никто не решался. Дальше мы ехали в атмосфере неловкости. Гриня оказался прав: идею побега никто не развивал.

Странный у них кодекс: если один за всех, то почему никто не захотел мне помочь с побегом? Прошло некоторое время, прежде чем машина остановилась первый раз – довольно резко, из-за чего многие заключённые схватились за трубу. Потом грузовик тронулся, проехал ещё немного и замер снова. «Приехали» – подумал я.

– Ты – точно приехал, – мысленно ответил мне Гриня. – Ты кто такой, а?

В прошлый раз владелец тела не докучал мне своими вопросами. Я бы никогда не выбрал жить бок о бок с преступником. И зачем Тимофей меня так подставил? То, что меня действительно раздражало – это отсутствие какого-либо внятного задания. Миссии. Цели. Зачем я тут? Пребывание в унылой келье для послушников антимагов уже не казалось таким ужасным. Раздался скрип дужки замка. После этого дверь открылась – в проёме показался свет.

– Гриня! – удивился полицейский, увидев меня внутри. – Живой?

– Да, – машинально ответил я. – А что не так?

Свет с улицы слепил. Я будто перенёсся в прошлое, ну или в какую-то туристическую локацию. Мы находились внутри каменного города: позади были разные здания, не очень высокие. Справа возвышалось тюремное здание: на это намекали массивные решётки на окнах. Полицейский носил тёмно-синюю форму и, несмотря на холодную погоду, был одет довольно легко. Без брони и шлема.

– Да, господин Кренов! – рявкнул он. – Устав, слышал про такое? Ты хоть знаешь, кто я?

«Не-а! – предостерег меня Гриня. – Полный отказ. Шли его в преисподню, быстро».

Я решил выбрать нечто среднее, и просто промолчал.

– Выводи! – приказал Кренов.

Грузовик подъехал к высокой рампе, поэтому перейти на неё было нетрудно. Другие полицейские принялись выводить заключённых. В отличие от сопровождавших в поезде, эти парни были максимально спокойны. Полицейский со списком громко произносил фамилии и клички. И когда они дошли до умирающего Серёжи…

– Красный код! – крикнул кто-то изнутри.

Кренов тут же вбежал в кузов. Он появился обратно через пару минут, и лицо его искажала злоба.

– Кто? – рявкнул он. – Как?!

«Точно крыса, – сказал Гриня. – Так я его, о».

– Кто? – продолжал Кренов. – Все пойдёте под суд. Все!

Тут, видимо, заработал тот самый татский кодекс. Заключённые молчали, но не отводили глаз от грозного начальника. Кстати, в кандалах стоял только я, остальные носили наручники. Кренов внимательно обвёл взглядом каждого и остановил взор на мне. Да уж, выдержать его было нелегко. Очень тяжёлый человек!

– Гриня, твоих рук дело? – спросил он.

– Нет, – честно ответил я. – Пальцем его не тронул.

«Вот это правильно, – поддержал меня внутренний рецидивист. – Всегда в отказе сиди. И не вставай».

– Никак, Серёня хотел тебе должок отдать? – продолжал свой допрос Кренов, не слушая моих возражений. – А ты, значит, выжил? И ответил?

– Да он просто за поручень не держался, – беззаботно сказал я. – Вот и ударился.

«Скажи ещё, чтобы кусок замороженного мяса ко лбу приложили!» – потребовал настоящий Гриня.

– Так и было, – поддакнул кто-то из арестантов. – Упал, ударился.

– Угу, – поддержал его второй голос. – Крылья плохо пристегнули!

– Молчать! – крикнул полицейский. – Разговорчики.

Он присел на корточки и проверил целостность моих кандалов. Дёрнул руками так, что я еле удержался на ногах. Посмотрел мне в глаза. Рецидивист внутри головы тут же предложил уступить ему управление телом, чтобы он мог повторить свой удар в прыжке. Я отказался. Этот Кренов, по всей видимости, был крепким орешком. Но тоже, как и арестанты, крайне неприятный человек, с которым мне не хотелось общаться.

– Что, кандалики трут? – спросил он с гаденькой улыбкой, поднимаясь. – Две недели в них путешествуешь.

– Ага, – кивнул я. – Раз уж меня доставили к месту. И раз уж я выжил… Можно ли снять амуницию?

Кренов не оценил мой юмор. Он сощурил глаза, будто пытался заглянуть в мою душу:

– Выжил ты, да жив ненадолго, Гриня, – с постной улыбкой сказал полицейский. – Скоро всё решим, не боись.

Глава 4. Русский характер

Трудно представить себе место более гнетущее, более мрачное, чем русская тюрьма. Даже здесь, в альтернативной империи, атмосфера угнетала. Кандалы мне так и не сняли – пришлось ковылять в них. Железные дужки натёрли запястья, больно бились о наружную и внутреннюю лодыжки (те самые отростки, которыми мы любим биться о края мебели).

Мне очень хотелось осмотреть кожные покровы и убедиться, что раны не инфицированы. Вообще не мешало бы изучить новое тело, но кто бы мне разрешил? Мы все шагали вперёд, выстроившись в цепь. В нашем грузовике было одиннадцать заключённых, теперь их осталось десять. Мрачная процессия угрюмо двигалась по внутренней территории тюрьмы.

Предстояло идти в некий «главный корпус», как его величали заключённые и надзиратели. Я видел, как из двух других автомобилей выгрузили ещё три десятка арестантов. Теперь они все стояли вдоль длинной стены одного из корпусов, упершись ладонями. И это на пронизывающем осеннем ветру! Я смотрел на их лица и руки, скорее со скуки, чем из любопытства.

Отнюдь не только представители титульной нации. Было много арестантов с азиатскими и арабскими чертами лица, смуглой кожей, чёрными волосами. Сопровождавшие нас полицейские объединились с местными надзирателями. И выглядело это странно. «Поездные» – в экипировке, в шлемах, с защитой. А местные – в довольно лёгких кителях и брюках, да ещё и с фуражками.

– Далеко идти? – спросил я одного из конвоиров, намекая на неудобство кандалов.

– Разговорчики, – буркнул он. – Что, нравится Соликамск? Полторы тысячи вёрст от Москвы, а какая глушь. Любишь глушь, Гриня?

– Разговорчики, – передразнил его я, за что получил ощутимый подзатыльник.

Мы прошагали добрых пятьсот метров, и я окончательно выбился из сил. Как Гриня с таким утяжелением сбежал из поезда и собирался переплывать реку? Чистое безумие. Ещё больше меня занимал вопрос, как Пловец извлёк из воды тело рецидивиста. Тем паче, если Гриню так хотели убить…

Под конвоем нас десятерых ввели в административное здание. Я уже не был точно уверен, в каком времени нахожусь. Такое вполне могло существовать и в современной России. Бетонные ступени, деревянный козырёк, какие-то нелепые ковровые дорожки за массивными дверями.